Выучилась я на аналитика. Думаю, что этот химик-аналитик проснулся во мне в тот миг, когда я узнала, что крахмал синеет от йода. Я училась тогда в классе третьем, старшая сестра как раз поступила в Мединститут и за обедом рассказывала всякие байки про анатомикум и его будни, про скелеты из настоящих человеческих костей, про препарирование… Очень страшные истории, из-за этого я и думать боялась про Мед.
– А где этот крахмал? В костях? – завороженно спросила я, параллельно соображая, как это можно проверить.
– Нет, но немного в хлебе есть! Мама стирку крахмалит, у неё чистый крахмал.
Йод в доме врача – этого атрибута всегда предостаточно. Дождавшись, когда мама приготовила крахмал в огромной кастрюле, я зачерпнула его маленькой ложечкой, капнула туда йод и расцвела от изумления и счастья. Что-то открылось мне, тогда непонятное, но как раз то, что двинуло меня на самую непрестижную специализацию на химфаке университета – по аналитической химии – многие недоученые считают аналитику обслугой.
А тогда, при стирке, кроме накрахмаливания белья, совершали ещё одно действо: хозяйки полоскали его синькой. Молодые не знают, что это такое, вот в химики и не идут. Увидев, что крахмал сразу посинел от одной капли йода, я бухнула в кастрюлю весь пузырёк, чтоб сразу получить и синьку тоже. Изобретение сейчас называется: "всё в одном". Я до сих пор не понимаю, почему тогда меня наказали. Мама причитала:
– Как же, весь крахмал испортила!
А то, что они не поняли, что я, сама того не сознавая, произвела научный и технологический прорыв? Два в одном! Мне было от силы лет девять, а научный подход во мне проявился!
Так что следите за всеми телодвижениями своих детей! Возможно, в их ошибках таится исследователь.
Когда я поступала на химфак, мне было 16 лет, я вдохновилась Майским Пленумом 1959 года по химизации, и уже ни Мед, ни филфак, а только химфак! В Политехник повела мама, кто-то из маминых учеников сказал, что у них в Политехнике есть и химический факультет. Если ехать от нас, Политехнический был на остановку раньше Университета, а времени уже не оставалось – предпоследний день. Думаете, легко выбирать между тремя профессиями? Я делала успехи в литературе, ставила даже спектакли, сама играла серьёзные роли, дома – чуть ли династия врачей проклёвывалась, а тут – Пленум о химизации…
Председателем сидел Габучян, он прочёл заявление и свирепо воззрился на маму, поводя огромными, чуть навыкате глазами:
– Тикин, вы, что, хотите, чтоб у вашей девочки выпали волосы, выпали зубы, и чтобы была бездетная?
Мама чуть в обморок не упала. Откуда было учительнице армянского языка знать про такие последствия?
– Разве это от химии? – пролепетала она.
– Ну, у других тоже с возрастом выпадают волосы, зубы, но от химии – точно выпадут раньше времени! Берите ребёнка и идите в Университет, там учёных готовят, не для производства, – Габучян закрыл разговор и посмотрел на потолок.
Моя неверующая мама была уверена про бездетность, что уж она-то от Бога, но испуганно забрала у Габучяна зачётку, извинилась, и мы побежали в Университет, еле успели, в последние дни дикая очередь, как просочилась – до сих пор не верю... дела сдала, экзамены сдала, университет закончила, и… началось…
Габучян был прав. В «Наирите» я делала диплом (тогда был такой ВНИИСК при
з-де «Каучук»), где время от времени раздавались взрывы, каждый раз унося жизни, об этих случаях старались умалчивать. Много было и бездетных, на нашем этаже целых три девушки. Я тоже много лет мучалась… Даже в «Коммунисте» однажды объявление застолбила: защита диссертации в Зоовете на тему: «Исследование влияния хлоропрена на результаты репродуктивности крупного рогатого скота».
В цехах – и хлоропреновом, и винилацетилена, почти все ходили беззубые и почти все лысые, даже женщины… И у меня произошли изменения в причёске… ну, а про зубы и говорить нечего – у кого они все целые?
Выбирая специальность, я твёрдо знала, что буду аналитиком. Сплошной детектив, поиски, обнаружения… Но весь ужас состоял в том, что в аналитики обычно шли самые никудышные студентки. От одной только мысли, что придётся два курса учиться в секции, где сплошь троечники и «ликвидаторы», я дала задний ход. И чуть не стала химфизиком. Туда не всех брали, только, если хорошо сдавали физхимию с математикой и физикой. Таких на курсе было мало. Меня окрыляло на подвиги случайное обстоятельство: довольно неожиданно я уже второй семестр ходила в отличниках, а диплом делала в отделе физ-хим исследований. В деканате меня переписали на кафедру физхимии, Чалтыкян, завкафедрой, одобрил, и, проштудировав первый спецкурс – толстый том «Физхимии полимеров» Тагера, я двинула на кафедру – сдавать.
И вдруг мне говорят:
– А вам экзамен отложили, пока ректор не разрешит!
– Ректор?? Причём тут ректор?
– Тараян заявление написала ему, чтоб вас перевели обратно в аналитический сектор.
Я побежала, на приём к ректору, помощник ректора (впервые видела секретаршу – мужчину) развёл руками:
– Вергинэ Макаровна утром была уже, ваш вопрос решён. Он не примет вас.
Ну да, силы были неравные – академик и я… И хорошо получилось, что до меня она утром уже побывала. Оказалось, что я была рождена аналитиком!
Я даже немножко обрадовалась, потому что курс Тагера был большой и трудный, рассчитывала всего на тройку, насчёт опеки Тараян немножко горжусь. Вергине Макаровна и во время защиты диплома, и во время защиты диссертации (она присутствовала, конечно), очень положительно (и объективно) обо мне обязательно высказывалась. Вот почему – я не знаю. Например, во время защиты я читала доклад тихо, хотя совсем не волновалась. Из учёного совета Чалтыкян (он всегда шутил) спросил, почему она такая тихая? Уж не вялая ли? Как она на вопросы станет отвечать? Тараян встала и объявила: Не волнуйтесь, вот как начнёт отвечать, раздухарится, мало не покажется, она азартно отвечает!
И действительно, вопросы сыпались, а я уже раскованно себя вела, как бы, на равных отвечала.., Чалтыкян всё же подколол Тараян: «Что ж вы такую шуструю девочку к себе не взяли? В Москву уехала!».
А мой шеф присутствовал, он прилетел накануне, вот уж чем до сих пор горжусь, он ведь на войне ногу потерял, с протезом ходил. Шеф успокоил всех: в МГУ две девушки приехали на нашу кафедру, – Мариетта к Агасяну и вот Гаар – к нам на редкие металлы. Обе успели в срок и обе не уронили чести химфака Ереванского Госунта!
Мариетта сумела устроиться в Политехнический, а я не смогла найти вакансию и пошла по рукам, о чём буду рассказывать ниже…
Тараян больше мальчиков курировала, чтобы кафедру передать мужчине. Вообще, мужчина-аналитик большая редкость, но она их находила. А у меня был скорее мужской норов – вся последующая моя научная стезя доказала эту её заметливость педагога.
Жаль, она ушла к тому времени, когда я, имея достаточный опыт в физико-химических методах инструментального анализа, предложила свои услуги бесплатного курса лекций о применении их в функциональном анализе органических соединений. Естественно, привыкшие к рутине, на меня посмотрели как на ловкую или ненормальную, ответив, что сколько надо, столько и читают. Но я же видела, что выпускники-органики не имели никакого представления об этих методах, что создавало немало неприятных и некрасивых ситуаций при общении.
Диплом я делала в физхимотделе во ВНИИСК, там занималась изучением и анализом хлоропренового производства. На совершенно новом для анализа чудо-приборе – хроматографе. Их было в городе всего два. Я завороженно смотрела на пики компонентов смеси соответственно их количеству, которые чертил самописец и влюбилась в этот метод анализа навсегда.
Но вот ближе к окончанию университета меня заманил к себе Шурик, блестящий органик, недавно приехавший из Москвы, где он защитился у генерала Кнунянца. С присущей карабахцам категоричностью он отрезал: Аналитика что за наука? Это обслуга, давай по органике, идей много!
И я с ним стала делать экспериментальную часть к диссертации по оргсинтезу. Не самостоятельно, в органике редко кто самостоятельно делал диссертацию. Даже если закончили по оргспецкурс. Тем более, я, которая эту безразмерную органическую химию была вынуждена учить и после окончания университета… Толстые-претолстые книги, Шура каждый понедельник с утра начинал семинар и шипел:
– Вместо кино сиди и учи! Простых вещей не знаешь!
А я просто не верила в эти стрелки! В моде у химиков-теоретиков байка такая: в уравнение предполагаемой химической реакции ставишь стрелки, которые обозначают переходы электронов и «возмущение электронного облака», и потом в статье пишешь: согласно нашим ожиданиям…
Покойный академик Мацоян, старой выучки органик, ехидничал: я реакцию поставлю, а вы потом эти стрелки нарисуйте!
В лабораторном журнале я записывала эксперимент любимым тогда гекзаметром:
«И увлекается вниз растворитель, таща с собою бурые хлопья на дно…».
Шеф зашёл, спрашивает:
– Осадок выпал?
И открывает журнал. Ярости его не было предела!
– Снимай халат! Займись литературой!
А я парирую в рифму:
– И не надейся! Что я, дура?
Но мне не нравилось, что я сама не могу быть независимой, то есть планировать дальнейшие эксперименты. А это очень важно для молодого ученого...
Шура был всего на несколько лет старше, но многому научил меня, как и руководитель моей дипломной работы, интеллигентный Клим. Клим повесил у себя изречение Прометея: «На свете нет никаких авторитетов, кроме разума и справедливости». И я думала, что так и надо.
А много лет спустя Клим признался мне: Больше никогда не повторяй это изречение. Я был неправ…
А среднего не бывает. Или ты следуешь разуму и справедливости, или находишься в стане глупцов и помогаешь им устанавливать несправедливость.
Так получилось, что в тот год академик Мнджоян достраивал новые корпуса ИТОХа на Тбилисском шоссе, и весь приём в русский сектор взял себе, и мы, очники, попали в армянский сектор. А русский сектор перевёл на вечернее обучение, со статусом дневного (освобождение от армии).
Так в армянском секторе оказались выпускники русских школ, почти половина потока.
Лекции – естественно, все на армянском, такие слова, как «перпендикуляр» или «медиана» многие из нас не знали, как это будет на армянском языке. Нам ввели предмет – армянская литература. Весь год мы переводили «Капитанскую дочку» на армянский язык, узнав много слов, но не по химии или математике с физикой.
И всё же лекции мы уже через месяц записывали на русском языке, таким вот синхронным переводом. Кстати, испытываю огромную благодарность к педагогу армянского языка: она задавала нам учить наизусть поэмы Туманяна («Взятие Тмкаберда», «Парвана», «Ануш») и суры из «Абул-ала Маари», вот до сих пор и знаю их наизусть.
Студенческие годы пролетели в трудах и экзаменационных битвах, я сдавала очень неровно, из-за легкомысленного отношения к методике обучения: надо было лекции штудировать каждый день! А не только во время экзаменов делить книгу на 5-6 частей и выполнять план по усвоению! Кстати, я никогда не успевала выучить всю книгу… А по лекциям не умела заниматься – моя рукопись несолидно выглядела.
И тем не менее, почти все мечтали о карьере учёного. Кто-то пошёл в учителя, скорее, из-за семейных обстоятельств. Большинство нашли себя в НИИ. Я с кафедры переметнулась во ВНИИСК, институт на территории каучукового завода, на окраине города. Влюбилась в хроматограф. Сегодня покрутила бы пальцем у виска – с кафедры, где в конце – профессор, уйти в ведомственный институт… Но в 20 лет многие решения вызывают такое желание – покрутить пальцем…
В Москве мои друзья уже учились в аспирантуре, походила я по их шефам, не тянуло больше к органике, напугали аллергия и неимоверное количество несданных курсов за два года – предмет, которым занимаешься, надо досконально знать!
И я опять выбрала любимую аналитику. В первой же статье из РЖХ в Ленинке я увидела заглавие другой статьи: «Аналитическая химия – умирающая дисциплина». Да, она начала умирать. Но имелись в виду химические методы неорганического анализа. А я выбрала инструментальные.
Наш замдиректора по хозчасти прямо с выставок привозил приборы от лучших мировых брендов. Я все годы работала на самозаписывающем спектрофотометре фирмы «Дюпон», амперометрическое титрование на приборе последней модификации. Приехав в Ереван, наткнулась на фотоколориметр советского производства 1956 года, со вставляемыми фильтрами, ручки которого я не знала, как крутить. И заслужила злобный шепот за спиной: тоже мне, в Москве делала диссертацию! Простой колориметр в первый раз видит!
И потом, бывая в командировках, я замечала это унизительное несоответствие приборного парка на местах и в столице. Свою лабораторию я старалась оснастить последними разработками, ездила за ними в СКТБ, их выпускающие. Но многое мешало, равно как и отсутствие обученных кадров, знающих органическую химию их на инструментальный анализ не готовили. А я ещё долго жалела о том, что не научилась интерпретировать спектры ядерно-магнитного резонанса. А ведь за границей химик-органик (исследователь) это должен знать так же обязательно, как мы сейчас учимся обращению с гаджетами.
Время учёбы в аспирантуре было насыщенным и ярким. Кусок жизни, заполненный семейными заботами, бедностью, мечтами и неустанным трудом – под тягой и в библиотеке. Шеф заходил в мою лабораторию, принюхивался и требовал закрывать всё, что испаряется. А я работала с растворителями. С тех пор запахи растворителей напоминают мне то время. Они все были ядовитыми. Однажды шеф положил на стол два тома «Отравляющие вещества в химическом производстве» и велел выучить наизусть. Я раскрыла на четырёххлористом углероде и тут же побежала к зеркалу – проверять склеры, уже пожелтевшие.
Но вот когда в Ереване я сделала то же самое – указала на недопустимость открытой сушки продукта, надо мной все откровенно посмеялись и стали тихо презирать.
Хотя запахи бывают разные по воздействию…
Есть один запах, родной, как и песни того времени, навевает так много прекрасных воспоминаний! Это запах винилацетилена, запах наиритного производства. Там я делала диплом, потом диссертацию, там я чудом два-три раза не взорвалась. Удивительный коллектив сложился в нашем ВНИИСК-е, мы драили наши полы до блеска мастикой. Приносили занавески из дома, украшали лаборатории и почти всегда задерживались на работе на несколько часов. Все делали диссертации, носились по коридорам с колбочками, шлифами и пробками. К стеклодуву, от стеклодува… очень тосковала по институту, он был для меня домом. Что ВНИИСК, что Каучуковый завод… разрушили. Менялись директора, менялись власти, сажали – отпускали, завод хирел и растаскивался. Я помню случай, поздно вышла с работы. У склада стояли два грузовика, грузчики сновали в склад – к машине, выгружали большие коробки. 10 тонн перепрятали, потом перепродали в Россию. А зарплату в «Наирите» годами не платили…
Уехав учиться в Москву, все письма я старалась писать стихами, вот одно из них:
Я влез по доброй воле в эту камеру,
вонючую, как низший меркаптан.
И юность блеклую я в этой камере
по коридорам долгим растоптал.
Я влез с надеждой в эту камеру,
и вонь с утра я как ладан вдыхал.
Я многое связал с тобою, камера,
и многое из-за тебя я потерял.
А дни бегут, а ты всё та же, камера,
и даже вонь как будто не смердит.
Должно быть, насмерть я отравлен, камера,
я раб твой и свобода не манит…
Особенно я тосковала по Арарату. Столько лет я спускалась в школу или в университет по Баграмяну, справа открывалась прекрасная панорама горы, тогда в городе ещё не было засилья злата, ещё не изуродовали, как сейчас, в каждом дворе понатыкали небоскрёбы, извратили мой город, которого нет…