В тени большого тополя со своим соседом Михаилом мы сидели за столом, что стоял возле нашего дома. Сосед давно меня не видел и все старался рассказать мне о последних событиях, что произошли в нашей Клёновке и на шахте. Рот его не закрывался. Рассказывая, он то и дело поглаживал то свои лохматые и темные волосы, то усы, что свисали над губой. Мимо нас, по дорожке, прошел молодой мужчина атлетического сложения.
— Кто это?— я глянул на Михаила.
— Это сын Щуки, Аркадий.
— Господи, я же знал его еще мальчишкой, а стал уже таким мужчиной, чудно.
— Да, он уже женат и работает на шахте.
— Ты его знаешь?
— Конечно, как же, работаем на одной шахте. Раньше он работал в проходке, и мы с ним после смены даже мылись в одной душевой. Сейчас он перешел на четвертый, добычной участок, и я его редко вижу.
— Что он за человек, этот младший Щукин?
— Знаешь, Вадим, мужчина он крутого нрава, короче, еще тот гусь. Наши жены работают в одном магазине, так его Даша постоянно жалуется моей Лене на его грубости. Ты бы видел его фигуру. У него такие мышцы — одни бугры, а шея слилась с плечами. Когда смотришь на него, то кажется, что перед тобой сам Поддубный. Вот только ноги у него коротковаты. За это, видать, его и прозвали у нас Коротышкой. Природа, как будто специально создала его для работы в лаве. В последнее время он стал нашей знаменитостью.
— Чем же он прославился в нашей Клёновке?
— Значит, ты ничего не слышал о его «подвигах». Конечно, ты теперь у нас редкий гость. Все мотаешься по белу свету и не знаешь, что дома делается.
— И все-таки, что же с ним случилось?
— Как что?.. он с нашего участкового сорвал погоны.
— Это еще за что?
— Тот на него пытался одеть наручники.
— За какие такие грехи?
— За драку в пивбаре, за поломанную барную стойку.
— Да уж… за это, точно, по головке не погладят.
— Да, Вадим, ему грозило до пяти лет заключения, но товарищи из бригады спасли его. Участковый сам-то из местных. Вот, его и уговорили, и он простил Щукина, а бригада взяла его на поруки.
Я много узнал от Михаила: и о Щукине, и о шахтных делах вообще. Долгая беседа с ним и помогла мне создать этот рассказ.
…На «Клёновской» шахте готовили новую лаву. Пласт такой, что комбайном не возьмешь — крутопадающий — и при том маломощный, но уголь — дорогой, коксующийся. Решили брать его вручную, на молотки. Конечно, в такой забой подобрать людей сложно. Геннадий Соболев, начальник четвертого участка, сразу положил глаз на Аркадия Щукина. Встретив его в шахтной нарядной, и, глядя в его маленькие серые глаза, под светлыми бровями, весело улыбаясь, сказал:
— Щукин, ты-то мне как раз и нужен. У нас готовится новая лава. Забойщиком пойдёшь?
— Геннадий Андреич, надо подумать, — замямлил Щукин.
— А чего тут думать?.. пиши заявление!
— Мой начальник… так сразу меня и не отпустит…
— С этим вопросом проблем не будет.
— А как с оплатой?
— Ты сколько в проходке получаешь?
— Не больше тридцати тысяч.
— У меня будешь получать сорок. Разумеется, при выполнении плана.
— Пласт-то маломощный, как брать будем?
— Кроме отбойного молотка ничего не предвидится.
— Хорошо, Геннадий Андреевич, я согласен.
— Значит, Щукин, мы договорились. Завтра заходи ко мне, и решим формальности.
В это жаркое июльское утро, в семье Щукиных наблюдалось мирное, спокойное и взаимное уважение. Будь семейный синоптик, он бы предупредил Аркадия и Дашу, что во второй половине дня их семейная погода может резко испортиться: не исключено возникновение взаимной неприязни, семейной бури с эмоциональным выбросом ненависти.
Хотя ночью Аркадий с Дашей спали на разных кроватях, они упарились. Ворочались как ужи на сковородке. Постель — горячая. Такого знойного лета в этих краях даже старожилы не помнили. Шутка ли сказать — ночью за тридцать. Но ничего не поделаешь. Аркадий собрался на шахту, а Даша задумала покуховарить и сделать уборку квартиры. Всю неделю простояла в магазине за прилавком. Времени не оставалось для домашних дел. Она приготовила мужу завтрак, он отказался. Но по ее настоянию, он все-таки съел бутерброд с ветчиной и выпил кофе.
Щукин от своей пятиэтажки, на шахту ходил пешком. Горняки каждую весну обновляли эту тропинку, что вилась серой лентой напрямик через кукурузное поле. Сейчас кукуруза имела грустный вид: вся она выцвела, листья повисли и качаны маленькие. Горячий июль. Солнце едва поднялось, а уже пекло в русую голову Щукина. На небе, до самого горизонта, — ни облачка. Он оставил немало следов на этой пыльной тропинке. Пять лет со своим звеном пробивался он через толщи породные, вскрывая угольные пласты. И два месяца он уже отпахал у Соболева в угольном забое, обливаясь соленым потом. В итоге вышло у него семьдесят пять тысяч рублей. Можно сказать, что первый месяц у него ушел на учебу: осваивал работу в угольном забое с отбойным молотком. Наука вроде бы нехитрая, но у него не было опыта. Сильно ему помог более опытный в этом деле его товарищ, Максим Крутов. Он научил, что угольный пласт надо сначала подрубить поперек клеважа. Давление в пласту упадет, и пика будет легче входить, а уголь будет откалываться целыми глыбами.
Сразу за кукурузным полем нарисовался темный копёр шахты «Клёновской». Глядя на его мощную конструкцию, казалось, что это огромный корабль плывет по рыжей степи…
Щукин, придя на шахту, прошел обычную процедуру: отметился у своего начальника Геннадия Соболева, получил наряд, инструкцию по технике безопасности. Там же встретил своего напарника Максима Крутова. Они пошли вместе и переоделись в шахтёрскую спецовку: это черный костюм из прочной ткани, белая льняная рубаха, резиновые сапоги с портянками и защитная каска. Набрали воды, а в ламповой взяли коногонки и самоспасатели. На стволе их посадили в клеть по личным жетонам и, как в лифте, опустили на двухсотый горизонт. А дальше по вентиляционному штреку, освещая путь своими лампами, они добрались до наклонного ходка. И уже по ходку опустились в лаву, к рабочим местам.
Максим, вытирая рубахой вспотевшую спину и грудь, сказал:
— Аркаша, я не выдержу эту жару. Даже под землей вентиляционная струя не успевает остыть.
— Максим, вот осушим эту канистрочку, и сразу полегчает,— сказал Аркадий, улыбаясь.
— Тебе-то и двух литров воды на сутки хватит.
— Нет, Максим, я водой не напиваюсь. Каждый раз, перед сменой, я оставляю себе в холодильнике бутылку пива. Приду со смены, приму бутылочку, — и жажда меня отпустит.
— Хорошо, Аркадий, я тоже так попробую. Ты будешь на молотке или на лопате?
— Я бы хотел на молотке.
— Годится, Аркаша, тогда поехали.
Коротышка на коленях подполз с отбойным молотком к уступу забоя. Под светом ярких лучей черная масса пласта засверкала алмазным блеском. Он открыл воздух и пикой коснулся пласта — обойный молоток застрочил, как станковый пулемёт. Наполнилась лава и ходок дробным стуком и летучей угольной пылью. Пока Щукин вел зарубку, все глубже пикой вгрызаясь в пласт, Крутов наблюдал за работой товарища, любуясь его широкой спиной и сильными руками. Сначала уголь сыпался мелкими кусками, а затем потек активным ручейком, постепенно набирая силу. Наконец он повалил целыми глыбами. Крутов едва успевал отгребать его лопатой, направляя в лоток. А дальше угольный поток, попав на рештаки, самотеком, по стальному руслу перемещался вниз, на трёхсотый горизонт. Там его уже грузили в вагоны.
Такой темп работы, как задал Щукин, они долго выдержать не могли. Им приходилось периодически меняться местами. Попьют водички — и снова за дело. Теплая вода не освежала, а только усиливала жажду. Пот заливал глаза, струился по груди, спине. Поначалу его вытирали рубахами, но вскоре рубахи стали мокрыми и они уже не обращали на него внимания, а продолжали свою работу. И уголь бурным потоком, благодаря этой парочке, их сильным рукам, продолжал свой путь на нижний горизонт. Максим по своей комплекции уступал Аркадию, но в работе и на молотке, и на лопате проявлял себя не хуже товарища. Ибо был жилистый, волевой и вынослив. Щукин и Крутов, занятые своей слаженной работой и не заметили, как пролетели шесть часов. Глядя друг на друга, они улыбались. Лица их покрылись угольной пылью. Только зубы белели. Своей внешностью они напоминали африканцев.
— Аркаша, не забудь, завтра у нас выходной! — улыбнулся Максим.
— Да, выходной—это прекрасно. Эх, махнуть бы на море, да на целый месяц!
Даша после трех часов дня все посматривала на часы. Вот-вот должен вернуться муж со смены.
Обед у нее уже готов, стоит горячим на плите. Она весь день крутилась, как белка в колесе: варила, жарила, пекла. Успела и постельное перестирать, и окна и полы вымыть, и навести порядок в шкафах и на кухне. Еще с матерью встретилась. Та привезла невеселую новость: отец слег — отказали ноги; у них, в Дубовке на огородах все погорело — и кукуруза, и подсолнухи. Скоро надо будет картошку убирать, — просила о помощи. Даша не знала, как об этом Аркаше сказать-то. Он вряд ли согласится туда поехать. У него отношения с тещей хуже некуда. Она гладила белье и не заметила, как вошел муж. Она бросила свои дела и поспешила к нему.
— Аркаша, как прошла смена? — глянула в его потное лицо.
— Нормально. Дай полотенце.
Он, сняв футболку и вытерев лицо и мощную грудь, сел за стол. Она поставила перед ним борщ, картошку с котлетой, тушеную рыбу и вишневый компот.
— Борщ я не буду.
— Почему?
— Посмотри на градусник.
— Ну, 38 в тени.
— А че спрашиваешь тогда?!
— Тогда ешь картошку с котлетой и рыбу.
— Почему ты пива не даешь?
— Прости, Аркаша, но его нет.
— Куда же оно могло деться?
— Понимаешь, приезжала мать, упарилась. Она попросила чего-нибудь попить с дороги, и я угостила ее пивом.
— А обо мне ты, конечно, забыла?
— Аркаша, ну прости.
— Это уже не первый случай. Я тебя предупреждал. А я о тебе не забываю. Вкалываю в шахте… не только для себя. Но так нам жить больше нельзя.
— Аркаша, ну что ты такое говоришь. Как это я о тебе не думаю. У меня другого нет. И я стараюсь только для тебя. Не сижу, сложа руки.
Оправдания Даши на него уже не действовали. Щукин распалялся все больше и больше. Ситуация сложилась так, как говориться, ложка дегтя испортила бочку меда. Заслуги ее он уже не учитывал. Злоба сжигала его душу. Он готов был разнести все, что было вокруг. Покидать в нее борщ, котлеты, поломать стулья, стол… Большой силой воли он сдержал себя, чтобы этого не сделать. Он не кричал на нее, а понизил голос. И слова вырывались изо рта с шипением. И глаза сверкали таким страшным гневом, что Даша не выдержала и зарыдала. Слёзы текли ручьями по ее круглому лицу. Таким страшным мужа она еще не видела. Он резко поднялся из-за стола, подошел к ней вплотную и с гневным выражением лица прошипел:
— Катись-ка ты, наверное, в свою Дубовку… и чтоб завтра ноги твоей здесь не было.
Она, вытирая слёзы, убежала и закрылась в своей комнате.
Даша проснулась с тяжелой головой. Она почти всю ночь не спала. Нарыдавшись и выйдя из психологического шока, твердо сказала себе: «Ну, все, он захотел свободной жизни, он ее получит. Больше я перед ним унижаться не стану и прощения моего больше не дождется. Пусть живет себе один. В Дубовке, конечно, будут меня осуждать соседки, мол, сбегала замуж, захотела шахтерских денег вот и получила. Но ничего, переживу. В начале замужества надо было послушать мать, что говорила: “Дашенька, не ходи ты за этого шахтера, он же тебе не пара. Ты вот какая дородная: чернобровая, коса до пояса и личико круглое, нежное. А фигура, что тростиночка… стройная, в девках не засидишься. Вот сколько своих женихов. А ты погналась за чужаком”. Эх, времечко, не повернешь его назад».
Где-то под утро Даша задремала, как перед глазами всплыл муженек со злыми словами: «Катись в свою Дубовку…». И она уже уснуть больше не смогла. Встала, оделась и пошла в магазин. Ей в дорогу надо было взять продуктов, с пустыми руками к своим не приедешь.
На улице, возле дома она встретила старушку, Марию Тихоновну, соседку со второго подъезда.
— Даша, что случилось? На тебе лица нет, — сказала соседка.
— Мария Владимировна, вчера поскандалили с мужем, плохо спала. Гонит меня из квартиры.
— Сколько ты с ним живешь?
— Уже будет шесть лет.
— И не думай уходить. Ты имеешь право на жилье.
— Владимировна, я его боюсь.
— Это ты брось. Пусть он тебя боится. Примени свое оружие.
— Какое это оружие?
— Самое сильное — женское.
Мария Владимировна ходить уже быстро не может: еле телепает. Пока шли до магазина, они и наговорились.
Когда Даша вернулась домой, Аркадий еще спал. Она быстренько привела себя в порядок, надела чистое белье. Подумала: «Была не была, будь что будет». Подошла к кровати мужа и легла рядом. Он ее не обругал, а повернулся к ней лицом и обнял. Даша не стала ждать его слов, а сама заговорила:
— Вот пришла с тобой проститься и решила разбудить.
— Как это?.. ты уезжаешь?
— Все как ты велел. Вещи уже собраны и через полчаса пойду на автобус.
— Никуда ты не поедешь, я не отпущу.
— Слушай, я тебе не кукла… и второй такой нервотрепки не переживу.
— Дашенька, ради бога, прости меня. Я вчера погорячился. На меня нашло какое-то затмение. Клянусь, что никогда больше не повышу на тебя голос… хочешь, встану перед тобой на колени — только не уезжай. Без тебя мне не прожить. Я осознал свою вину, и буду любить тебя до конца своих дней. Если я тебя отпущу, лишу семейного гнезда, то стану последним негодяем. Ты — моя радость и мое счастье. — И он в трепетном восторге припал к ее сладостным губам…
Когда Щукин зашел в ванную комнату, то замер в изумлении: на полу стояла полная сумка с пивом.