Паша просыпается вместе с солнцем и мысленно взрывает всю планету. Его легко понять, ведь с ним случилась ещё одна трагедия – очередной будний день.
Паша, нехотя шевеля конечностями, готовит себя к еще одним суткам, то и дело норовя урвать ещё одну минутку благодатного сна, роняя голову в локоть. Кот по имени Эразм Фроммсократ белой лентой мелькает под ногами, мурлыча и укоризненно глядя в глаза хозяину.
— Фроша, отстань, у тебя же полная миска еды, – вяло произносит Паша, как бы извиняясь перед любимцем неизвестно за что. Кот бросает ещё один дерзкий взгляд на него, затем фырчит и гордо уходит вглубь квартиры.
Кое-как запихнув себя в куртку и обувь, Паша выходит из квартиры и уныло плетётся навстречу новому дню. Подобно тому, как диск солнца размыт серыми тучками, мозг Паши ещё плавает в сонном омуте, который ни в какую Пашу не хочет отпускать – как и Паша его покидать. Но у жестокой реальности есть свои планы на этого молодого человека.
Паша, в душе философ, не хочет с этим мириться и как обычно ищет утешения у фантазий. Сегодня ему снилось, как он спас очередной мир от гибели, лениво взмахнув рукой, но его всё не покидала одна деталь. Спасение мира не состоялось бы без одной девушки, и Паша всё силился вспомнить её имя. Слегка курносый нос, волнистые тёмные волосы, глубокие синие глаза... как же её звали? Сейчас эта деталь кажется ему невероятно важной, так как без неё сон разваливался по кусочкам и постепенно забывался. Паша хочет подольше остаться в фантастическом мире из сна и напрягает все извилины, чтобы вспомнить имя девушки, но красочные сцены забываются, размываются, гаснут, затухают...
— Привет, Паша!
Стоп, что? Когда это он успел проехать половину города на автобусе и добраться до университета? Как обычно, Паша слишком увлёкся своими размышлениями, чтобы обращать внимание на реальный мир.
— Э, а?! Привет… Рита. — брякнул Паша в ответ.
— Опять не выспался? — Пашина одногруппница прищурилась, смерив его добродушным взглядом синих глаз.
— Ну… — в этот момент Пашей можно было бы стол вытирать.
— Баранки гну! У нас лабораторная, идём, а то опоздаем, — девушка тряхнула головой, разметав по плечам угольные пряди волнистых волос, и уверенно зашагала в сторону лестницы. Паша поплёлся за ней, чувствуя, как вокруг его шеи обвилась невидимая цепь. Имя девушки из сна, как, впрочем, и сам сон, полностью выветрились из головы.
Паша уже решил для себя этот вопрос. Рита ему определённо не нравилась, но всё-таки забавно, что черты их характеров были по-литературному противоположны. Паша был неторопливым, рассеянным мечтателем, а Рита – вечно собранной и бойкой активисткой. Паше легко давалась теория, а Рите – практика.
— Доброе утро, ребята, – жизнерадостно начинает женщина в лабораторном халате и с красными волосами, подстриженными под каре, – наши лаборанты на практике вчера перепутали сахар с ацетатом свинца, и поэтому сегодня мы готовим растворы вместо них. Да, знаю, мы должны были изучать свойства пороха, но у первокурсников заканчиваются реактивы, а ведь им тоже нужно добавлять воду в кислоту и учиться на своих ошибках! К концу этой пары жду от каждого по двести миллилитров едкого натра и купоросного масла десятой доли от нормальной концентрации.
Паша закатывает глаза от возмущения и разочарования. Он всю неделю ждал лабораторной по пороху, но теперь ему снова придётся заниматься элементарными вещами. Разбавить вещества определённым количеством воды – это же смешно! Слишком просто для него.
— Паш, я пока измерю массу и объём реактивов, а ты помой колбы, – внезапно перед Пашей выросла стойка с колбами и пробирками, которую Рита успела принести из соседнего кабинета, пока Паша размышлял, – и халат не забудь надеть.
Действительно, в лаборатории уже вовсю кипела работа – одногруппники в белых халатах сновали туда-сюда, кто-то мыл пробирки, кто-то навис над расчётами. И когда они только успели?
Так, колбы. Паша не торопясь отыскал свой халат в шкафу, накинул его, затем вернулся к стойке посуды и взял в руки сразу три. Хрупкое стекло покоится между пальцами, и в нём преломляются лучи солнца, вышедшего из-за тучек. Белый свет распадается на тонкие цвета радуги, которые искривляются и перемещаются, стоит только слегка повернуть руку. Лучи сталкиваются с витающими в воздухе пылинками, из-за чего они зажигаются, как раскалённый металл, напоминая разноцветные кометы.
Так, нужно помыть колбы. Паша находит бутыль с дистиллированной водой и по очереди впрыскивает в каждую колбу немного воды, после чего встряхивает их. Затем он подходит к раковине, ждёт, пока отойдёт его коллега, и споласкивает их водой из-под крана. Проще пареной репы…
— Ну и зачем ты это сделал? – перед Пашей вдруг оказалась слегка насупившаяся Рита.
— Э… Сделал что? – недоумённо протянул Паша.
— Сполоснул колбы водой из-под крана, вот что. – Голос Риты звучал недовольно.
— Так это, их же… помыть нужно? – сориентировался Паша.
— Дурак, ты же их и так уже промыл дистиллированной водой. – Паша вдруг заметил, что он вжал голову в плечи. – Что чище – вода из-под крана или дистиллированная?
— Эээ…
— Ой, сил моих с тобой нет. Давай их сюда, – Рита, вздохнув, выхватывает из рук Паши колбы и поочерёдно промывает их с помощью бутыля с водой. – Иди пока посчитай, сколько нам нужно будет добавить воды для раствора, я уже всё измерила.
Паша чувствует, как его щёки покалывает от стыда. Забыть, как правильно промывать посуду, – это же простейшее действие! Впрочем, Паша списывает всё на сонливость и направляется обратно к своему месту.
Вычисления – это его стихия. С помощью минимума данных он способен вывести математическое чудо и доказать любую теорему. Однажды Паша даже решил одну из проблем тысячелетия – уже решённую, правда, и не без помощи сторонних ресурсов, но всё-таки довёл её до конца! И сам!
Что уж говорить об этой задаче. Пара арифметических преобразований – и она решена. Паша проводит их мысленно, посчитав для себя оскорблением тратить на такое грифель карандаша и участок бумаги, а сам принимается рассматривать почерк Риты. У неё был какой-то особенный, самобытный почерк – буквы одновременно круглы и угловаты, просты и с завитушками. Если почерк – это отражение характера человека, то характер Риты остаётся для Паши загадкой. Всё в нём было слишком усреднённым, золотой серединой, и единственной примечательной чертой была как раз эта усреднённость. Сама сущность девушки воплощается в каждой её букве, все тысячи часов её жизни были прожиты и пережиты, чтобы она смогла вывести именно такие буквы…
— Ну и чего ты сидишь? Уже посчитал всё? – Рита снова внезапно возникла за спиной Паши.
— А… да. Восемьдесят пять миллилитров на серную кислоту и сто девяносто на гидроксид натрия.
— А почему не записал? – девушка наклонила голову набок, слегка сузив глаза.
— Ээ, ну-у…
— Ай, ладно, всегда ты так. Дай хоть для себя запишу, – Рита наклонилась над Пашей, быстро черкнув названными числами под уже записанными, – и идём готовить растворы.
Паша, отстранившись от листочка с измерениями, плетётся к стойке с реактивами, неся всученные Ритой колбы. Большие бутыли с прозрачными кислотой и щёлочью стоят на кафельной поверхности, чуть выше, на отдельной полке, стоят склянки поменьше, с реактивами поинтереснее. Со всеми из них Паше уже приходилось работать, но всё же он не мог не удивляться тому, как разнообразна бывает материя. Склянки, стеклянные и пластмассовые, прозрачные и затемнённые, средних размеров и совсем маленькие, привлекают Пашино внимание, и он мысленно проводит реакции каждой с каждой, представляя, что из этого получится.
Так, нужно налить воды для раствора. Отыскав поблизости мерные цилиндры, Паша поочерёдно отмеряет воду для щёлочи и кислоты. Затем Паша переливает маслянистые реактивы в соответствующие колбы. После этого Паша берёт цилиндр с водой и переливает её в колбу с щёлочью, отчего в той появляются вихри пузырьков воздуха. После этого Паша берёт второй цилиндр с водой и наклоняет его над колбой с кислотой…
— ТЫ СДУРЕЛ, ЧТО ЛИ?! — Рита рявкнула так, что затряслись некоторые пробирки. Аудитория притихла. — КТО ДОБАВЛЯЕТ ВОДУ В КИСЛОТУ, ПАША?!
Сквозь пожар стыда Паша вспомнил, как на первом курсе добавил воду в кислоту, в результате чего смесь закипела, пробирка взорвалась, и горячая кислота вперемешку с осколками стекла чуть не лишила его зрения. Как он мог об этом забыть? В начале пары ведь даже об этом шутили! Потупив взгляд и чуть ли не бросив стеклянную посуду на пол, Паша переливает воду в одну из пустых колб и добавляет в неё тягучую кислоту из цилиндра. Тишина постепенно рассасывается, и всё возвращается в прежнее русло.
— Что ж ты рассеянный такой сегодня, Паш, — проговорила Рита, закупоривая колбы с растворами.
Паша не знает, что ответить. Его до сих пор крепко, словно тюбик с зубной пастой, сжимает стыд.
— Ладно, иди отнеси растворы в лаборантскую, я пока тут приберусь, — девушка собрала пробирки в охапку и бодро зашагала к раковине, чтобы их промыть.
Паша засеменил из лаборатории, держа колбы с растворами так, словно они сейчас взорвутся.
Уже не первый день Паша замечает за собой интересную особенность: в присутствии Риты его мозг отключается. Будто бы её жизнелюбие вытесняет его, и он становится слишком беспомощен, чтобы как-то себя проявить.
Но сама девушка тут ни при чём. Определённо.
***
— Милый мой друг Эразм! — Паша, открыв дверь в квартиру, падает почти ничком, но всё-таки находит в себе силы, чтобы раздеться, доползти до кресла в прихожей и плюхнуться в него. -- Ты не представляешь, как я изнурён.
Кот, лежавший на спинке кресла, приоткрывает янтарного цвета глаз, оценивающе оглядывает Пашу и флегматично отворачивается к стене.
— Две лабораторные и семинар в режиме зомби! Это было смерти подобно, друг мой, — Паша пытается картинно взмахнуть рукой, но та падает плашмя на ручку кресла от недостатка сил, — но теперь полёт моей мысли ничем не ограничен. Я снова дома, в благоприятной среде.
Кот на спинке кресла свернулся калачиком, уткнувшись мордой в стену.
— Сегодня, Эразм, я приступлю к Роману. Тому самому Роману, по которому меня узнает весь мир! По которому я перестану быть невзрачным обывателем и встану в один ряд с великими! Я рассказывал тебе о его задумке — и не раз.
“Роман” был Пашиной идеей-фикс, возникшей несколько недель назад. В какой-то момент Паша понял, что ему во что бы то ни стало нужно написать что-то великое — иначе его жизнь будет прожита зря. Паша пока не знает, что именно он должен написать, но у него есть идея, а значит нужно просто долго и кропотливо придумывать для неё оболочку.
Паша поднимается с кресла и направляется к белому письменному столу. За сегодняшний день у него накопилось с десяток сцен и, кажется, два персонажа, и ему не терпелось сесть и изложить всё это на бумаге. Итак…
Итак.
Итак!
Пусто. Размышляя, с какого края будет лучше подступиться к вороху сцен, Паша вслушивается в мерное тиканье часов на кухне, в сопение кота в прихожей и вдруг понимает, что понятия не имеет, о чём писать. Образы выветриваются из воображения, как водяной пар с поверхности чая, и остаются только тиканье часов, белая поверхность стола, полосатые стены и пустой открытый блокнот без единой угловатой, заточенной как нож буквы Пашиного почерка. Снова.
— Эразм, как мне горестно, это случилось снова! Рутина сбила тонкие настройки моей души, и я не могу сосредоточиться. – Паша разочарованно воздел руки к потолку, отбросив в сторону ручку.
Кот тихо сопит на кресле, не обращая внимания на хозяина.
— Сегодня Маргарита снова подавляла меня, как и всегда, – Паша плюхнулся обратно в кресло, – но ясно как библейская заповедь – наши судьбы не могут быть соединены. Она слишком усредненна, слишком обычна. С ней я точно не смогу написать Роман и стать обожаемым многими поколениями. Знаешь что, Эразм? Эразм!
Паша тормошит кота до тех пор, пока тот, сладко зевнув, не открывает глаза, устремив свой недовольный взор на непрошеного собеседника.
— Я знаю, в чём дело. Мне просто нужно немного безумия! Пока я не сойду с ума, я точно не смогу приступить к Роману. Неспроста среди великих людей так много имеющих или имевших проблемы с головой, не так ли?
Паша выжидающе смотрит на кота, но тот весьма убедительно делает вид, что Паши не существует.
— Я застрял в порочном круге, Эразм. Когда я занят учёбой и не могу писать Роман, идеи для него бьют ключом, но стоит мне приступить к делу, так оказывается, что писать вовсе нечего! Я так устал от этого круга. Так устал от обычной жизни, в которой всё не на своих местах!
Паша вдруг хватает кота на руки, тот сдавленно мявкает от неожиданности. Юноша прижимает питомца к себе, не обращая внимания на выпущенные когти, и начинает кружиться по квартире, театрально вздыхая:
— Как бы я хотел свихнуться, Эразм! Уж тогда меня ничто не станет отвлекать от Романа! Я раскроюсь полностью, и мир узнает обо мне! Обязательно узнает!
***
Так и проходят Пашины дни. Изо дня в день он бережно вынашивает идею для Романа, пребывает в болезненной дрёме на занятиях, ведёт философские беседы с котом и категорически отрицает какую-либо симпатию к Рите.
Однако со временем Паша замечает, что концентрироваться на учёбе становится всё сложнее, что в присутствии Риты он начинает чуть ли не слюни пускать, практически полностью отключая голову. Что идея для Романа занимает его внимание всё больше, хоть он так и не начинает его писать. Разговоры с Эразмом Фроммсократом всё больше углубляются в ночь, из-за чего на утро Паше приходится воскресать и совершать настоящие подвиги по поднятию себя с кровати.
Порочный круг рутины постепенно сжимается и сдавливает Пашино горло. И только Роман, видит Паша, может его спасти…
***
После одного особенно загруженного дня Паша не сразу открывает дверь в квартиру, пытаясь удержать слабеющими руками ключ. Вытеча из куртки и обуви прямо на ковёр в коридоре, Паша трагичечки вскрикивает:
— Эразм!
— Как же ты меня заебал.
— Попрошу не выражаться в моём доме!.. Так, стоп.
Эразм навис над головой Паши, лежавшего на полу, презрительно глядя тому прямо в глаза.
— Да, я говорю, и это я сказал. – Голос Эразма был грубым и высоким одновременно.
— Но…
— Да с тобой даже тумбочки бы заговорили – и то, я удивляюсь, как они до сих пор молчат. Ты можешь сказать мне…
Эразм на несколько секунд стал обычным котом, а затем снова заговорил:
— Почему ты до сих пор отрицаешь то, что ты влюблён в Риту?
— Эразм, ты меня разочаровываешь, – кажется, Паша уже не обращает внимание на то, что отвечает на вопрос кота, – она меня не привлекает нисколько. Кому как не тебе знать, как она давит на меня и мешает писать Роман…
— Ах да, «Роман». Напомни, какая там у него главная мысль?
Услышав это, Паша вскочил с пола, отряхнулся, прокашлялся и, вытянув руку вперёд, с придыханием произнёс:
— Абсолютная идея снимает различие в тождестве полагающего и полагаемого.
— Ты совсем дурачок?
— Это самая общая мысль, которая включает в себя все остальные мысли, – серьёзно ответил Паша, сделав вид, что он не оскорбился до глубины души.
— И как она должна принести тебе мировую известность?
— Ну очень просто, – сказал Паша таким тоном, будто бы собирался объяснять, как пить воду. – Так как это самая общая мысль, вокруг неё можно возвести максимально вариативный сюжет, который будет в неё включён как менее общий. Таким образом, мой Роман включает в себя все остальные романы за всю историю, так как его главная мысль включает в себя все остальные главные мысли. В результате Роман сможет понравиться абсолютно каждому, независимо от его искушённости, и станет жемчужиной в короне человеческой культуры!
— А с чего ты взял, что эта мысль – самая общая? Чем она отличается от всех остальных мыслей?
— Ну, я долго пытался обобщить все свои мысли и в конце концов пришёл к этому.
— Так, значит, это самая общая мысль только для тебя одного, но никак не для всего человечества.
К этому Паша был не готов.
— Для меня, например, это звучит так, будто пьяные бухгалтеры что-то перепутали и играют в города словами из философского словаря, – продолжал кот.
— Но ведь я столько времени этому посвятил. Я думал, что дошёл до…
— До пределов бытия, да? – перехватил его кот. – Но на самом деле ты дошёл только до своих собственных пределов. Думаешь, почему ты так до сих пор ничего не смог написать, если, по твоей идее, в неё может быть гармонично встроено всё, что угодно?
— Я не знаю…
— А я знаю, – голос Эразма смягчился, – вспомни, когда ты познакомился с Ритой?
— С начала этого семестра, когда она перевелась в нашу группу.
— А когда, хотя бы примерно, возникла эта твоя, бесспорно, самая глубокая идея за всё время?
Примерно в то же время.
Кот, глядя сверху вниз на снова лёгшего на пол Пашу, продолжал:
— Ты просто убедил себя в том, что тебе не нравится Рита, так как не знал, как она к тебе относится. Ты боялся боли и разочарования, поэтому вытеснил свои чувства. У тебя проблемы с принятием себя, Паша.
Юноша молчал, широко раскрыв глаза и чувствуя себя так, словно его бьют по лицу веслом.
— Жизнь сложна лишь настолько, насколько ты себе это позволяешь. Но ты же решил усложнить её максимально – ты отрицаешь себя, думая, что можешь быть ценен только как автор Романа, но не как живой человек. Ты отрицаешь свои чувства к девушке, которые, между прочим, взаимны – сам подумай, стала бы Рита так долго возиться с таким одновременно надменным и беспомощным тобой? Ты отрицаешь то, что жизнь может быть простой...
Мысль о Рите упала на него фурой. Неужто Эразм прав…
— ...ты даже, блин, кота своего назвал «Эразм Фроммсократ». Меня вообще-то мама Даней называла. Ладно, я согласен и на Фрошу, но не Эразм! Звучит как «маразм».
Призма, через которую Паша смотрел на мир всё это время, разлетелась на множество осколков, но горечь от потери заменила сладость от осознания правоты любимца. Боже правый, это ведь решает все проблемы…
— Более того… стой, погоди, куда это ты? — покровительственная речь кота сбилась от того, что юноша внезапно вскочил на ноги и ринулся к коридору. Кот не без снисходительного взгляда наблюдал, как его хозяин лихорадочно обувается, одевается, выскакивает за дверь и тут же залетает обратно, будто ошпаренный.
— ЭРАЗМ!!! -- вопит юноша, широко раскрыв глаза.
— Я же просил меня так не называть, — тон указывал на то, что кот не терпел возражений.
— Извини… но там… мы… мы в облаках…
Действительно, из распахнутой настежь двери виднеются волнистые ряды перистых облаков на пурпурном холсте неба. Пурпурный проникает и в окна квартиры, ложась пастельными оттенками на мебель и стены. Однако через окно не видно ни деревьев, ни многоэтажки напротив. Паша ещё раз выходит на лестничную клетку и наклоняется над перилами. Весь этажный блок навис далеко над землёй, в сотне метров от своего обычного расположения. Скрытая облаками, земля была не видна.
Хоть солнце ещё не зашло, на небе висит бледный диск луны… и не один. Лун было всего пять, разных размеров и оттенков: белого, малахитового, рубинового, золотистого и сапфирового.
Облака вдруг стали выкладываться в ряды одних и тех же букв. ‘HEHEUEHEUHUEHHEHHUEUHE” -- пыталось что-то сказать небо уронившему челюсть и близкому к контузии Паше.
На лестничную площадку выходит кот и, мурлыкая, спокойно садится рядом с хозяином. Пашин любимец напоминает частицу облачка, которая оторвалась от большого облака и случайно залетела на парящий над землёй блок.
— Эразм… ой, прости. Даня. Что происходит?
— А ты ещё не понял? — невозмутимо ответил кот. — Ты же, блин, с котом разговариваешь, а он не только отвечает, но ещё и ломает твою картину мира.
Одна из лун, сапфировая, вдруг взорвалась, лопнув, как мыльный пузырь, что всколыхнуло буквы-облака, и те начали беспокойно выстраиваться в другой набор букв.
— Ты свихнулся, Паша. Сбрендил. Сошёл с ума. Окончательно и бесповоротно – как и хотел. Прямо сейчас, в реальности, ты валяешься на полу и пускаешь слюни.
Не может быть. Он же…
— Я же…
— Да, ты не хотел сойти с ума по-настоящему. На самом деле, ты просто хотел жить и быть счастливым, но извратил это “просто” до невозможности. Ты мог бы быть счастлив с Ритой, но это же было “слишком просто”, да? Что ж, у твоих ног теперь целая вселенная внутри твоей головы, в которой ты можешь написать хоть с десяток Романов. Наслаждайся – пока не умрёшь от обезвоживания. — Кот широко зевнул и не спеша направился обратно в квартиру.
Паша заорал, перепрыгнул через перила и полетел вниз.
Летел он бесконечно долго.