Смена

4.00

Никита

Музыка. Приторно знакомая мелодия играет во тьме. Она  все громче и ближе, с каждым мгновением острее режет слух. Я открываю глаза. Мобильник нервно вибрирует на табурете, и ползет к краю. Жена ежится под одеялом. Я покидаю теплые простыни, и провожу пальцем по экрану: 4 утра. В перекрестие окна - снег. Нужно одеться, выйти и закурить. Иначе не встанешь. Я натягиваю джинсы, и нащупываю носки.
Жена ворошит еще тепую вмятину на кровати, и говорит:
- Ты куда?
Я смотрю на нее, мою сонную растрепанную хому, и говорю:
- Дорогая, пора делать просыпайку.
Она отворачивается, и говорит, сквозь дрем:
- Ты курить?
- Да.
- Разбудишь меня через пару минуточек.
- Ок.
Я нащупываю сигареты, и присаживаюсь на кровать. Моя жена. Моя милая пушистая хома. Мы в браке три года, и на следующий у нас запланированы хомячки. Скорее всего будет двойня, как пошло по родне. И еще одного мы обязательно усыновим. Сделаем что-то доброе и правильное, ведь родство передается не по крови. Но это несколько позже. Когда подрастут наши, и мы окрепнем материально. Ладно, до Нового года осталось всего  - ничего. Я еще могу курить и пить, сколько мне вздумается.
Я крадусь по темному коридору, чтобы не ступить на скрипучие места. На кухне горит свет: значит теща уже не спит, и греет чайник. В гостиной прохладно. Ступаю ногой в ботинок, и ерзаю в нем, чтобы, не нагибаясь, надеть. Теща зевает, и говорит:
- Добрай раніцы, Нікіта.
- Доброе.
- Оля яшчэ спіць?
- Да.
- А ты ўжо зранку курыць?
- Да.
- Ты кофе будзешь чы чай?
- Кофе.
Второй ботинок надет, я поднимаю защелку, и выхожу. Свежий мороз отрезвляет. Только липкие глаза еще не проснулись. Я сую сигарету в зубы и закуриваю. Сажусь на лавку. На крыльцо выбегает Цуцик, - беспородистый щенок, игриво веляющий хвостом. Он небольно покусывает мои пальцы, и наблюдает за сигаретным дымом. На улице тихо, морозно, свежо.
Деревня. Выходные пролетели, как пуля. 400 км к ее родне в ночь, в обед встал, помог чем смог, повозил всех, вечером чарка-шкварка, потом спать. Второй день: сборы, закрутки, разговоры. Лечь пораньше, проспаться, и обратно. На работу.
За дверью скрип и обрывки речи. Наверное, тесть проснулся. Сигарета выкурена наполовину. Тестя я вижу три-четыре раза в год, между его вахтами мы с женой приезжаем на пару дней погостить, чем-то помочь, картошку там выкопать, и получить материальную помощь. Здесь, в деревне, половина пьет, а другая половина - на заработках. Здесь самая твердая валюта - жидкая.
Тесть выходит на крыльцо, потягивается, и улыбается беззубым ртом. Он говорит:
- Ну шо, Нікіта, як спалося?
- Да, нормально.
Мой тесть. Он прожил в этой деревне всю свою жизнь. Заядлый рыбак. В молодости он мог уехать покорять столицу, связи позволяли. Но мать умерла, и он остался поддержать отца, который через полгода женился, и погряз в новой семье. А тесть 30 лет проработал в местной школе учителем истории за копейки. И вот сейчас, в 56 лет, он ездит вахтами в Сибирь обычным стройбаном. Сердце у него шалит, вены на ногах вздуваются, предвещая варикоз. Но что делать? Да и я не лучше. Бросил универ и пошел работать водилой в надежде сдать на категорию, и ездить по европам на фуре. Где были мои мозги...
Он садится напротив, и играет с Цуциком. На нем ободранный синий свитер, лохматые волосы, и неисправимо позитивная гримаса.
Он говорит:
- Ну шо, дакурыў?
- Да.
Я тушу сигарету, кладу в пустую пачку, и мы идем в дом. 
Теща разливает по кружкам горячий кофе. Тесть идет к умывальнику, и говорит:
- Ну шо, Нікіта, кліч Ольку. Пара ехаць, бо спаздаем.
Я разуваюсь, и иду в дальнюю комнату. Из-под одеялка выглядывает маленькая ножка, - моя лапка. Я нежно провожу по стопе кончиками пальцев, и она дергается в унисон сонному мурлыканью. Я поднимаю одеяльце. Вот и вторая лапа появилась. Лапы, вы столько от меня бегали, столько обиды на меня таили все эти годы. И теперь каждую ночь я делаю вам массаж. Крутит ноги моей хоме перед сном, какие-то обострения в зимнее время. Но ничего. С Нового года мы на диете, экономим и оздоравливаемся. А политиков если не переизберем, так переживем. Наши дети уж точно бросят им пару гвоздик на гроб.
Она поворачивается ко мне и открывает свои сонные глазки-пуговки. Я говорю:
- Доброе утро.
- Все уже встали?
- Да, все ждут тебя.
- Хорошо. - она сползает с постели, и бредет в маленькую комнату позади. Там ее ждет ведро.
Семья. Пять букв, среди которых "я" - последняя. Простая истина. Как и истина, что "счастье любит тишину". Если уж мир не изменить, изменения можно сделать в себе. Семья - вот твой мир, дети - вот твое творение. Ты - бог.
Оля возвращается, зевает и потягивается, говорит:
- Ну что, надо рабіць одевайку.
- Давай. - я целую ее в пухлую щёчку, в усик, один волосик, который у нее отрастает.
Мы столько пережили за эти три года. Мыльные драмы на ровном месте. Слепые инстинкты и выносы мозгов, пьянки и измены. Все это перетерло нас, закалило, и сделало теми, кто мы есть. Моя хома. Странно. Я ее не любил, просто использовал один раз, в общаге, еще будучи студентом. Она была девственницей. Дура. Беззаветно в меня влюбилась. И все мне прощала. Безумная любовь. Однажды она сказала своей маме, моей теще: "Если я не буду с ним, я не буду ни с кем никогда". И теща отступила с нравоучениями. А я, спустя время и пьянки с ****ками, тоже осознал, что лучшего спутника жизни себе не найду. Она завоевала во мне уважение, расположение и любовь. Мой Наполеончик, маленькая хрупкая девчуля с большими небесными глазами. Как можно было ей не покориться, не пожелать исправиться? Никак.
Мы садимся пить кофе. Кипяток. Печенька хрустит и пробуждает утренний аппетит. Тесть что-то рассказывает нам, не сильно интересное лично мне, но ведь они так долго друг друга не видели. Пусть поверещат.
Мне 25. Я молод, хотя кое-что уже повидал. И перспективы туманные. Но я знаю одно. Есть, как говорит Витя, "лишь любовь и есть смерть".  Я попробую на 100 % испытать любовь. А ко второму всегда прийти успеем. Есть на крайний случай много других отличных вариантов, как отдать свою жизнь подороже и с пользой для людей.
Тесть встает из-за стола, и говорит:
- Ну шо, дарагія, дапілі каву? - Мы киваем. - Тады паехали.
Мы встаем, и женщины идут одеваться. Я открываю дверь, и снова получаю порцию бодрящего мороза. Закуриваю сигарету, и бреду к машине. Ночью снега не было, только немного обледенели стекла. Я сажусь, завожу, и клацаю по приборам. Включаю магнитолу. Витя исполняет "Группу крови". Я беру щетку, открываю дверь, и вылажу драить стекла. Мои идут следом, за ними Цуцик. Тесть закрывает калитку, и щенку остается лаем проводить нас.
Тесть говорит:
- Олька, давай я спераду сяду.
- Папа...
- За дарогай буду глядзець. Ты на другой палавіне сядзеш.
Дочка подчиняется отцу.
Я выбрасываю сигарету, сажусь обратно, проверяю приборы, и говорю:
- Ну что, все готовы?
Все в унисон говорят:
- Да.
Мы трогаемся с места. Витя допел "Группу крови". Следующая песня - "Сказка". Я делаю погромче, и закуриваю новую сигарету. Да, Витя, согласен, "...там за окном... сказка с несчастливым концом... странная сказка..."
Тесть, еще кимаря, говорит:
- Это шо, Нікіта, твой Цой?
- Да.
- А есть штосьці лепшае? Вяселае?
- Есть.
Я переключаю магнитолу. Витя ушел на перекур. Играет что-то деревенское, - веселое. Штосьци лепшае.
Если бы ваше поколение в свое время слушало Цоя, мы бы сейчас жили совсем в другой стране.

- - - - - - - - - - - - - - -

8.37

Анжела

104-ый автобус будет через 6 минут, если верить табло. В красной пачке 3 сигареты. До работы должно хватить. Я чиркаю зажигалкой, и впускаю в себя дым. На остановке никого. Суббота. Только погода бесится, завывая снежными хлопьями: то ли обещает, наконец-то, Новый год, то ли напоминает о грядущих выборах.
Курю и кутаюсь глубже в новый пуховик, купленный мужем с триннадцатой зарплаты. А впереди еще, бл*дь, праздники. Отработай, Анжелка, 31-го, и приди домой, за час нарубай салаты, поджарь мясо, выпей бокал шампусика, и баиньки, - с утреца на любимую работу, - спасать жаждущих-страждущих от похмелья. Да пошла она, заведка, - не буду продлевать контракт. Ни присесть, ни покурить. Стой, здоровайся со всеми и улыбайся во все 32 нездоровых зуба. И смотри не ошибись на кассе, - платить будешь из своего кармана. Нет уж, хватит. В 40 лет уже заработаны и потрачены все варикозы и нервы, и переучеты. Дальше, господа, - сами. Найдите дурочку помоложе. 
Хотя, куда идти...
Сигарета затухла на середине. Снова чиркаю зажигалкой, но ветер не дает потравиться. Вдали мелькает 104-ый. Успею докурить, и немного подремлю в автобусе. Бл*ть! Поскользнулась. Надо здесь повесить табличку: "Осторожно, злая погода!"
...
...
...
- Женщина, конечная, выходите! - водитель со значком на рубашке озадаченно строго уставился на меня. Я уснула в секунду, провалилась в бездну. Выхожу.
Без пятнадцати девять. Я закуриваю сигарету. У входа в "народную аптэку" элехторат уже собрался на утреннюю службу. Сегодня товар первой необходимости дешевеет на 20 копеек: гуляй рванина.
Я останавливаюсь метрах в двадцати, чтобы спокойно покурить. Один дед встречает другого, и улыбается. Он говорит:
- Не зарастет народная тропа, да, Семеныч?
- Место встречи изменить нельзя, Иваныч. Здравствуй, дорогой!
Постою в сторонке. Последняя смена. Хватит. В голове одни маты. Не поддаемся никаким уговорам и обещаниям, Анжела. Дорабатываем, и валим.
- Здравствуйте, а пиво есть? - из-за спины приторно знакомый голос. Я оборачиваюсь:
- Здравствуйте. Нет. Пиво - пить. - мы оба приветливо улыбаемся.
Это Олег. Наш грузчик. Простой мужик в синей хэбэшке и валеках. Грубые черты лица, черная шапка и сигарета в зубах. Здоровенные ручищи. 62 года. Вместо адеколона - боярышник.
Мимо проходит один из наших постоянных, здоровается с Олегом, и идет дальше. Олег говорит:
- Что, последний день?
- Ага...
- Уже нашла куда?
- Не искала. Отдохну пару недель, отпускных накопилось, и что-нибудь найду. А здесь... Впрочем, сам знаешь...
- Ну... После смены проставляешься.
Приторный голос сзади:
- Доброе утро, Анжела. Олег, и вам. - пришла наша завезда.
Я говорю:
- Здравствуйте.
- Доброе. - говорит Олег.
Заведка говорит:
- Замерзли? Передают к вечеру до минус двадцати.
- ...
Она говорит:
- Прочувствуем Новый год по полной программе. Ладно, все, выбрасывайте эту гадость, и пойдемте. Пора открываться.
Мы идем следом. У крыльца уже собралось человек семь. Я закуриваю последнюю сигарету. Потом еще докуплю. И плевать что мороз. Все достало. Отбыть смену и забыть.
Заведка говорит:
- Анжела, заходите.
- Счас, я еще одну.
Она ехидно ухмыляется:
- А работать кто будет?
- А платить кто будет?
Олег говорит:
- Хороший вопрос.
Я говорю:
- Риторический.
Они заходят внутрь.


- - - - - - - - - - - - - - - -

13.12

Роман

В мозгу тикает бомба. Вот уже 35 лет. И каждый день тик-так, тик-так, тик-так. Контуженый кусок говна. В пепельнице среди окурков валяется один недобитый. Я беру его и подношу зажигалку ко рту.
С кухни доносится запах наваристого борща. Я нащупываю под подушкой ржавый наган, который Гена отобрал в 84-м у моджахеда. Теперь это моя реликвия. Дань памяти лучшему другу, который погиб за меня.
Я выхожу на балкон. В тельняшке и трусах - прохладно. Немного подкашивает ноги. Через дорогу любимый магазин. А там - чарло и сиги. Каждый день вот уже 35 лет. Где-то в кармане куртки валяются копейки. А пока в руке ржавый наган с одним патроном, который так и напрашивается. Но Гена во снах  уговаривал меня не торопиться. А жена не дает мне покоя наяву. Эти двое все еще держат меня на ногах. А я так устал от этого мира, в котором сильные и злые нагибают добрых и слабых. Но у меня есть вопросы, которые я хочу решить без очереди. Я устал быть контуженным.
Дверь на балконе скрипит, и Лида говорит:
- Ты будешь обедать?
- Да.
- Хорошо. Я - в церковь.
- Оставь денег. Сигареты закончились. 
Она закрывает дверь. Дура. Терпеливая дура.
Я пошел в Афган добровольцем. Чтобы кого-то спасти. На себя мне было плевать, я вырос в интернате, где жестоко отп**дил одного живодера, потому что животных не трожь, сука! Я был готов погибнуть ради справедливости. Я должен был погибнуть.
Окурок затух, опалив палец. Я катапультирую его в небо. Внизу сосед расчищает свой мерс от снега. Он так и не снял с прошлого мая георгиевскую ленту со своей железной немецкой подруги. Имбицил.
Андрюха "Спичка". Так меня когда-то прозвали за худобу и буйный нрав. Я был категоричен, мгновенно вспыхивал. Я должен был остаться и погибнуть там, в ауле. А вместо меня погиб Гена. Меня, контуженного, вытащил, а самого сразил снайпер. Вот такая вот жизнь ****ская штука, - русская рулетка.
Я даже когда-то, на секунду поверил в любовь. Может та Надя тоже верила, пока я не вернулся контуженный, злой, полуглухой, разрисованный шрамами. С тех пор, а мне было 22, я замолчал. Все знали, что я афганец, но я никому ничего никогда не рассказывал. Потому что не поймут. А штабные пусть пи**ят о своих подвигах наивным любознательным лохам.
Я вернулся, и запил. В меня влюбилась Лида. Втайне от меня соскребла с кровати биоматериал, и зачала ребенка. А итог - несовместь групп крови, не помню как болезнь называется. Маленький Витя прожил неполных 4 месяца. Больше детей мы не заводили. И тем не менее, я ее понимаю, как женщину. Это не больная любовь, это любовь к больному.
Помню, когда лежал в отключке после нервного срыва, там в роддоме, в палате меня накачали успокоительными, и молодая медсестричка все причитала шепотом:
- Никогда не слышала, чтобы мужчина так плакал.
Все, пора бежать в магаз. Иначе я не выдержу.

 
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

14.55

Олег

Он подает мне ящик, а я вспарываю его ножом вдоль ленты скотча.
Я говорю:
- "Горный". 12 по 0.5. - водила делает пометку у себя на листке.
Он говорит:
- Новый коньяк. Говорят, выйграл в Европе какой-то там приз. На экспорт пойдет.
- Ты на срок годности посмотри.
Молодой. Романтик. Дурак.
- Ну.. - говорит. - 5 лет с даты розлива.
- Ну.. - говорю. - коньяк со сроком годности... - затухла очередная на ветру. Я достаю следующую. Я говорю. - Что? Не допер?
- Аа...
- Ну.. - говорю. - Экспорт - ху**спорт. На конкурсе они победили... А мы будем пить спиртягу, разящую клопами. Месяц гарантии даю. Проходили. Знаем. 
- ...
- Давай следующий.
Какой-то бич бомжеватого вида нарисовался. Он мычит что-то на недочеловеческом. Рядом с ним страшная баба с опухшим лицом.
Водила говорит:
- Держи.
Я разрезаю ящик.
Бич нарывается:
- Э!
Я достаю бутылку и осматриваю ящик. Я говорю:
- "Поилочка". Водка. 20 штук по 0.5.
Молодой говорит на полтона тише:
- Тоже новая вроде..
Бич уставился на меня и орет во всю глотку:
- ЭЭэ!..
Я говорю:
- Ю!
- ...
- ЮЮю!
- ...
- Так вот, - говорю. - В составе вода умягченная, спирт, натуральный мед. Типа мягкая должна быть... Короче все с одной бочки. Фильтры включат - пей. Отключают - дари врагу.
Бич подходит вплотную. Его баба смотрит куда-то в сторону. Он орет мне в глаза:
- ЯЯя!.. - и ржет шахматной улыбкой.
Я говорю:
- Головка от х*я! - его баба ржет во весь голос. Бич нахмурился и застопорился. Водила закуривает и улыбается. - Пи**уй, Валик. - говорю. - Не до тебя.
- Дядя Олег. - я оборачиваюсь. Снова ребята прогуливают школу. - средние синие по 2.05. 50 копеек твои.
- Давай.
Водила говорит:
- Ты - нормальный?
- Я им не отец. Своих воспитывай, а с чужими как хочешь.
- Бл*ть, какое у нас будущее...
- Наше будущее - кладбище, сынок.

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

20.19

Дарья

Его глаза пепельно-серые, смотрят сквозь меня. Обвислые щеки, усталый взгляд, аккуратные усы, недельная щетина и зловонный запах. Я открываю окно на проветривание. Прохлада проникает в помещение. Местные зовут его спичкой, за ходобу и рост, наверное. Он ставит на прилавок два фауста вермута, шуршит по карманам, и говорит:
- И самые дешевые сигареты посчитай.
Я беру магнит, и снимаю клипсу с вермута. Копейки выпадают у него из рук, и лязгают на пол. В дверь заходит покупатель, и в комнату залетают хлопья снега. Запах уже не кажется таким зловонным.
Он нагибается вниз. Лазер считывает штрихкод с сигарет и чернила. Я говорю:
- 8,82.
Он подымается, и кидает мне смятую купюру и горсть копеек. Он говорит:
- Считай.  - и нагибается снова. Я начинаю понимать Анжелу. Осталось 40 минут, и можно будет ее проводить. Где она там застряла. Наверное, уже с Олегом дегустируют.
В магазин заходит женщина преклонных лет в одном халате, лицо спитое. Я смотрю за первым клиентом. Коренастый лысый мужчина средних лет пошел к коньякам. Из-за столба я его не вижу. К счастью, все заклипсовано.
Я считаю копейки, и говорю:
- У вас не хватает.
Женщина в халате подхватывает фауст чернила с полки, и становится за Спичкой. Ее руки и голова потрясываются. Она ждет, словно голодный зомби, и тоже смотрит в никуда. Ее  волосы короткие, липкие и жирные.
Голос из-под прилавка говорит:
- Погодь. У меня тут еще...
Лысый мужчина подходит к прилавку, у него в руках пятилетний армянский коньяк. Он становится за женщиной-зомби. Уголки его рта подергиваются. Он поправляет черную оправу своих очков, и изучает обратную сторону пузатой коричневой бутылки.
Спичка досыпает еще копеек. Я подсчитываю. Говорю:
- Еще... - считаю в уме. - Еще 69 копеек.
- Погоди. - говорит. - У меня было еще 50 копеек. Ты пока отпускай людей.
Я говорю:
- Вам все равно не хватит. Может отменим сигареты или один фауст?
- Нет. Сча я... Во! - он аккуратно кладет 50 копеек.
Я говорю:
- Мужчина, с вас еще 19 копеек.
- Слышь, как там тебя, - смотрит на бейдж. - Дарья Константиновна. Даша. Я занесу через час. Что тут уже...
- Через час мы закрываемся.
- Ну тогда завтра.
- Мужчина, вы понимаете, что здесь повсюду висят камеры. Мы итак, через день, минусуем по кассе. Свои деньги за вас я закладывать не собираюсь.
Он говорит:
- Я понимаю, доча. Ну ты ж меня знаешь, я постоянный ваш клиент. Ну что мы из-за пары копеек будем спорить?
Как задолбали эти алкаши. Копейки, конечно. Но...
Я говорю:
- Нет. Идите стреляйте на улице. Только, ради бога, не у входа. Вон сходите в продуктовый напротив.
Он поворачивается к женщине-зомби и говорит:
- Сударыня, у вас не найдется 19 копеек для старого одинокого алкоголика? - она смотрит на него, молчит, как будто он задал риторический вопрос собственному отражению в зеркале.
Ну где же Олег, Анжела? Курцы.
Лысый мужчина басовато говорит Спичке:
- Слышь, дядя, освободи очередь.
Спичка поворачивается к нему:
- Сынок, ну так подай старику 19 копеек. Ёпт, что за люди пошли...
Лысый поправляет оправу, и его лицо стягивается. Он говорит:
- Ты мне не отец. Мой отец - уважаемый человек, а не забулдыга, выглядящий в свои 50 на 70. Проваливай по добру, по здорову. Смердишь на весь магазин ссаниной.
Женщина-зомби теснится к прилавку, и говорит полушепотом:
- Дорогая, рассчитай меня пока, хорошо? - она сует мне две большие копейки. Без сдачи. Я пробиваю ей вермут, и сыплю монеты в кассу. Она выходит. Вместо нее заходит женщина лет тридцати. Деловитый стан и модная шубка. Она проходит через скрипучий турникет, и идет к винам.
Спичка уже полминуты смотрит сквозь меня, и держится руками за прилавок, широко расставив руки. Он покусывает губы и, не поворачивая головы, говорит:
- Вот тут ты не прав, сынок. - он сует руку в нагрудный карман тускло-зеленой рубашки. - Сейчас ты узнаешь кто я. - Лысый подходит к нему поближе, ставит коньяк на прилавок.
Что-то шлепается на пол. Спичка в очередной раз наклоняется, обтряхивает что-то прямоугольное, кожаное, бордовое. Сдувает, и раскрывает. Ксива. Какое-то удостоверение. Фотография сотрудника какого-то ведомства или что-то в этом роде. Он тычет им перед лысым.
Он говорит:
- Ну, что теперь скажешь, салага? - лысый изучает ксиву. - Я воевал за вас. За эту долбанную, бл**ь, страну. - его слюна орошает прилавок. - А вы жидами стали. Каждый, ****ь, сам за себя. Просрали СССР, просрали то, что от него осталось. Просрали, бл**ь, все. СУКИ.
Лысый говорит:
- Я тоже служил, дядя.
- Где ты служил, сынок?
Лысый спокоен. Его рука устремилась в задний карман джинс. Он достает такую же ксиву, другого оттенка. И так же сует Спичке в лицо.
Он говорит:
- Подполковник запаса Черкесов. Тоже ВДВ. Мой отец - полковник был, еще при СССР. А ты, рядовой, позоришь честь армии.
Спичка говорит:
- Ты воевал?
- Нет.
- А твой батя?
- Нет.
- Ёпт, - говорит Спичка. - так вы, б*я, девственники в погонах. Я песок глотал и об камни терся пузом, пока вы танцы строевые репетировали да хаты получали по льготам. Сука, что тогда, что счас, - вечно одно и то же.
По лысине Лысого пробегают ручейки пота. Его скулы сжаты, и он сжимает коньяк, как будто тот сейчас разлетится на миллиард кусочков.
Он говорит:
- О том, дядя, что вы там натворили, я умолчу. Мой отец сам отказался принимать участие в этом. Я наслышан не от последних людей, как вы там зачищали кишлаки, и обстреливали типа "бандитские" караваны. Любая война - дерьмо, а ты сам на полоскание в этом дерьме подписался. Ветеран, бл*дь.
Афганец побагровел. Он смотрит на бутылку вермута, которую я собралась отменять по кассе. Он хватает ее за горлышко, и с разворота хреначит ее о лысину мужика. Что-то проскальзывает сквозь мое лицо, скулы. бровь. Что-то колит и режет в этих местах. И течет вниз. Кровь.
Мужик, окровавленный и раскрашенный в темный вермут, валится вниз. Вслед за ним, с прилавка на пол, падает коньяк. Женщина с вином выбегает, ломая турникет, но не может пройти. Она тянет, наконец, на себя, и выбегает прочь. Я стою, и рука спешно тянется вниз, к тревожной кнопке. Афганец держит в руке остаток фауста, острую розочку.
Он говорит:
- Все. Шиздец. Достали. - он бросает ее на пол, и достает из-за спины револьвер.
Я опускаюсь под прилавок и нажимаю тревожную кнопку.
Он говорит:
- Прости, Лида. - звук чего-то скрипучего. Что-то вертится. Он говорит - Даша, подай, пожалуйста чекушку. Любую. Водки. - я достаю первую попавшуюся - "За все хорошее". Не высовываясь, я ставлю ее на прилавок. Он говорит - Прости, Гена. Слишком долго ты меня ждал. - скрежет пробки. - Даша, у вас камеры звук пишут?
- Да.
- Хорошо. - кажется, он делает глотки. - Тогда я делаю заявление. Я обращаюсь к тебе, Презик. Ко всем презикам мира. А я, - не важно кто. Простой человек. Я - народ. Один из многих несчастных, играющих каждый день в русскую рулетку. А вы что? Вы думаете, что можете иметь нас вот так, годами, без последствий? Вы, может, думаете, что вы многоразовые, и никогда не порветесь? - чекушка падает на пол. - Сейчас проверим.
Он подходит немного ближе к прилавку, и я вижу ствол у его виска. Он нажимает на спуск. Щелчок. Он говорит:
- Вот то-то и оно, ган**ны. - он крутит барабан. Кнопка мигает уже минуты полторы. Охрана должна уже подъехать.
Афганец направляет ствол на камеру. Нажимает курок. Оглушительный хлопок. Как петарда. И звон где-то вдалеке. Кто-то еле слышным эхом, говорит:
- Бросай ствол, сука! Стреляю на поражение.
Афганец роняет ствол. Он улыбается, и подымает руки вверх. Он говорит:
- Ну все. Помечтали, и хватит. Пора возвращаться в дурдом.