отрывок из романа Тени Турнира теней

1. Либеральный салон госпожи Третнёвой в годину войны

«Война даст нам победу, и, тем самым, мы раздавим всякую революцию – и снизу и сверху».
Министр внутренних дел Плеве

«Глубокие потрясения организма страны, предвещавшие крушение капиталистического мира в России... не создали ни Толстого, ни Достоевского. Но, разменявшись на более мелкую монету, буржуазная интеллигенция этой эпохи сверкнула целой плеядой поэтов и художников, отрицать одарённость и талантливость которых было бы смешно, а пренебрегать художественными достижениями которых - глупо. Но в области вопросов общего мировоззрения все они оказались банкротами».
Л. Каменев, 1933 год

В мае 1914 года в Гааге собрались делегаты буквально со всего мира. С большой торжественностью открывался Дворец мира. В основании института защиты мира была заложена инициатива Николая II, высказанная Им в конце XIX века, что было вскоре с лёгкостью забыто. Было заявлено, что отныне понятие «войны» бесповоротно изгоняется из обихода «культурного человечества» и остаётся уделом народов нецивилизованных. Было отмечено, что человечество стоит «на пороге Золотого века мирного сотрудничества всех народов». Возможно, что с того самого дня население маленькой Голландии сочло за поведенческую норму поучать прочие народы, как недостаточно сознательные. Несколько государств (в том числе Япония) сразу заявили, что ещё не получили правительственных инструкций по этим вопросам и отказались обсуждать предложения по разоружению. Немецкий делегат, полковник Гросс фон Шварцгоф иронически возражал тем, кто говорил о непосильном бремени вооружения: «Позволю себе рассеять благожелательные опасения: германский народ не изнемогает под бременем налогов; он не стоит на краю пропасти. Он богатеет, уровень его жизни повышается. Всеобщая воинская повинность для немцев не бремя, а священный долг. Кроме того, сила армий - не только в численности...» Вильгельм II позже назвал результаты конференции уступкой, сделанной им царю: «Чтобы он не оскандалился перед Европой, я соглашаюсь на эту глупость. Но в своей практике я и впредь буду полагаться и рассчитывать только на Бога и на свой острый меч. И... мне на все эти постановления!» В менее резкой форме то же высказали и государственные деятели прочих стран. Русский царь и Его гуманные инициативы оставались вне понимания современных Ему политиков.
Лето 1914 года выдалось необычно жаркое и душное. Дождей и вовсе не случалось. Вокруг Санкт-Петербурга возникали постоянные торфяные пожары и в столице висел запах гари. Сухие грозы каждодневно сотрясали небеса над столицей, но облегчения не приносили. Казалось, что в этой удушливой атмосфере назревает нечто недоброе.

«Что взять с таких, как поэт Семёнов , который заявил: «Я человечество люблю. Кого люблю, того гублю... Я братьев ядом напою... я подыму в них гордый крик, я заражу их диким бредом, и буду грозен и велик, когда ни мне, ни им неведом, в них исказится Бога лик». Призыв расшатывать, пакостить... Не зря всё чаще говорят, что простой люд выше и чище нас. У него и времени нет писать всякий вздор. Пожалуй, я вовремя бросила это пустое занятие» - размышляла Настасья Николаевна Ртищева, сидя в одиночестве подле трюмо. «Сходство с пушкинской женой начинает меня порою раздражать – теряется индивидуальность! - размышляла Настасья, убирая по утру пышные волосы и глядя на своё отражение, - Некогда мне это даже польстило, но когда начали регулярно спрашивать, а не в родстве ли мы состоим – уже слишком. А хотелось бы мне быть вовсе не Гончаровой, а Алиенорой Аквитанской. Какая сильная женщина! Но что за детские мысли опять лезут в мою голову? Но как не восхищаться Алиенорой? Хотя бы тем, что эта женщина из двенадцатого века приняла крест как амазонка в одеянии рыцаря и готова была разделить тяготы крестового похода с мужем-королём! Поражает хроника Исаака де Ларрея, утверждающего, что византийцы видели среди крестоносцев немало женщин в мужском платье. Писал он правда уже в семнадцатом веке, иначе бы я и прочесть не смогла, но опирался на факты византийских летописей. Алиенора с первого взгляда покорила своей красотой разум молодого короля Франции, и он готов был подчиняться сильной воле жены. Не припомню других примеров из тех времён, кроме необычно просвещённых дочерей Ярослава Мудрого, ставших владетельными особами в Европе после династических браков. Но в Киеве, за век до Алиеноры, правители были более образованные... А развод Алиеноры? Ясности нет. Очень благочестивый Людовик сразу же пошёл на развод, не смея перечить решению Церкви, обоснованному близким родством их, но она очевидно уже успела в нём разочароваться, поскольку ровно через два месяца вышла замуж за герцога Генриха Анжуйского. О ней надо читать, конечно, на французском, чтобы глубже её прочувствовать. Много позже не побоялась второго мужа, уже короля, и защитила от него своего сына . Чтобы в те времена пойти войной против короля и мужа нужен сильный характер! Мне именно такого и не хватает.
И потому я опять готова не отвергать приглашение Третнёвой. Хватает воли лишь на то, чтобы отваживать назойливых ловеласов на улицах и в общественных местах. Видеть не могу этих «пирующих во время чумы». В аду им гореть. Настоящие мужчины сейчас на фронте. Не приучили салонные родители меня даже к молитве. Не способна была поделиться тяготами с Господом, попросить помощи, покуда моя милая Феврония не научила. И помогает. А то с одними стихотворными изощрениями декадентов и светскими сплетнями свихнуться можно. Чокнуться от пустоты. Надеюсь скоро придёт ответ из лазарета, организуемого самой Александрой Фёдоровной, и я смогу заняться делом. Мой опыт во время Японской должен сыграть свою роль. Белые одежды сестры милосердия станут вновь моими доспехами Алиеноры. Одним из моих излюбленных занятий в последнее время - порча глаз до полуночи французкими мемуарами о той эпохе. Не странно ли это? Но мамА полностью разделяет моё увлечение этой особой. Работы стало меньше, денег и у мама с тётушкой теперь в обрез. Зато времени у меня стало больше. Собственно, почему я должна продолжать жить с мамой и тётей? Даже по самым строгим, устаревающим уже, правилам хорошего тона девушке порядка тридцати лет, не то что мне, разведённой, дозволяется жить своим домом, выезжать и принимать посещения, как заблагорассудится. Другое дело, что «женщине следует избегать выходить из дома без сопровождения, как в гости». Но все эти правила стремительно устаревают! Лучшая подруга и та теперь в далёкой Москве. Ответить на приглашение Третнёвой? Опять пойти в её салон поглядеть на все эти опротивевшие рожи? С одной стороны – никакого желания, а с другой там всегда можно слышать последние новости и оттачивать остроту языка на политические темы. Заодно пореже тяготится мыслями об участи моего брата на этом ужасном фронте. Они лезут в голову в самый неподходящий момент. Но к наглым циничным высказываниям левых я стала относиться всё менее терпимо. Какая подлость, в такой тяжёлый момент! Охотины и мой брат подвергают жизнь опасности там каждый Божий день, а эти жируют в тылу! Британцы присылают таким недо-мужчинам белые пёрышки... А может меня тянет в этот салон мазохическое желание вновь и вновь повидать самодовольного бывшего мужа? Надеюсь, что нет. Или признаться самой себе трудно? Нет и ещё раз нет! Только не это. Он мне лишь гадок и уже ничто нас не связывает. Самовлюблённый разбогатевший прожигатель жизни. Никак не могу позавидовать его новой, с позволения сказать, супруге. И как я могла с ним прожить целых четыре года? Нет, найти мужчину не просто даже и такой как я, к которой липнут повсюду. А после войны станет ещё труднее. Не столько из-за моих лет, сколько по причине истребления лучших – закона любой войны. Да и кому нужна бездетная особа с непростым характером, которой уже за тридцать? Надо мне почаще вспоминать Шиллера: «Если ты не можешь твоими делами и твоим искусством понравиться всем, понравься немногим. Нравиться многим — зло». Просто, но мудро!» Настасья потёрла кулачком уставшие от тускловатого  света глаза.

Борис Гордеевич, старший из братьев Охотиных, детей генеральских, благодаря своим связям в министерстве финансов умудрился изрядно увеличить свои доходы к началу 1914 года вложением денег в подходящем месте и в нужный момент. Он был очень доволен собой и даже начал всё чаще забывать исполнять свои общественные обязанности, как член Думы и очень активный до последнего времени деятель партии кадетов. Ярый сторонник конституционного строя, представляющий собой либеральное исключение в монархической семье, воспитанной генералом старой закалки, Борис пребывал в глубокой уверенности, что такие люди как он сам нужнее Отечеству в тылу и даже близко не помышлял отправиться добровольцем на фронт подобно своим братьям.
- Этот безумец Серёжа, который и ружья-то в руках держать не может, зачем-то уже там. Мало ему Маньчжурии было? Один раз пронесло – искушает судьбу вторично. Бросил на произвол жену с младенцем. Пусть даже и избранница его зануда, пискля, каких мало (терпеть не могу подобных ей «пай-девочек»), но ребёнок всё же имеется... Тратил всё своё время на писанину, которую и издавать не хотят. Но хочешь заработать, так пиши хоть немного в духе времени. Правительство больше поругивай. Тогда и издавать начнут. А то эдакий идеалист с монархическим уклоном и туда же, в «Толстые» норовит. Хочешь семью своим бумагомарательством накормить – поступись с своими косными принципами, - сетовал Борис своей избраннице Ольге Третнёвой, - Мой вечно легкомысленный братец Петя устремился туда с той же сумасшедшей поспешностью опять же, несмотря на младенца и жену, ожидающую второго. Жена, конечно, тоже не подарок – казачка, да ещё с норовом и гонором, но сам выбирал... Он-то хотя бы составил себе капитал и им более, чем хватает, но Серёжа и оболтус Митя, который тоже в эту мясорубку рвётся и скоро непременно отправится – это же полоумные безответственные юнцы, а не мужи! Остаётся ещё, рвущемуся в иноки, Антошке на фронт податься! И этот святоша тоже собирается! Ведь один братец итак выбрал своим поприщем военное дело, ему и подобало бы представлять Охотиных в этой войне. Но другие-то бездельники куда? И у Мити дитя малое имеется , а ответственности не хватает: одно славословие о священном долге пред Отечеством. Да ты сначала ребёнка вырасти, потом и рассуждай! Конечно, дурочка-жена осточертела, понять можно. Сам себе кухарку выбирал. Наконец, Глеб. Человеку за сорок, почти моих лет, солидное место службы (хотя, на мой взгляд, и позорящее честное имя Охотиных – блюститель порядка, сатрап, виданное ли дело!) и тоже отец семейства. Так и ему приспичило кровушку проливать! Одно объяснение – нет больше у него сил на физиономию своей «красавицы» денно-нощно глядеть. И чего он нашёл в этой Февронии? Как говориться в народе: «ни кожи, ни рожи». А одними ушами долго любить тоже трудно. Могу понять... Таким образом, налицо повальное безумие в семействе! «Глупость - дар божий, но не следует им злоупотреблять». Кажется, так сказал сам Отто фон Бисмарк.
- Ничего не поделаешь, мой дорогой. Убедить их ты пытался, но твои слова вызывают лишь отторжение среди этих буйных охотинских монархистских голов, - вздохнула Ольга Третнёва, владелица столичного либерального салона, с которой Борис сожительствовал уже несколько лет.
- Не зажимай, душка, Христа ради, никакие бутылки. Всё ставь на стол. Теперь нам экономить не подобает. Дадим нынче роскошный ужин с размахом былых охотинских-генеральских. В добрых старых, а не новомодных традициях. Без модного «демократического упрощения». Демократом важно оставаться в душе, а коли есть деньжата, так и следует кутить! По-новомодному оно и не так вкусно.
- Да ради Бога. Не собираюсь я ничего прятать.
- Давай расставим всё как было принято в нашу юность: чтобы на столе было не менее четырёх вин разных сортов, а у каждого прибора должны быть в ряд рюмка для рейнвейна, стакан для бордо, за ними в глубь стола бокал для шампанского и рюмочка для мадеры у верхнего края тарелки. Именно так. Аршином отмерю пространство каждого гостя. Как без упрощения, так и без декадентских выкрутасов с «чёрными обедами» на чёрной посуде.
- Да не волнуйся. Помню всё не хуже тебя.
- Так... а рыба у нас намечается нынче?
- Да, а что?
- Тогда подобает и портер к рейнвейну поставить.
- У нас сегодня немало и сладких блюд, так что следует принести и херес, - сказала Ольга.
- Либо мальвазию с мускатом. Кажется хереса у нас нет зато точно помню, что мускат сам покупал. Губернская мадера от купца Абдулина! Пятидесятый портвейн Леве! Студенты твои и вовсе нынче сопьются, - рассмеялся Борис, - Ну а себе поставлю шустовскую рябиновку.
- Ничего смешного не нахожу в грустном.
- В этом твоя слабость, Лёля. Надо уметь находить забавные стороны буквально во всём.
- Орехи с фруктами есть, но к десерту подобает больше сыров разных сортов. Боюсь, что придётся срочно послать нашу Лукерью к молочнику.
- Так, пошли поскорее. Ведь через полчаса приглашённые нагрянут.
- Надо бы и ананас купить...
- Ананас уже вышел из моды у столичного гвардейского офицерства. Теперь пьют виши и пепермент. Эдакий зелёненький мятный на вкус ликер, весьма освежающий рот. Надо бы прикупить и нам. А виши не надо. К лешему его - отзывает чернилами.
- Вряд ли успеем мы всего накупить. Раньше надо было думать. Ты бы лучше, Борюшка, свой затрапезный халат поспешил сменить.
- Успею. Главное раздобыть ликёр. Да только нет теперь уверенности, что он будет в продаже. Водку и вовсе не сыскать ...
- Да и пора бы тебе собой немного заняться. Бороться с лишним весом...
- Ещё не хватало! Да посмотри вокруг. Кто его не имеет у того, как правило, голова плохо варит. Возьми Дубровина... Или наше правительство. Тот же Николай Маклаков... А его брат Василий, либерал, за талией не следит – делом занят. Или эта ходячая жердь Николаша ? Наши успехи на фронте полностью отражают уровень его интеллекта.
    Борис с умилением созерцал пышность стола и тот факт, что они оба, наконец-то, были совершенно свободны от мелочной опеки маленького сыночка, который пребывал в руках надёжной прислуги. Ещё недавно он себе не мог такого позволить. Даже своей бывшей любовнице со старшей дочкой он давал теперь денег с избытком. Видеть же он хотел лишь ребёнка и не слишком часто, но не навевающую тоску бывшую подругу сердца. Всё гладко и даже политика стала волновать меньше. Но мысль о войне и возможном крахе экономики подспудно продолжала свербить: «А что если...».
- Не возражаешь, если я надену это? – спросила Ольга, напяливая на голову модную шляпку с целлулоидными фруктами.
- Какой вздор, дорогая. Ладно бы ты сама направилась в гости, а то в своём доме и такую дурость на голову...
- Она стремительно выходит из моды. Обидно.
- Не покупала бы дрянь всякую. Ничего страшного. Купишь новую дурацкую шляпку. Теперь мы можем себе это позволить.

Первые гости уже толпились в прихожей, ставшей тесной по причине её отделки в новом стиле модерн, затеянной Охотиным ещё перед войной и приостановленной, поскольку времена наступили непредсказуемые.
- Грянул четырнадцатый год и этим всё сказано. Начинается великий и ссудный миг истории! – с пафосом нараспев вещал чрезмерно грузный престарелый господин с отёкшими глазами в черепаховом пенсне, - Империи распадутся и на их руинах восстанут невиданные доселе демократии.
- Да что Вы, право, наговариваете на наше время. Бывали времена и помрачнее, - помахивая фильдекосовыми перчатками, рассуждал второй немолодых лет дородный господин с академической ухоженной поседевшей бородкой и редеющими волосами, зачёсанными назад, - Всё ещё обратится к лучшему: победим мы, так оно и прекрасно. Немец одолеет, так тем лучше, значит сменится строй наш на более прогрессивный и всё встанет на свои места. И вообще «война», как сказал Маринетти, «есть не более, чем естественная гигиена мира». Цинично? Да, но ничего не поделаешь: так устроен мир.
- Вы, господин философ, как обычно далеко хватили, лишнего сказанули, - резко откликнулся моложавый высокий человек с тёмным глазом под моноклем, - Грешно в наши дни-то.
- Так на то я и старый грешник, как Вы – молодой. Да, мои собственные грехи давно переливаются через край чаши моей совести. Но что поделать – такова жизнь.
- Кока, Вы право стали слишком критичны и даже нетерпимы. От Вас ли слышать порицания грехов? - очаровательно улыбнулась хозяйка салона - пышноватая блондинка в излишне обтягивающем одеянии того же стиля, - Проходите скорее в гостиную.
- А Вы всё хорошеете, Ольга Сергеевна, - осклабился, неласково поблескивая глазами, известный в столице искусствовед Николай Врангель, он же – Кока, - Есть и тут на что посмотреть, - оглядывая прихожую, - Великолепный образчик югенд-штиля! Лишь слегка доработать и во всей столице равного не сыщишь! Верно говорят, что на рубежах столетий возникает некая тяга к иррациональному восприятию мира, «философия fin de sigle». Сам стиль весь в поисках несуществующего и запредельного.
- Вы становитесь льстецом, Кока. Нам право очень неловко, господа, за такой хаос в прихожей, проходите скорее.
- А вот и мы! – вошёл в прихожую хорошо упитанный человек лет сорока купеческого вида, тут же извлекая из портфеля с заговорщическим видом бутылку розового шампанского, - Вам лично-с, милая Ольга Сергевна.
- И где Вы только всегда что-то особенное достаёте! Да ещё в такое время. Скоро и мяса-то не купишь, - проворковала Ольга, - А Вы всё приятно полнеете, Калистрат Финогенович.
- Ни в чём себе не отказываю-с, Ольга Сергевна.
- Господа, виданное ли дело такой стол в наше время! – выразил дребезжащим голосом свой восторг почтенный господин в черепаховом пенсне с черепашьим взглядом дребезжащим голосом, - А мне – одно расстройство. Врачи твердят: то нельзя, другое нельзя. Жить не хочется без гусиных паштетов. Эх, всё уже не то, что было. Воздуха-то свежего былого скоро не останется! По улицам не встретишь саврасов с рысаками, но всё чаще автО чадящие. Прошу прощение за простоту каламбура. Задушат нас бездушные механизмы, ой задушат.
- Полноте, полноте, Матвей Нифонтович, рановато Вам ещё такое говорить, - оглянулась на него Ольга Сергеевна.
- «Антитевтонские» настроения, роднящие левых с правыми, возобладали и Санкт-Петербург становится Петроградом, господа! – с торжественной ноткой заявило черепаховое пенсне.
- Не вижу причин для умиления, - скривил губы Кока, - Пётр Великий назвал, основанный им град, в честь своего святого – «Санкт-Питербурх», на голландский лад, а вовсе не на немецкий. То есть перевести было бы уместнее как «Святопетровск», а не «город Петра».
- Вы, Кока, всегда готовы переговорить любого. Мне это известно, - фыркнуло пенсне.
- Возможно это у нас от прадеда Ганнибала. Всё же из африканской глубинки был человек. От такого всякого можно ждать. На стене у отца имелись большие портреты деда Ганнибала и бабушки. Он смуглый, почти табачного цвета, в белом мундире с Владимирской звездой и лентой и с чудными глазами газели. Орлиный нос. Бабушка, его жена - блондинка в серебристом платье и с высоченной прической, - сказал Кока, глядя куда-то поверх голов окружающих.
    Вслед за первыми посетителями гости так и повалили. Электрический звонок продолжал трещать. Когда гости уже начали рассаживаться, появился незнакомый большинству, страшно худой господин среднего роста и средних же лет в добротной тройке, с толстой серебряной цепочкой от часов. Его длинный хищный нос, загнутые к верху усики и чёрная мефистофельская бородка выдавали желание произвести впечатление неординарной личности.
- Господа, перед вами наш новый знакомый профессор-индолог и консультант Императорского Российского Географического общества Ардальон Иваныч Сновидов! – торжественно отрекомендовала опоздавшего Ольга Третнёва, - Коллега маститых учёных-ориенталистов Ольденбурга и Радлова.
- Профессор владеет оккультными знаниями и тайнами индийских йогов и даже давал уроки йоги князю Феликсу Юсупову, - добавил Борис, сдержавший смешок, поскольку вспомнил, что студенты прозвали Сновидова просто Йогом.
- Говорят, что князь день занимается йогой, а на другой курит опиум, - хихикнула Ольга.
- Оккультные знания! Чудесно! Поразительно! – с истерической ноткой воскликнула вдруг рыжая девица с огромными зелёными глазищами молодой и привлекательной ведьмы.
- Вы, милая Аглая, и сами бы сошли за жрицу индийского храма, - очаровательно улыбнулся ей Кока Врангель и при этом диковато гыкнул.
- Вы словно сошли с полотен прерафаэлитов, очаровательная Аглая, - вставил его давний приятель, но теперь более – соперник, художественный критик, поэт и масон Сергей Маковский, облачённый как всегда в белоснежную крахмаленную сорочку, господствующую высоким двойным воротничком над жилетом, брюки с поразительно отутюженной складкой и сияющие лакированные туфли.
- Вам бы ещё в руки гвоздику и подсолнух с лилией , - добавил Врангель.
- Я окружена этими цветами в мыслях своих. Этого достаточно, - Аглая отблагодарила мужчин за комплементы торжествующим тоном, окинув их томным взглядом своих чарующе-неотразимых, но пустых глаз.
    «Швейцарец Блелер уже в одиннадцатом году ввёл ёмкий термин «шизофрения»...» - вертелось на языке Настасьи Ртищевой в этот миг, - «А глаза её изменились за последнее время. Стали ещё безумнее. И стала излишне худа. Но я становлюсь нетерпимой к окружающим и невыносимой для самой себя. Что это? Скрытая от самой себя ревность?»
- С Вашей грацией Вы бы вполне могли утереть нос Мата Хари , «Оку Дня», - оценивающе оглядел Аглаю Сновидов.
- Вы не шутите? А правда, что Мата Хари – дочь Эдуарда Седьмого и индийской княжны? – томно сказала на это Аглая, ощутив разочарованно, что от индолога пахнет зубным порошком, а не восточными благовониями. «От меня пахнет камедью — тончайшим растительным соком, как однажды сказали при пикантных обстоятельствах» - подумала Аглая - «Кожа богинь источает камедь! Не чета жалкому зубному порошку!»
- Правду нам знать не дано, сударыня, - таинственно улыбнулся Сновидов, - Это касается и того воспитывалась ли она, в самом деле, в буддийском монастыре. Но мне думается, что эта хитрая голландка просто рекламировала себя и свои танцы раздуванием слухов о своём экзотическом происхождении.
- Сам Рудольф Штейнер  говорил мадам Волошиной лет семь назад: «Ритм танцев ведет к пра-эпохам мира. Танцы нашего времени - вырождение великих храмовых танцев, через которые познавались глубочайшие мировые свершения», - вставил Маковский, - А когда Айседора Дункан отплясывала в Петербурге весьма эротичные балетные номера, увлеченный Белый увидел в её движениях символ новой России. Позже Белый увлекается сам странными танцами в коих Ходасевич узрел «дьявольскую гримасу, кощунство над самим собой и бессильную месть Штейнеру». В практике антропософов тоже есть элементы танца. Но создаётся впечатление, что Белый подражает христопляске хлыстов. Это я к тому, что кроме Зелле и Дункан существуют и другие танцоры...
- Тот же Белый избрал своей очередной мистическо-эротической возлюбленной жену Штейнера – мадам Сиверс, находясь четыре года в духовном ученичестве у Штейнера, - усмехнулась Ольга, - И уже не в первый раз находит себе подобный объект – символ «золотолазурной Софии».
- Господин профессор, - улыбнулось черепаховое пенсне, не церемонясь на правах старшего, - Вы бы нам лекцию об Индии сегодня... Небось и побывали в этой стране чудес?
- Да, сударь, довелось и не раз, но давно, - гнусаво ответил индолог, - А с той поры всё разбираем коллекции князя Ухтомского .
- Секретные службы средств на такие поездки не жалеют, - усмехнулся профессор философии.
- Зато британские их коллеги нередко отказывают в получении разрешения на въезд в свои колонии, с которыми они носятся, как известно, как с писаной торбой, - осклабился Сновидов в ответ.
- Да в Лондоне просто параноический страх в вечном ожидании того, что русские нагрянут в Индию и отберут её у «бедных беззащитных островитян», - рассмеялся Борис Охотин.
- И давно бы уже следовало сделать это, - сухо проронила Настасья Ртищева в ответ на реплику бывшего мужа.
- «Ртищевский подход» несовременен, сударыня, - развязанным тоном продолжил Борис.
    «О Боже, как ты мне омерзителен. Последние потуги на благородство испарились» - заключила Настасья и демонстративно отвернулась в сторону.
«Тебе бы давно пора любовника завести. Так ты и вовсе сбесишься. И что я прежде находил в этой надменной особе? То ли дело моя ласковая Оленька. К делам амурным всегда готова, что в романах от алькова. И что всех сегодня так тянет на каламбуры? С чего бы это?» - подумал бывший муж Настасьи.
- Должен отметить, что наши ряды не поредели, господа, - вдруг громко, на весь стол, заговорил профессор философии, рассмеявшись своему нехитрому каламбуру.
- А с чего бы им редеть? Полноте, не на фронте же мы? – удивился Калистрат Зуев.
- Так, это я и имею в виду. Многие общественные собрания в это тревожное время ре-де-ют, - продолжил профессор.
- А, понимаю намёк. Призывают, на фронт отправляют...
- В нужном направлении мыслите, господин Зуев. А чем объяснить тот факт, господин Зуев, что Вы здесь, а не там? – не унимался философ.
- Вы, наверное, полагаете, что я молод. Стараюсь, слежу за собою. Но мне, сударь, уже сорок три будет.
- Вестимо, господин Зуев, но призывать собираются вплоть до пятидесяти, а многие в Ваши годы идут добровольцами...
- Похоже, что Вы, господин профессор, заметно поправели политически, - рассмеялся Николай Врангель.
- Мне-то шестьдесят почти даже и захотел бы, не примут в «рекруты», - зашёлся неприятным смешком профессор, - А Вы-то сами, Кока, какие Ваши годы?
- А я, господин профессор, представьте себе, скоро отправлюсь в составе медицинской части, - ответил Кока Врангель, гневно сверкнув моноклем.
- Нам с Врангелем далеко за тридцать, - сказал Маковский, поведя нахально задранными усами, - Вы бы лучше обратили свой пафос к тем, кто помоложе и в самом призывном возрасте пребывает.
- В самом деле, господа студенты, - с привычной университетской суровостью вскинул густые брови профессор философии, - Нет ли у вас намерений пойти добровольцами?
- Государство не для того вкладывало в наше образование столько средств, господин профессор, - слабым нерешительным голосом ответил чернявый худенький молодой человек в очках, - Ведь хватает пока и необразованных... Призыву пока студенты не подлежат... А мы, так сказать, вечные студенты... Следовательно в нас вложено средств больше обычного.
- По закону пока ещё студенты призыву не подлежат. А если не будет хватать, пойдёте?
- Призовут, так и пойду..., - промямлил в ответ Яков Шкловский.
- А я не собираюсь туда идти, - сверкнув чёрными глазами резко и самоуверенно заявил нечёсаный кудрявый долговязый студент, - Что я там забыл? За царя на заклание? Нет уж, увольте. И уж не за ТАКОГО царя во всяком случае. А на месте Шкловского, будучи чистым евреем, тем более бы не пошёл. За Россию евреи не обязаны умирать, слишком уж их обижает нынешнее правительство. Мой отец русский, но не в этом суть: я не стану воевать из иных побуждений. Я – революционер, господа, и вижу свою задачу несколько иной и даже готов жизнь положить за дело политического прогресса, господа!
- Совершенно верно мыслите, господин студент, - поощряющим тоном сказал профессор.
- Какой возвышенный слог! – язвительно усмехнулся Николай Врангель, - Да Вашими устами с трибун бы выступать. Но левые столь возвышенно уже не говорят. Не модно стало. Берёте пример с правых, сударь. А что это Вы всё о евреях норовите высказаться ? Никто тут пока что и не думал поднимать еврейский вопрос.
- Для нас, у евреев и даже полуевреев, этот вопрос наболевший, - недобрым тоном ответил Илья Жирнов, - Если Вы помните, не далее, как в шестом году Николай отказался утверждать изменения по еврейскому вопросу, предложенные Столыпиным, мотивируя свой отказ дать нам больше свободы внутренним голосом, гласом своей совести. Вот, где само фарисейство и есть, господа!
- Но Вы очень легко и непринуждённо обошли стороной самую суть дела, милейший, - зашёлся Врангель саркастическим смехом, - Ведь после отказа Николая Столыпин обратился к нему с предложением провести указ общим законодательным порядком, через Думу. Царь согласился, но ни Вторая, ни Третья, ни Четвёртая Думы не обсуждали до сих пор этого законопроекта. Вы не задавались вопросом: почему? Ведь казалось бы... Ответ прост: подобное решение еврейского вопроса не устраивало ни крайне правых, не желавших ни в чём уступать евреям, ни самих левых, для которых царская поддержка означала признание за «реакционно-антисемитской» властью заслуги разрешения заскорузлого давнего вопроса, который должен был считаться в принципе неразрешимым в России самодержавной до её либерализации. Вот в чём суть дела, сударь. А Вы либо не понимаете этого, либо же, будучи левым, намеренно умалчиваете. А если учесть тот факт, что наша печать уже на три четверти в еврейских руках, становится очевидным, что в определённых кругах было решено временно поддерживать победу и патриотизм, ибо в Первую революцию ставка на поражение в Японской оказалась несостоятельной. За такую поддержку еврейство вероятно надеется на благодарность властей после войны. Эдакий халдейский трюк... А почему происходит такой расклад в политике? Потому, что экономика страны развивается с 1907 года с немыслимой стремительностью , потому, что выгодно в неё вкладывать средства. Сибирь влечёт всё растущий поток народа и заполоняет перед войной внутренний рынок чудовищным количеством пшеницы и коровьего масла. Европа завалена русским маслом из его давней житницы – севера Вологодчины и, в добавок, теперь из Сибири. Вывоз масла превысил в два раза стоимость добычи сибирского золота. Это так – не более, чем пример.
- Ну и что Вы хотите этим сказать? – взгляд Ильи растерянно забегал.
- Вы, Илья, рассуждаете несколько демагогически, - сказала Ольга, сделав шаг в сторону от настойчивого запаха жирных давно немытых волос Ильи, заглушенного одеколоном, - В годину войны продолжать революцию я считаю кощунственным. А Николай Николаевич говорит верно и уж он-то большой либерал и никак не мыслит себе давить на еврейство.
- Ольга Сергеевна, о чём Вы говорите! – моляще-театральным тоном ответил студент-юрист Илья Жирнов, - Наше социал-демократическое движение настолько слабо и забито, что лишь война, как и некогда Японская, может его оживить.
- Значит пусть гибнет больше наших бойцов на фронтах? Что там лишний десяток тысяч? Лишь бы некоторые антиправительственные партии взяли власть. Не важно, что от этого войну проиграть можно? Какой цинизм! – не на шутку возмущается Настасья.
- У Настасьи Николаевны брат в самом пекле сражается, а Вы тут политическую демагогию, студент, разводите, - останавливает ответную реплику студента уничтожающий взгляд Врангеля сквозь монокль.
- Что же мне поделать, если такие, как брат госпожи Ртищевой - основная опора трона, который мы намерены устранить? – недобро усмехается Жирнов.
- Поймите, Настасья Николаевна, - улыбается с прищуром философ, - война это печальная неизбежность и всякие эмоции тут излишни. Война - это закономерность развития. Мы же не можем отбросить технический прогресс? Вы же не хотите забыть про существование электричества и вернуться к свечам? Вот и расплачиваемся за комфорт. Германский проект строительства Багдадской железной дороги не на шутку встревожил Лондон, Петербург и Париж. Англичан уже годами беспокоит выход могучего континентального конкурента к Индии. А русских в последнее время тревожит неуклонное приближение немцев к Босфору и Дарданеллам. Немцы не могут больше без личной железной дороги Берлин-Багдад и лишь она позволяет им стать действительно великой империей. Россия не может допустить германского господства на Балканах, поскольку ей так же остро необходимы Проливы. И все жертвы вертятся вокруг эдакого расклада... А Вы, господин студент, как смотрите на возможность отправки на фронт? – тяжёлый взгляд профессора обращается на чахлого студентика в оловянных очках на кончике длинного носа, который усиленно налегал на самые крепкие вина.
- Я, господин профессор, тоже на службе у революции и считаю своим священным долгом...
- Довольно демагогии, юнец, потерявший всякое чувство исторической связи с народом и Отечеством, лицемер! – полыхает своими бездонными серыми очами Ртищева.
- Всё, дамы и господа! Довольно! Мы уже переходим на личные выяснения, – резко воскликнула Ольга, - На этом мы завершаем политические дебаты сегодня и приступаем к беседам об искусстве, Индии, о чём угодно, но не о политике и не о фронте!
- Что Вам на это ответить, прекрасная Ольга Сергеевна? – делано риторическим тоном воскликнул Кока, - Новости следующие: Ахматова не признаёт Северянина, как Лев Толстой – Шекспира, что вполне понятно, на мой взгляд.
- А восходящая звезда - Цветаева боготворит Блока, - добавила Ольга.
- А Бальмонт, в свою очередь, превозносит уже Ахматову, - развила мысль зеленоокая Аглая.
    «Опять ты тут со своим Бальмонтом. Это уже диагноз» - подумала Настасья – «А ведь я сама недавно восхищалась этим поэтом... Чего злобствовать-то так? Но после Гумилёва он померк. Бальмонт отдал талант в угоду вкусам своей публики».
- Вы бы нам рассказали, Кока, как у Вас в «Бродячей собаке » в последнее время, чем живёте? – спросила Третнёва, - Говорят, что Ахматова уже окончательно рассталась с Гумилёвым.
- А что обо всяких блохастых псах в благородном обществе вещать? Не оценят, - с ехидцей поглядывая на профессора философии ответил Николай.
- Повеса-муж Гумилёв требовал от Анны Андреевны поклонения себе, не допуская мысли, что она существо самостоятельное и равноправное. Пожалуй и любил её, но не сумел понять. Она же - мнительно-горда и умнее его чисто по-женски и не смешивала личной жизни с поэтическим бредом. При всей своей внешней хрупкости она сильна волей, здравым смыслом и трудолюбием. Естественно, что коса нашла на камень, - язвительнам тоном проговорил Сергей Маковский, разгладив тонкими пальцами с излишне ухоженными ногтями свой и без того идеальный пробор.
- А вот, послушайте заметку из иллюстрированного журнала «Искра» от 29 июня нынешнего года, господа, - заговорило хрипло, по-стариковски, Черепаховое пенсне, - «Перелёт Петербург—Киев», та-ак... «в Киев прилетел на своем знаменитом «Илье Муромце» И. И. Сикорский ... Благодаря белой ночи полёт начался при прекрасных условиях, но вскоре поднялся сильный встречный ветер, вследствие чего вместо нормальной скорости - сто вёрст в час, «Илья Муромец»  ограничился скоростью в 70 вёрст... «Илья Муромец» реял всё время в грозовых тучах. Два часа пришлось лететь под проливным дождём и при встречном ветре. «Илья Муромец» поднимался на высоту тысячи саженей, чтобы очутиться выше облаков... Не видя земли, лётчики ориентировались по компасу...» так-то, господа, чудеса техники! «...Сикорский с товарищами оставался в Киеве до 26 июня, причём сделал несколько полётов над Киевом... На протяжении двух лет аэропланы Сикорского завоёвывали главные призы на состязаниях военных самолётов».
- Заметьте, господа, «военных»... Всё, что у нас не делается хорошего, всё лишь на благо военной машины! – бросил Яша Шкловский, от которого пахнуло слегка подтухшим яйцом,
- Нам необходимо либерализовать государственную машину. Почему бы не взять пример с англичан?
- Потому, что сначала надо изменить государственный строй, господин мудрый студент! – грубо оборвал его Жирнов менторским тоном, Даже в диком Тибете с двенадцатого года провозглашается Республика. Пусть хоть Китайская...
- Британцы, бесспорно, народ передовой, - спокойным тоном начал индолог, - И если бы Христос выбрал для своего пришествия нынешние времена, то избрал бы английский язык вместо арамейского.
- Изволите шутить, господин профессор? – усмехнулся Маковский.
- Я никогда не шучу, сударь. Мир полон интересных вещей и загадок и без шуток. Я даже книги перестал уважать с некоторых пор, когда осознал, что устная традиция индийской культуры настолько преобладает над письменной, что древние основополагающие тексты, из Вед, проговариваются, вернее поются хором. При ошибке, в ходе пения, человека поправят. То есть, тысячелетняя устная традиция эпоса, порождает меньше ошибок, чем переписывание текстов в христианских монастырях от руки с повторением ошибок и добавлением новых. Иной раз и намеренно. От колыхания хаоса к музыкальному сочетанию гласных в слова складывались безбрежные и бездонные Веды, у которых нет автора, которые суть порождение самой Вселенной. Нет в Индии Книги, как у христиан. Впрочем, почти все верующие там безграмотны. Но суть не в этом...
- Веды полны тайн и знаков! – расширила зрачки зелёных очей Алгая, вдохновлённая мефистофельской внешностью знатока Вед с длинными торчащими усами.
- Без аглицкого образца парламентарного строя далеко не пойдём. Тут и Веды не помогут, - глуповато осклабился Зуев.
    «Сюда ущербных недоумков, или отвратных циников приглашают, а я сижу, дурища, и выслушиваю весь этот бред» - сокрушалась про себя Настасья, а вслух сказала:
- Если Вы помните, господин Зуев, в приснопамятный 1818 год русские войска выводили из Парижа. В отличие от французов, покидающих Москву, русские не волокли с собой тюки с награбленным, не говоря о том, что ни единый дворец, дом, не говоря о храмах, ограблены не были. И это после разорения кремлёвских соборов в 1812-м... А любимая думцами парламентарская Британия без веского повода браво обстреливала из корабельных орудий мирное население черноморских, балтийских, беломорских городов и Петропавловска-Камчатского во время Крымской кампании.
- Так, то отсутствие мародёрства в Париже не нашего солдатика заслуга, а строгости Александра Благословенного исключительно. Царь ни в коем случае не хотел ударить в грязь лицом и желал показать себя вдвойне европейцем, - снисходительно бросил философ.
- Как известно, бонапартовские солдаты превращали в конюшни многие московские церкви, а уходя пытались взорвать все кремлёвские соборы! Прилегающий же к Ивану Великому, успели частично разрушить. Но эти факты не мешают российским либералам устанавливать на своих рабочих столах бронзовые бюсты Наполеона. Таковые же Кутузова и вовсе не изготавливались, так как спроса на них не предвиделось, - неумолимо довела мысль до логического завершения окончательно рассерженная Ртищева.
- Всё это так. И давняя мысль русской интеллигенции о том, что союз с Англией, или Францией непременно подразумевает «свободу», а союз с Германией – «разгул реакции», - усмехнулся Сновидов, осклабившись Ртищевой, - Уж слишком простенькая мысль.
- Столыпинская аграрная реформа могла бы и сработать, если бы у нас установился парламентский строй, - задумчиво произнёс Борис, - А некоторые усматривают в начатой Столыпиным революции экономической пролог социальной. Когда Столыпин для своей вымученной реформы просил 15-20 лет спокойствия, Чупров с учениками опасались, что социальный взрыв будет неизбежен. Как показало время, хуторяне – порождение реформ, оказывались не раз более склонными к бунтарским настроениям, нежели общинные крестьяне. Кстати, изначально Столыпин отнюдь не хотел разрушения общины, а лишь предполагал постепенное её отмирание.
- Залеченная было Столыпиным болезнь вновь начинает проявляться, - сказал Кока, - Забастовки вновь принимают стихийный характер и перед самой войной Петербург пришлось объявить на военном положении.
- Ваш Столыпин - это тот самый известный хирург маркиза де Сада, который готов отдать собственную дочь в жертву медицинского эксперимента, - самодовольно просиял от своей остроты философ.
- Ваш цинизм безмерен, господин профессор! – поморщилась Ольга.
- Цинизм – удел спокойных мирных людей, а идеализм – опасных маньяков, Ольга Сергеевна, - парировал философ.
- Профессор, нас с Вами, стариков, эта публика не слишком жалует. Пойдёмте-ка лучше сразимся в винт, на худой конец – в ералаш, да хоть бы и в лото, домино... – зевнуло черепаховое пенсне, - Раз уж нас с Вами в армию не призывают.
- Вы оба подаёте молодёжи беспримерный образец цинизма, почтенные господа петербуржцы, - резанула Ртищева, - Достойно ли это почтения к летам вашим? Профессор отвратительно высмеивает маленькую девочку, ставшую жертвой чудовищ-террористов, искалечивших ребёнка. Но Вы на его стороне, сударь!
- Я удаляюсь! - подпрыгнули мешки под глазами черепахового пенсне от гнева, - Кто присоединится к бедному старику скрасить последние деньки настольной вознёй?
- Я как всегда, как и во всём с Ва-ами, Матвей Нифонтович, - пропел философ, - Мы покидаем вас, дамы и господа. Если Вы надумаете опять повертеть стол, - обратился он к хозяйке, - посмущать спиритизмом умы, то я в Вашем распоряжении. Но никакой политики!
- Прихватите с собой чашечку чая, господа, - бросила им Третнёва, указывая на корзинки с различными сортами печений, тарелочки с маленькими бутербродиками, фруктовый пирог, блюдечки с резаным лимоном и со сливками и поднос с чашками возле медного самовара, принесённого только что служанкой.
    Борис вошёл с двумя графинами, наполненными коньяком и ликёром. Уже почти засыпающий за столом студент в оловянных очках и его сосед – поэт-неудачник с обрюзгшим лицом потянулись к графинам со своими рюмками.
- Более того, господа, - произнёс вдруг Борис Охотин, видимо развивающий собственную мысль, продолжая разговор с собой вслух, - ведь первые дни работы Третьей Думы показали, что самодержавие безвозвратно ушло в прошлое уже тогда. Вспомните раздор, вспыхнувший при составлении адреса Николаю от всей Думы. Правые отчаянно настаивали на включении в текст слова «самодержавие», а кадеты только слова «конституция». Спор шёл до поздней ночи. Предложение правых озаглавить адрес: «Его Величеству Государю Императору, Самодержцу Всероссийскому» не прошло уже тогда! Это была немалая победа, господа! Кадетская «Речь» после этого напечатала, что Дума «положила грань межеумочному состоянию великой страны, и объявила, что конституция в России действительно существует», а крайне левый «Товарищ» писал, что «Самодержавие погибло на Руси бесповоротно». Николай был тогда поражен, что Дума отвергла его титул, закреплённый в Основных законах. А крах Думы означал собой и крах политики Столыпина.
- Совершенно верно, господин Охотин, - язвительно подчеркнув обращение к бывшему мужу, добавила Настасья, - После этого премьер-министр встречается с октябристами и пытается доказать изменнику Гучкову, что тот совершает грубую ошибку своим желанием установить союз с явными противниками власти, что может перечеркнуть мирные перемены и породить новую смуту.
- А Толстой разродился знаменитой репликой о «возе», - вклинился Кока, - «Народы... хотят свободы, полной свободы. С тяжёлого воза надо сначала скидать столько, чтобы можно было опрокинуть его. Настало время уже не скидывать понемногу, а опрокинуть». И всё кричим: «Ах, Толстой!» А он, фактически, к смуте призывал...
    В этот момент из спальни вернулась Ольга Сергеевна и с радостной улыбкой всё ещё звонким девичьим голоском в свои бальзаковские годы объявила:
- Дамы и господа, у меня приятный сюрприз!
- В самом деле, Ольга Сергевна? Поведайте нам скорее! – молящим тоном воскликнул Сергей Маковский.
- Мне только что телефонировала Зинаида Серебрякова-Лансере и сказала, что скоро придёт.
- Великолепно! Зинаида Евгеньевна Серебрякова-Лансере. Давно хотел посмотреть на эту интригующую упрямую особу из «Мира искусств»! – оживился Кока Врангель, - Видел немало её работ на наших и соседских выставках, но почему-то не встречал до сих пор их автора. Говорят, она весьма миловидна. Ученица самого Браза! Её дед, Николай Бенуа – известный зодчий, отец, Евгений Лансере – скульптор анималист, брат же – прекрасный художник. Не семья, а кладезь талантов.
- Муженёк зато весьма сер. Насколько мне известно – простой железнодорожный инженер, - лениво добавил Маковский, зевнув и потягиваясь всем длинным телом.
- Вы полагаете это так просто быть хорошим инженером? Что не нужно никаких талантов, что все они – серость? – ехидно спросила Настасья человека, который норовил проявить себя её ухажёром, правда со свойственной ему деланной великосветской пассивностью.
- Отчего же? Я не утверждал этого. И что это Вы сегодня столь добры ко всем нам, Настасья  Николавна? Вроде бы погода на дворе такая приятная: золотая осень...
    «Давно никто ей в постели телеса не намянал, вот и исходит желчью, стерва» - мелькнула ответная мысль в мозгу Жирнова, - «В казарму бы её, голубокровую, на ночку-другую».
- Поведайте нам о новостях культуры, Кока, - настояла Третнёва.
- С удовольствием, Ольга Сергевна, - поправил ус Врангель, - Вы знаете чем в последнее время занимается наш «новый пророк» Андрей Белый? Перечитал «Бесы» и заявил, что Достоевский «лживый поп и лжепророк». Поражает, не правда ли? Всю историю Фёдор Михайлович якобы исказил с помощью «шулерских приемов». И никто не замечает, что «Россия беременна революцией». Марксизм же, Белый считает параллельным Апокалипсису и рассматривает, как «частный случай философии Соловьёва». В марксизме Белый ценит идею преображения человека и конца истории. «Марксизм без идеи взрыва - уже не марксизм» - восклицает Белый. Православию же он предпочитает некую собственную религию.
- Не мудрено, что в ходе ученичества у Штейнера он полностью отойдёт от православия, - усмехнулся Маковский.
- Опасное легкомыслие столичного бездельника - подобные игры в марксизм, - строго заметила Настасья Ртищева.
    Неожиданно комната словно наполнилась светом. В неё впорхнула живая вся светящаяся и весьма энергичная особа с хаосом пышных тёмных волос, обрамляющих лицо, вызывающее симпатию буквально у всех людей.
- Милости просим, Зинаида Евгеньевна, - улыбнулась Ольга с каким-то надрывом в голосе: ей становилось всё страшнее сравнивать себя, зашкаливающую сороколетие, с такими милашками, которым едва под тридцать. Оживлённый тон Бори особенно кольнул сердце хозяйки салона: «А Кока? Каков подлец! Тут же волчком завертелся у её ног и про свою писаную красавицу Ртищеву позабыл! И Маковский туда же! Весь их пол подлый и не стоит нашего внимания! Но Боря... Это уж слишком!»
    «Как бы ты не была уютна и мила, моя Лёля, но мне не так много осталось, всё сердечко шалит, и ты, надеюсь, простишь мне, если я хотя бы мысленно изменю тебе прямо сейчас и прямо здесь, на столе, с этой молоденькой художницей? У тебя, милая Оленька, уже складки под пышной грудью образуются, а тут всё пока ещё торчком...» - озорно думалось Борису под влиянием набранных градусов.
- Какой роскошный у Вас дом, Ольга Сергеевна, - растерялась от излишнего внимания мужчин, едва успевая им отвечать, Серебрякова.
- Зинаида Евгеньевна, позвольте вопрос, как специалисту, - наседал на гостью Кока, - а правда ли, что Вы начали писать цикл картин, посвящённых крестьянству?
- Да, но на эту тему у меня имеются ещё и ранние работы, - блестящие тёмные глаза художницы встретились с тёмно-карим взором Врангеля под моноклем.
    Настасье, как в определённом смысле, коллеге Серебряковой, тоже хотелось бы побеседовать с ней о живописи, но мужчины столь плотно обступили вошедшую, что Ртищевой оставалось продолжать сидеть одной с независимым видом. Тут к Настасье поспешил подсесть, навевающий тоску, Калистрат Финогенович Зуев:
- Вот видите, госпожа Ртищева, лишь я остаюсь Вам верен, а прочие вертопрахи уже прилипли к новому магнитику. Так-то всё просто получается.
- Вижу, господин Зуев. И что из этого? У нас с Вами разные взгляды на политику и не только. Нам не сойтись, - уводя в сторону взгляд дымчатых глаз, отвечала Настасья, думая про себя: «О жалкое подобие ловеласа! Карикатура на бонвивана».
- Велите и я устремлюсь под Ваши знамёна, моя повелительница! Все свои взгляды, как и моё немалое состояние у Ваших ног, лишь повелевайте. Это даже модным становится, когда дамы высшего света... хм... имеют дело с купечеством...
- Дамы тоже бывают разные, господин Зуев, - с этими словами она пересела к Аглае, которая пребывала в некоей прострации, глядя на окружающий мир сквозь стекло своего бокала. «Неужели я стала настолько стара в своём добровольном полудевичестве, что они смотрят на меня только когда рядом нет никого помоложе?» - терзалась вопросом Ртищева, - «Похоже, что моя зеленоглазая соседка недовольна тем же самым. Слабы мы духом...»
- Вступайте в Общество Тулле , госпожа Ртищева, - неожиданно выдала Аглая, продолжая смотреть сквозь стекло, - Там Вы обретёте покой.
- А что Вы имеете против кубизма, господин Врангель? – донёсся хорошо поставленный и юный голосок Серебряковой, - В одиннадцатом году их выставка в «Салоне независимых» в Париже стала уже всефранцузским явлением.
- Что Вы, что Вы! Я ничего не имею против, - рассмеялся Кока, - Но сейчас мы стоим перед событиями, подобных которым свет не видал со времён Великого переселения народов. Культура, пришедшая как наша в футуризме к самоотрицанию, желающая стереть всё своё прошлое, подходит к концу... Скоро всё, чем мы живём, покажется миру ненужным, наступит период варварства, который будет длиться десятилетиями. А почему? Потому, что созданное нами со времён декадентства наносное, поверхностное, не вечное. Но оно сумело уже стереть в общественной памяти образ вечной классической культуры.
- Одиннадцатый год стал переломным в мире искусства, - вставил своё слово Маковский, - Именно тогда возникло первое творческое объединение кинематографистов близ Лос-Анджелеса, которое развивается невиданными темпами. Или Вы синематограф тоже не признаёте в качестве искусства, Врангель?
- От чего же. Но ему ещё расти да созревать... Так вот, Зинаида Евгеньевна, я хотел лишь сказать, что кубизм явление незрелое, скороспелое и преходящее, которое будет забыто уже через поколение.
- Не могу сказать, чтобы я была поклонницей кубизма, но мне импонирует всё новое в искусстве, - очаровательно улыбнулась Зинаида, - Более того, недолюбливаю его угловатость и резкость линий, подобно тому, как Москва не терпит питерских прямых линий, всё округляет и превращает в завитки.
- Совершенно верно, Зинаида Евгеньевна! Наша жизнь столь необычайно увлекательна и значительна, что кажущийся нам великий смысл её, поглощает всё прочее и не даёт нам успеть оглянуться в более весомое и здоровое прошлое. Недостаточно оцениваем мы и всё ныне происходящее мировое смятение, и каждый миг, посвященный не ему, - преступление пред историей, творимой Богом. Это я о войне. Ведь сейчас должно повернуть к ней помыслы наши, а не о кубизме спорить. Страшное дело, но те интересы, которыми жили до сих пор, кажутся ныне совершенно пустячными, и прежние ценности не стоят ничего! – голос Коки сорвался до хриплого выкрика, он резко отошёл в сторону, громко извинился перед всеми и молча покинул дом госпожи Третнёвой.
- Не узнаю нашего Врангеля, - неприятно ухмыльнулся Маковский.
- Молодость взыграла, - раздался деланно-сладкий голос философа, возвращающегося после первого кона игры в гостиную.
- Наш Врангель стал уж слишком нервным в последнее время. Вы уж не взыщите. А Вам видно Москва милее нашей столицы, Зинаида Евгеньевна? Мне как искусствоведу и поэту такое чувство вполне понятно, – попробовал воспользоваться случаем и начать охмурять чужую жену Сергей Маковский, будучи сам человеком женатым и продолжавший пребывать в уверенности, что её муж, железнодорожный инженер, не может не быть тоскливым педантом и не мог не наскучить такой женщине.
- Видите ли, я родилась в отдалённой провинции в имении Нескучном на Харьковщине. С детства мне мила сельская природа и люди села. Если Вы видели мои картины, то, наверное, ощутили это.
- Вне сомнений, милая Зинаида Евгеньевна.
- С детской поры, проведённой там, меня продолжает туда тянуть. Еду при первой же возможности.
- Природа это понятно, но люди тамошние, надо полагать, лишь тоску навивают? Начиная с земского дворянства?
- Вы не представляете сколько разного рода оригинальных личностей можно встретить в Российской глубинке! Пусть большинство из уездных дворян не отличаются со времён Реформы жизнерадостностью, пусть деятельность их не приносит им истинной отрады, но все они заняты делом и чаще всего во благо того же народа. Это люди нужные и интересные, достойные внимания. Я верю в возрождение помещиков в новом качестве.
- Вы - оптимист... Недавно довелось случайно прочесть чью-то мысль, что «в России веселы только гимназисты четвёртого класса да ломовые извозчики»...
- Не исключаю, что это так, если в самом прямом смысле...
    Ртищевой стало противно от собственного, словно подслушивания, разговора и она отошла прочь от ничего вокруг не видящей, будто-бы погрузившейся в транс, Аглаи. Оставалось разговориться с Ольгой буквально ни о чём, лишь бы не слушать больше излияний Зуева, или флирта самодовольного красавчика-Маковского. Этот эстет был занятным собеседником, но цинизм его вызывал оскомину, а стихи его, которые недавно прочла Настасья, показались ей поверхностными, идущими не от души, как всё в этом человеке. Ртищева и не подозревала, что этот ловелас уже лет пять как женат . Жирнова она обошла, сделав дугу, смерив его презрительным взглядом.
- Вашему юдофобству скоро настанет конец, дражайшая госпожа Ртищева, - бросил студент ей вслед и добавил про себя: «За что она меня так ненавидит, я же ничего хорошего ей никогда не делал?»
- Я им и не страдаю, сударь, судя по всему - один из сыновей Ноя, - парировала Настасья.
    «Я тебе ещё покажу Ноя, сука» - сглотнул слюну Илья, промолчав в ответ.
- А Вы, «дражайшая госпожа» (цитирую), видимо от Пуришкевича сие выраженице позаимствовали? – усмехнулся Борис, незаметно подошедший сзади.
- Про Ноя? Может быть... Не могу припомнить, но и не претендую на авторство.
- А произошло это лет пять назад в ходе думских обсуждений сметы Министерства внутренних дел. Было весьма забавно. Князь Голицын заявил в заключении, что не будет подводить итог прениям, что предыдущий оратор выполнил эту задачу блестяще, а также, что не собирается отвечать на нападки со всех сторон во время предыдущих выступлений. Появление таких речей и ораторов он объяснил тем, что «во всяком обществе можно встретить представителей и потомков трёх сыновей Ноя». Привожу его слова дословно. Тут же послышался возглас Пуришкевича: «Один из них сейчас на трибуне». Председатель-Шидловский резко заметил Пуришкевичу, что тот делает замечания непозволительного характера. На это Владимир Митрофанович ответил, что он не сказал ни единого грубого слова. Шидловский возразил, что он покорнейше просил бы «предложить члену Думы
Пуришкевичу оставить зал заседания». «За что?» - возмутился Пуришкевич – «Князь Голицын позволил себе здесь весьма недвусмысленно указать на то, что упрёки, которые ему бросались с правой стороны, бросались, очевидно, от одного из сыновей Ноя. Я на это счёл своим долгом заявить, что если есть где-нибудь сыновья Ноя, то один из них на трибуне,то есть ответил Голицыну тем же, что он сам уже высказал. Который из сыновей, я не сказал, но у Ноя было три сына: Сим, Хам и Иафет. Он мог свободно выбрать любого. Я не виноват, что он оскорбился, поняв сам, который он сын». Пуришкевич вынужден был покинуть зал, будучи удалённым большинством голосов. При всей моей к нему антипатии, не могу не признать его остроумие в данном случае.
- Так, и Вы одобряете Пуришкевича, господин Охотин? – спросил внезапно долго молчавший Шкловский.
- Сами подумайте, сударь, как человек глубоко левых убеждений может сочувствовать этому типу? – удивился Борис.
- Это я и хотел от Вас услышать. Господин Пуришкевич - ярый юдофоб. Помню, что примерно тогда же произошёл немалый скандал, о котором мне недавно поведал один сведущий член Думы. Так вот, Пуришкевич заклеймил тогда всё либеральное движение в университетах еврейским. При этом он применял грязные словечки, вроде того, что среди профессоров тоже немало евреев, и поэтому в университетах воцарилась анархия. А ещё он заявил, что в Петербургском университете среди членов Совета старост на юридическом факультете находится женщина-еврейка, которая носит название «юридической матки» и находится в близких физических сношениях со всеми членами Совета». Не находите ли Вы такое высказывание в стенах Думы неприемлемым?
- Припоминаю и этот случай, - усмехнулся Борис, - Правда на этом заседании сам не присутствовал. Тогда я чаще обитал в Москве. В результате разгоревшегося скандала, строгое предупреждение получил Милюков, а председательствующему Хомякову пришлось снять с себя полномочия. Впоследствии ему пришлось уйти в отставку. Его сменил Гучков. Левые постарались, защищая «святая святых» - своего Милюкова. Согласен с Вами, что там высказывались вещи, неподобающие высокому собранию. Кстати, в последние годы Пуришкевич чуть ли не «полевел». Всё Распутина ругает. Трезвее стал.
    Неожиданно Зинаида Серебрякова покинула салон. Врангель же, напротив, вернулся и просил прощения у хозяйки за неожиданное исчезновение. Как бы невзначай он оказался подле Настасьи и начал приносить извинения за то, что он оставил её ненадолго без внимания. Это не только удивило Ртищеву, но и стало не на шутку раздражать: «До чего нелепо всё это! Откровенно увивается за симпатичной художницей, а потом почему-то считает своим долгом извиняться передо мной, хотя мне до этого нет никакого дела! Не нравится мне этот Кока. Пусть даже он чрезвычайно эрудированный человек и занятный собеседник. Но не хватает в нём некоего мужского стержня. Над достоинством превалирует шутовство». Но ход мыслей Настасьи, почти не вникавшей в его слова был прерван и заставил прислушаться, когда Врангель неожиданно перешёл к восхвалению её личных душевных достоинств. Ртищевой врезалось в сознание следующая фраза из долгого подготовительного монолога Коки:
- Почему буквально лишь Вы одна достойны преклонения? Потому, что Вам удаётся оставаться самой собой в изменяющихся политико-общественных условиях: Вы, Настасья Николаевна, выше окружающих Вас течений, тогда как большинство отдаются им полностью и превращаются в неуправляемые судёнышки, нередко утлые, а к тому же и лишённые возможности быть изменёнными. Вы верны себе в условиях, когда сила уже не на стороне настоящего правительства, а на стороне левых. И большинство ощущает это внутренним чутьём и кидается поддерживать левых, думая, что будущее за ними, а не за Государем с его тонущим режимом. Понимают, что надобно себя сейчас хоть как-то проявить и вскоре это откликнется скачком в карьере, либо протекцией с стороны урвавшего кусочек власти. Даже красивые женщины и даже из большого света чувствуют всё это и предпочитают держаться левого крыла, хотя им и легче жить, имея выбор. Придворные дамы поливают грязью Распутина и подкидывают сплетни о нём левым газетёнкам. Родовитые дворянки готовы связать судьбу с представителями зарождающего большого капитала. За этими магнатами будущее. Вы же верны себе и остаётесь убеждённой монархисткой, что достойно особого почтения. Вы выше расчётливости. Кроме того, Вы – та редкая женщина, которая не желает пленять мужчин, хотя и может это сделать легко и просто.
- Полноте, господин барон, я лишь следую своему чувству, зову сердца и не более. Особо и не задумываюсь над расстановками общественных сил и скрытыми течениями.
- Нет, что Вы! Всё это заложено в Вас. Трудно объяснить, я не с евгенических позиций вовсе... Ваша внутренняя организация чиста и возвышена. В эти переломные годы легко увидеть, что из себя представляет человек, если присмотреться. Я сам хотел бы стать идеалистом, но что-то мешает. Какая-то грязь пристала и не отмывается...
- Полноте. Вы нынче уж слишком самокритичны. На Вас не похоже, господин Врангель. Но послушать других – страшно: не пир ли это во время чумы? Не безумие ли это, что они тут говорят и творят? – воскликнула Настасья.
- Оставайтесь выше них. Эти люди не у дел. Они даже в Думу не вхожи, ну кроме разве что нашего почтенного философа и господина Охотина-старшего. Но и они погоды в Думе не делают. Побрешут и прекратят. Пред лицом страшного внешнего врага внутренняя вражда неизбежно затихнет.
- Вы уверены в этом, господин Врангель? Ведь кроме Думы есть и иные пути политической борьбы...
- Если Вы ожидаете неистовых порывов от этих всех студентиков, то не стоит опасаться, на мой взгляд. Они и на такое не способны.
- Мне кажется, что Вы слишком оптимистичны, Николай Николаевич, - горько усмехнулась Ртищева, - Столица полна людьми такого рода.
- Дамы и господа, - прозвучал зычный голос Охотина, - Готовьте бокалы. Открываю шампанское. Мы пьём за скорейшее установление парламентского строя в этой стране! Ура!
- Увольте, господа, - неожиданно для себя резко и громко бросила Настасья: «Сдают нервы. Надо собой заняться...», - За ответственное министерство  Ртищевы и Охотины пить не станут!
- Но Вы же слышали только что призыв из уст самого Охотина-старшего, сударыня, - делано-саркастически рассмеялся философ, - Говорите за Ртищевых, да и то не за всех. За себя может быть... Так-то оно лучше.
    Настасья ощутила бурный прилив некой неконтролируемой отрицательной энергии и желания влепить пощёчину в самодовольную вальяжную профессорскую физиономию, но с трудом сдержала себя. «А от Жирнова смердит чем-то мерзким. Никак не пойму... Ведь это не только масляные волосы. Будто-бы удушливый душок, напоминающий сомнительную субстанцию, выковыренную из под ногтей ног... Что-то в этом духе. Почти что - серой».
- Вы бы могли разок быть сдержаннее, подобающе своей профессии, господин философ. Иной раз промолчать во много раз достойнее опрометчивой реплики полной «искрящегося сарказма», - обезоружил профессора Врангель строгим взглядом сквозь монокль.
    «Бедлант!» – проворчал себе под нос профессор - «И такое вынужден слышать от человека, казавшегося мне неглупым...», а вслух добавил, не удержавшись:
- Господь рассудит нас: правых, левых и неуклонно правеющих под влиянием дамских чар.





4. Условия Игры

«Я поднял глаза к небу и опустил их к земле. И сказал себе: то и другое должно стать британским. И мне открылось... что британцы — лучшая раса, достойная мирового господства»
Лорд Сесил Родс

«Наши консулы, наши агенты в Турции и Индии должны побудить всех магометан к яростному восстанию против этого народа торговцев... лицемерного и бессовестного. Пусть мы пожертвуем шкурой, но и Англия должна, по крайней мере, потерять Индию!».
Классическое выражение чувств участника Большой Игры – самого Вильгельма II

«С русскими невозможно договориться. Наш цивилизованный цинизм разбивается о пафос их средневековых душ».
Из беседы А. Гитлера с Н. Чемберленом.

Последние лучи заходящего солнца золотили тёмный металлический шпиль дарджилингской  неоготической церкви святого Эндрью, а за гребнем хребта, на котором располагался необычный городок, тень горы уже погружала косматые кроны леса в сумерки. Шум, доносящийся с Молл-стрит, стихал. Спускалась долгожданная прохлада вечерней зари. Несколько британских офицеров колониальной службы вышли из помещения офицерского собрания на балкон, чтобы насладиться закатом.
- Это просто бегство от жары и духоты индийских равнин, джентльмены, и ничего более, - обратился к офицерам-сослуживцам в середине сентября 1914 года высокий ещё юный бравый кавалерист с безукоризненным прямым нафиксатуаренным пробором на прилизанной светло-русой голове, с аккуратными завитыми тёмными усиками и холодным взглядом стального цвета глаз, - Потому мы здесь. Имеем право насладиться раз в году человеческим климатом после этого ада долин.
- Кто забирается повыше в Гималаи начинает сетовать на холод, сэр Пёрсивал. Нашим офицерам не угодишь. Берите пример с этих чертей русских: даже на Памире зимуют и ни сибирские морозы, ни туркестанское лето в Каракумах не останавливает их плавного и неумолимого растекания по Азии, - возразил кавалеристу Первого Бомбейского полка крепко сбитый плечистый майор Бенгальского пехотного полка, отрывая на секунду массивную дымящуюся чируту  от крепких гладко выбритых челюстей под пышными чёрными усами с проседью. Щетины его усов были подстрижены с точностью до сотой доли дюйма.
- Остаётся добавить наше извечное опасение, стоящее нервов всему индийскому контингенту нашей армии уже на протяжении целого столетия: скоро они отнимут Жемчужину Британской империи, - осклабился красивым чувственным и нервным ртом офицер кавалерии, утрируя свой оксфордский выговор, - Русские уже проникли в Персию, давно претендуют на афганский рынок. Даже норовят проложить Трансперсидскую железную дорогу от русского Закавказья до Афганистана, а то и до Индии. На что смотрит могучая Великобритания? Не осталось «ястребов» в политике?
- Давайте не будем сегодня о грустном, джентльмены - ворчливым тоном бросил огненно-рыжий длинный тощий и нескладный, особенно рядом с изящным кавалеристом, молодой артиллерийский офицер, - Не забывайте, что нынче мой день рождения. Наполним бокалы!
- Помним, помним, дорогой наш Килпэтрик, - улыбнулся сэр Пёрсивал Спенсер баронет Рэтклифф с неуловимым оттенком снисхождения, выпятив вперёд энергичный чисто выбритый подбородок, - Джентльмены, завтра на рассвете предлагаю отправиться к обрыву Тигрового Холма, чтобы созерцать блеск ледников Канченджанги  с первыми лучами солнца! Если повезёт, то будет виден и Эверест. Не будет ли это достойным зрелищем для вновь родившегося Килпэтрика?
- Неплохая мысль. Похоже, что муссоны уже почти отыграли своё и на заре вершина будет видна, - заметил майор, сбивая пепел с кончика сигары.
- Неужели вы хотите во время заслуженного отпуска опять вставать до рассвета и переться на лошадях в потёмках добрых пять миль? – неподдельно удивился Килпэтрик, теребя рыжий ус под острым прозрачным носом и хлопая круглыми глазами, которые на общем фоне тоже казались рыжего цвета.
- Иной раз полезно встряхнуться, мистер Килпэтрик, - небрежно бросил Пёрсивал с иронией, - Заодно поменьше вливать в себя вина и виски, предшествующим встряске вечером. А пока пьём за нашего любезного Килпэтрика, джентльмены!
- А что вы думаете, господа офицеры, об этом русском ренегате, который прибудет сюда со дня на день? – спросил смущённый ответом рыжий артиллерист, опустошив в свою честь первый стакан виски.
- То, что с его прибытием нашему отпуску придёт конец, - вяло ответил майор, удовлетворявший свой более скромный вкус привычным бренди, - Придётся работать, господа. Вместе с ним приедет и наше начальство. Так что, пользуйтесь случаем взглянуть на Канченджангу – на Пять Сокровищниц Великих Снегов, как её ласково называют туземцы. За эту панораму предпочитаю Дарджилинг самой Дхарамсале с её комфортабельнейшими пансионами. Наслаждайтесь крикетом и гольфом последние деньки.
- А что мы можем сказать о самом русском перебежчике? – добавил баронет и ответил сам на свой вопрос, - Очевидно, что продувная бестия. Ещё вопрос: а не русский ли он шпион? Что Вы думаете на этот счёт, майор?
- Никогда не следует исключать этого полностью, но он передаёт нашим немало интересных сведений, а кроме того, если мы и пошлём его назад с заданием, то не станем же мы раскрывать ему наши секреты? Ну перебежит он назад, и что? А если в самом деле он горит желанием получать жалование британского, а не русского офицера, да ещё и резидента, то понять его, как перебежчика, тоже можно. Но всё едино – подлец. Ведь давал же присягу.
- На таком окладе их царь не удержит достаточно достойных офицеров.
- Говорят, что быть офицером для них – вопрос чести, а не денег, - спокойно возразил майор.
- В нашей семье русских не любят со времён Крымской кампании, где пал весь цвет Британской кавалерии, а в их числе и немало юных членов нашего семейства, - мрачновато сказал сэр Пёрсивал, - А потому отнюдь не горю желанием лицезреть этого ренегата. И это помимо брезгливого чувства к предателю, как таковому.
- Но, друг мой, уж в плодах Крымской-то кампании не нам винить русских, - усмехнулся майор, - Кто на кого напал? А кого винить в бездарной атаке под Балаклавой, которую Вы упомянули, как не наше начальство? Из-за него погибло столько лучших кавалеристов, а то, что от русской картечи и пуль, так это уже второстепенно. Картечь могла быть и германской.
- Логика за Вами, майор Брайдон, но эмоции остаются эмоциями. А потому мне было очень неприятно слышать, что наше руководство готово закрыть глаза на то, что русские приберут к рукам Проливы в награду за то, что они спасли месяц назад Францию. Если французы делают в штаны сперва от страха, а теперь от радости, то причём тут мы и Проливы? Что за уступчивость с нашей стороны после стольких лет непримиримости? У кабинета Дизраэли надо учиться. Вот когда собрались подлинные «ястребы»!
- Не знаю с чего Вы так восторгаетесь этим старым хитрым евреем, баронет, но мне кажется, что наш вице-король прекрасно отдаёт себе отчёт как следует вести себя с русскими в этом регионе. Ну а Проливы вряд ли достанутся русским. Это так, временное обещание, чтобы хоть чем-то соблазнить царя с его религиозными эмоциями в отношении Константинополя. Предлагаю тост за Муркрофта и ему подобных, джентльмены! Вот кто истинно достоин нашего подражания, как и герои времён более отдалённых – Веллингтон, наконец, сэр Уолтер Рэйли и Чёрный Принц. Но герои Ост-Индийских королевских войск нам ближе. За славных сэра Бёрнса, Конолли, Поттинджера, Стоддарта, Эббота ! – с этими словами майор Джеймс Брайдон поднял стакан с бренди.
- В нашем славном Первом Бомбейском полку служил сам Бёрнс! – гордо сказал баронет.
    Грянуло «ура» и зазвенели бокалы.
- А как Вы смотрите на мистера Янгхасбэнда, джентльмены? Не достоин ли и он наивысших похвал? – спросил Килпэтрик, выпучив водянистые круглые глаза.
- Не стал бы сюда примешивать этого выскочку, расстреливавшего обезоруженных тибетских лам тысячами, - покачал головой майор Брайдон, распечатывая квадратную пачку печенья «Рetit beurre» и пачку знаменитого шоколада «Gala-Peter» в качестве закуски, - Уже в конце прошлого столетия не стало таких ярких имён, которые были до второй кабульской заварушки. Нам следует ориентироваться на господ офицеров до неё.
- Всё хотел спросить Вас, баронет, не от самих ли Стюартов идёт Ваш род? – вдруг оживился рыжий артиллерист, собравшийся в комок после отповеди майора.
- Берите поглубже. Наш род более древний.
- Не от Тюдоров ли, баронет?
- От самих Плантагенетов, но, честно говоря, от их бастардов, что по прошествии стольких веков позволяет гордиться и этим, - улыбнулся сам себе в усы Пёрсивал, - Но и Ваш род достаточно известен, не так ли?
- Да что Вы! – уклончиво ответил рыжий, жадно припадая к виски, - Я едва ли могу подписываться эсквайром... То есть, Вы имеете в родовом гербе тот же побег ракитника ?
- Не буду лгать. Тот «побег» в нашем гербе давно утерян. А может король не позволил незаконнорождённому сыну использовать его мотив. Даже не знаю. А времени на занятие геральдикой нет.
    На утро все трое, ещё затемно, тронули лошадей в сторону Тигрового Холма. Тянул лёгкий ветерок со стороны Гималаев и было весьма прохладно.
- Всё же здесь добрых семь тысяч футов над уровнем моря, - проворчал баронет, запахивая отвороты белого чесучового костюма.
- Вы словно в театр собрались, сэр Пёрсивал, - усмехнулся майор, остававшийся повсюду в неизменной аккуратно подогнанной униформе и сером пробковом шлеме.
    Огненно-рыжий Килпэтрик, несмотря на головную боль после излишних возлияний в честь своего дня рождения, всё хвалился своей новенькой трехстволкой Зауера с нарезным нижним стволом под пулю и верхними для дроби. Молодой человек любовно поглаживал воронённые стволы и всё старался поправить неловко сидящий фетровый шлем, обтянутый зелёной кисеей, чтобы придать себе более лихой вид. Просторная охотничья куртка со многочисленными карманами, сборками и кожаными пуговицами, подтянутая широким кожаным ремнём, на котором висел увесистый охотничий нож, светло серые галифе с рыжими, под стать голове хозяина, велюровыми башмаками и, спирально обернутыми ремешком рыжими же гетрами, совместно пытались скрасить конторскую чиновничью физиономию их владельца и сохранить хотя бы ему самому надежду выглядеть удальцом.
- Вы что, сэр Арчибальд, в самом деле думаете, что на том холме водятся тигры? – невозмутимым тоном спросил сэр Пёрсивал, красующийся на рослом пегом уэлере .
    Артиллерист сделал вид, что не расслышал, но покраснел до корней волос, что при восходящем солнце легко просматривалось на его очень белой веснушчатой коже.
- Ваш скакун, баронет, право, выше всяких похвал, - попытался смягчить такое начало поездки майор Брайдон.
- А Вы разбираетесь в лошадях, как я посмотрю, Брайдон, - усмехнулся Пёрсивал, поводя усом, - В самом деле, перед Вами отпрыск коня, взявшего первый приз на дерби в двенадцать фёлонгов  ещё в начале столетия.
Вскоре все трое стояли у обрыва, созерцая сияющие в дали грандиозные ледники третьей вершины мира. Зелёные просторы Сиккима ещё лежали в предрассветной мгле, а крупные вершины уже ослепляли своим блеском глаза, отвыкшие за ночь от яркого света. При небольшой доле фантазии на стенах гигантской Канченджанги можно было разглядеть именно пять полос могучих ледников.
- Джентльмены! Вы видите какая грандиозная и непостижимая красота сокрыта в этих землях, - заговорил вдруг взволнованно-пылким тоном обычно надменно-ироничный великосветский сноб Пёрсивал, - Я хочу сказать, что земли эти должны оставаться достоянием Британской короны и никогда не попасть в лапы русского медведя!
- Одобряю Ваш тост, лейтенант, - невозмутимо отозвался майор Брайдон, извлекая из кармана металлическую фляжку в коже и несколько компактных стаканчиков, - Доброе шотландское виски на рассвете с видом гималайского гиганта... Прекрасно, не так ли?

Когда трое всадников вернулись после утренней прогулки, в Дарджилингском офицерском собрании их встретили взволнованные бэтмэны, то бишь по-русски – ординарцы, с известием о том, что уже прискакал взмыленный посланник от полковника Мак-Грегора потому, что поезд пришёл раньше времени и само начальство прибудет к завтраку.
- Проклятие! Не ожидал я такой прыти от старого толстяка! – проворчал под нос майор.
    Уже через полчаса в дверь собрания звучно постучал адъютант полковника Мак-Грегора – холёный юноша-кавалерист с внешностью вербного херувима, а спустя несколько минут вошёл сам Мортимер Гилберт Мак-Грегор – тучный седой человек не менее пятидесяти лет с тяжёлой челюстью и свирепым тёмным взглядом. Трое офицеров вытянулись в струнку, отдавая честь. За полковником в помещении оказались небольшого роста стройный подтянутый сорокалетний кавалерийский капитан Элиас Эдмонд Хаксли, не расстающийся со своей изогнутой трубкой, перебежчик Александр Блудов собственной персоной, ещё пара невысоких чинов и один штатский с заметной военной выправкой и перевязанной рукой.
- Прошу приветствовать, джентльмены, штабс-ротмистр Алекс Элиас Блюдоу, наш русский друг, - протянул, пожёвывая сигару, полковник Мак-Грегор кавалер ордена Бани .
- Рады приветствовать Вас, сэр, на нашей земле, - улыбнулся майор Брайдон.
- Благодарю, джентльмены. Очень рад вас встретить, - отвечал с заметным русским акцентом миловидный, по-британски гладко выбритый, сероглазый шатен штабс-ротмистр Блудов.
- Потрудитесь распорядиться приготовить достойный ужин, майор, - первым делом сказал запыхавшийся полковник, - У меня с собой имеется отменный повар, знаток французской и итальянской кухни – генералы завидуют, а уж где тут раздобыть свежей добротной провизии Ваш бэтмэн, надеюсь, достаточно сведущ.
- Я прослежу за этим делом, сэр! – лихо козырнул полковнику молодой адъютант с румянцем на нежном безусом ещё лице, обрамлённом завитыми снизу русыми волосами.
- Мистер Блюдоу, - обратился к ренегату полковник, - С некоторыми из этих офицеров Вы будете скоро направлены в Туркестан. Они помогут Вам беспрепятственно добраться до границы. Многие из них - знатоки Гималаев и Афганистана. Скоро установится сухой сезон и вашей маленькой экспедиции будет не трудно пересечь горы. Задание Вам известно. Остаётся утрясти некоторые детали, а главное Вам самим продумать всё, войти в своё новое положение там, проиграть в голове все нюансы.
- Непременно, господин полковник. Именно это я и намеревался сделать в оставшиеся дни. А когда и с кем мне предстоит переход?
- Как только придёт циркуляр из штаба это станет ясным, - ответил капитан, попыхивая изящно изогнутой трубкой.
- Но и Ваши личные пожелания, как с Вашей стороны, мистер Блюдоу, так и со стороны наших офицеров будут учитываться. Вы пообщаетесь сегодня вечером, а завтра скажете своё мнение, и мы телеграфируем в Калькутту. Это повлияет на конечное решение об участниках, - добавил полковник, вытирая тонким шёлковым платком пот со лба.
- Если мы будем пересекать угодья Читвана, то и я с вами, джентльмены, - рассмеялся баронет, задрав свой хищный резко очерченный нос, но когда он перехватил мрачный взгляд полковника, понял, что совершил оплошность, - Шучу, джентльмены...
- Уж не вообразили ли Вы себя принцем Эдуардом, лейтенант?
- Читван - это охотничье угодье у подножья Гималаев, - объяснил русскому невнятным сиплым шепотком могучего сложения короткошеий капрал Калеб Бэрроуз, еле шевеля массивной челюстью, - Дичи там видимо-невидимо и король Непала сделал этот лес своим охотничьим угодьем. А когда нынешний король Эдуард приезжал туда, непальский монарх устроил королевскую охоту, на которой британский принц подстрелил за день двадцать три тигра, одного носорога и одного гималайского медведя. С той поры попасть туда – мечта каждого офицера Ост-Индийской армии.
- Двадцать три тигра?! – повторил Блудов, - Так скоро и тигров у вас не останется...
- Зато туземцы вздохнут свободнее. Ведь немало тигров становятся людоедами. Человек – простая добыча, если он безоружен, а незаселённых земель всё меньше, - услышав слова русского добавил Брайдон, - Да и не британские это территории. Там всё на усмотрение короля Непала. Что касается наших владений, то сама баронесса Кёрзон-Кедлстон учредила в пойме Брахмапутры заповедник для ограничения охоты на носорогов .
- Не означает ли это, что ограничения распространяются только на туземцев? - улыбнулся русский.
- Всё это не большие цифры. Вот в прошлом веке некий майор Роджерс порешил за свою охотничью карьеру в Индии и на Цейлоне тысячу четыреста слонов. Правда, погиб он потом от удара молнии. Нехорошо закончил, - сказал Бэрроуз.
- Мистер Блюдоу, - заговорил вновь сэр Пёрсивал, - я слышал, что ваш генерал Скобьилеф после захвата Геок-Тепа заявил, что не верит в индийский поход русских ближайшем будущем. Так ли это?
- Совершенно верно, лейтенант, - с многознающей улыбкой ответил Блудов, - Именно такого было его мнение в тот период.
- А полковник Кери, начальник штаба Мадрасской армии, говорил, что «нет благоразумного человека, который бы сомневался в том, что русские дойдут до Гиндукуша. Неужели непонятно, что в Азии всё держится скорее обаянием, чем силою, и что прикосновение к Индии будет равносильно гибели Англии?» - неожиданно прозвучал тихий, но уверенный в себе голос человека в штатском с перевязанной рукой, - Мне эти слова кажутся весьма убедительными.
    От этого до поры неприметного неброского худого человека с круглыми холодными глазами на невыразительном лице исходила какая-то особая сила духа и уверенность в себе, что почувствовали многие.
- Прошу прощения, джентльмены, так устал с дороги, что забыл вам представить капитана Фредерика Маршмана Бейли недавно удостоенного престижнейшей медали Мак-Грегора, моего дядюшки, бывшего главы разведки Индийской армии. А медаль сию капитан получил за исследовательский вклад в дело обороны Индии. Уж он-то понимает, что нашу Жемчужину бережно охранять и оборонять просто необходимо. Исходил чуть ли не все Гималаи и Гиндукуш. Начал службу в Индийской армии с самого начала столетия. Находился в составе экспедиции Фрэнсиса Янгхасбэнда в Тибет. Побывал тогда в самой Лхасе. После этого много раз путешествовал по Гималаям и Тибету в одиночку за что получил Золотую медаль - высшую награду Королевского Географического общества. Так я говорю, капитан?
- Совершенно верно, сэр, - последовал чёткий сухой ответ.
- Но что с Вами было дальше не знаю, уж расскажите сами, капитан Бейли.
- С 1905 года я состою на Индийской политической службе, подразделении Гражданской службы и сейчас состою в Индийском политическом департаменте, который больше всего интересуют территории сопредельные с Вашей Империей, штабс-ротмистр Блудов (Бейли оказался единственным из присутствующих кто не исковеркал имя штабс-ротмистра. Создавалось впечатление, что он владеет русским). Много времени провёл в Южном Тибете, а в 1911-ом был в составе экспедиции в северный Ассам.
- Карательной экспедиции, не так ли, сэр? – спросил майор Джеймс Брайдон с самым невинным видом.
- Да, таковы были её цели, сэр, - с непроницаемым выражением лица ответил Бейли, лишь пошевелив щёткой усов под широким носом.
- Наш капитан - человек излишне скромный и не хочет упоминать, что этим летом он прочитал лекции о своих путешествиях, после чего сам король посвятил его в кавалеры Ордена Индийской империи, - сказал полковник.
- Ну а потом меня послали во Францию с Индийским экспедиционным корпусом, где немецкий снайпер очень постарался попасть мне в руку, джентльмены, - улыбнулся сэр Фредерик, - Больше мне и нечего рассказать.
- Полежав с неделю в лондонском госпитале, капитан вновь прикомандирован к Индийской армии и будет послан на Средиземноморский театр действий, если я не ошибаюсь.
- Кажется в Галлиполи. Против германских приспешников-турков. Захват Проливов затянулся. На сей раз придётся руководить штурмовым отрядом непальских гуркхов . Отчаянные ребята, – по-прежнему тихо и безэмоционально сказал Бейли.
- Наслышаны и мы уже о храбрости этого горного народа, - заметил русский офицер.
- Ваши кавказцы тоже весьма боевитые ребята, штабс-ротмистр, не так ли? - бросил майор.
- С туземными полками мы можем и на штурм. Но что проку от нашей сипайской конной бригады? Мямли... - усмехнулся баронет.
- А что, лейтенант, Вам хотелось бы в место пожарче не в климатическом плане? – насуплено спросил полковник Мак-Грегор.
- Кто же из истинных офицеров не хочет сейчас на европейский театр военных действий, сэр?
- Что же, приятно слышать, что не перевелись лихие рубаки и у нас. Ибо наша политика и стратегия не слишком располагает к настоящим солдатским «тренировкам». Вот и закрадывается порою мысль, что мы уже не можем равняться с русскими, у которых военная практика случается чаще и их армию составляет основная этническая группа, в отличие от тех, кого посылаем вперёд мы... Со времён небольшой встряски в Южной Африке множество молодых офицеров-выпускников и не нюхало пороха, - проворчал полковник.
- Армия деградирует, джентльмены, - резко вмешался Килпэтрик, сделав глаза ещё круглее.
- Да уж... - многозначительно добавил баронет, глядя на него.
- Не стоит вновь запугивать самих себя русскими, джентльмены, - сказал Бейли.
- Мне кажется, что русские ещё сильнее тем, что они не знали всех условностей западно-европейского рыцарства, - поддержал тему Пёрсивал, - Наполеон Бонапарт был того же мнения и ваш Лео Толстой, - добавил он, глядя на Блудова.
- Рыцарства как такового у нас не было, но примеров рыцарской отваги и самопожертвования в самых разных войнах хоть отбавляй, - заметил на это Блудов.
- «Война и мир» для нас неиссякаемый источник изучения психологии русского офицерства, господин штабс-ротмистр, баронет прав, - вставил Брайдон.
- Могу поверить, но это ещё не значит, что идеалы рыцарства нам чужды.
    «А уж Вам-то лично видно очень уж близки, многоуважаемый мистер изменник» - усмехнулся в усы баронет.
- А почему в русской армии нет мулл, а только православные или иные христианские священники? – поинтересовался майор.
- Русская армия условно считается христианской. Она на страже всего христианства – «воинство Христово». Такова задумка была. Магометан в армии не так много, поскольку всё население Туркестана призыву не подлежит. Татары встречаются, но пока ещё слишком мало. Та часть казаков, которая из инородцев, по большей части пока ещё православная. Но не христиан становится в армии всё больше. Даже иудеев стали призывать. Начали их призывать, поначалу крещённых, уже в двадцатые годы прошлого столетия. Если понадобится и мулл и раввинов, хоть браминов они найдут, - сострил Блудов, но по невесёлым взглядам окружающих сообразил, что это место не очень подходит для шуток в адрес Британской Индии.
    «Они найдут...» - интересно, стало быть ты сам уже не «они». Но и не «мы»... - подумал Брайдон, пронизывая русского тяжёлым взглядом своих тёмно-синих суровых глаз.
К полковнику подошёл взмыленный адъютант и что-то тихо проговорил почти что на ухо.
- Что телячьего мозга и у буддистов туземных нет? Чёрт знает что! Ладно бы - у индусов. Не видать нам нынче и бычачьего филе. Ладно, валяйте из петушьих гребешков с белыми грибами. С моим вином пойдёт, - пробурчал невнятно полковник, - Поторопи их, Хауксби. Чёрт бы их побрал.
    Часа через два офицеры были приглашены к столу. По местным меркам стол ломился от обилия яств и бутылок с изысканными напитками.
- Джентльмены, - торжественно объявил полковник, - надежды мои на то, что в этих краях, где уже мало браминов, удастся раздобыть телячий язык в соку, или хотя бы седло барашка с бретонским пюре, не оправдались. Но то, что стоит на этом столе приготовлено человеком, знающим толк в европейской кухне. Когда я был в последний раз на родной земле, мы с ним постарались на прощание погурманствовать на славу. Чего только он не приготовил в прощальную неделю! Были тогда и перепелиный паштет, и суфле, и пулярки, и омары по-парижски со спаржей, артишоками и Шато-Лафит. Нет у азиатов ни малейшего чувства вкусной и здоровой пищи, джентльмены. Вот чем трудна наша служба здесь, а не только скверным климатом. Даже супы черепаховый и а-ля Кресси отведали мы на прощанье! Честно говоря, наши союзники французы знают толк в еде лучше нас.
- Пред нами и марсала, и коньяк, и виски, и ромовый шербет, и киш, и английские бисквиты, и даже хорошо выдержанный чедар, джентльмены! Вы думаете, полковник, мы так ели до Вашего приезда? – просиял Брайдон.
- Право, полковник, стол великолепен, – ровным тоном заметил Бейли.
- Потом подойдёт и горячее блюдо, - уже потирал руки и расправлял салфетку Мак-Грегор.
- За успех нашей экспедиции к границе, джентльмены! И за успех мистера Бейли при высадке в Проливах! Главное, чтобы Проливами не завладели русские! – воскликнул баронет, опустошив рюмку французского коньяка.
- Так, кто из вас хотел бы в эту экспедицию, господа офицеры? – спросил полковник.
- Думаю, что меня пошлют в любом случае, - обреченно произнёс майор.
- Я бы не против, сэр! – сипло гаркнул капрал Бэрроуз, опрокидывая очередной стаканчик привычного бренди в бездонную глотку.
- Без вас обоих с вашим опытом дело уж точно не обойдётся, - усмехнулся полковник.
- Без пехоты никуда, - понимающе улыбнулся капрал.
- Я бы с удовольствием, - сказал капитан Хаксли, - природа Гималаев и сложнейшая в мире их этнография для меня очень заманчивы, а вот здоровье уже не позволяет...
    Баронет сделал вид, что не слышал полковничьего вопроса. Всем стало ясно, что он не горит желанием отправляться в длительный переход, достаточно опасный, но не приносящий лавров победителя. Килпэтрик просто отмолчался с непонимающим видом.
- Я служил ещё Вдове , джентльмены, - веско заметил капитан Хаксли, на секунду оторвав трубку от губ, - и хорошо помню как нас послали в первый год нового столетия в Китай. В походе на Пекин нам как-то пришлось совершить затяжной марш по жаре. Примерно в одно и то же время выступили колонны войск объединённых держав.
- Бедные китайцы! Против них выступили французы, немцы, русские, американцы, японцы и мы! Право, упоминание об этой кампании бросает меня в краску, - вставил баронет.
- Так вот, - продолжил Элиас Эдмонд, успев сделать затяжку, - всех раньше отстали французы и мы... В наших рядах были истинные сыны Британии – рослые ребята, но жара и пыль сломили их, расклеились. Янки держались дольше, но вскоре тоже стали брести апатично, без строя, еле волоча ноги. Немцы шли ровным строем и быстрее всех долго, но потом кто-то нарушил порядок, упав от теплового удара, и вся колонна расстроилась. Дольше всех эту гонку в жару выдержали русские и фанатичные самураи. Так-то, господа.
- Наверное, среди тех русских было много казаков, - заметил Блудов, - Они особенно выносливы, эти дети степей.
- Судя по форме они к казакам не относились. Но не в этом суть. Русские – противник не шуточный, тем более в условиях враждебной природы. Не нам с ними тягаться в азиатских горах и песках, - продолжил капитан, - Поэтому, на мой взгляд, Бог с ним, с Памиром.
- Нам надо всячески развивать альпинизм и всякого рода спорт, - сказал Пёрсивал Спенсер.
- Кажется Вы сами занимаетесь альпинизмом? – спросил Арчибальд Килпэтрик.
- К сожалению недостаточно основательно, чтобы уже сейчас отправиться на покорение гималайских высот, - вздохнул лейтенант Спенсер Рэтклифф, - Всё недосуг. Поглощают дела Бомбейского конного полка. А вот наш майор Брайдон имеет больший стаж в покорении вершин.
- Кто серьёзно готовит альпинистов, как род войск, так это германцы, - заметил Джеймс Брайдон, - И правильно делают. А мой опыт не так велик, как Вы утверждаете.
- Им есть, где готовить кадры на собственной территории, - добавил баронет.
- В Шотландии достаточно хороших скал... – вставил майор.
- Что же, на суше мы никогда не были на должной высоте. Тем более, что касается нашей конницы — мы уступаем русским, - вставил полковник, - Великий флот – наше спасение.
- А как обстоит с альпинизмом в России, штабс-капитан? – поинтересовался майор.
- Там он в зачаточном состоянии, сэр, - махнул рукой Блудов.
- Ваш ответ не совсем вяжется с тем фактом, что русские проходили целыми батальонами непростые перевалы Алая ещё в середине прошлого века, сэр, - со спокойной монотонностью голоса заметил Бейли. Осведомлённость этого человека невольно настораживала окружающих.
- Так, там одни казаки были. Они весь Туркестан облазили, - последовал ответ, показавшийся англичанам странным.
- Получается, что школа альпинизма существовала ещё тогда? – удивился Пёрсивал.
- Что Вы, сэр, - усмехнулся русский, - И в помине не было. Просто казаки они... они везде пройдут. Тёртые ребята. Они страшно неприхотливы. Там, где отважный гордый и слишком брезгливый гвардейский офицер давно сложит руки, казак выживет.
- Гм... Понимаю, что казаки это почище наших гуркхов, но всё же? – недоумевал полковник.
- А Суворов через Альпы по снегам совсем давно проходил. Прикажут – русский солдат пройдёт. Даже не только казак. И через Индийские Альпы пройдёт и по тропической тайге спустится, - Блудов опять подумал, что сболтнул лишнего.
- Да. Этого нам не понять. Потому они с японцами и обогнали всех тогда в броске на Пекин, - задумчиво сказал Хаксли, - Самураи...
    Бэтмэн разносил офицерам знаменитый дарджилингский чай на подносе, плетённом из побегов бамбука. Правда Бэрроуз предпочёл чашечке чая дополнительную стопку бренди.
- Пейте, джентльмены. Коммерческое производство местного чая началось почти шестьдесят лет назад и некоторые сделали на этом целое состояние, - улыбнулся Хаксли, - После Цейлона — второй центр нашего чайного производства.
- Нам следует добиться железнодорожных концессий в Афганистане и Персии, чтобы связать нашу Индию с персидским югом. Это вопрос нашего присутствия в Азии и нашего будущего вообще, - невозмутимо проговорил капитан Бейли, - Ещё генерал Робертс заявил, что «русскому «железнодорожному окружению» Северной Индии и Афганистана должна противостоять соответствующая британская строительная кампания. Если Афганский эмир поддастся на уговоры, мы проложим железную дорогу в Афганистан, иначе русские постепенно займут весь Афганистан, поглощая его на свой манер маленькими кусками.
- Пока они проглотили лишь один кусочек ещё при царе Александре, - вставил майор.
- Не успеем мы оглянуться, как за ним последует второй и куда более крупный кусок. Помните, как высказался на этот счёт лорд Кёрзон? «Русские очень серьёзно рассматривают вопрос о проникновении в Индию, причем с конкретной целью. Их реальная цель - не    Калькутта, а Константинополь. Ради сохранения возможности использования колоний в Азии Британия пойдет на любые уступки в Европе. Вот вкратце итог и сущность российской политики». Впрочем, лорд известен своим пессимизмом.
- Покуда тори-заднескамеечник Джордж Натаниель Кёрзон не стал вице-королём Индии, его часто тянуло поскитаться по весьма странным местам – Баку, Туркестану, Москве. Впечатлений оттуда хватало, - хмыкнул полковник.
- Вот небезынтересные заметки, - сказал капитан Фредерик Бейли, доставая из кармана блокнот, - «России не нужны территориальные приобретения в Персии. Мы можем добраться до Персидского залива, не посягая на целостность Персии». Напечатано в «Русской мысли» в 1899 году. А вот и «Новое время» за 1902 год: «Пусть Англия раз и навсегда поймёт, что нам не нужна Индия, а нужен только Персидский залив, и вопрос решён!» А вот, что заявил лорд Кёрзон: «Я рассматривал бы уступку любого порта в Персидском заливе России как умышленное оскорбление Великобритании, как безответственное нарушение статус-кво и как преднамеренную провокацию к войне; я обвинил бы того британского министра, кто допустил такую передачу, в предательстве страны!» Только никак не клеится у нас в Персии. Присутствие русских там давнее и основательное. Как и с Тибетом. Год назад на конференции в Симле  участвовали представители Великобритании, Тибета и Китая. Тибет был признан независимым государством, но представитель Китайской республики отказался подписать протоколы конференции и сорвал всю затею. Китайцы имеют свои виды на Тибет.
- России, действительно, ни к чему лишние миллионы персидских мусульман под властью её скипетра. Это бы только способствовало развитию панисламизма, - заметил Блудов.
    После очередных обильных возлияний полковник вновь мечтательно заговорил на кулинарные темы:
- А вы знаете, господа, что значит пьемонтский, выдержанный в пещерном холоде, сыр? Его подают с соусом из инжирно- виноградно-грушевой горчицы, да ещё грецкими орехами. Это - поэзия, господа!
- Полагаю, что выдержанный чеддар ничуть не уступает всем этим изыскам, - резанул патриот во всех отношениях, Джеймс Брайдон.
- Ах, майор, Вам следует поехать в Италию, - Мортимер Гилберт Мак-Грегор после очередной рюмки коньяка закатил свои немного свиные глаза подальше от мешков под ними.
- Вы, штабс-ротмистр, наверное, можете объяснить нам, что такое «цуканье»? – спросил вдруг Бейли, обнаруживавший всё более глубокие познания в русской жизни.
- Как бы Вам сказать, капитан... Пожалуй, что это сорт юнкерского самоуправления. В Николаевском кавалерийском училище всем заправляют старшекурсники. С младших берут дань работой, котлетами и даже деньгами. Но последнее не считается истинно достойным делом и случается редко. Измываются над молодыми, но и меру знают. Кто не желает подчиняться, тех выживают из училища. Надо признать, что молодые смирялись, понимая, что это своего рода укрощение духа, но также и его закалка. Избиения случаются крайне редко и наказуемы. Бывало, правда, заставляли глотать живых лягушек...
- Русским свойственна жестокость?
- Не могу сказать, чтобы была свойственна больше, чем прочим народам в Европе, - несколько смутился Блудов, - Вот российским правителям всегда были свойственны мракобесие и жестокость. Поэтому передовые люди России смотрят на Британскую политическую систему, как на образец для подражания.
- Вот уж во истину политическая девственность! – усмехнулся Джеймс Брайдон, посасывая сигару, - И чем это они восторгаются? Тем, что Великобритания, со времён смерти великой королевы всё больше попадает под влияние янки?
- Наверное, им там в верхах виднее, что выгоднее для политики настоящего момента... – растерялся Блудов, твёрдо усвоивший идеи кадетов.
- Да о чём Вы говорите? Мы стоим на пороге полного поражения национальной политики Великобритании в угоду могущественным банкирским домам Америки! Война нас добьёт, и мы станем их придатком, - махнул рукой майор.
- Неужели всё обстоит столь безотрадно?
- Кому-то это нравится. Таким, как наш министр финансов Дэвид Ллойд-Джордж , купленный ими. И такие мнят себя патриотами. Наверное, они вроде ваших либералов из Думы. Их интересует лишь власть, а их политика и лозунги легко подстраиваются под «текущий момент», как Вам угодно было выразиться. Им важнее, что скажут за океаном, чем интересы своей империи. Дэвид делает карьеру на волне либерализма, захлестнувшей всю Европу, осудив имперских «ястребов», ответственных за Англо-бурскую войну. Но когда дело дошло до аннексии Трансвааля, этот лицемер не стал возражать. А истинные патриоты, кстати симпатизирующие вашей династии, как лорд Китченер , уже в опале. Похоже, что и король под влиянием премьера. Но королевская власть у нас давно уже не есть определяющая сила. Бабушка его была покрепче. И при ней империя достигла расцвета. Но очевидно, что янки возьмут своё. Начинают подминать под себя всю Европу . У них иная система ценностей. Они – враги монархий и крупных церквей, - мрачно сказал Брайдон.
- Ещё лет двадцать назад лорд Кёрзон писал: «Каждый англичанин приезжает в Россию русофобом и уезжает русофилом», - задумчиво сказал Фредерик Бейли, - Интересно разобраться почему дело обстоит именно так?»