Луганск умер в субботу, 14 ноября 2009 года. Вечная память.
Случилось это около дома 12 на квартале Дзержинского, между девятым и «Эгоистом». Луганск – средних лет, коротко стриженный, в грязной кожанке и таких же джинсах лежал на боку возле самого бордюра. Он был ещё живой, когда я прошёл мимо. Только рука шевельнулась.
Лица я не разглядел.
Да, конечно. Я шёл и думал, что неплохо было бы, наверное, подойти к нему, поднять, перетащить хотя бы в менее холодное место, на скамейку, например, или даже оказать ему первую медицинскую помощь (искусственное дыхание, восстановление сердцебиения), но я не стал этого делать оттого, что мне не хотелось, во-первых, слышать ни единого его слова, а, во-вторых, чтобы меня заметили ещё какие-нибудь люди. Вот эта компания, сидящая в закрываемой на ключ по ночам металлической беседке.
И ещё я думал, дойдя уже до Полтинника (я всё время думал о нём). Ну ладно я, такой вот трус, слабак, не могу принять такого простого решения. Я инвалид. У тех каких-то органов нету, а у меня – решительности. Её страх мой пожизненный дочиста сожрал – за школьные годы ещё. Но другие. Они же ведь просто люди. Почему им не приходят в голову такие же мысли, а если приходят, почему они не могут их применить на практике? Тоже не хотят? Это ведь такой же человек, даром что Луганск, у него были мать, отец, детство, отрочество, юность, университеты. И вот он однажды вышел в люди, а теперь лежит около бордюра под проливным мокрым снегом. И ему некому помочь.
Хотя, с другой стороны, думал я, раз уж у нас свободное общество, то каждый имеет право лежать, где ему заблагорассудится, и никто не волен ему в этом препятствовать.
Луганск умер. Была осень. Такие тяжёлые осенние дни бывают только здесь. Всё кругом серое, а тут вдруг стало чёрным от траурного известия. Умер Луганск. Умер.
Ну, умер – такое дело. Это с каждым бывает, все через это проходят. Что делать, если умер? Правильно, надо хоронить.
Ожидалось, что на похороны прибудут разные знакомые и земляки умершего, всякие там Брянки и Славяносербски, но этого не случилось. Не было ни гроба с кистями и глазетом, ни залпов, ни хора плакальщиц, ни надгробных речей, ни самого гроба, ни могилы, ни креста. Его даже не раскатали по асфальту, как сбитое невзначай животное. Или птицу.
Люди нестройными толпами растеклись в разные стороны, кто – на Киев, просить милостыню, кто обратно на Воронеж, пустые стёкла домов приняли на себя дождливые слёзы, сквозь серые выщербленные дороги пробились чахлые растения неизвестных пород, и скоро только нечастые лисы и сурки, забредшие в места, занимаемые некогда городом, так, наверное, и не ставшим образцово-социалистическим к 1990 году, с молчаливым равнодушием взирали на таблички с названиями необитаемых улиц.
Так и остался Луганск под открытым небом. Может, это и лучше, красивее, чем под какой-то землёй.
И ничего не осталось.
Вот так живёшь, живёшь, а сам не знаешь, что уже давным-давно мёртвый.
2009