Семье Миллер-Травянко-Громович,
дорогим моим людям, настоящим
друзьям, с любовью и огромной
благодарностью за бесценные
фото- и видеоматериалы.
-Прекращай курить! – хмурится Светка.
- Ну Све-е-етик, ну не занудствуй!
- Буду занудствовать! Сама знаешь, как это вредно для здоровья!
- Да? Твоей бабушке сколько было?
-Девяносто три с половиной…
- Вот! – торжествую я. – А она курила всю жизнь!
- А если бы не курила, прожила бы ещё больше! – гнёт своё Светка.
Я понимаю, что она права, как и то, что никогда не отступится в этой борьбе за моё драгоценное здоровье, в своей упорной заботливости. В этом она вся. Она и её бабушка – прекрасная и ужасная Эльвира Ивановна.
Мы знакомы всю жизнь. Во всяком случае, помню я её столько же, сколько и себя. Жили в соседних подъездах, через стенку, вместе гуляли во дворе, устраивали мелкие пакости вреднейшей Сороковухе ( пышущей мизантропией скандальной обитательнице квартиры №40), учились в одном классе. Поэтому и её дом я считала в какой-то степени своим, вместе с его обитателями: послушной Светланкой, иногда её мамой – светлой, радостной, красивой тётей Стеллой, авторитарно-энергичной Эльвирой Ивановной и бабусей - прабабушкой Ангеликой Фёдоровной, строгой, как нам тогда казалось, суровой, неулыбчивой старушкой в неизменном белом платочке. Суровой… Что мы, дети, знали о том, как они выжили, через что прошли? Но бабушки , ещё помнившие недалёкие 30-е-50-е, хранили молчание.
А ведь если задуматься, это тот редчайший случай, когда я лично знаю пять поколений одной семьи, включая Светкиных дочерей…
ГЛАВА ПЕРВАЯ. КИНДЕР, КУХЕН, КИРХЕН...
Секрет счастья Ангелики заключался в том, что она никогда не задумывалась о сакральном смысле бытия. Основополагающими жизни были классические три К немецкой женщины - "киндер, кухен, кирхен". В том и был смысл. Так жили прабабушка и бабушка, так жила мать. Так жила и она сама - правильно, в соответствии с канонами. Пришло время - обвенчалась с серьёзным, основательным Иоганном Миллером, верным товарищем детских игр. Мальчишкой устроившийся на паровоз кочегаром, он дослужился до машиниста и посчитал, что уж теперь-то готов стать надёжной опорой для своей наречённой. Семья сложилась традиционно крепкая, и роли в ней были распределены правильно: муж работает, жена занимается детьми и хозяйством. Старшая дочь, Ирма, не заставила себя долго ждать - появилась через год . Чего бы не жить?
Война и революция 1917 года не повлияли сколь-нибудь существенно на жизнь молодой семьи. Их просто поставили перед фактом: всё, товарищи, империи больше нет, вы живёте в новой стране и строите светлое будущее. А какая разница, при ком паровозы водить - при красных или при белых?
Одно было плохо: не успевали обосноваться на одном месте, как главу семьи переводили в новое депо. Хорошо хоть, дальше родного Поволжья не уезжали. Вот и в тот раз , в первые дни января 1918 года Ангелика сложила вещи, собрала детей и, уже не на шутку беременная, села в поезд. До места не доехали: ночью начались роды, пришлось экстренно останавливаться на станции Торопец, где к утру она разрешилась девочкой, крошечной и прехорошенькой, ну чисто Дюймовочкой!
- Раз в дороге родилась, всю жизнь ей путешествовать! – засмеялся отец. Как назовём-то?
- Эльвирой – смотри, какая беленькая, - проговорила ослабевшая Ангелика.
- И маленькая, словно эльф, - умилился Иоганн. - Куколка моя!
Собственно, все дети Миллеров рождались на новом месте, но так, чтобы в поезде…
Жили небогато, но относительно спокойно. Дождались наконец-то и сына - Рудольфа, Рудика. Продолжались переезды. Катаклизмы первых послевоенных и революционных лет, несмотря на продналог, поначалу не особо их коснулись, как-то выкарабкивались. Дети рано становились помощниками в доме и огороде, помогали ухаживать за скотиной.
А в 1930 началась коллективизация.
Эльвира на всю жизнь запомнила тот день, когда она отправилась к однокласснице позаниматься математикой. У перехода через речку горел костёр, вокруг сидели трое исхудавших угрюмых мужчин и что-то жарили. Запах разносился несколько необычный, но это был запах еды! Девочка сглотнула слюну и пошла дальше. Подруги просидели над задачками часа три, немного поболтали. На улице тем временем совсем стемнело, а значит, родители уже волнуются, пора домой. Вот она, речка, вот знакомый мостик, а вот и... что это с ними? Картина, представшая детскому взору, была ужасна: у тлеющего костра лежало три скорчившихся безжизненных тела, а над ними голосили три женщины. В свои 12 лет она уже привыкла к страшным последствиям голода в Поволжье: люди пухли, падали обессиленными, умирали; трупы не вывозили, они неделями лежали на улицах - не хватало подвод и рабочих. Но эти-то трое... они ведь совсем недавно разговаривали, что-то делали!
- По... почему они... так?
- Лягушек жарили. А они ведь жирные - нельзя на голодный желудок жирное, я же ему говорила! - сквозь слёзы пояснила одна из женщин.
Но Иоганн, по воле советской паспортистки уже ставший Иваном (ну Иван так Иван, тем более, русские приятели его давно так называли), использовал все возможности, чтобы прокормить своих: устраивался туда, где выделяли обеды на всю семью, сдавал золото, то немногое, что оставалось от бабушек - дедушек, в Торгсин. Он вообще был сумасшедшим отцом: следил, чтобы дети высыпались, не переохлаждались, были хотя бы относительно сыты. Слава Богу, все выжили, правда, едва не потеряли среднюю дочь. Эльвира, ребёнок скромный и тихий, стеснялась попросить добавки, и только школьный врач, заметивший , что девочка крайне истощена, спас её, отправив в санаторий. Через месяц, поправившаяся, повеселевшая, она вернулась домой.
В стране тоже вроде бы всё начало налаживаться.
Миллеры наконец-то осели. Мечтой родителей, конечно, когда-то был Бальцер, городок под Энгельсом, эдакая маленькая Германия, колыбель немецкой колонии на Волге. Они даже получили там квартиру и провели несколько счастливых лет, но дети очень быстро позабыли великий и могучий, а без него в советской России было не прожить. Пришлось перебираться в Камышин. Получили домик от щедрот НКПС (Народного комиссариата путей сообщения), небольшой, но стараниями супругов ставший вскоре очень уютным: Иван Фёдорович, урождённый Иоганн Фридрихович, был мастером на все руки, Ангелика, как и всякая истинно немецкая девушка, сызмальства обучилась не только кулинарным премудростям ( ах, какие пироги и куличи она пекла!), но также швейному делу и вышиванию.
После восьмого класса Эльвира собралась с подругами в Саратов, поступать в строительный техникум. Отец воспротивился: девочки до замужества должны оставаться дома, под родительским надзором, никаких техникумов! Учиться? Вон, в городе рабочий университет открылся. Хочешь - учительницей, хочешь - медсестрой... Мать поддержала мужа: ей подобные желания и карьерные амбиции женщин были вообще чужды и непонятны. Но дочери нравились точные науки. А ещё черчение - в него она просто погружалась, будто в музыку. Выручила старшая, Ирма, проявив неожиданную твёрдость:
- Да отпустите вы её! - отчаянно, со слезами в голосе крикнула родителям. - Не ломайте! Мало вам меня?!
Отец сразу как-то съёжился, опустил глаза, вздохнул и махнул рукой: делай что хочешь!
Всю оставшуюся неделю, посвящённую сборам, Эльвира недоумевала: при чём здесь Ирма?! И лишь в последний вечер дома, когда они шептались в своей комнате перед сном, сестра рассказала, как не позволили ей родители уехать на стройку вместе с любимым и как она, будучи послушной дочерью, уступила... Помнишь, я каждый день плакала, ты всё спрашивала, почему? Вот поэтому. И именно потому тебе того же не желаю. Лети, сестрёнка, расправляй крылья! Ты у нас умная, красивая, всё у тебя хорошо будет!
И она полетела.
На каникулы и праздники приезжала домой, всегда с гостинцами. Ангелика смотрела на свою повзрослевшую девочку, вдруг начавшую проявлять независимость, рассудительность, твёрдость и деловитость, а ещё модно, элегантно одеваться, и не знала, радоваться или огорчаться этим переменам. С одной стороны, всё это вызывало восхищение, с другой – какой-то безотчётный страх. Впрочем, на её материнском авторитете перемены никоим образом не отразились: Эльвира умела настоять на своём, оставаясь при этом послушной и любящей дочерью. Гораздо сложнее было смириться с тем, что робкая малышка превратилась в настоящую франтиху, дерзкую и бойкую, никак не соответствовавшую представлениям о правильно воспитанной скромной фройляйн, въевшимся в мозг. «Мама, это большой город, там все так одеваются, я не хочу выглядеть белой вороной, тем более, шью сама, спасибо тебе!» - и весь сказ. Но вот когда девушка, забывшись, попыталась заговорить с матерью по-русски, та просто сделала вид, что не слышит: не бывать тому, чтобы её дети забыли Muttersprache! Дома и в кирхе – только по-немецки! Хотя и в кирху-то, если честно, дочь ходоком не была…
Через несколько месяцев после отъезда сестры и Ирма всё-таки оставила отчий дом, умчавшись за своим избранником на Кубань, вышла замуж, стала Панченко и устроилась в школу преподавать немецкий язык. Родители расстроились, объявили раскольницу вне семьи. Конечно же, им была абсолютно чужда теория чистоты расы, но страх, что внуки уже не будут воспитаны в национальных традициях, родным языком станет русский и никогда не наступит в их жизни великий день конфирмации, угнетал. И кто?! Ирма, любимая, старшая!
Вся надежда теперь на среднюю дочь и на сына...
ГЛАВА ВТОРАЯ. ОТ ЛЮБВИ ДО БЕДЫ.
Распределение Эльвира получила в Донецкую область, в Ясиноватую, где и была принята на должность конструктора зданий в один из строительных трестов.
Когда молодой инженер Саша Травянко, забежавший в дружественное учреждение по делам, случайно заглянул в конструкторский отдел, его сердце громко ухнуло и провалилось куда-то вниз. Потому что сказать, что девушка, склонившаяся над чертёжной доской, была мечтой всей его жизни – это не сказать ровным счётом ничего. Или нагло соврать. О таких не мечтают , потому что не верят в их существование на Земле. Подобные создания могут быть только небожителями, питаться росой и перелетать с цветка на цветок где-то там, в далёких мирах. Вот разве что… Марлен Дитрих? Да, пожалуй, именно её напоминала эта маленькая, хрупкая, изящная блондинка с таким милым лицом, будто нимбом, обрамлённым светлыми кудрями, пронизанными солнцем. Но великая Марлен – совершенство, эталон красоты и элегантности. А разве об эталоне мечтают? Нет, на него молятся! И он, простой советский инженер Александр Захарович Травянко, в первые же секунды созерцания понял, что готов до конца дней своих молиться на это божество в голубой блузке, сосредоточенно что-то высчитывавшее.
- Эльвира, ты идёшь обедать? - он и не заметил, что в комнате находится ещё кто-то, кроме неё. Эль-ви-ра… И имя у неё такое необычное, как из фильма, никогда такого не слышал.
- Да, Соня, конечно! – надо же, а голос звучит твёрдо, уверенно. – Гражданин, а вы что здесь делаете? Ищете кого-то? – ого, даже строго и подозрительно! И взгляд – быстрый, цепкий, пронзительный, будто рентгеновским лучом насквозь пробивает.
- А я как раз столовую ищу, девушки! Не подскажете, где она? – не растерялся гражданин.
- То-то вы так долго наш кабинет изучали, наверняка со столовой перепутали! – подначила Соня. – Подскажем, пойдёмте с нами.
Эльвира оказалась вовсе не небожительницей, а вполне земной девушкой, практичной и весёлой , что лишь добавило ей очарования. Через месяц он привёл её в дом и представил родителям. Наталья Михайловна всплакнула по традиции, Захар Андреевич восхищённо поцокал языком, сёстры дружно всплеснули руками: как артистка! Младший брат Коля молча поднял вверх большой палец. На фоне привычных ясиноватских девчат избранница сына выглядела Аэлитой, прилетевшей на Землю с неведомой планеты, или, как минимум, кинозвездой, но была так обворожительна и проста в общении, что через десять минут и хозяева, и гостья уже сидели за столом, разговаривали и хохотали, будто знакомы всю жизнь.
Знакомство с волжскими родственниками прошло не столь гладко. Иоганн хмурился, хоть и пытался быть вежливым, Ангелика демонстративно говорила с домочадцами по-немецки и всё время причитала: " О, mein gro;er Gott, о, mein starker Gott!" Никто, никто из их семьи никогда не связывал себя с инородцем, а тут обе дочери! Оставалось уповать на Рудольфа, свет в окошке!
В украинском городке Ясиноватая тем временем готовились к свадьбе. Она пришлась на самое начало июня и была скромной, но весёлой. После восхитительного медового месяца в Крыму молодые поселились во флигеле родительского дома и зажили душа в душу. Свёкры в снохе души не чаяли: и собой хороша, и умна, и Сашенька при ней всегда обстиран-ухожен, и в огороде поможет - ах, хорошую девку сын в дом привёл!
А ровно в положенный срок, в марте, родилась Стеллочка - маленький белокурый ангел, и её появление сделало абсолютно счастливыми всех, включая Ангелику и Иоганна ( имя, данное внучке, примирило их с действительностью). Ирма тоже приехала познакомиться с племянницей, привезла своих мальчишек-погодков. Бабка с дедом не устояли, и мир в семье был восстановлен.
Но за мартом следует апрель, а потом май и июнь. Июнь… 1941…
Александр Травянко ушёл на фронт в первые дни войны. Провожая, Эльвира бодрилась, старалась не показывать слёз, родители успокаивали, клятвенно обещали позаботиться о жене и дочери.
В конце октября советские органы и войска оставили город, и Ясиноватая была оккупирована.
Солдаты вермахта вскоре двинулись дальше, оставив своими наместниками союзников - австрийцев и итальянцев. Надо отдать последним должное - не очень зверствовали. Бесчинствовали, не без того, но жестокости особой не проявляли.
Поскольку Эльвира была немкой и в совершенстве владела языком, её определили переводчицей в комендатуру. Она уцепилась за эту возможность выжить: дома ждали дочь , родители, сёстры и племянники мужа, а новая власть, хоть и не отличалась особой щедростью, но паёк ежедневный на них со Стеллочкой выделяла. Да у свёкров был огород и домашняя скотина - тем и жили.
Как-то раз вернулась с работы и удивилась: на лавочке сидел сосед, хмурый, уставший, и сосредоточенно разглядывал носки собственных ботинок.
- Здравстуйте, дядя Миша, - кивнула она, проходя. - Вы к Захару Андреевичу?
Тот сразу встрепенулся, заулыбался:
- Элечка, добрый вечер! Нет, я к тебе!
- Ко мне?
- К тебе, к тебе... Выручай, дочка! Корову забрали, ироды!
- Но я-то чем помочь могу?
- Так ты же с начальством их работаешь, может, замолвишь словечко, а? - дядя Миша заискивающе заглянул в глаза.
- Я попробую, конечно, но ничего не обещаю. Не знаю, получится ли...
Но у неё всё получилось, причём неожиданно легко: начальник комендатуры Ульрих, сентиментальный любитель поэзии и музыки, внимательно выслушал свою переводчицу и согласился с тем, что подобное поведение союзников - пятно на мундире армии истинных арийцев. Корову вернули, а лихоимцам поставили на вид. Вскоре об этом случае позабылось.
А потом пришла беда.
- Эля, дочка, Захара с Петро арестовали! - на свекрови лица не было. - Пришли с обыском, половину документов позабирали, фотографии, серебро столовое, золото какое было. А как ту фотографию, где Петька с сослуживцами с портупее да при всех регалиях, увидели, так вовсе рассвирепели и увели обоих! Что же будет-то?!
Эльвира побледнела. Во-первых, сам свёкор был членом ВКП(б). И хотя коммунистом его можно было назвать весьма условно ( Захар мог выключить радио в тот момент, когда диктор бодро рапортовал о трудовых победах советского народа, раздражённо буркнув:"Не бреши!"), при нынешнем режиме партбилет - это приговор, вникать в детали никто не станет. Во-вторых, Пётр, муж Моти, старшей дочери Травянко. Он прошёл тернистый путь от рядового чекиста до заслуженного сотрудника НКВД и очень этим гордился. Помимо выставки исторической фотографии, устроенной в собственном доме, Петро посчитал необходимым оставить напоминание о своих боевых заслугах и в жилище тестя. Сколько раз она их предупреждала, сколько просила убрать, спрятать подальше до окончания войны! Петька только смеялся. Досмеялся...
На следующий день Эльвира оделась с особой тщательностью, элегантно и в то же время немного дерзко - не вульгарно, не вызывающе, нет, просто, пожалуй, в меру соблазнительно, подкрасилась чуть больше обычного и уехала в Донецк - спасать свёкра.
Собственно, топонима Донецк тогда ещё не существовало. Во второй половине 19 века была основана Юзовка. Назвали её так в честь первостроителя, британского промышленника Джона Юза. Но уже в 1924 власти Украины в верноподданническом порыве перекрестили город в Сталин, а затем в Сталино. Пришедшим осенью 1941 фашистам новшество почему-то пришлось не по душе, и они вернули историческое название. Ненадолго, правда, всего на два года, до освобождения советскими войсками в сентябре 1943. Так до самого 1961 нынешний Донецк Сталино и простоял. Иначе говоря, если соблюдать историческую точность, преданная невестка отправилась в Юзовку.
Шеф гестапо был весьма приятно удивлён, увидев на пороге своего кабинета прелестную молодую женщину, модно и кокетливо одетую. Хороша! Просто девушка мечты из довоенных фильмов! Он уже собирался было позвать переводчика, но гостья бегло заговорила по-немецки:
- Guten Tag, Herr Сhef! - и улыбнулась сдержанно и маняще.
- О-о-о! Ja, ja, bitte!- только и смог ответить он и сделал приглашающий жест рукой.
- Меня зовут Эльвира Миллер (уф, счастье, что не успела поменять паспорт!), - боже, какая прелесть, она ещё и своя, немка! - Я переводчица в ясиноватской комендатуре, находящейся в вашем подчинении, - сходу начала прекрасная незнакомка.
- Да-да, фрау Эльвира, присаживайтесь, пожалуйста, - и фриц галантно отодвинул стул. - Ну, как там наши союзники?
- Ужасно! - она нахмурила прелестный лобик.
- Что вы говорите?! Рассказывайте, рассказывайте, пожалуйста, я очень внимательно слушаю! Кстати, меня зовут Отто.
- Они безобразничают, грабят, пьянствуют, делают всё что заблагорассудится. А вчера, представляете, герр фюрер, ворвались в наш дом, забрали личные вещи и мой диплом! А когда свёкор возмутился, они его арестовали! Как же так можно?! Он старый, слабый, больной человек, - тут голос визитёрши задрожал, в глазах блеснула слезинка. - И ведь действуют от имени такой гуманной нации, как ваша, то есть наша! Пожалуйста, я вас очень прошу: прикажите этим животным отпустить моего свёкра!
На самом деле пятидесятилетний Захар Андреевич был абсолютно здоровым, кряжистым мужиком, но Эльвира была уверена, что уточнять никто ничего не станет. Она гораздо больше боялась, что, если он останется в застенках, помимо зятя-чекиста, всплывёт информация о двух воюющих сыновьях и пресловутая принадлежность к коммунистам.
Герр Отто был очень растроган рассказом и совершенно очарован рассказчицей. Он подошёл, положил руку на нежное открытое плечо, посмотрел долгим проникновенным взглядом и произнёс:
- Вы можете рассчитывать на меня, фрау Эльвира! Самое позднее завтра утром ваш родственник будет свободен.
- Благодарю, благодарю вас! Я уверена, вы человек слова!
- Но ведь мы ещё встретимся?
- О, да, непременно! Мы обязательно встретимся снова, как только я увижу свёкра живым и здоровым дома!
Ах, она и правда чертовски напоминала великую Марлен! Так же безупречно элегантна и подтянута, так же невероятно соблазнительна и неприступна, так же невыразимо женственна и по-мужски тверда...
И ведь действительно была готова на всё, абсолютно на всё! Если бы шеф гестапо проявил чуть больше настойчивости, он бы получил свои дивиденды. Не потому, что очень понравился, а потому, что за жизнь тех, кто ей дорог, Эльвира заплатила бы любую цену. А родители мужа относились именно к этому разряду людей. Наталья Михайловна, простая, абсолютно безграмотная, но удивительно мудрая, добрая и терпеливая, заменила ей мать, не особо баловавшую теплом и заботой, Захар Андреевич стал лучшим другом и советчиком. Это была уже не только Сашина - её, её родная семья.
В комендатуре назрели кадровые перестановки. Флегматичного добродушного интеллигента Ульриха перевели начальником местного лагеря, а на его место прислали свирепого, грубого, недоверчивого мужлана Хорста, махрового нациста, фанатично преданного идеям Гитлера. Эльвира оценила ситуацию, тихонько переговорила с прежним шефом, и он подал прошение о её переводе под своё начало, мотивируя тем, что здесь, в лагере, она гораздо нужнее.
Толпы страждущих, ежевечерне ожидающих у дома, уже не удивляли. Кому заявление или жалобу помочь написать, кому скотину вернуть, кому вещи, украденные с цивилизованной формулировкой "изъятые при обыске". Но бывали случаи и посерьёзнее: аресты, помещение в лагерь. И снова Эля шла к Ульриху и с какой-то саму её поражающей лёгкостью убеждала его в том, что нужно было ей: кто?! этот блаженный?! ну какой из него подпольщик, сам подумай? и кому такая чушь в голову могла прийти? а этот тощий мальчишка?! он что, работник? только место занимает и еду переводит... кстати, Ульрих, ты знаешь, что у него туберкулёз? как бы зараза по всему лагерю не распространилась... ох, ну сколько можно говорить: это бедные люди, у них больше ничего нет! верни им корову, они сами и масло, и молоко каждый день носить будут! И Ульрих соглашался, кивал и подписывал необходимые распоряжения, недоумевая, как это он сам не додумался до таких простых вещей. Вот что её восхищало и радовало в немцах, так это полное отсутствие подозрительности: раз сказала, так и есть, никаких проверок, выслеживаний, опасений подвоха...
Когда вечерний сход у их дома начал превращаться в славную традицию, Наталья Михайловна забеспокоилась: голодная и уставшая Элечка должна была ещё по 2-3 часа вникать в чужие проблемы. Да что же это такое? И она выработала собственную стратегию.
- Эля, зайди-ка на кухню, скажу что, - звала она невестку, как только та открывала калитку. - Садись, ешь!
- Мама, да потом, неудобно, там же люди ждут, вон их сколько!
- Подождут! А им удобно? Ты вон не емши, не отдохнумши, дитя не увидемши...
И невестка послушно ела, обнимала Стеллочку и лишь потом выходила к ожидающим её соседям. Просителей, надо отдать им должное, никак нельзя было упрекнуть в неблагодарности.
- Мама, что это за продукты? Откуда столько? - на столе стояла корзинка с маслом, яйцами и половиной буханки хлеба.
- Вот, принесли, - пожала плечами свекровь.
- Я вас умоляю, пожалуйста, не берите ничего! Люди же последнее отдают, а я не ради этого, а просто по-человечески и потому, что возможность есть.
- А шо я зроблю? - невинно развела руками Наталья Михайловна. На мову она переходила когда нервничала или ощущала некий дискомфорт. - Вони на лавочці залишили і пішли.
С тех пор "оставить на лавочке и уйти" вошло в обычай. И как Эльвира ни отказывалась, как ни уговаривала и свекровь, и нуждающихся в защите и помощи людей, они считали своим долгом отплатить благодетельнице.
И всё же в доме было тревожно. Захар Андреевич день ото дня становился всё мрачнее: будучи коммунистом и отцом двух солдат, он боялся не столько своего расстрела , сколько того, что пострадают дети и внуки. Сноху терзали страхи иного рода: каждую неделю в Германию уходило несколько эшелонов с молодёжью, и оказаться в одном из них хотелось менее всего. На семейном совете было решено бежать. Поздней весной 1942 Захар Травянко с невесткой и внучкой отправились на северо-восток, в сторону Волги, в надежде встретить советские войска. Ушли недалеко - поняли, что некуда, лучше вернуться. Похоже, о несостоявшемся побеге никто так и не узнал, и молодая женщина продолжила работу в комендатуре, а Захар на железной дороге.
В самом начале 1943 произошло неизбежное: Эльвиру с дочерью отправили в Германию. Они уже поднимались в вагон, когда услышали отчаянный вопль:
- Эльви-и-ира! Сте-е-еллочка-а-а! Дево-вочки-и-и мои-и-и!
Господи! Захар Андреевич в таком состоянии! Она никогда не видела его пьяным, даже в праздники, во время застолий, свёкор пил очень умеренно. А тут - будто и не он вовсе!
- Деда! - Стеллочка выдернула ручку и побежала к Захару. Он подхватил её, прижал к себе, осыпал поцелуями. Обнял крепко подошедшую следом Эльвиру и зарыдал:
- Да как же так? Как так-то? Как мы с матерью без вас? Что мы Сашке-то скажем?!
- Всё хорошо, папа, слышите? Всё хорошо! Идите домой! Мы вернёмя, вот увидите. Саша вернётся, и мы сразу же. И наши скоро придут! - она говорила и говорила, сама не понимая, что именно. Лишь бы говорить что-то, лишь бы утешить как-то этого поседевшего враз человека, такого дорогого и родного.
В дороге к ним прибилась девушка, чернокудрая красавица с глазами-сливами, совсем юная, Тамара. Нянчилась со Стеллочкой, бегала за кипятком. Уже перед Брестом улучила момент, когда они остались вдвоём, и зашептала горячо:
- Пожалуйста, умоляю! Скажите, что я ваша родственница!
Эльвира недоумевала.
- Я еврейка, понимаете? Они убьют меня, если узнают!
- А как же...
- Моя фамилия - Гохман. Она может быть и еврейской, и немецкой. А паспорт я сожгла, сказала, что потеряла. И везде говорила, что немка. Но если они копнут... Скажите, что я ваша двоюродная сестра! Пожалуйста!
Она молча кивнула.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. СВОЯ СРЕДИ ЧУЖИХ.
В фильтрационном лагере их помыли, одели, накормили, и начался карантин, а вернее, томительное ожидание дальнейшей участи. Афера с Тамарой удалась, даже поселили вместе, и то хорошо. Собственно, жизнь была не так плоха. Работать Эльвиру и ещё одну женщину, Аню, тоже молодую мать, отправили на кухню. Обязанности заключались в предварительной обработке продуктов перед приготовлением. Она научилась чистить картофель так тонко, как раньше и вообразить не могла, готовить все ингредиенты заранее, так, чтобы оставалось только протянуть руку, и обрела ещё массу полезных навыков. Другим переселенцам, попавшим на фабрики, шахты, было куда тяжелее, но молодость есть молодость: по вечерам вместе пили чай, ходили гулять, иногда устраивали даже танцевальные вечера. Так прошло полгода, и наступил тот день, когда в лагере появился человек с невыразительным бесцветным лицом и папкой, ходивший по баракам и распределявший новеньких по рабочим местам. Что её ждёт? Шахта? Конвейер? Неподъёмные болванки? Ткацкий цех?
- Кто-нибудь умеет хорошо чертить?
- Я! - вскинулась она.
- О-о! Sehr gut! Sprechen Sie Deutsch?
-Ja! Ich sprеche...
Так Эльвира попала на работу почти по специальности в чужой, вражеской стране. Мама, строгая мамочка, лишённая сантиментов! Спасибо ещё раз за то, что не дала забыть язык предков!
- Guten Morgen! Guten Morgen! - надо же, здоровается каждый встречный, сотрудники приветливые, ласковые, будто только её и ждавшие в своём маленьком, уютном конструкторском бюро. А какая организация! За 15 минут решили все кадровые вопросы, представили коллективу, показали новое рабочее место сообщили, что пока зарплата будет небольшой, а дальше как получится, но дневной паёк обязателен. Жить можете у Магды, нашего завхоза, вселяйтесь хоть завтра. Как маленький ребёнок?! О, это меняет дело! Она испугалась: не подхожу! Но начальник снял трубку, с кем-то быстро переговорил и сообщил:
- Возникли некоторые сложности, вам придётся ещё немного пожить в лагере, а потом приезжайте с дочерью, мы сообщим о сроках.
Ровно через два дня они со Стеллочкой вошли хоть и в барак для интернированных, но в две светлые, отремонтированные комнаты.
Каждое рабочее утро теперь начиналось с приветливых улыбок:
- Guten Morgen, Frau Elvira! Kaffee, Frau Elvira?
Сначала было непривычно и смешно: ну какая она фрау? Эльвира, Эльвира Ивановна, товарищ Миллер или Травянко, наконец... Потом привыкла и даже начала находить во всём этом свою прелесть. Удивительно, но коротенькая приставка к имени, выражение радости при встрече совершенно чужими людьми формировали какое-то новое, неведомое ранее осознание собственной значимости и... ощущение себя женщиной.
Она сняла комнату и устроила дочь в детский приют при монастыре. Сначала, когда на работе только предложили такое решение проблемы, это вызвало ужас: в памяти всплыли первые советские приюты для беспризорных; а разве её чистенькая, ухоженная девочка напоминает этих чумазых диких детей?! Однако приют оказался подлинным раем для малышей, монашенки штатными ангелами, и Эльвира успокоилась, тем более, на выходные и праздники ребёнка можно было забирать . Тамару квартирные хозяева, милейшие Ганс и Хильда, с удовольствием приняли домработницей и няней для трёх своих отпрысков. Отношение и дома, и на работе было ровным и доброжелательным. Стеллочка очень быстро защебетала по-немецки, а вскоре почти перестала употреблять русские слова. Впрочем, и сами интернированные женщины говорили по-русски только между собой.
В гости тем временем зачастил столяр Клаус, милый широколицый добряк. Сначала он подолгу разглядывал её сквозь изгородь, потом начались визиты. Обязательно приносил что-нибудь сладкое или самодельную игрушку для Стеллочки, брал малышку на руки, играл с ней. Саму Эльвиру ухаживаниями особо не одолевал, всё, что позволял себе - "Guten Tag, Frau Elvira! Guten Abend, Frau Elvira!", но практично и упорно, по-немецки, демонстрировал: он, Клаус, будет хорошим отцом, на его надёжное плечо всегда можно опереться. Хильда пару раз пыталась замолвить за соседа словечко, пошептаться по-женски, но странная жиличка только улыбалась и мотала головой: нет-нет, спасибо за заботу, очень ценю, но нам никто не нужен. Хозяйка разводила руками, искренне недоумевая: как можно добровольно отказаться от такого счастья с собственным домиком и огородом? Эльвира же не считала нужным проявлять излишнюю откровенность.
Они с Тамарой прекрасно понимали, что с хозяевами им просто повезло больше, чем другим. Совсем недавно девушка-украинка, работавшая няней по соседству, в семье доктора Штарбе, рассказывала, как повздорила с хозяйкой и та тут же напомнила, в скольких километрах находится Дахау. Нет, у них ничего подобного не было. И всё бы было прекрасно, но не проходило странное ощущение: будто сидишь ты в гостях, где принимают тебя хорошо, тепло, радушно, а ты понимаешь, что как-то оно не так, неправильно, не по-настоящему, что пора, пора домой! Ах, какое же всё вокруг славное, но чужое, чужое, чужое! И тоска по родным, по дому, по Саше накатывала такая, что иногда хотелось выть. Но плакала она тихо, прячась по углам, чтобы дочь не увидела...
Тома ждала на тропинке, ведущей к их аккуратному пряничному домику.
- Эля, Эльвирочка, победа! Наши победили! Скоро домой!
- Тихо, тихо, Тамарочка! Не надо им нашей радости показывать, да и не виноваты Хильда с Гансом ни в чём.
- Да, да, не будем! Конечно, они хорошие, добрые, мирные люди... Но ты понимаешь, что это значит, Эльвира?! Домой, милая моя, домой!
Им это очень тяжело давалось - гасить тревожно-счастливый блеск в глазах, не выдавать радости, принесённой известием о величайшей в истории победе ИХ страны, ИХ родины, не показывать, что теперь они ждут только одного - возвращения.
И дождались. " Советская страна помнит и заботится о своих гражданах, попавших в немецкое рабство. Они будут приняты дома как сыны Родины. В советских кругах считают, что даже те из советских граждан, которые под германским насилием и террором совершили действия, противные интересам СССР, не будут привлечены к ответственности, если они станут честно выполнять свой долг по возвращении на Родину" - обращение Правительства СССР к военнопленным и интернированным лишь подстегнуло: их помнят, их ждут!
Хильда с Гансом и детьми провожали на вокзале. В сторонке неприкаянно топтался печальный Клаус, до последнего надеявшийся , что прекрасная чужеземка согласится составить счастье его жизни. Напоследок обнялись, всплакнули, хозяйка протянула узелок со снедью, собранной в дорогу, Клаус подбежал в последний момент и суетливо сунул Стеллочке в руки деревянную лошадку. Ну вот и всё. Прощай, Германия!
Ехали в спальном, чистеньком, ухоженном - уж она-то, дочь железнодорожника, могла оценить это по достоинству. В Бресте состав поменяли - и снова общий вагон, теснота, запах пота, вши... Пассажиров, впрочем, дискомфорт мало смутил: все были воодушевлены предстоящей встречей с Родиной. Ранним утром 26 сентября 1945 года Эльвира, Стеллочка и верная Тамара сошли в Ясиноватой и быстрым шагом направились в сторону дома Травянко.
ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ. ВОЗВРАЩЕНИЕ. ЕЙ В ДРУГУЮ СТОРОНУ...
Александр вернулся в отчий дом одним из первых , в августе сорок пятого. Израненным, с половиной желудка и одним лёгким, но героем - вся грудь в орденах-медалях. И не один. Случился у него, как и у многих, военно-полевой роман с медсестрой. Лёля всё прекрасно знала: и что женат, и что без Эльвиры своей и дочки - звёздочки маленькой - жизни не мыслит, и где законная супруга с дочерью волею судьбы оказались. Всё вроде бы было ясно. Но в ночь накануне отправки кинулась боевая подруга на шею, разрыдалась, говорила сквозь всхлипы, что ехать ей некуда - родные все погибли, дом разбомбили... Сашенька, да если твои вернутся, я никогда не подойду больше, не посмотрю в твою сторону, но это же война, всякое бывает! Миленький, возьми меня с собой! После всего, что Лёля для него сделала, после того, как выхаживала после ранений, с того света, можно сказать, вытаскивала, отказать было невозможно, и в Ясиноватую они приехали вдвоём.
Наталья упала сыну на грудь, обняла, разрыдалась и лишь потом, успокоившись немного, заметила, что он не один - у калитки, скромно потупившись, стояла девушка в гимнастёрке.
- Это Лёля, мама. Моя... моя боевая подруга. И ей ехать некуда.
- Что ж... друзьям всегда рады, место найдём, а вот невестка у нас одна, запомни, сынку!
- Я знаю, мама... И для меня она одна.
Девушка закусила губу.
- А батя где же, ма? На работе?
- На работе, сынок, на работе... - и не смогла сдержать дрожи в голосе.
Вечером сидели на летней кухне, и мать рассказывала, рассказывала... О том, как жили все эти четыре года, как Эльвира спасла отца, а вот Мотиного мужа - дурня не смогла: всё в коммуниста играл... Как полгорода из комендатуры да из лагеря вытащила, скотину вернуть помогала. Как увезли их девочек в далёкую Германию, но она, Наталья, точно знает, что вернутся они, обязательно вернутся! А совсем скоро, через несколько месяцев, в Ясиноватую вошли советские войска. Если честно, не лучше итальянцев вели себя, но то ж другое, то ж свои, жители сами рады были последнее им отдать... А как вошли, почти сразу отца-то и арестовали. Ты, сказали, врёшь всё про свою невестку, фашистка она, а ты её пособник. И освободили тебя за то, что ты партизанский отряд выдал. А кого он выдать мог, Захар-то? Он и носу из дому не казал, и всё делал так, как Элечка говорила: молчите, папа, молчите: ни про них, ни про наших ни слова, ни хорошего, ни плохого! От немца спаслись, а свои на 25 лет сослали. Вот так-то, сынок...
Александр слушал мать и всё больше хмурился. За что же он воевал-то, получается? Шёл в бой с мыслью о жене и дочери, о родителях, их спокойной старости, а на деле?
Через два месяца вернулся младший, Николай, пошли вдвоём пороги обивать. Добились замены срока на 10 лет, ну и то хорошо...
Отгуляли, отпраздновали возвращение, Победу, устроились на работу, и потекла обычная мирная жизнь.
Боевую подругу поселили в доме напротив, у Моти, старшей дочери. Чего греха таить, наведывался Саша туда частенько, но жил у родителей - всё надеялся, всё ждал. Мать вздыхала, брат хмурился, но молчали, к Лёле относились ровно.
Всё она видела, всё понимала. Что спит с ней, а в мыслях, в сердце та, другая, у которой все права на него. Что если только жена с дочерью вернутся, придётся ей уезжать или хотя бы искать другое жильё, что останутся они тогда только друзьями-товарищами. Ага, боевыми. Сам так сказал. И помнила, хорошо помнила, как в горячечном бреду после того страшного ранения, когда она сутками от него не отходила, всё бредил, всё звал свою Элечку - Эльвиру... А чем она, Лёля, хуже? Да ничем! Она же на всё для него готова, на всё! И если только... чем чёрт не шутит? А вдруг немочка его нашла себе там такого же, Ганса какого-нибудь? Или... Германию ведь ох как бомбили! А если и вернётся... Она ведь и в комендатуре работала, и в лагере, на врагов! Ну и что, что своим помогала? Кто сейчас на это посмотрит? Заставили? Ха-ха, всегда можно отказаться, пусть даже ценою жизни! Тьфу-тьфу-тьфу, что за чушь в голову лезет? Нет, не желала она, конечно, погибели этой незнакомой женщине, той, что так цепко держала в своих маленьких ручках большое и доброе сердце её Сашеньки, и ему не желала душевной боли, но проклятое воображение услужливо рисовало крамольные картинки, одну привлекательнее другой. Какой женой она бы ему стала! Ласковой, преданной, заботливой... И деток бы нарожала, двоих как минимум. Лучше мальчишек, чтобы на папку похожи были...
Когда Эльвира с дочерью и Тамарой вошли в калитку, Наталья Михайловна возилась в огороде. Сначала подумала, что послышался ей такой знакомый голос:
- Мама! - даром, что ли, днём и ночью думала о невестке и внучке, всё переживала...
- Господи, Эля, Стеллочка, сердечко моё! Вернулись!
- Мама, мама, всё потом, не подходите, мы вшивые, сначала керосин и в баню!
Пока топилась баня и хозяйка собирала на стол, успели, перебивая друг друга, обменяться новостями, поохать-поахать: в Германии?! да что ты говоришь! надо же, и там нормальные люди есть... ну а что, ты ведь у нас тоже немка - и ничего! про родных-то твоих? не-е-ет, доца, ничего не слышали... Сашка-то? вернулся, вернулся, вечерком намилуетесь ... ну, не так чтобы совсем здоровый, но живой, руки-ноги при нём - и слава Богу! ох, Элечка, да куда же ты пойдёшь-то отца вытаскивать? саму не ровён час арестуют... не знаю, за что, гадалка так сказала: тебя арестуют, но ты вернёшься... слышишь? это главное, помни, что бы ни случилось: ты вернёшься! а внученька, внученька-то моя! красавица, вон как подросла! правильно вы её назвали - звёздочка наша! какая такая ома? скажи ба-бу-шка! бабушка! ах, ты ж моя родненькая! а ты, Тамарочка, оставайся с нами, не переживай, места всем хватит!
Из дома напротив вышла молодая женщина, проходя мимо, приостановилась, поздоровалась, пристально посмотрела на Эльвиру .
- Здравствуй, Лёля, - мельком ответила свекровь и тут же пояснила: - Жиличка Мотина, Санькина сослуживица, - совсем уж как-то скомканно, невыразительно, поймав вопросительный взгляд невестки -мол, ничего интересного.
Помывшись и наскоро перекусив, отправились на прогулку. Это она свекрови так сказала, что на прогулку, на самом-то деле не терпелось сделать сюрприз Саше, внезапно появившись у него на работе. Шли и вдыхали родной воздух, любуясь праздничным разбросом осенних красок - не те они в Германии, совсем не те, более блёклые, что ли... не свои. Иногда встречались знакомые, здоровались, улыбались, и тогда начинало казаться, что это люди из какой-то другой, прошлой жизни. Неужели прошло всего два года?
Уже у центральной площади возле них мягко затормозила старенькая пыльная "Эмка", и из неё вышли двое в штатском, подошли и безошибочно обратились к ней:
- Эльвира Травянко?
- Да...
- Проедемте с нами! Ребёнок чей?
- Это мой ребёнок! - Тамара притянула к себе Стеллочку, та доверчиво прильнула, обхватила за ноги.
Эльвира молча села в машину.
- Да вы не переживайте, товарищ Миллер, это ненадолго, - обернулся к ней с переднего сиденья один из штатских. - Порасспросим и отпустим.
Она грустно усмехнулась в ответ. " Советская страна помнит и заботится о своих гражданах, попавших в немецкое рабство. Они будут приняты дома как сыны Родины"... Ну ничего, она выберется, главное, что Тома дочь забрала, уж отец со своей роднёй девочку в обиду не дадут.
"Ненадолго" обернулось для товарища Травянко-Миллер осуждением на 5 лет лишения свободы в ИТЛ с поражением в правах на 3 года и конфискацией лично принадлежащего ей имущества. По-царски! Мало кому давали в то время меньше 10...
ГЛАВА ПЯТАЯ. АД В ЗЕЛЁНОМ РАЮ.
Уральскому городу Соликамску всегда было чем гордиться. Поначалу, с самого основания в 15 веке вологодскими купцами, - выгодным географическим положением и богатейшими залежами соли. Позже, по мере развития - собственной транзитной, административной и экономической значимостью. А уж потом, когда значимость эту он слегка подрастерял и превратился в место ссылки, повидал Соликамск таких людей, о которых только ленивый не слышал, потому что кого не ссылали, тот хотя бы мимо проезжал. Вот и вышло, что оставили здесь свой след протопоп Аввакум и легендарный разбойник Ванька-Каин, разжалованный баловень судьбы Меншиков и курляндский жуир Бирон, легендарный Клим Ворошилов и замечательный поэт-песенник Михаил Танич, и многие, многие ещё... В советское время город окончательно превратился в дом родной для всяческих классово чуждых элементов. Но есть ещё нечто, чем по праву гордился и гордится Соликамск, как, собственно, и весь Урал - это удивительной красоты природа: леса, реки, горы, тайга. И можно бы было гордиться годами, проведёнными в столь замечательном месте, кабы не прошли они в бараках, холоде, голоде , за колючей проволокой и под сторожевыми вышками.
Благодаря бдительности советских граждан и хорошо отлаженному механизму НКВД ГУЛаг едва не стал самым интеллигентным местом в СССР. За шпионаж и измену сажали всех: академиков, писателей, маршалов, артистов, педагогов, врачей. Помешало только одно - селили их вперемешку с урками, которые и правили бал, решая, кому где спать, что есть, кому работать, а кому нет, как распределять содержимое посылок.
В соликамском лагере было всего два женских барака. Население первого составляли несколько лесоповальных бригад и те, кому повезло попасть в хозчасть или на кухню, во втором проживали уркаганки, в обязанности которых входило ублажение мужского большинства. Если сравнивать с пересылочными тюрьмами, где уголовницы крали или попросту отбирали вещи и присланные продукты, раздельное содержание заключённых было серьёзным преимуществом. Если не сравнивать, то это был ад, просто ад, как ни крути: с голодом, холодом, крысами и клопами.
Эльвиру вместе с такими же, как она, изменницами Родины отправили на лесоповал. Мужская работа, говорите? Так, да не так. Что верно, то верно: деревья валили мужчины, а вот обрезать сучья, пилить, а зачастую и грузить на подводы, приходилось тем, кто уже и забыл, что когда-то считался слабым полом. Она, и в лучшие-то годы крепостью телосложения не отличавшаяся, была совершенно истощена от постоянного недоедания и, как только начались холода, свалилась с тяжелейшей пневмонией. Вытащили просто чудом, но врач предупредил: ещё одно переохлаждение может оказаться последним.
Начальник лагеря, что удивительно, был вежлив и даже ласков. Сочувственно расспросил о здоровье, напоил чаем, сообщил между делом, что по просьбе поварихи переводит её на кухню. Поинтересовался семьёй. Узнав, что есть муж и дочь, задумчиво кивнул. И Эльвира осмелела, спросив о том, самом важном, что терзало её все эти месяцы:
- Скажите, товарищ полковник... я ведь знаю...
-Андрей Андреевич, - мягко поправил он.- Когда мы вдвоём, можно просто Андрей Андреевич.
- Хорошо. Спасибо. Андрей Андреевич, я знаю, что вся переписка проходит через вас, это нормально. Может, для меня что-то есть? Просто забыли отдать, где-то завалялось?
- Увы, - он огорчённо развёл руками. - Не хотелось бы вас огорчать, но сейчас многие отказываются от неблагонадёжных супругов, каждый думает о своём будущем, знаете ли...
- Нет, - она помотала головой. - Многие - это не все. Он не может, он никогда так не поступит. У нас ведь дочь!
- А вы думаете, дочери нужна мать - враг народа?
- Но вы же знаете, что это не так! И они там тоже все всё знают!
- Послушайте, не надо переживать, я вам как друг советую! Вы красивая молодая женщина, в вашей жизни всё ещё наладится, поверьте! - он провёл рукой по её спине. Эльвира напряглась и чётко проговорила:
- У меня есть муж. И дочь. Спасибо за чай, гражданин начальник.
Ох, и крепкий орешек эта немочка! Но хороша, очень хороша. Мало кто умудряется оставаться женщиной в таких условиях. А эта что в робе, что в ватнике - прямо актриса! Как её... Марлен Дитрих. В муженьке-то своём вон как уверена... И ведь права: прямо забомбил письмами этот Александр Травянко! И в любви вечной клянётся, и ждать обещает, и фотографии шлёт. Кстати, интересный мужик, под два метра ростом, выправка военная. И дочка - ангелок белокурый... Понять его можно - такую он и сам бы век был готов ждать. И ему, Андрею Андреевичу, тоже исписался, всё свидания просит. Не будет никакого свидания, не бу-дет! Так и написал этому страдальцу: сожалею, мол, уважаемый товарищ Травянко, не вернётся ваша жена, не ждите. Нет ведь, не уймётся никак, всё строчит и строчит! Ну да ничего, смирится рано или поздно. Не будет же бобылём век вековать этот орденоносец... И красотка наша сдастся, уверен, и не таких обламывали! Хм... фрау Эльвира!
А фрау проходила переквалификацию под чутким руководством опытной поварихи Нюси. Та была очень довольна новой помощницей, чистой, аккуратной, деловитой и старательной. А уж обретённый в Германии навык тончайше чистить картошку привёл её в полный восторг. Кроме того, почему-то именно эта хрупкая немочка вызывала в ней какие-то полуматеринские чувства - нежность, жалость, желание обогреть и накормить, что Нюся и делала. Нельзя сказать, что работа на лагерной кухне, начинающаяся в три часа ночи и заканчивающаяся в десять вечера, включающая ношение дров, чистку котлов, уборку, ежедневное мытьё тонн посуды, была лёгкой и приятной, но в среде заключённых считалась блатной, что называется, тёпленькой. Вот насчёт тепла всё верно, да и близость к кормушке какой-никакой спасала: выжила Эльвира, не сломалась.
Андрей Андреевич не сдавался, опекал всячески, демонстрировал своё особое к ней отношение. Нюся недоумевала: "Элечка, да ты же жить будешь по-царски, цыплят в табаке кушать! Такой мужчина! Это тебе ещё повезло, Андреич-то недавно у нас. А вот прежний - тот татем был! И девок в наложницы брал силком, не спрашивая. А которая не согласная, ту в карцер, и вся любовь!" Но ни приготовленные особым способом распластанные цыплята, ни возможность просто числиться заключённой, живя при этом, возможно, даже лучше, чем на воле, Эльвиру не привлекали. Несмотря на Сашино молчание , была твёрдая уверенность: он любит, он ждёт. И ради этого, ради того, чтобы вернуться, как обещала гадалка, и она подождёт и всё вынесет. Потому и ответ начальнику лагеря был один: нет.
Всё-таки надо отдать ему должное: не мстил, не наказывал, не прижимал. Полковник вообще был неплохим человеком и грамотным руководителем: не изгалялся над заключёнными, в отличие от многих своих коллег, сам не крал и другим не давал, подведомственное учреждение в порядок привёл, к санитарным нормам приблизил, насколько это было возможно. Только вот тянул с освобождением... Когда пять лет закончились, всё искал причины задержать подольше возле себя свою зазнобу. На все четыре стороны из лагерей, как известно, не отпускали - отправляли на поселение. И лишь когда он смог устроить так, что его прекрасную фрау определили на ближайшие к лагерю выселки, вздохнул с облегчением.
Накануне вызвал к себе, и снова было чаепитие, и долгий душевный разговор под портретом лучшего друга всех советских заключённых. На прощание она сказала:
- Вы хороший человек, Андрей Андреевич, и при других обстоятельствах мы могли бы остаться друзьями, но зек, даже бывший, офицеру не товарищ, сами понимаете...
- Эля... Эльвира, ты же знаешь, я к тебе вовсе не по-товарищески отношусь, ты ведь женщина умная и...
- ... и у меня муж и дочь!
- Да нет у тебя никакого мужа, не-е-ет! - взорвался он. - Женился твой Александр Захарович Травянко давным-давно! А с тобой развёлся! С такими, знаешь, сейчас быстро разводят! И от второй жены у него то-о-оже до-о-очь!
Лучше бы ударил, швырнул на пол, избил ногами - было бы легче. Но только не так - разом обрубить всё, чем жила, что держало, помогало выстоять.
- Врёте вы всё! - Эльвире казалось, что она кричит, вопит, на самом деле из горла вырвался лишь какой-то хриплый шёпот.
- Не вру.
Андрей Андреевич уже пожалел о своей резкости . Мог бы сдержаться, ей-богу! Откладывал ведь этот разговор столько лет, и ещё подождал бы. И не так ведь собирался сообщить обо всём... Полковник продолжил, уже спокойнее:
- Да, я врал тебе все эти годы. Он писал, добивался встречи. И это я отвечал, чтобы не питал никаких надежд, что отсюда не возвращаются. И он наконец поверил. Но послушай, есть же элементарная арифметика! У него дочь родилась в сорок шестом году! А это значит, что пока шли разбирательства и суд, пока тебя этапировали, он уже жил с другой бабой! И между прочим, не с горя, не вдруг нашёл - боевую подругу с собой привёз, ППЖ! - говорил и ненавидел себя за каждое слово - такой болью отражалось сказанное на её лице. - Эля, Элечка, ну не надо так! Я ведь один, совсем один... Жена ушла к бравому морячку ещё до войны. И я ещё не старый. У тебя всё будет, всё, что захочешь!
- Не стоит, товарищ полковник, регалий лишитесь, - и она на негнущихся ногах, будто робот, пошла к двери.
Нет, не расколоть, не расколоть ему этого орешка! Отошёл к окну, отвернулся и заговорил устало, монотонно:
- Да плевать мне на регалии, Эля... Ладно, насильно мил не будешь. Постой. Ты ведь наверняка о родных своих узнать хочешь. Так вот, они были сосланы на Алтай ещё в декабре 1941. Отец твой, Миллер Иван Фёдорович, к сожалению, скончался в марте 1948. Мать, Миллер Ангелика Фёдоровна, и брат Рудольф с супругой проживают в...
- Я сама их найду, - и вышла покачиваясь.
- О сестре, Панченко Ирме Ивановне, ничего не известно, - раздалось уже приглушённо, из-за двери.
Нет, ад - это не барак, не уголовницы, не крысы, не издевательская пайка, не часовые на вышке, ад - это то, что сейчас происходит в душе, когда она чувствует, что совершенно одна здесь, в этом вечнозелёном раю, и во всём мире. Было в жизни два мужчины, которых любила, которым доверяла безгранично. Один предал, другой... другой тоже предал: умер и оставил свою куколку, своего эльфика...
- На, покури, - рядом стояла Нюся и протягивала самокрутку - невиданная роскошь!
- Я не курю...
- Да ты просто затянись, полегчает.
И она затянулась. А потом ещё и ещё...
- Да ты боец, девка, даже не закашлялась! - повариха одобрительно похлопала по плечу. - Ну давай, рассказывай. Не дождался твой соколик?
При всей своей общительности Эльвира не любила рассказывать о себе чужим людям, но это была Нюся, её спасительница и покровитель, никогда ничего не просившая взамен.
- Не дождался. И папа... папа умер два года назад, а я и не знала.
- И-и-и, милая! Думаешь, ты тут одна такая? Ты к уркам в барак зайди: что ни судьба, то трагедь. Бабы всё теряют, всё и всех, и себя тоже, да и мужикам не легче. У тебя ещё ничего. И себя сохранила - это главное. Так и продолжай. Ты верь, главное - верь, всё и сложится.
Сложилось-не сложилось, но что жизнь закончилась, уже не казалось. Ещё два года провела Эльвира на поселении, где было немного свободнее и сытнее, чем в лагере, а потом получила предписание, в котором значилось её новое постоянное место жительства - Казахстан, город Караганда.
Андрей Андреевич пришёл проводить, донёс лёгкий фанерный чемоданчик до поезда, подержал её руку в своей.
- Эля, ну что со мной не так? Не хромой, не кривой, не пьющий. Что?
Эльвира не знала, что ответить этому славному, в общем-то, человеку. Он не вызывал омерзения, чем-то был даже симпатичен. И Нюся, и другие товарки рассказывали, как часто начальники, коменданты, охранники злоупотребляли властью, принуждая женщин-заключённых к сожительству. Да, конечно, она была благодарна полковнику за его деликатность, за то, что не пошёл дальше предложений, хотя мог бы. И мелькнула на миг шальная мысль: а и правда, чем он плох? Будет при нём как сыр в масле кататься, никаких забот и тревог, этот точно в обиду не даст! И Стеллочку сразу же заберут. Стеллочка… Нет! От родного отца оторвать, чтобы с незнакомым дядькой под одной крышей жить заставить?! Да и сама тоже… разве можно связать себя навсегда с чужим человеком одной благодарностью? Она опустила глаза и вздохнула:
- Всё с вами так. И спасибо. Но у меня... дочь, - и отняла руку.
ГЛАВА ШЕСТАЯ. ВСЁ СНАЧАЛА.
И снова был эшелон, и телячьи вагоны, наполненные врагами народа, искупившими свою тяжкую вину, и уголовниками. «В дороге родилась, всю жизнь ей путешествовать!» … И была промозглая поздняя осень. И был барак на отшибе, в Михайловке, где выделили комнатушку - крошечную, обшарпанную, с колченогим топчаном, продуваемую, но свою!
В быстро растущем городе специальность её оказалась более чем востребованной , работа в ремонтно-строительной конторе нашлась быстро. И сразу же Эльвира приступила к реализации дальнейших планов: написала в Ясиноватую Александру о том, что всё знает и понимает, мешать его счастью не собирается, но дочь хочет забрать, а потом взялась за ремонт. Зашпаклевала полы и стены, побелила-покрасила и начала новую жизнь. Бывший муж ответил искренне и тепло: очень рад, что она наконец-то свободна, что налажена связь; любит по-прежнему и будет любить всю жизнь, но так вышло, жаль; Стеллочка умница и красавица; да, конечно, дочь должна жить с мамой, но будет лучше, если семилетку закончит в привычной среде, а уж потом приедет, а пока пусть Эля обустраивается.
Уже тогда, в самом начале 50-х, Караганда была удивительным городом. Выстроенная в казахской степи силами заключённых, фактически на костях, она являла собой некое подобие крайне советизированного Вавилона: здесь можно было встретить русских и чеченцев, немцев и французов, японцев и итальянцев, китайцев и латышей, эстонцев и евреев, корейцев и финнов. Благодаря сплотившему их великому и могучему друг друга они понимали прекрасно. Да и строили на ура. Скажу по секрету: дома, построенные пленными немцами и японцами, стоят до сих пор, и квартиры в них очень и очень ценятся.
Социальная неоднородность населения тоже чувствовалась. И если через стенку с правой стороны от Эльвиры жила семья, представляющая идеальный образчик общественного дна, с еженедельными пьянками, руганью и драками, то комната соседей слева напоминала, скорее, великосветский салон: там иногда по выходным собиралась интеллигенция - врачи, учителя, инженеры. Спорили до хрипоты, пели песни, читали стихи. Такое странное сосуществование, вкупе со всеми прелестями коммунальной кухни, было кошмаром для обеих сторон, но именно оно, пожалуй, породило тот самый уникальный карагандинский генотип, которым сегодня столь горды уроженцы города, куда бы ни забросила их судьба. Получилось и правда интересно: если вы встретили человека, одновременно колючего и сентиментального, жёсткого и отходчивого, эмоционального и терпеливого, щедрого и разумного, серьёзного и остроумного, циничного и по-детски доверчивого, прямолинейного, способного послать вас очень далеко и готового в любой момент прийти на помощь, почти со стопроцентной уверенностью можно утверждать, что он из Караганды. Мне, возможно, возразят бакинцы и ташкентцы, пытаясь оспорить право обладания этой гремучей смесью качеств - и будут по-своему правы: многонациональные восточные города формировали какую-то свою, особую человеческую общность. И когда Эльвира почувствовала себя частью содержимого этого огромного котла, пришло понимание, что новая жизнь не хуже прежней, она просто будет совершенно иной.
Она нашла маму с Рудольфом, удалось даже съездить к ним. Ангелика оплакивала пропавшую Ирму, жаловалась на невестку – одно название немка, никакого уважения к свекрови! - и поговаривала о том, что хорошо бы соединиться , что, может, и им стоит перебраться поближе. На том и порешили.
Как специалиста Эльвиру ценили, через два года уже перевели в серьёзный проектный институт Гипрошахт старшим техником одного из отделов.
А летом 1955 Тося, младшая сестра Александра, наконец-то привезла Стеллочку.
Господи, как же она соскучилась, как оголодала по своей девочке! Как измучила эта неутолённая жажда материнства!
Из вагона вышла радостная девочка-подросток с фотокарточкой в руках, быстрым взглядом окинула платформу и сразу же кинулась к Эльвире:
- Мамуся!Я ж говорила що відразу впізнаю тебе!
Мама, мамочка… Десять лет, с тех пор, как едва заметным движением подтолкнула четырёхлетнюю кроху к верной Тамаре, не слышала она этого слова. А теперь дочь - почти оформившаяся девушка. Как же она хороша! Просто свет излучает! Прелестная, улыбчивая и… незнакомая. А говорит только по-украински, смешно... И всё же своя, такая своя, родная!
Ясиноватские родственники, надо отдать им должное, никогда не пытались вытравить в Стелле память о неблагонадёжной изменнице Родины, напротив: рассказывали, как много добрых дел на её счету, скольким помогла. Лёля относилась к падчерице хорошо, хоть и без страсти, воспитывала наравне со своими двумя дочерьми; бабка с дедом, отец и дядюшки-тётушки души не чаяли, для братьев – сестёр она всегда была лучшим другом и арбитром в спорах. И все, абсолютно все Травянко очень тепло отзывались о её маме.
Не обошлось без проблем. Знакомиться пришлось заново, и поначалу выросшей в тепле и ласке Стеллочке было тяжело привыкать к решительной, жёсткой, прямолинейной Эльвире, однако её собственные мягкость и гибкость характера, умение разглядеть щедрость и доброту, скрывающиеся в этой изорванной, но несломленной душе, а главное – голос крови и ощущение огромной любви со стороны матери сделали своё дело: они сблизились так, будто никогда не было этих долгих лет и расстояний.
Вскоре Гипрошахт выдал ордер на прекрасную отдельную двухкомнатную квартиру с балконом в новом доме – настоящие хоромы. На новоселье приехали Рудольф и Ангелика, которая, не пожелав возвращаться , так с дочерью и внучкой и осталась.
Всё, ну всё складывалось замечательно: дом, карьера ( Эльвира уже работала инженером в техническом отделе), семья наконец–то воссоединилась, мама и брат были рядом. Стеллочка закончила среднюю школу, поступила в медицинское училище на фармацевтическое отделение. Мать с бабушкой надышаться-нарадоваться на неё не могли, особенно умилялась Ангелика, иначе как meine kleine deutsche Freulein внучку не называвшая.
Не складывалось одно – личная жизнь. И хотя фрау Эльвира была хороша собой, изящна и элегантна, по-прежнему вызывая неизменное восхищение и не испытывая недостатка в самых пылких поклонниках, что-то надломилось в ней самой. Будто мутной пеленой затянуло душу, будто намертво захлопнулась железная дверца в ведомство, отвечающее за сердечные привязанности, страсть, любовь. Только для семьи, для родных по крови находилось там место. Да ещё для друзей, верных и настоящих, прошедших через то же, что и она. И сколько заботливые и участливые доброхоты ни пытались знакомить, а то и сватать, все упирались в глухую бетонную стену. Правда, появилось у Эльвиры одно очень полезное благоприобретённое свойство: всех своих воздыхателей она умела быстро и легко обращать в преданных друзей и хороших приятелей, всегда готовых прийти на помощь. Нет, в этом не было ничего хищнически – расчётливого, она и сама всегда первой протягивала руку нуждающемуся, даже в том случае, если раньше отношения не клеились или были испорчены.
Когда Стеллочка, уже дипломированный фармацевт, объявила, что выходит замуж, Эльвира слегка растерялась. Детство дочери прошло мимо, и сообщение о приближающемся событии и почётном звании тёщи застало врасплох. Но, в совершенстве владея умением справляться со своими эмоциями, она достаточно быстро пришла в себя и деловито принялась готовиться к свадьбе. Вот кто был всерьёз разочарован, так это Ангелика. При том, что почти все немцы Поволжья оказались в Караганде и окрестностях, её маленькая немецкая девочка умудрилась привести русского. Да что же это за родовое проклятье такое! Молодой, воспитанный, по уши влюблённый инженер был, конечно, вполне подходящей партией. Нельзя было не признать и того, что прелестная блондинка Стелла и мужественный жгучий брюнет Анатолий с умным взглядом составляли прекрасную пару – оба высокие, стройные, красивые. Но Ангелике так хотелось понянчить настоящих немецких правнуков! Впрочем, она понимала, что и в этом случае, как и двадцать лет назад, к её мнению никто не прислушается. Так и произошло: молодые поселились у родителей Анатолия и зажили припеваючи.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ. ЕЁ БОЛЬШАЯ СЕМЬЯ
Светланка – маленькая копия мамы Стеллы – родилась в конце мая и тут же изменила жизнь всей семьи. Столько восторгов и всеобщей любви не вызывал ещё ни один ребёнок! И даже в старой Ангелике всколыхнулась надежда: уж из этой-то малышки она воспитает настоящую немецкую фройляйн! А придёт время – и жениха сама подыщет, даром что каждую субботу в молельный дом ездит, а там полно подружек с внуками-правнуками. И всё благоприятствовало её планам: через три месяца молодая мать вышла на работу, Светика принесли и торжественно вручили прабабушке.
Вскоре большой семейный совет в лице Эльвиры Ивановны постановил, что всем будет лучше, если девочка останется жить у бабушек, а на выходные родители будут забирать её к себе. И им отрада, и молодым вольготнее, и Стеллочке не придётся по два раза в день бегать туда-сюда, тем более, она решила учиться дальше, поступила на заочное отделение Пермского медицинского института.
Таким образом весь нерастраченный материнский потенциал Эльвиры достался Светочке. Она обшивала внучку, мастерила ей карнавальные костюмы, строжайшим образом следила за режимом дня и правильным питанием. Ребёнка воспитывала в строгости, при этом разъярённой тигрицей кидалась на каждого, кто пытался обидеть её драгоценного детёныша. Энергичную, подтянутую, моложавую, всё ещё красивую, Эльвиру Ивановну часто принимали за мать Светланы. А она была счастлива, наконец-то получив то, чего была лишена столько лет – настоящую семью.
Все эти годы Александр не забывал о них: к праздникам непременно обменивались поздравительными открытками, иногда приходили посылки с душистыми украинскими яблоками и домашним вареньем. Стелла с мужем и дочерью или встречались с ним в Крыму, или ездили в Ясиноватую. Однажды, поддавшись на уговоры, поехала и Эльвира. Встретили её замечательно, как родную, будто и не расставались. Лёля тоже была приветлива и доброжелательна. Стол накрыли в саду, потянулись соседи. Заходили какие-то незнакомые люди, обнимались, здоровались как со своей. Она почувствовала себя неловко. Выручил Коля, Сашин брат:
- Эля, ты что, не узнаёшь никого? Это же Андрей Переверзев – ты его из лагеря в войну вытащила! А та старушка, что раньше подходила – тётя Аня Притко, ты и мужа, и сына её из комендатуры освобождала. А скоро ещё Лященко подойдут… Тебя тут, Элечка, все добрым словом поминают, ты у нас самый желанный гость! И помни, это твой дом!
А вечером сидели с Александром под вишней и говорили, говорили… Собственно, говорил больше он, а у неё все слова, которые готовила столько лет, куда-то улетучились. Вдруг поняла, что не хочется уже ни упрекать, ни клеймить, ни рассказывать, как раздавило тогда его предательство.
Только спросила:
- Зачем же ты писал и мне, и начальнику лагеря? Зачем искал встречи?
- Не мог я тебя отпустить, Эля, не мог, понимаешь! Я же до дрожи тебя любил! И люблю…- голос и правда дрожал.
- А Лёля как же? У вас ведь и старшая тогда уже была…
- Лёля… Лёля мне жизнь спасла. Я благодарен ей был. Да ещё… на войне знаешь как? Каждая минута может последней оказаться, вот и … А потом ей возвращаться некуда было.
Она не стала объяснять, как в лагере, и чем мог обернуться отказ начальству. Просто молчала и иногда поддакивала. Уже глубокой ночью, перед тем, как идти спать, улыбнулась:
- А знаешь, мне понравилась твоя Лёля. Она славная. И за Стеллочку вам с ней спасибо. И за то, что не дали дочке мать забыть.
- Эля, а может?... Мы ведь ещё не старые, ещё можно начать всё сначала…
- Нет. Исключено. Всё нормально, Саша, так сложилась жизнь. Следующим летом Стелла со Светланкой к вам приедут.
Эльвира Ивановна лежала с открытыми глазами и думала о том, как всё-таки хорошо, что они встретились и пообщались, что в душе уже нет ни боли, ни обиды, ни разочарования. И как приятно, что в Ясиноватой её помнят и любят, и что Сашина семья так чудесно относится к его дочери и внучке. А Светик, конечно, будет в восторге от чудесной рыжеволосой куклы с неё ростом – подарка двоюродной тёти. Лёлю только жаль. Каково это: жить столько лет с любимым мужчиной, растить его детей и знать, что он каждую минуту думает о другой? А сама она, Эльвира… А что она? В конце концов, всё, для чего рождается женщина, она сделала и получила. Вот и спать уже хочется, и веки тяжелеют, а колёса поезда выстукивают: до-мой, до-мой, в Ка-ра-ган-ду, в Ка-ра-ган-ду…
***
Зима. Десятый класс. Мы со Светкой возвращаемся после уроков. Её баскетбольные 180 и мои 158, должно быть, сзади выглядят очень комично, и окрестная балысня не упускает случая это отметить:
- Штепсель и Тарапунька! – кричит самый смелый, и вся компания радостно хохочет и улюлюкает. Я оборачиваюсь и грозно рычу:
- Брысь, салаги!
Мальчишки с визгом разбегаются, напоследок бросив в нас снежок. Мы вздыхаем – ох, молодёжь! – и продолжаем степенно вышагивать, беседуя о своём, о девчачьем, ощущая себя взрослыми и мудрыми. Две хорошие и послушные девочки с правильным консервативным воспитанием. А дома нас ждут бабушки с обедом. Самые лучшие бабушки на свете. Они тоже дружат – с тех самых пор, как поселились в соседних подъездах, когда нас ещё не было даже в проекте.
Эльвира Ивановна уже ушла на пенсию из Гипрошахта, но работает дежурной по этажу в самой крутой карагандинской гостинице «Чайка», той самой, где некогда останавливалась сама Валентина Терешкова. Совсем недавно в нашем любимом городе проходило совещание представителей стран – членов СЭВ, и под это дело отгрохали новый шикарный корпус по проекту японского архитектора. Попасть туда и увидеть это великолепие изнутри – несбыточная мечта любого жителя, независимо от возраста. Но у нас есть блат, и «баушка», как называет её любимая внучка, показывает нам такие апартаменты, что у выросших в СССР девчонок дух захватывает.
Ей, нашей фрау Эльвире, уже слегка за шестьдесят, но она по-прежнему поражает кипучей энергией и активностью. Мы относимся к ней примерно как вдова Грицацуева к Остапу Сулеймановичу – боимся и обожаем. Если Эльвира Ивановна прикажет нам со Светкой построиться в три шеренги и атаковать швейцарский банк или китайскую армию, мы это сделаем не задумываясь, потому что возражать фрау Босс не представляется возможным.
Старенькая Ангелика всё ещё занимается кухней и по субботам аккуратно посещает кирху, вернее, заменяющий её молельный дом. Она принципиально изъясняется со всеми исключительно по-немецки. Мы её раздражаем громким смехом и болтовнёй, и недовольство проявляется тут же.
Совсем другое дело – тётя Стелла. Она очень красива, добра, мягка и женственна, вся будто соткана из солнечного света. Это вовсе не тот тип женщин, из которых девчонки творят себе кумиров, во всём стараясь им подражать, нет. Но само её присутствие согревает, и когда Светкина мама рядом, почему-то веришь, что ты – лучшая в мире, и всё у тебя всегда будет хорошо. Она не говорит ничего подобного, она просто дарит это ощущение. С дядей Толей они уже развелись, его сменил милейший интеллектуал с щегольской бородкой ВикВик. Он откровенный раздолбай, но чертовски обаятелен. Ещё одно его достоинство – роскошная библиотека, которой мне дозволено пользоваться. Брак этот продлится всего десять лет, пока ей не опостылят его пьянство и творческое безделье, а сейчас это ново и интересно. 1 Мая и 7 Ноября тётя Стелла готовит оливье, печёт «Наполеон», оставляет накрытый стол , и они с мужем деликатно уходят из дома, предоставляя пространство молодёжи. Наша компания собирается там, смотрит из окна праздничную демонстрацию и развлекается как может.
Через несколько месяцев мы обе приходим на последний школьный бал в платьях, в которых танцевали на своём выпускном ещё наши мамы. Оба наряда подгоняла и доводила до подобающего эпохе вида, конечно же, Светкина бабушка.
- Ах, - вздыхают мамы одноклассниц, щупая материю, - сейчас таких тканей уже не делают!
Мы конфузимся. Умей в ту пору мы со Светкой, да и многие наши сверстницы, носить вещи с тем же неподражаемым шиком, что и фрау Эльвира, уверена, слово «винтаж» вошло бы в моду намного раньше. А тогда, в далёком восьмидесятом, подобная преемственность поколений была признаком тотального дефицита и шаткого семейного бюджета, и платье из самой простой подкладочной ткани, но новое, сшитое специально для этого случая, казалось нам милее и желаннее. Но выпускной – это выпускной, волшебная ночь перехода во взрослую жизнь, и мы веселимся от души.
***
- Ну Эльвира Ивановна, ну что же вы так переживаете, голубушка? Девушке 23 года, хороший возраст для замужества, - увещевает подругу моя бабушка.
- Мария Васильевна, какое замужество?! Ей ещё два года учиться!
- Ну и что? А вы-то когда замуж вышли? А Стеллочка?
- Это совсем другое! Светлана не приспособлена к семейной жизни!
В действительности Светик уже несколько лет живёт в Подмосковье, в общежитии, и учится в лесотехническом институте, поэтому назвать её несамостоятельной никак нельзя. С Игорем они вместе с рабфака – парень совершенно пропал сразу, едва увидев её. Вместо того чтобы готовиться к зачётам и экзаменам, сидел в комнате у девчонок, зачастую просто молча и влюблено наблюдая за своей принцессой, будто опасаясь, что выйди он или хоть на секунду отвернись – и она исчезнет. Результат сказался уже после первой сессии, и Игорёшу отчислили. В уныние он впадать не стал и устроился на работу, зато появилась возможность ухаживать красиво, даже с размахом, баловать любимую и её соседок деликатесами и подарками. Если же Светик болела, летел к ней после работы с продуктами и лекарствами и ухаживал так, как самая трепетная любящая мать ухаживает за единственным ребёнком. Такая преданность не могла не тронуть, и моя подруга сдалась.
И вот теперь Эльвира Ивановна мечется, в глубине души понимая, что внучка поступит по-своему, как некогда и она сама, и Стелла.
Ангелика до очередного разочарования не дожила, тихо уйдя в небытие в апреле 1985 в возрасте 98 лет, окружённая любовью и заботой. Удивительно! Эльвира, которая могла бы командовать полком, а то и армией, была покладиста, послушна и робка с единственным человеком в мире - своей неласковой матерью, которая полностью зависела от неё.
А в августе в Москве состоялась скромная, но очень симпатичная свадьба Светланы и Игоря.
Опасения Эльвиры Ивановны не подтвердились, и Олеся, её первая правнучка, родилась только через три года: институт Светик закончила свободной от пелёнок. Рожать приехала, конечно, в Караганду, под родное крылышко, где почти до конца декретного отпуска и осталась. А ещё через 5 лет появилась Леночка, и всё тот же мудрый семейный совет решил, что вчетвером, да ещё с грудным ребёнком на руках, в московском малосемейном общежитии будет сложно, посему старшая девочка должна остаться с мамой Стеллой и прабабушкой, скрасив её старость хотя бы в ближайшую пару лет. Ха-ха, старость! Она была из тех женщин, которые просто не умеют превращаться в старух. В те годы мы уже были добрыми приятельницами и даже курили на пару, если я заскакивала навестить их.
И вся неуёмная энергия и забота обрушились на Олеську, внешне напоминающую маленькую Светланку, а характером, открытостью и улыбчивостью Стеллочку. Похоже, правнучка окончательно растопила сердце не склонной к лишним сантиментам Эльвиры. Строгость, конечно же, была, потому что хорошей немке без порядка никак не обойтись; но Светику в детстве не дозволялось и половины того, что бабушка была готова разрешить Олесе – общая любимица росла свободной.
Через два года родители забрали дочь к себе в Подмосковье, и она наконец-то занялась тем, о чём давно подумывала – сбором документов для эмиграции в Германию. Тогда-то и выяснилась интереснейшая вещь: они с Сашей до сих пор не разведены официально. Как вышло так, что 50 лет назад спокойно зарегистрировали второй брак Александра, неизвестно, а спросить было уже не у кого. Пришлось ехать в Ясиноватую. Бедного многожёнца едва не посадили за обман дам и государства, насилу доказали, что он и сам не был осведомлён о своём двусмысленном положении. Работники ЗАГСа прониклись и проявили невероятную чуткость, дав паре 3 месяца на раздумья. В итоге развод всё же состоялся, и ОВИР дал добро.
На дворе бушевали лихие девяностые, поначалу подумывали о том, чтобы уехать всем вместе, но в Светлане и её детях оказалось слишком мало немецкой крови, а Германия в ту пору неукоснительно заботилась о чистоте расы. Она и сейчас заботится, но несколько иначе.
В самолёт, вылетающий рейсом Караганда-Франкфурт, Эльвира поднялась со Стеллочкой и Рудольфом с семьёй. Рождённая в поезде продолжала своё путешествие.
ЭПИЛОГ
Эльвиры Ивановны давно нет с нами. В немецком городе Касселе она провела 14 лет, успев в период безвременья поддержать внучку с мужем и дочерьми и по возможности спонсируя их приезды. В них, самых родных и близких, заключался теперь весь смысл жизни, особенно после ухода горячо любимой дочери, которую унёс беспощадный рак.
Светик с верным Игорёшей и девочками по-прежнему живут в Подмосковье. Обе дочери выросли умницами и красавицами с модельной внешностью. Олеся уже замужем за чудесным парнем Ильёй, Леночка строит карьеру.
Когда я бываю в Москве, мы обязательно встречаемся и часами тепло вспоминаем Караганду, детство, юность, прекрасную солнечную маму Стеллу и нашу блистательную фрау Эльвиру. Нет, она не была совершенством - жёсткая, авторитарная, прямая. Но она была настоящей, маленькая сильная женщина в огромной стране.
Да, это тот редчайший случай, когда я лично знаю пять поколений одной семьи... И с нетерпением жду знакомства с шестым.