Ген. Улагай Воспоминания казачьего офицера

Генерал С.Г. Улагай – «Воспоминания казачьего офицера».

Довелось мне как-то ещё давно работать с фондами переданного из эмиграции из США казачьего архива эмигрантского. В частности в материалах эмигрантской периодики о Первой мировой войне 1914-1918 гг. и участии в ней Кубанского казачьего войска нашел такие отрывки из воспоминаний известного офицера Русской Императорской армии и Белого движения Сергея Георгиевича Улагая (сын адыга офицера из шапсугов, мать из служивых обрусевших немцев, подробнее об их роде в моей статье по ссылке: http://www.proza.ru/2013/10/25/57). Они были опубликованы не полностью, полностью мемуары С.Г. Улагая хранятся в архивных фондах, и всё никак их не издадут отдельной книгой увы, хотя ваш покорный слуга не раз поднимал этот вопрос. Публикую у себя в блоге мои текстовые расшифровки-перепечатки 4-х отрывков из воспоминаний генерала Улагая об участии Кубанского казачества в Первой мировой войне.

 
«Ч.1. – Великая Война.
Война застала генерала Улагая в чине подъесаула, командовавшего сотнею в Кубанском конном дивизионе, являвшемся Конвоем Командующего войсками Варшавского военного округа.
С начала войны, дивизион нёс главным образом ординарческую и конвойную службу при штабе армии и штабах корпусов Сотни часто перебрасывались из штаба в штаб.
Такая служба не удовлетворяла подъесаула Улагая. Он рвался в боевую обстановку.

После долгих хлопот, ему удалось перевестись в Кавказскую туземную дивизию, а оттуда во 2 – ю Сводно-казачью дивизию, в 1 – Линейный полк. Уже после революции, когда Русская армия была в полном развале, он был назначен командиром 2 – го Запорожского полка.
Если представится возможность, то эта часть Воспоминаний генерала У. будет отпечатана отдельным изданием, ежели же к этому не представится возможности, то на страницах Кубанского Сборника будут печататься отрывки из этих воспоминаний.
Один из таких отрывков печатается ниже:
«Прибытие есаула У. в 1 – Линейный полк.»

С большим беспокойством подъезжал я, после полудня, к расстилавшемуся предо мною большому селению, которое, по словам встретившегося крестьянина, и было с. Луки Широкая. Хорошая просёлочная дорога подходила в середине селения. К моей большой радости, ещё издали, я увидел за дворами и у колодцев небольшие группы казаков, водивших на водопой лошадей.
У самого въезда в селение, немного в стороне, стоял хороший деревянный дом с хозяйственными постройками.
В момент, когда мы поравнялись с ним, на крыльцо его вышла какая то весьма странная фигура: высокого роста, с большой окладистой рыжеватою бородою, с золотыми очками и в длинном чёрном… не то подряснике, не то халате, не то удлинённом бешмете.
В первый момент, я подумал, что это полковой или сельский священник.
Совершенно не обращая на нас никакого внимания, человек этот возился возле маленького самоварчика, тут же дымившегося, по-видимому, раздувая его.
Как я ни был уверен, что предо мною священник, всё же, для осторожности, назвать его батюшкой я воздержался.
- Скажите пожалуйста – обратился я к нему, подъезжая ближе к крыльцу – не знаете ли вы где расположен 1 – й Линейный полк и где квартира командира полка?
Выпрямившись, бородатый человек, посмотревши на меня с нескрываемым удивлением , спокойно ответил:
- Командир полка помещается как раз в этом доме. Здесь вы получите все необходимые вам указания. Слезайте, я вам покажу как к нему пройти… Вот, постучите в эту дверь проговорил он, когда мы с ним вошли в длинные, просторные, тёмные сени.
- Здесь комната полкового адъютанта.
Полковой адъютант, хорунжий Бондаренко в момент когда я вошел в комнату, сидел за столом, заваленным различными бумагами. По-видимому, его комната одновременно была и канцелярией.
Представившись и передав все полагавшиеся в таких случаях документы на меня, моих казаков и на лошадей, я просил адъютанта доложить обо мне командиру полка.
- Командир полка в данный момент отсутствует. После ранения, он был эвакуирован в тыл и вернётся, как сообщает, не ранее как через две-три недели – ответил адъютант. – Временно полком командует помощник его по строевой части войсковой старшина Образ. Он помещается в соседней комнате и я, если разрешите, пойду сейчас доложить ему о вашем прибытии.
Минуты через две-три, адъютант снова отворил дверь и пригласил меня войти.
Навстречу мне, поднялся с походной кровати, небольшого роста с заметным брюшком, выдававшимся из под чёрного бешмета, брюнет средних лет с небольшими чёрными усами и сильно изрытым оспою лицом.
Задавши, после моего официального представления, несколько, подобающих в таких случаях, вопросов: как доехали, где служили в последнее время, на каком фронте и т.д., он пригласил меня сесть и, немного помолчав, обратился ко мне с улыбкою:
- Должен вам сказать, есаул, откровенно, что ваше прибытие ставит меня, в довольно затруднительное положение и, до приезда Командира полка, делать какие либо окончательные решения относительно вас, я воздерживаюсь.
- Делом в том, что когда в полку получилось ваше ходатайство о прикомандировании, вы значились подъесаулом. Теперь, оказывается, вы есаул, да ещё с таким старшинством, что ни сегодня – завтра, смотри, попадёте и в войсковые старшины. У нас же в полку офицерский состав, в данный момент, чрезвычайно молодой. Только один командир сотни подъесаул, да и он, вероятно, по службе, лет на десять моложе вас. Остальные все сотники.
Назначить вас даже к этому подъесаулу младшим офицером, было бы, конечно, и обидным, и ненормальным по отношению к вам. Но, с другой стороны, посудите сами, справедливо ли бы было отобрать сотню хотя бы даже и у самого младшего командира сотни, но коренного Линейца и передать вам?
- Всё это я отлично понимаю, господин войсковой-старшина – возразил я немедленно Образу – и, конечно, не допущу чтобы из-за меня произошли бы в полку хоть какие-нибудь осложнения. Направляясь сюда я имел уже, конечно, что буду, покрайней мере первое время младшим офицером и к этому положению подготовился и если вы меня назначите даже к самому младшему командиру в сотню, даю вам слово, что никакой горечи, никакой обиды испытывать не буду.
- Ну тогда всё устраивается, сказал Образ – временно я вас прикомандировываю к 1-й сотне. Командир её сотник Мурзаев находится, пока в тылу, на излечении раны и сотнею временно командует хорунжий Непокупной. Пока расположитесь там, а дальше будет видно. Понятно, вы назначаетесь не младшим офицером в эту сотню, а будите, как бы руководителем во время отдельных действий.

Откланявшись, я уже направился, было, к выходу, как командир полка меня окликнул снова:
-Здесь, рядом, помещается командир нашей бригады генерал-майор Плаутин. Я думаю, что вам следовало бы зайти сейчас к нему и представиться. Хорунжий Бондаренко - проводите есаула к командиру бригады.
Выйдя в сени, я собрался уже, было, направиться к выходу, предполагая, что генерал; живет в соседнем дворе, как Бондаренко, обогнав меня, постучал в противоположную нам дверь.
- Войдите! - раздался голос изнутри,
- Ваше превосходительство, проговорил адъютант, отворив дверь и став на ее пороге - Вновь прикомандированный к линейному полку есаул Улегай желал бы иметь честь представиться вашему превосходительству.
-А!- Отлично! .. входите пожалуйста –проговорил генерал.
Каково же было мое удивление и еще больше – смущение, когда, навстречу мне, от большего стола, заставленного коробками от лечений, консервными банками, стаканами, сахаром и, в стороне целыми кипами бумаг и газет, поднялся тот, именно, бородач и в том же костюме, ко-торого я видел только что на крыльце у самоварчика и которого принял за полкового священники.
- Извините, пожалуйста, ваше превосходительство -пробормотал я после официального представления - что я так просто и бесцеремонно обратился к вам во дворе . . .
Ну-ну - что там! Ведь вы же меня в лицо не знали, а в этом бешмете как же вы могли бы угадать кто я такой.
О генерале Плаутине я слышал еще в Русско-японскую войну. Он был тогда командиром одного из полков Кавказской туземной бригады.
Это был удивительно добрый, сердечный, ласковый и бесконечно простой начальник.
Через несколько минут генерал нас отпустил.
Взяв из штаба полка проводника, я отправился в расположение 1-й сотни.
Хорунжий Непокупной был младшим офицером полка. Всего два года тому назад как он окончил одно из Кавалерийских училищ и, однако же, к моменту моего прибытия в Линейный полк, он был уже одним из лучших боевых офицеров полка и имел Георгиевское оружие. Во время атаки неприятельской батареи под Бучачем, в 1914 году высланный перед атакой вперед, с небольшим разъездом, Непокупной, ворвавшись на батарею, нанес командному составу прислуге при орудиях тяжелые потери, и тем самым способствовал удачному исходу атаки. Страстный любитель лошадей, вечно мечтавший о скачках, полный впечатлений от захватывающих рассказов ген. Краснова из жизни офицеров спортсменов, он был бы, вероятно, одним из тех типов кавалерийского офицера, которые, отравленные микробом конного спорта, часто еще на последнем курсе военного училища, на всю жизнь уже остаются во власти этой редко излечимой болезни, не смотря ни на частные неудачи, горечи, разочарования и даже настоящия несчастья.
Неожиданное мое появление в расположении сотки не мало удивило и даже смутило молодого командира сотни; но, после моего объяс¬нения и ознакомления с имевшимся между мною и командиром полка, разговором по поводу моего временного положения в сотне, он успокоился и между нами сразу же установились простые и добрые отношения.
Вечером, когда мы с ним готовились садиться за узин, пришел казак с какою то ему запискою. Оказалось, приглашение на вечеринку в одну из соседних сотен. К вашему приходу, там уже были почти все офицеры полка, всё, конечно, зеленая молодежь. Давно я уже не видел такого безудержного разгула, такого общего искреннего веселья.
Было совеем уже поздно, когда я возвращался домой. Хорошее, спокойное чувство, помню, наполняло все мое существо. Та, еле уловимая тревога и острое разочарование, что ощущал я уже в первые дни моей жизни там, в далекой Галиции, на Пруте, теперь быстро и определенно заменялись радостным удовлетворением, верой и надеждой.
Весь полковой район наш, по крайней мере тот, по которому я проходил тогда, гудел, гремел и заливался пением. Там какой-то неведомый сильный бархатистый баритон заводил «Из-за острова на стрежень»… Там … стонала и плакала зурна, гремели бубны и в такт наурской лезгинки слышалось хлопанье в ладоши и, время от времени – сухие револьверные выстрелы.
И однако же, за всем этим кажущимся всеобщим разгулом и буй¬ным веселием – кругом чувствовалась часть овеянная уже блестящими победами, испытанная, верная, надежная.
И невольно в душе моей стало вдруг, как-то, необычайно тихо, спокойно и я почувствовал, наконец, ту удовлетворенность, которую та долго так долго и так тщетно искал с самого почти начала войны, в разных частях и на разных фронтах. Чтобы теперь не случилось со мною, какие бы не ожидали меня личные тревоги, неприятности и неудачи, я чувствовал, все-же, что то, что я нашел теперь, это было именно то, что так долго искала моя душа, и что, безусловно, отвечало моей натуре.
Впрочем в этот день, в селении Луки, не один я, повидимому, переживал это удовлетворение, душевное спокойствие и неподдельную ра-дость.
Выйдя во двор, где были разбиты коновязи нашей сотни и где у плетня стояли теперь моя и моих казаков лошади, я увидел в кругу собравшихся Линейцев, моих вестовых: Хилько и Кармазинова. В первый раз, кажется, за последние месяцы, я видел их лица такими светлыми, оживленными и слышал их голоса такими, необычно, громкие и довольные…"


Ч.2.
В Линейный полк я прибыл, если не ошибаюсь, 20 июля, а через: два дня из штаба дивизия пришло приказание передвинуться в сел. Х / поблизости от посада Савин / и, не дожидая особых распоряжений.
Переход был небольшой и к обеду полк ужа стоял на новых квартирах.
Тут же, как потом узнал я, расположился и Волгский  полк.
I-я бригада /16 и 17 Донские  полки/ находились на позиции, в расположении Командира XIV армейского корпуса, части которого действовали на этом направлении.
 К вечеру погода испортилась, стало холодно и заморосил все  усиливающийся дождь.
В такое время в походах, на манерах и тем более еще, конечно, на войне, как-то особенно сильно чувствовалось счастье сухого, теплого и уютного угла, но увы! -тогда-то, большею частью и случаются неожиданные   события и получаются все эти поздние тревожные приказания – немедленно седлать лошадей и выступать на передовые линии.
Не успели, помню, с Непокупным, поужинать, как из штаба прибежал посыльный казак с приказанием командира полка:
- Сотням немедленно седлать и строиться по улицам против своего расположения.
Через  полчаса, полк, в колонне по шести, двигался уже вперед под дождем, в непроглядной тьме, направляясь к посаду Савин.
Дождь все усиливался и усиливался.
Как  это часто бывало на походе, большинство офицеров полка находились не при своих частях, а двигались общею группою за командиром полка. Я тоже двигался в этой группе, а потом оседлал коня и в дальнейшем двигался в голове I-й сотни.
После нескольких часов беспрерывного хода, полк, выйдя на небольшую поляну, свернул с дороги и через несколько минут остановился.
Слышно было как, подъехавший к командующему полком казак, передавал приказание командира бригады, находившегося с Волгским полком впереди нас, прибыть к нему за получением приказаний для дальнейших действий.
Дождь к этому времени прекратился и темное небо, освободившись, наконец, от туч, как бы умытое, искрилось и сверкало мириадами звезд.
Проходит 10-20 минут, пол часа, наконец, вдали, в темноте, по дороге послышалось шлепанье конских ног по лугам и затем, сдержанный говор нескольких человек.
Через  несколько минут из  темноты появились силуэты всадников.
- Есаула Улагая к командующему полком. – проговорил громким голосом, передний из подъехавших к полку всадников, в котором нетрудно было узнать командующего полком войскового старшину Оброва.
Передав лошадь постовому, я стал пробираться вперед, к темной группе офицеров, около которой стоял, уже спешившийся, командующий полком.
- Есаула Улагая к командующему полком, крикнул он опять и, уже нетерпеливым, как будто-бы немного взволнованным голосом.
- Я здесь, господин войсковой староста. Что прикажете? – проговорил я, откидывая назад башлык.
- Есаул Улагай! Сейчас I-й Волгский  полк должен будет атаковать в конном строю, оттеснившего нашу пехоту и части I-й Донской бригады противника, впереди посада Савина. Начальник дивизии приказал конному дивизиону нашего полка поддержать эту атаку. Назначаются I-я и 6-я сотни под вашею командою. Дивизиону быть готовому к выступлению каждую минуту.
После первых моментов, вполне понятной при таких обстоятельствах, нервной напряженности и безотчетной суетливости, все скоро успокоилось и замерло в ожидании.
Заметно началось светлеть, чувствовалась близость рассвета.
В группе офицеров, стоящей немного впереди, слышался чей-то голос, рассказывающий, со слов полкового адъютанта, о вчерашних событиях у донцев:
Начальник дивизии, для поддержки, а самое главное для успокоения полков корпуса, занимавших позицию по линии посад Савин – селение Чукчицы, на которую все сильнее и сильнее нажимали немцы, по просьбе командира корпуса, выдвинул 16 и 17 Донские полки. При отходе от селения Чукчицы, одного из пехотных полков, 16-му Донскому полку, которым временно командовал войсковой старшина Ушаков Митрофан, приказано было, во что бы то ни стало, остановить отход и восстановить порядок в селении.
Во время внезапно охватившей пехоту паники, в общей суматохе и беспорядочной стрельбе, своею же пулей был смертельно ранен доблестный командующий 18-м донским полком.
Это неожиданное сообщение пало на мою душу особенной грустью.
Бедняга Ушаков, мой однокашник по Николаевскому кавалерийскому училищу, наш взводный портупей-юнкер на старшем курсе, был всеми уважаемым и любимым товарищем. Все говорило за то, что, прослужив положенное число лет в полку, он поступит в Академию Генерального штаба и сделает потом блестящую военную карьеру. А он остался в полку, был прекрасным строевым офицером в мирное время, а с началом войны сразу выдвинулся  как один из выдающихся офицеров дивизии. И вот предательская пуля какого-то труса или негодяя, прикончила его жизнь.
Уже было совершенно светло и из-за холодного, туманного горизонта, выплывал огромный красный шар солнца, когда впереди, по дороге показался всадник и через несколько минут в полку, на рысях подъехал командир бригады и с ним командующий полком и адъютант.
- Господа офицеры, вперед! – крикнул войсковой старшина Образ, слезая с лошади…
- Господа, - обратился он к нам, - дивизион Волгского полка атаковал ночью наступавшего противника. Наступление было остановлено, но дивизион понес значительные потери, убит и командовавший 6-ю сотнею хорунжий Кулеш…
Не так давно, в журнале «Россия», в номере5, посвященному Терскому казачьему войску, по случаю войскового праздника, я прочел воспоминание – рассказ бывшего Начальника 2-й Сводной казачьей дивизии генерала Краснова, как раз об этой ночной атаке терцев.
Много уже утекло с того времени воды, много пронеслось еще более захватывающих, тяжелых, незабываемых событий и ничего нет удивительного в том, что некоторые обстоятельства в указанном рассказе иногда… не совсем соответствуют действительно происходящему. Конечно, вполне понятно,  что рассказы, воспоминания, да еще, к тому же, приноровленные к определенным моментам нашей тяжелой, безотрадной эмигрантской жизни, не востребуют особой документальности и не претендуют, тем более, на историчность, но все же, настоящая  чистая правдивость  в них и благородная беспристрастность в отношении сторон бывших противников, несомненно, увеличивают ценность, и служат большим украшением. А история боевых действий полков 2-й Сводно Казачьей дивизии, к тому же, полна таких выдающихся, таких блистательных подвигов, особенно в первый период Мировой войны, что самое простое, подробное, правдивое описание любого из них, достаточно уже было бы, чтобы пробудить самый захватывающий интерес читателя и дать ему самое живое, самое приятное удовольствие.
Когда я читал, помню, прекрасные «Воспоминания Кавказского гренадера» - капитана Попова, я всем своим существом чувствовал тогда, что там рассказывается настоящая, не приукрашенная правда, и когда потом, мне пришлось прочесть в газете о тех восторженных отзывах, которые появились по поводу них в германской печати, я испытывал минуты настоящей радости и полного удовлетворения.
Только такие воспоминания, только такая история боевых переживаний родного полка, могут действительно воспитывать душу подрастающего поколения и служить надежным маяком для него, среди житейских бурь и тяжелых потрясений.
Для тех же, кто был живым свидетелем и даже участником промчавшихся событий, они без сомнения, долго, долго еще будут живительным бальзамом для измученных и уставших душ.
Красиво, картинно, как всегда, когда он описывает военный быт или боевые действия, нарисовал генерал Краснов в своем, вышеупомянутом мною рассказе-воспоминании – и ночную атаку I-го Волгского полка, но думается, если бы этот рассказ  случайно попался на глаза нашим бывшим противникам – немцам, да еще участниками дела у посада Савин и сел. Чукчицы – едва ли они выразили бы такое же восхищение и такие же благодарные чувства, как это мы видели, когда появились в свет «Воспоминания Кавказского гренадера».
Не знаю, с какими мыслями и чувствами перечитывают теперь этот красивый рассказ – главные участники события в посаде Савин, офицеры и казаки 2-й и 6-й сотен I-го Волгского полка, но у нас – Линейцев того времени, он не может не оставить на душе какой-то горечи, досады и разочарования.
В том, что касается действий Волгского полка в этом деле у Савина, я, конечно, никаких поправок внести не могу: я этой атаки не видел и настоящие подробности происшедшего узнал только из рассказов самих терцев, намного позднее; но действия I-го Линейного полка и особенно тех его сотен, которые в этот день принимали главное участие в деле у посада Савин и у дер. Чукчицы, мне, как начальнику их, были, конечно, известны прекрасно.
- Я послал конного ординарца к генералу Плаутину, - рассказывает в своих воспоминаниях генерал Краснов, с приказанием, чтобы он, все что может, сию же минуту направить, отправил бы как можно скорее ко мне на фольварк Гродек… Кавказская бригада – пишет он дальше, находилась верстах в 2-х от меня. Она стояла в лесу…
В это мгновение показались идущие в колонне по три первые посланные ко мне сотни I-го Волгского полка. Это  были 2-я и 6-я  сотни полка.
- Прибыл, со 2-й и 6-й сотнями полка в ваше распоряжение – доложил мне Негоднов…
- С Богом, казаки! – громко сказал я остановившимся в ожидании приказания сотням. – Кресты за нами….
Сотни скрылись в сумерках обманчивого лунного света. Потом, вдруг, сразу затрещали ружья, забил свою редкую строчку пулемет и… сейчас же раздался неистовый гик и крик «Ура». Волгцы бросились в атаку…
Раньше еще Начальнику штаба дивизии полковнику Агапееву, приказано было дождаться Линейного полка, который шел сзади Волгцев и, когда он придет, передать приказ развернуть все шесть сотен в лаву, поэшелонно, и бросить их на поддержку атаки сотен Волгского полка… Я поскакал за лавами.
Далее следует описание самой атаки…
- Тут, - пишет он, - трудно сказать что-нибудь абсолютно верное даже и тем, кто непосредственно участвовал в деле.
- Но вот, - продолжает он, - есаул Негоднов, пройдя наметом около четырех верст, рубя бегущих немцев, остановился когда дошел до сильно болотистого ручья, через который шла только одна очень узкая гать. За гатью виден был ярко освещенный барский дом. Там были слышны крики и стук колес. Там была паника. Есаул Негоднов не рискнул идти за болото. Задача была выполнена. Шел одиннадцатый час ночи и было ясно, что терцы задали так немцам, что они не скоро оправятся, а и оправятся, сзади должен быть весь Линейный полк. Я поехал назад. Когда я проехал от гати около двух верст, я встретил командира I-го Линейного полка Кубанского казачьего войска полковника Черного, который мне доложил, что спешил свой полк и занял спешенными казаками линию впереди старой пехотной позиции. 22июля мы простояли в посаде Савин. Было тихо. Неприятель не только не наступал, но даже не показывались его разведчики. Настроение было праздничное. Это был день тезоименитства Государыни Императрицы Марии Федоровны и праздник увеличивался сознанием блестящей победы.
Разъезды, посланные мною, прошли далеко за гать, но немцев не встретили. К ночи ко мне прибыл  в мое распоряжение броневик «Илья Муромец». Часов около одиннадцати я решил произвести личную разведку, воспользовавшись для этого броневиком. С полусотнею казаков и броневой машиной я выдвинулся в сторону неприятеля. Мы прошли никого не встретив верст десять, когда вправо от дороги и, примерно в полуверсте, при лунном обманчивом свете, увидели на лугу темное пятно, обратившее наше внимание правильностью своих очертаний. Я приказал броневику бросить по нему несколько шрапнелей. Эффект получился совершенно неожиданный. Послышался конский топот, пятно, по мгновению ока, исчезло за лесом, потом раздалась сильная, но быстро прекратившаяся стрельба… и все стихло.
22 и 24 мы простояли на месте не видав неприятеля. 25 пришло приказание отойти, пропустить вперед пехоту, в глубокий тыл. Числа 28 или 29 июля, я был вызван в штаб ХIV корпуса. За завтраком в штабе, мне рассказывали штабные офицеры: при наступлении на нашу гвардейскую пехоту, два дня тому назад дело дошло до штыка и до стремительной контр-атаки гвардейцев. Были взяты пленные. При допросе им был задан вопрос, почему немцы не наступали и не преследовали нас21 июля… Причиною оказалась паника в частях, стоявших в этом направлении. Ночью в штаб дивизии прибежали люди, сказавшие, что масса казаков их стремительно атаковала и всех порубила... Было вполне понятно, что две сотни Волгцев, за которы¬ми шесть сотен Линейцев, ночью, при лунном свете, могли показаться многими тысячами казаков. Штаб спешно снялся и отошел далеко на¬зад. Приползавшие с поля сражения раненные, со страшными, шашечными ранениями, увеличивали панику. По требованию командования, для успокоения людей, вперед пехотных застав был выдвинут конный полк, который стал с резервную колонну, держа лошадей в поводу. В этот полк мы и бросили свой снаряды из броневика. Полк очень нервно настроенный поскакал к своим. Там приняли его за казаков, снова атакующих немцев. Поднялась беспорядочная  стрельба и паника усилилась. Пришлось снять с этого направления напуганные и изнервничавшиеся части и заменить их свежими. Эта перегруппировка и задержала преследование отступавшей нашей армии на пять дней.

Я думаю, едва ли иного из бывших участников Великой войны, особенно из тех, кто имел дело с действительно великолепными германскими войсками, которые не остановились бы в глубоком удивлении, при чтении вышеприведенных мною выдержек из воспоминаний о разгроме пехотной немецкой дивизии 190-200 конными казаками, о страшной панике штаба дивизии и о бегстве кавалерийского полка от двух-трех разорвавшихся над ним шрапнелей. И эго еще в 1915 году, в частях знаменитой Макензиевской так называвшейся тогда, фаланги, в течение уже более двух месяцев безостановочно почти, преследовавшей отступающие, обессиленные и обескровленные наши армии, к север. Все это, впрочем, лучше еще, может быть, чем кто либо другой, понимал и понимает и автор вышеприведенных мною воспоминаний, и, если местами он очень сгустил в них краски и допустил фантазию, то, думаю, исключительно чтобы еще более, еще ярче оттенить подвиг лихих Волгцев и, ко дню их войскового праздника, в нашей суровой, эмигрантской повседневной жизни, дать более светлые, более легкие, более радостные настроения, и, конечно, интересную тему для дружеских бесед и воспоминаний. Не могли также не иметь влияние на этот рассказ и те злободневные темы «о роли кавалерии в будущей войне», которыми, одно время, пестрели все почти французские и иностранные  военные журналы. Да и свой рассказ генерал Краснов заканчивает, между прочим, такими словами:
-Я привожу это  к  тому, чтобы  показать, что  и в наше время войн  технических, с  преобладанием огня над штыком и  саблей, бывают такие положения, когда сабля и  конь могут нарушить  все расчеты огня и мощной, техники.»

Конечно, за давностью времени, не могут претендовать на исключительную точность и эти. мои воспоминания, но  все же, там, где дело касается исключительно нашего полка, да еще, в котором я сам принимал одно из главных участий, серьезных отклонений от действительности, едва ли может быть.
Прежде всего, надо сказать, что встретить. Ночью в двух верстах от гати, командира 1-го Линейного полка полковника Черного генерал Краснов никак но  мог, так  как  полк. Черный  находился  в то время в тылу, на поправке после ранения и  полком  временно командовал войсковой старшина Образ. Затем: -ни в какую атаку для поддержки Волгцев, Линейцы ночью не ходили, а следовательно, увеличивать панику бегущих немцев при обманчивом свете луны не могли; передовых окопов всем спешенным полком, сейчас же  после  атаки Волгцев, не  занимали, а главное – никакой задержки в наступлении, якобы бежавшей  пехотной  дивизии, ночью, не  произошло...
С рассветом уже, т.е.  22-го июля немецкая  пехота и артиллерия оказались на линии южных окраин посада Савин и сел. Чукчицы и к  вечеру, мы, пропустив еще ночью свою пехоту, двинулись также в тыл "на следующие укрепленные позиции" - как говорилось в полученном приказании полку.
Вот как, приблизительно, развернулись события этого дня после того момента, когда, как я уже говорил выше, к полку подъехал вр. командующий полком войсковой старшине Образ и командир бригады генерал Плаутин.
- Первоначальное распоряжение о поддержке  терцев дивизионом нашего полка, продолжал командующий полком, отменяется, но дивизиону приказано немедленно выдвинуться вперед и развернуть лаву между посадом Савин и сел.Чукчицы.
Есаул Улагай, немедленно сажайте сотни на лошадей и двигайтесь вперед... Вы знаете лаву ?
Вопрос этот, заданный в присутствии командира бригады и поч¬ти всех бывших при этом офицеров полка, был для меня настолько неожиданным, настолько  обидным и совершенно необъяснимым...  Каким бы я не был, быть  может,   плохим строевым и боевым офицером, но все же, я был уже десять лет тому назад с Русско-японскую командующим сотнею.
-Я не совсем хорошо понял настоящую цель вашего вопроса, господин войсковой старшина, ответил я командующему полком, но, во всяком случае, у вас, вероятно, имеются серьезные основания сомневаться в достаточности моей боевой подготовки. В таком случае, от вас только и зависит отменить ваше первоначальное распоряжение и назначить, вместо меня, подходящего командира дивизиона.
- Нет-нет.. Вы не так поняли командующего полком, поспешно проговорил командир бригады - или, скорее, он не то совсем хотел ска¬зать..  Какое уж тут может быть сомнение... Но, все-таки надо торопиться; мы и так сильно запаздываем; совсем уже светло и разворачивание в лаву едва ли пойдет незаметным…
Извините, Ваше превосходительство, если назначение мое остает¬ся, все же в силе, я хотел бы иметь более точные указания на ту задачу, которую должен выполнить дивизион? Как только что сказал командующий полком, дивизион должен развернуть лаву по линии меж¬ду посадом Савин и сел. Чукчкцы, но что же он там должен делать? - прикрывать отход наших частей? двигаться впереди нашего наступления? Производить ли разведку боевую? Если же отряд наш остается на этой линии по-прежнему в положении обороны, то я совершенно не понимаю, каким образом наша, в общем, слабая, жидкая, лава, сможет держаться, когда неприятельская пехота, поддержанная артиллерией, двинется вперед? Быть может, это приказание начальника дивизии еще ночное? Во всяком случае, я. думаю, что; если выдвижение нашего дивизиона вперед, все же, имеет целью в дальнейшем задержать продвижение противника, нам должна быть дана известная свобода в выборе средств и действий на оборонительных рубежах.
Да! Конечно, вы правы, есаул, - проговорил командир бригады, но мы получили такое приказание и тут ничего не поделаешь. Необходимо немедленно выступать и выполнить полученное приказанное. О дальнейших действиях, вы, вероятно,  получите скоро более подробные указания.
Минут  через  десять 1-я сотня с ее командиром хорунжий Неподкупный и 6-я с сотником Лисевицкям быстро продвинулась вперед.
День был теплый, тихий. От вчерашнего дождя не осталось следа и небо было  чистое, ясное.
К югу от посада Сааин и дер.Чукчицы местность постепенно под¬нималась и по  всей линии вчерашнего расположения противника видны были почти беспрерывные линии их окопов. К нашему большому удивлению, мы увидели окопы, по видимому, только что вырытые, видневшиеся уже впереди, т.е., почти на линии этих селений.
С большою осторожностью, стараясь использовать всякое встречавшееся закрытие, продвигались мы по полям  густо поросшим уже созревшим хлебом.
Выдвинувшись на высоту приблизительно посада Савина и дер. Чукчицы, мы развернулись  в лаву.  Конечно, в этот момент дивизион был  отлично  виден  противнику, расположенному по песчаным буг¬рам, но, к нашему удивлению, он, пока, никак не реагировал на наше появление.  Но  вот  впереди, где-то  за холмами глухо ударило орудие и через несколько секунд над нами, немного впереди, разорвалась первая шрапнель. Лава продолжала двигаться шагом вперед. Вот опять ухнуло орудие, затем другое,  третье - и по всей линии над лавою поплыли белые облачки разрывов шрапнели.
Наступал тог момент, который я предвидел и о котором предупреждал командующего полком и командира бригады.
Что же делать дальше? Стоять под все усиливающимся огнем артиллерии противника, кок учебная мишень на полигоне было бы  безрассудно. Двигаться вперед? – зачем, куда?
На правом фланге лава подалась было назад, но быстро но быстро успокоилась и взводы выдвинулись на общую линию.
В то же время в окопах противника стало заметно какое то особенное движение, а затем, занимавшие их части стали передвигаться, принимая по линия вправо. Стало очевидным, что неприятель меняет направление своего предстоящего наступления и что сел. Чукчицы будет именно тем первым  рубежом, которым он будет стремиться овладеть прежде всего.
При таком положении вещей, лава, развернутая между двумя селениями, очутилась бы в большой опасности быть отрезанной от пути сообщения со своим тылом, а неприятелю, отбросившему с чукчицкого направления последнее его прикрытие, открылся бы совершенно свободный туда выход.
Между тем, занявши хотя бы двумя спешенными сотнями сел. Чукчицы, возможно было бы задержать такое движение противника хотя бы на несколько часов.
Необходимо было торопиться и принимать определенное решение, пока передовые цепи противника, постепенно приближавшиеся с песчаных холлов не заняли юго-западную окраину селения.
Передвинув лаву влево, я приказал левофланговой сотне быстро двигаться к селению Чукчицы, там спешиться и немедленно занять юго-западную окраину его, совершенно разрушенную и еще дымящуюся.
Следом за 1-й сотней, минут через 10-15 вскочила туда и 6-я сотня.
Било сделано  это как  раз вовремя!

Ч.3
Отгадавшие наш внезапный маневр, неприятельскме цепи двигались уже  определенно на деревню, обстреливая ее редким оружейным огнем.
Приблизительно  в  это же  время,  из штаба полка пришло, наконец, приказание: немедленно  занять  спешенными  1-й  и 6-й сотням дер.Чукшцы и удержать  ее, во  что  бы  то  ни стало, до  вечера; коноводов  с лошадьми отправить в лес, находящийся в 2-3 верстах за северной окраиной  деревни.
Огнем занявших юго-западную окраину  деревни, сотен, продвижение противника в этом направлении  было скоро  остановлено, но, почти  тотчас :же, его, скрывавшаяся за высотою батарея, открыла  по нас меткий  и  энергичный  огонь. От  расстилавшегося  по  всей  этой части  деревни  дыма и  особенно от жары   догоравших  еще   развалин домов, положение  стрелков в цепи  было довольно   тяжелым.
Разрывы гранат и  одно  время  сильный рулежный обстрел, еще больше создавали  нервность, но, к  счастью, артиллерийский огонь скоро прекратился и  затихло  а  цепях по  буграм.
Прямо на юг  по направлению проходившего через  деревню широкого и   густо  обсаженного   столетними липами, шляха  было  тоже, как  будто спокойно  и  тихо.
Выдвинутые вперед на несколько  сот  шагов  дозоры, зорко следили за впереди лежащей местностью, до сего времени в этом направлении противник ничем себя еще не обнаруживал, но какое-то внутреннее   чувство, все   время  мне, как будто, нашептывало о новой  опасности.
Еде  больше я  опасался  местности  влево от деревни. Что там происходило?  Кто   занимал  ее?  Кто  был нашим ближайшим соседом? Где?- Об этом, к сожалению, перед нашим выступлением сюда, нас совершенно не осведомили. А, между  тем, если бы  неожиданно с  этой стороны  появился  бы  противник, особенно  крупная кавалерийская   часть, наше  положение  могло  бы оказаться совершенно критическим.
Сзади  дер.Чукчице  проходила  полоса  сплошных болот, за которой  простирался большой лес. Захвативши дорогу   из   деревни через  болото на лес, противник отрезывал бы нас от нашего тыла и выходил бы  пряно на расположенные  за лесом штабы полка и дивизии.
Установивши порядок  по линии  обороны  и выслав, на всякий случай, боковые  заставы, я вышел вперед к нашим передовым дозорам,  посмотреть   самому,  что  делается  впереди и влево от большой дороги. За густыми деревьями  шляха  и особенно, за высокими уже  хлебами  на полях,  местность  была видна только на близком расстоянии. Выбрав  на  дороге   высокое  и  удобное дерево, я прика¬зал  одному из  казаков  подняться  на  верх его и  осмотреть  окрестность. Не  успел он добраться  до  вершины, как  стал  оттуда подавать какие-то знаки, а  затем, громко крикнул: - Ваше высокоблагородие, там, по дороге, к  нам  приближается неприятельский разъезд, дальше видно много дыма и какое-то движение…
Нужно было торопиться назад,  к сотням, но, с другой стороны,  хотелось и самому посмотреть общую картину впереди.
Вскочив на нижнюю ветку, я стал торопливо взбираться к верху. Уже  с  половины  дерева хорошо  была  видна дорога и  прилегающие  к  ней  поля.
Небольшая конная  группа, вероятно разъезд, действительно, медленно и, видимо, с  большою осторожностью, продвигался  в нашем направлении, и была, в данный момент, приблизительно, в версте.
Верстах в двух, несколько левее  шляха, была видна большая помещичья усадьба и впереди ее, приблизительно в 400-500 шагах, были   совершенно отчетливо  видны  несколько линий немецкой пехоты. Первая, длинная, линия, сложив ранцы, торопливо  рыла окопы. Вдоль этой  линии, время  от  времени, быстро проходили  отдельные  люди, видимо  начальство, так  как  к ним часто подъезжали, вероятно с приказаниями и докладами  конные  ординарцы. Сзади дымил целый ряд, по-видимому, походных кухонь.
За усадьбою тоже было заметно большое  движение и во многих местах поднимался кверху густой дым. Вероятно  там находился бивак главных  сил.
Таким образом, мое  предположение о подготовке противника к наступлению в нашем районе, определенно подтверждалось, но, по-видимому, противник  еще не  был  достаточно хорошо осведомлен  о наших силах, занимавших Чукчицы .
Прошло, должно  быть, не  менее  еще получаса с того  времени,  как я с  дозорами   поспешно  вернулся к своим  сотням, как вдали, на дороге наконец, показались первые  всадники  карьезда,
Ранее высланная наша левофланговая застава сообщала, что полем, влево от шляха, наступают редкие цепи… Немного погодя, они показались и вдоль широкого шляха.
От  правофланговой заставы получилисъ сообщения тоже мало утешительные: по-видимому, наши   части  очистили посад Сааин и не-приятель, постепенно, продвигается к  его северной  окраине.
Это сообщение, в  связи  с  обозначившемся уже наступлением на дер. Чукчицы, было для нас чрезвычайно  важным.
Мы  оказывались теперь на всей  этой линии одни, с открытыми флангами.
Деревня Чукчкы, дорогой на посад Савин  делилась, как бы на две части: южная - полуразрушенная  и полусожженная, на южной окраине  которой, теперь окопались наши сотни и  северную, почти не тронутую, прилегающую к полосе болот и лесу.
Дабы не  обнаружить преждевременно наши ничтожные силы, при неминуемом нашем скором отходе  перед все глубже и глубже обходившим  наш левый фланг противником, я решил незаметно оттянуть свои части назад и  принять бой  впереди северной части деревни.
При таком расположении лучше  бы  были обозначены наши фланги и   меньше  была бы. угроза быть отрезанными  от своего  сообще¬ния с тылом.
Занявши, после  некоторых колебаний южную часть деревни, про¬тивник, может быть, опасавшийся засады  или неожиданной контр-атаки, не спешивших  продвигаться дальше.
По  всей линии  цепи  его остановились и видно было, как там, по большой дороге  выдвинулась новая, более  крупная  конная  часть.
В эти минуты, наблюдая неотрывно в бинокль с  балкона  двух¬этажного дома окрестности, я был вдруг прикован совершенно неожиданным, захватывающим зрелищем – в то время, как все мое внимание  было  привлечено  к  происходившему против  нас, случайно  направив  бинокль  в сторону – вправо, в направлении на посад  Савин, я, вдруг, увидел, что  по  той стороне ската местности, несется к нам в тыл какая-то кавалерия. За скатом было  трудно  определить, что это: эскадрон, дивизион  или  больше.
По развивающимся флюгерам на  пиках и вытянувшимся в ряд, как крылья от быстрого хода, по защитным чехлам на косяках, нельзя было сомневаться в  том, что  это неприятель. Видимо, эта конница должна была атаковать нас одновременно с наступлением пехоты с фронта.
К счастью, отошедшая на вторую оборонительную линию наша 1-я сотня  была в сборе, в руках.
Быстро выдвинув ее на западную окраину деревни, я, признать¬ся, с большою тревогою ожидал  событий. Чтобы преждевременно не волновать людей, я не  сообщил ни казакам, ни офицерам о только что мною виденном.
Прошли минуты… В этом направлении  все оставалось свободным.
Потом  оказалось, что  действительно, неприятельский  конный  отряд, видя, что наши  части  очищают  посад Савин, пробовал  было  атаковать отходящих, но  был  встречен жестоким огнем и, рассеявшись ускакал назад.
-Ваше  высокоблагородие, неприятельский конный  отряд двигает¬ся в нашу сторону!- доложил мне в этот момент прибежавший, запы¬хавшийся казак с наблюдательного поста.
- Господин есаул. Разрешите  сотне устроить  немцам засаду на улице, -обратился но мне командир  сотни хорунжий Непокупной.
Чтобы  устроить  засаду конному отряду, необходимо  было, преж¬де всего, совершенно убрать наши цели с  южной окраины деревни.
Конечно, чтобы хорошенько потрепать осмелившихся германских улан, как потом оказалось, нам  выгоднее было  бы сделать на улице деревни.  Там, впереди  деревни;, рассыпавшись,  они  скоро бы уже разобрались в обстановке, определили бы линии наших цепей и отскочили бы, с малыми потерями, на свою подходившую пехоту.
В деревне, на узкой улице, кавалеристам будет несравненно труднее действовать и дальше они будут от своей поддержки.
Конечно, мы должны были совершенно оголить свой фронт, но солнце близко уже было к закату и нашей задаче приближался конец.
Я уже два раза подучил указание из полка быть осторожнее и с прибытием коноводов, которые уже высланы, немедленно присоединяться к полку.
В несколько минут, половина нашей деревни. казалась как бы вымершей.
Разбившись на части, казаки попрятались по дворам, по сараям: только скрытые наблюдатели следили теперь за каждым шагом противника и давали условные сигналы.
По-видимому, неприятель  считал, что если посад Савин уже очищен, свободной  должна быть и деревня Чукчкцы.
Вражеские кавалеристы  входили  в  деревню  довольно спокойно и беспечно.
Передние  дозоры их, проехали уже  до половины  деревни, когда один из улан, по-видимому, заметив что-то подозрительное, бросился в боковой переулок.
В этот же момент, по всей улице, заварилась невероятная каша. Выстрелы, крики, скачка, стоны….
К счастью для противника, в этой чести деревня, дома отсто¬яли один от другого довольно далеко и выскочить в огород и далее а поле, было все же, возможно.
Часть  вражеского  отряда  туда и  прорвалась, остальные же были перебиты, на улице, по  дворам и огородам...
Как и нужно было, конечно, ожидать, услышав впереди ружейную стрельбу и сейчас же  увидев несущихся карьером, в рассыпную прямо по хлебам, своих улан, остановившееся было неприятельские цепи, быстро двинулись назад.
Разгорячившиеся казаки, однако, забывши о надвигающейся опасности, все еще носились по дворам и огородам, собирая трофеи, подбирая раненых и  обыскивая убитых.
К сожалению все усиливающийся огонь, быстро  приближавшихся немецких цепей, не  позволил  вынести и  забрать с собою раненых улан;   приходилось торопиться покинуть деревню и поскорее вый¬ти на болотистую полосу, от которой, видимо старался нас отрезать обходивший наш правый фланг, противник.
Не  успели мы, снова рассыпанные в цепь  выйти из  северной окраины  деревни, как заговорила, где-то совсем близко, неприятельская батарея.  Первые разрывы гранат  были довольно впереди от нас, но, постепенно, черные столбы земли и грязной воды, сопровождаемые страшным «кроканьем» при ударе гранат в болото – подходили все ближе и ближе.
К счастью, солнце уже село и, появившаяся над  полями, мгла, больше и больше скрывала нас от взоров  спешивших вперед цепей противника.
Пройдя еще  шагов двести под ожесточенным обстрелом ба¬тарей, мы  вступили, наконец, в густые  кустарники, а   затем – в большой лес.
Тут нас уже ожидали  коноводы  и посыльный из штаба полка с приказанием: немедленно и спешно двигаться на присоединение в полк. Было совсем уже темно, когда, присланный из штаба проводник, привел нас на западную окраину леса, где  находились штаб дивизии и штаб нашего полка.
-Есаул Улагай, говорил мне  немного  спустя, когда я сделал ему доклад о  происшедшем  дне, временно командующий полком войсковой старшина Обраэ –Начальник дивизии очень доволен действиями нашего дивизиона у дер.Чукчины, особенно, устроенной в ней засадою, но, извините меня, пожалуйста, в жизни нашей, на службе и, особенно на войне, излишняя скромность и сдержанность в донесениях – по начальству о действиях подчиненных войск, поверьте мне – мало приносят пользы этим частям. Сегодняшняя энергичная и успешная деятельность полка, взятие трофей – стала известна Начальнику дивизии совершенно случайно. В своих донесениях вы почти ничего об этом не сообщали…
Как  теперь нам стало известно, наша пехота еще со вчерашнего вечера безостановочно отходила в тыл и была, следовательно, почти на два  перехода  сзади нас.  Наша  дивизия должна была. стянуться к ночи  к этому  пункту и, затем, двигаться за пехотою, на наши новые  позиции,
После  вчерашней, совершенно  бессонной  ночи  и полного нервного напряжения  сегодняшнего  дня  я чувствовал себя уставшим чрезвычайно. Ко сну клонило непреоборимо… Воспользовавшись наступившим временным затишьем вокруг, я, закутавшись буркою, растянувшися на  земле  под кустом.
Как трудно, как мучительно было подниматься, когда, вероятно, несколько минут  возившемуся около меня казаку, удилось, наконец, разбудить  меня,
Крутой стояла темень непроглядная. Повсюду раздавалось фырканье лошадей и тихий, сдержанный, говор казаков.
Полки уже потянулись и слышно было как по дороге проходили вперед головные части и батарея.
Помню, плохо я разбирался в эту ночь, в эти последние минуты у опушки леса. Все проходило предо мною, где-то вблизи, кто-то командовал в полголоса «смирно». Что-то  говорил  командующий полком, передавались какие-то распоряжения…
Когда, наконец,  полки выбрались на назначенную для движения  дорогу, я, находившийся обыкновенно  впереди 1-й сотни, очнувшись, вдруг от  какого-то  толчка,  или, может быть просто, от резкого  движения лошади, осмотревшись, увидел,   что... двигаюсь в  общей массе танах же, клюющих носами и, по временам, чуть ли не сползающих с  седел бедняг казаков… этой же согни.
Выбравшись на рысях на свое место, через некоторое  время… я  снова отдался на волю своего верного коня, который, от скуки, все время направлялся ухватить высокую придорожную сочную траву и, тем самым, постепенно, отставал и перемещал меня с одного фланга  на другой.
Помню, среди дороги, я услышал вдруг кругом какой-то оживленный  говор, слышались слова: Савин, посад Савин…
Поднявши голову и обернувшись, я увидел сзади, по всему темному горизонту, огромное  багровое  зарево,.,
По-видимому, действительно, горел досад Савин.
Но общее утомление тогда было настолько велико, что эта тяжелая, жуткая картина ненадолго приковала наше внимание. Через каких-нибудь четверть часа все снова погрузилось в сон с похрапыванием лошадей и грозным окликом проснувшегося случайно начальства.
На рассвете мы подошли к заранее  подготовленной позиции. При поверхностное осмотре, который возможен бил из нашей походной колонны, да еще  после  такого утомительного  перехода,   трудно было, конечно, верно судить о  прочности и  годности ее, но, на первый взгляд, она производила  впечатление  сильное.
Невольно, помню, оглядываясь кругом, я тогда подумал: - Неужели же и эту позицию наши части не удержат и мы покатимся далее назад…
Увы! Через несколько дней  эта  позиция попала  в руки противника. Сдали ее, после упорного  боя, наши гвардейские   части.   Их мы встретили сейчас же  за этою оборонительною линиею,
Днем  дивизия  остановилась в каком то большом селении на  от¬дых. Линейному полку был отведен  задний его участок.
На второй или на третий день  стоянки, прибыл, находившийся на поправке  после ранения, командир 1-й сотни сотник Мурзаев.
Удивительно красочна к оригинальна была эта фигура. Среднего роста, атлетического сложения, большой физической силы, неоднократно принимавший участие  в различных  спортивных конкурсах  в Киеве и, кажется, даже  готовившийся к международной олимпиаде. Красивый, всегда веселый, беззаботный, отличный товарищ, прекрасный строевой и боевой офицер, он имел, однако, в своем характере черты такого стихийного, необузданного буйства, особенно резко сказывавшегося когда он был под влиянием винных паров, что положиться на него, что он не выкинет тогда чего-нибудь совершенно безумного, было нельзя.
Как я уже говорил раньше, в Линейном  полку, вообще во всех сотнях любили и умели повеселиться и  погулять на досуге, но до такого размаха,  как   это   часто   случалось  в  сотне Мурзаева, там почти  никогда не   доходило.
Весь напряженный, с безумно  горящими  глазами, с взлохмаченной головой и расстегнутым воротником бешмета или рубахи на могучей груди, он действительно казался  тогда каким-то Стенькой Разиным, пирующим среди  своей лихой вольницы.
Да и песня его любимая, как бы  традиционная 1-й сотни – была – «Из-за острова, на стрежень»…
Казаки  его любили, а прекрасный  вахмистр держал сотню всегда в примерном порядке.
Через  два дня  дивизия поднялась и двинулась снова к передовой линии.
Противник опять, прорвав наш фронт, продолжал продвигаться на север - за напиши  слабыми, совершенно бессильными уже бороться одним ружейным огнем и то, чрезвычайно ограниченным, против настоящих ураганов его тяжелой и легкой артиллерии.
Согласно  приказа штаба армии, мы переходили теперь на … направление.
Нельзя сказать, чтобы эти почти ежедневные арьергардные бои отличались  бы особенным  упорством и большою ожесточенностью, но силы нервы людей за этот  период были истрепаны до чрезвычайности.
Чтобы  дать  возможность нашей пехоте, после боев спокойно и в порядке  отступить от неотступно наседающего противника и отойти на новые позиции, обыкновенно, вперед выдвигалась  специальная кавалерия, которая и принимала на себя первые удары движущихся дальше, неприятельских авангардов.
Ежедневно, в 7-8 часов утра, «после утреннего кофе» - как говорили у нас, противник редкими цепями появлялся перед нашими передовыми линиями.
Разобравшись, нацелившись, получив дополнительные сведения о высланных с зарею, разъездов, он, около полудня начинал разворачиваться. Самое  горячее и самое тяжелое время было под вечер. Не желая, конечно, нести тяжелые и лишние потери, и великолепно зная всю нашу драму с артиллерийскими снарядами, при первых же попытках наших частей задержать  продвижение его цепей, противник немедленно открывал жесточайший огонь  своей артиллерии.
Наступающая темнота облегчала нашу задачу, но все же, вывести сцепившимися уже с подошедшими на прямой ружейный выстрел – неприятельскими цепями наши части, положительно засыпавшиеся тяжелыми  снарядами, было, нередко, чрезвычайно трудно.
Особенно  тяжела была в  этих случаях эвакуация раненых.
Теперь, с  каждым днем, я все ближе и ближе, все лучше знакомился с казаками и, конечно, постепенно сближался с офицерами.
Мои первые впечатления при встрече с полком в сел. Луки, не обманули меня. Всем существом своим я это чувствовал и благодарил судьбу, что в эти трагические, тяжелые моменты для наших армий, мне суждено было находиться в рядах этой испытанной и зака¬ленной   дивизии.
Выполняя за все  это время обязанности дивизионера, я побывал в делах, и  стычках, постепенно, со  всеми сотнями, со всеми офицерами своего полка. Столкнулся, наконец,  я и с сотнею подъесаула Федорова. /Это единственный  офицер из  полка, о  котором есаул Улагай не дает благоприятного отзыва. Рец./
По приказу из штаба  дивизии, чтобы  придержать уж слишком быстро наступающего противника, угрожавшего глубоким обходом наших частей с правого фланга, нашему полку приказано было  выдвинуть несколько  сотен  к находящемуся впереди большому лесу, перерезанному болотом и несколькими каналами, занять там проходы и удерживать наступление  противника - нисколько будет возможно.
Среди назначенных сотен  для этой операции, была и сотня Федорова.
По  произведенной разведке и по опросу местных жителей, единственным путем через лес, болота и каналы, была большая дорога, по которой, как нам было сообщено, двитлмся противник.
За несколько сот шагов до выхода ее из леса в поле, она проходила по очень узкой дамбе, по обеим сторонам которой находились довольно глубокие пруды для разведения рыб. В некоторых местах дамбы высокие шлюзы на ней делали дорогу трудно проходимой.
Выслав  одну из сотен  на западную опушку леса, для прикрытия нашего правого фланга, с остальными  двумя сотнями, я выдвинулся на южную опушку и занял позицию по песчаным буграм. Левофланговой сотне, запиравшей, так   сказать, вход в лес, была сотня Федорова.
Перед тем как окончательно занять эту позицию, я попросил к себе командиров сотен и младших офицеров, чтобы ознакомить их с возложенной на нас задачею и приблизительным планом ее выполнения.
Как всегда, около 8-ми часов утра, со стороны противника, по полевым дорогам к нашему лесу, показались, сперва небольшие разъезды, а затем, из-за далекого марева над полями, показалась гус¬тые цепи пехоты.
Обстрелянные нашим огнем, немецкие  разъезды  быстро отошли  назад и сейчас же, почти  перед нашими  нескоро  вырытыми по песчанным буграм, стрелковым окопчикам, начали взрываться высокими песчаными фонтанами, неприятельские гранаты.
Подойдя на расстояние  хорошего ружейного выстрела, передовые цепи немцев остановились и залегли. Можно было предположить, что, как  всегда, противник двинется снова вперед после  обеда и, при мощной  поддержке  своей легкой и тяжелой артиллерии.
Но вот, совершенно неожиданно, от находившейся на западной опушке леса, нашей  сотни, пришло  донесение, что  большая неприятельская колонна движется в обход нашего правого фланга и сейчас уже  находится на  высоте  наших передовых сотен.
В тоже почти время, притихшая было артиллерия, снова открыла огонь, а внезапно поднявшиеся цепи против нас, быстро и уверенно двинулись вперед.
В связи  с  обнаружившимся обходом  нашего  правого  фланга и возможности быстрого  выхода  неприятеля на наши пути отступления,  положение сотен, занимавших позицию впереди леса, становилось все труднее, все  опаснее.
Чтобы избежать излишнего скопления людей у начала лесного дефиле через канал и болота и чтобы, все же, задерживать энергично продвигающиеся к лесу цепи немцев, мною отдано было приказание подъесаулу Федорову - оставаться на месте до моего приказания. Правофланговая же  сотня, должна была по одиночке  очищать свою позицию и  сзади  остающейся сотни, отходить на  дорогу по дамбе и дальше  через болото, во вторую половину леса.
Обстрелянный  сильным ружейным огнем с опушки леса, противник двигался далее более осторожно и очищать нашу боевую линию можно было без особой поспешности.
К моему большому удивлению, когда подошел момент начать отход последней  сотни, ко  мне   подошел   вахмистр и доложил, что командир сотни, подъесаул Федоров, пробираясь под шрапнельным огнем противника, по дамбе, подскользнувшись у одного из шлюзов, упал в озеро. – «Сильно   промокшие, они мне приказали доложить вам, что временно оставляют сотню и уезжают в штаб полка» - закончил он свой доклад.
Конечно, оставление своей части, да еще на позиции и передлицом наступающего противника, и по более серьезной причине – представляет собой настоящее преступление, и первою моею, тогда, мыслью было – немедленно, через  полк - вытребовать Федорова к сотне, но. начавшаяся оживленная перестрелка уже  впра¬во или  даже немного  сзади нас, отвлекла мое  внимание и рассеяла мысли.
Вечером, докладывая командующему полком о событиях истекшего  дня на позиции, я не сообщил настоящей правды о поступке подъесаула, но решил, при первом же подвернувшемся случае серьезно поговорить с ним и предупредить. что при повторении чего либо подобного, о его поведении будет доведено до сведения командира полка и общества офицеров.
Почти с  каждым нашего отступления, путь  отклонялся  все больше и больше  к  западу, приблизительно в направлении крепости Брест-Литовска, и в полку  ходил  слух, что  весьма возможно, спешенным  полкам дивизии  придется принять участие в обороне крепости.
На одной из дневок  полка, неожиданно, приехал из тыла, поправившийся  командир   полка полковник Черный.
До  сего  времени мне с ним встречаться не  проходилось и мало что о нем знал.
Приняв полк до  войны от  кубанца же и офицера  генерального штаба полковника Певнева, воспоминания о блестящем командовании которого в течение  пяти лет- свеже  еще  сохранилось  среди офицеров и старых казаков, полковник Черный, тоже офицер Генераль¬ного штаба, повел  полк по  тем же  путям и  сохранил неприкосновенным почти  тот же облик, который  полк имел еще со времени славного командования им полковником Вышеславцевым, пользовавшегося, как известно, большим расположением Командующего войсками Ки¬евского округа – знаменитого генерал-адьютанта Драгомирова
С первых же  дней  войны, 2-я Сводно-Казачья  дивизия приняла самое  деятельное участие  в историческом уже Галицийском сражении.
2-я Сводно-казачья дивизия генерала Павлова, была не менее известна во всех армиях этого фронта, чем 12 дивизия Каледина и 10 дивизия ген.. графа Келлера,
В этот  тяжелый  период воины  на  долю 1-го Ллнеиного казачьего полка - досталось  не  мало   славных подвигов, но самыми блестящими из  них были   взятие   в  конкой атаке   действующей неприя¬тельской  батареи у гор. Бучача и  атака  1-й  и 5-й сотен  полка против двух  эскадронов  венгерских  гусар под  гор. Городком,
Обыкновенно, одновременно с непосредственными  участниками атаки  на батарею, в случае  полного успеха, к высшей  боевой награде, т.е., к  ордену Св.Велиюмученника и Победоносца Георгия, представляется и  командир  полка, руководивший  атакою.
Почему- то /об  этом тогда существовали самые разноречивые мнения/, генерал Павлов, тогдашний начальник дивизии, полковника Черного к ордену св.Георгия не  представил. Такая обида, конечно, не могла не  отозваться на самолюбии обойденного командира полка. С того времени, говорили мне старые  офицеры   полка, какое-то разочарование, какая-то  горечь, всегда чувствовались в настроении командира.
Потому, когда я присмотрелся и  лучше узнал  его,   я  тоже замечал эту - не  то неудовлетворенность, не то потерю вкуса к командованию полком.
Хотя зто встречается не так уж часто  в  военной жизни, но прибытие  поправившегося  командира - принято было и  офицерами и с большой радостью.
Все вздохнули, помнится, с большим облегчением.
Нельзя сказать, чтобы отношение офицеров полка к войсковому старшине  Образу были недостаточно хорошими, или, тем более, за ним числились какие либо серьезные прегрешения, но он, однако, не был выдающимся боевым начальником и, главное, не имел в себе той авторитетности, которая для части и, в частности, для офицеров, имеет всегда большое значение, особенно если в других полках дивизии, среди начальства имеются энергичные, способные, яркие фигуры.
Хорошо сохранившийся, подтянутый, с красивым энергичным лицом, полковник Черный в первый момент производил впечатление человека строгого, даже сурового. В действительности же, как в этом вскоре убедился и я, это был начальник исключительно добрый, сердечный, отзывчивый.
-Ну, здравствуйте – проговорил он, когда я, вызванный запискою адъютанта, вошел в помещение командира полка и представился.
-Войсковой старшина Образ мне уже доложил о тех затруднениях, которые  получились  вследствие вашего прикомандирования к полку, но теперь – все уже уладилось  по-хорошему – кажется? Я думаю, что принимать  в  командование сотню для вас  было  бы те¬перь, едва ли уже такой большой находкою? Не  правда ли ?
-Так точно, господин полковник! подтвердил я.
- Ну вот  и  прекрасно!   Я   считаю, что вы в роли дивизионера, принесете полку и, вообще, общему делу, гораздо больше  пользы. Вот  только... Вы ведь знаете, что  по штатам у нас, в казачьих полках, дивизионеров не  полагается  и  следовательно, содержание, к сожалению, вы должны  получать  как  рядовой младший офицер сотни. Что вы об этом  думаете?
- Вопрос о  содержании  моем,  господин  полковник, меня совершенно  не интересует и если  вы  найдете  возможным и полезным оставить меня  в том же  положении, что  я  занимаю со  дня  моего прибытия  в полк, я  буду  очень рад и совершенно удовлетворен, - ответил я.
-Ну, и отлично! Значит – вы остаетесь дивизионером и будете моим, как  бы полевым помощником.
С  этого  дня  мое   положение   в полку  приняло уже  окончательно  определенные  формы.
Через несколько  дней, дивизия наша оставила передовые линии и  двинулась  по шоссе  к Брест-Литовску.
Еще в мирное время, помню, особенно, в последние перед войною, особенно в последние годы, когда согласно планам нового Военного Министра генерала Сухомлинова, крепости наши передового фронта Ивангород, Варшава, Новогеоргиевск – были уничтожены, нам, офицерам, нередко приходилось слышать о той выдающейся роли, которую несомненно, придется играть в будущей войне,  второй линии наших крепостей, и из них, прежде всего, конечно, Брест-Литовску.
Об его укреплениях, о таинственных поясах, площадях и секторах фортов.. об ураганном огне крепостной артиллерии подземных взрывах при одном только нажатии из центра секретной электрической кнопки – рассказывали целые легенды.
Увы! Горькое, обидное разочарование ожидало нас под Брест-Литовском.
Быть может, на других направлениях, в других секторах, все было устроено и приготовлено лучше, но там, где пришлось проходить, а, затем, сидеть в окопах и оборонять  нашему полку, все было оборудовано чрезвычайно  плохо  и, конечно, ничего общего не имело с тем, что рассказывалось до войны.
После долгих и частых, к сожалению, совершенно непонятных и бесполезных передвижений вдоль и поперек по крепостному району, полку нашему был, наконец, отведен уголок для обороны. Едва ли эта позиция входила в общую, настоящую, оборонительную систему. Вероятно, это  была позиция подступов  к крепости, но ес¬ли  это было  даже  и  так, то, все же  сна  была слишком уж слаба  и примитивна… Заранее вырытые передовые окопы совершенно не от¬вечали требованиям войны. Правая половина нашей позиции, окопы которой располагались по болоту, была настолько открыта,  так плохо замаскирована, что,  когда немцы открывали по нас огонь из тяжелой артиллерии, то  держаться в них, наполовину залитых водою, было совершенно невозможно. Левая часть окопов проходила по песчаным буграм, покрытым довольно густым лесом. Здесь люди были  укруты лучше, но почти не было никакого обстрела, и, чтобы не быть захваченными неожиданной неприятельскою атакою, особенно ночью и в  туман, приходилось оставлять окопы и выдвигать цепи вперед  на опушку леса. В довершение всего, наша крепостная артиллерия, плохо ли пристрелявшаяся или, что всего вероятнее, также только что прибывшая сюда и, конечно, совершенно еще не ознакомленная с местностью и с расстояниями, открывши как-то огонь по, яко бы, наступавшим неприятельским цепям, начала немилосердно сыпать по нашим окопам правого участка.
Чтобы не  нести  напрасных потерь, сотни незаметно отошли было назад, к лесу, который начинался шагах в 50-69 сзади, но, по0видимому, недовольные своею стрельбою, батареи наши начали вдруг, уменьшать прицел и снаряды их, со страшным грохотом,  стаяли  теперь разрываться за окопами, постепенно передвигаясь к лесу. Пришлось людей снова, быстро, выдвигать вперед на совершенно открытое сплошное болото. Сколько мы ни звонили по телефону в штаб  полка и  оттуда  начальнику крепостной артиллерии,  никаких результатов так и не добились. Только  с полным прекращением огня нашими батареями, мы могли мы могли в этом направлении занять свои окопы.
За все  время пробывания нашего  поп Брест-Литовском, противник серьезного наступления против наших позиций не предпринимал; частичные же  попытки малых частей, нами всегда и быстро ликвидировались.
Однажды вечером я  получил  неожиданное извещение из штаба полка, что завтра дивизия спешно перебрасывается в другой район и  сегодня  будет  заменена  пехотными частями.
Действительно, с наступлением темноты, к нам подошла пехота и почти следом за нею коноводы трех сотен.
Рано утром на другой день, по той же дороге, по которой мы прибыли в Брест-Литовск, дивизия выступила назад, постепенно, все больше и больше уклоняясь к северу.
Перед выступлением в штабе полка делались предположения, что дивизия направляется в район Линских болот и лесов на линии рек Стохода и Стыри, на которых, вероятно, придется вести оборонительные бои со все продвигающимися авангардами немцев и австрийцев.

Ч.4.
В день выхода полка из-под Брест-Литовска, следуя, как обыкновенно перед I-ю сотнею, я обратил внимание на ехавшего рядом с Командиром полка, довольно пожилого уже Войскового старшину, с огромной, окладистой бородой; большая рыжая черноморская папаха и длинное, непромокаемое пальто поверх черкески.
Как-то особенно резко отличался он от общей полковой массы всадников.
Оказалось, что это был старший штаб-офицер полка, помощник Командира по хозяйственной части, Войсковой старшина Ярошевич, только что прибывший для получения инструкций Командира полка о переводе обоза на новое направление.
Много самых разнообразных рассказов и анекдотов ходило по полку об этом офицере, за время Галицийских боев и потом, при движении за Карпаты.
Беззаветно храбрый, упорный, хладнокровный, он, однако, своим упрямством и слепым выполнением воли начальства, часто совершенно неуместной, запоздалой, даже отменной, но к сожалению, по различным причинам не дошедшей еще до позиции, нередко ставили подчиненные ему части в совершенно невыносимое и даже критическое положение.
В дальнейшем мне самому пришлось испытать на себе уже эти тяжелые и опасные черты его характера.
Но все это тонуло и искупалось его выдающейся храбростью, самоотверженностью, благородством, прямотой и беспредельной преданностью Родине и Государству.
В I9I8 году, когда волна анархии, произвола и большевистского разбоя докатились, наконец, и до казачьих областей, полковник Ярошевич, сдавший мне в апреле I9I7 года 2-й Запорожский казачий полк, которым он командовал и назначенный Атаманом Ейского отдела, погиб лютой смертью со своею семьей в станице Уманской.
Родные, знакомые и, вообще, честные, благородные люди в станице предупреждали полковника Ярошевича о приближении кровавой расправы по станицам, советовали уйти и, временно, скрыться. Но то что сделали бы многие другие, не мог сделать упрямый дед Ярошевич..
Когда, наконец, в станице вспыхнули беспорядки, когда все, что принадлежало к станичной и отдельской администрации, разбежалось, и все было захвачено бандами гастролировавших по области большевиков, Ярошевич отказался им подчиниться. Заперся в своем доме с женою и дочерью. Сын его сотник Ярошевич, бывший летчик, был в это время в моем баталионе, в бою под Екатеринодаром, при атаке показательной сельско-хозяйственной фермы, на которой через 2 дня был убит Корнилов, - был также убит наповал.
Забаррикадировавшись в своем доме, полк. Ярошевич приготовился к бою. Целый день, он, его жена и дочь, вооруженные винтовками, героически выдерживали осаду обезумевшей, опьяненной, кровожадной толпы.
Видя, что укрывшиеся в доме герои все равно не сдадутся, иступленные звери, облили окружающие дом постройки, бензином и… подожгли.
До самого последнего момента, из пылающего как костер дома все еще, время от времени, гремели ружейные выстрелы.
Старый, упрямый Запорожец полковник Ярошевич, до конца остался верным своему характеру, но, к сожалению, эта героическая оборона и смерть Атамана не повлияла тогда на сердца и души многотысячного станичного казачества…
---
Первые дни дивизия двигалась по шоссе. В совершенно, как бы, мирной обстановке, но, вот, откуда-то, из неведомой дали, справа стали по временам доноситься знакомые раскаты и чем дальше мы углублялись по новому направлению, то все явственнее, все отчетливее доносилась кононада. Вместе с нашим продвижением, подкатывалась, очевидно, и боевая волна и, наконец, боевая гроза так приблизилась к нашей дороге, что в течение нескольких дней приходилось высылать в сторону боевой линии, офицерские разъезды. Под вечер, на далеком горизонте, по всей линии были видны вспышки рвущихся шрапнелей.
По-видимому, нажим противника на наши арьергарды был настолько чувствительным, что, при переправе дивизии через р.Припять, наше начальство все время сильно нервничало и беспрестанно торопило.
Нам, младшим офицерам в полках трудно было разобраться в разворачивавшихся вокруг нас событиях.: откуда наступает противник, его силы, куда направляется?..
Все это было, по крайней мере для меня, чрезвычайно туманно.
Единственно, что для меня, до некоторой степени, было ясно, что на нашем направлении, безусловно нет сильных групп противника.
Не встретили мы за все время нашего продвижения ни одной нашей пехотной части.
От р.Припяти, дивизия продолжала движение к р.Стоход.
Мог ли я тогда предполагать, проходя через эти мирные, спокойные, как бы спящие деревни Рафаловка, Тоболы, Рудка-Червище, как тесно будут связаны эти наименования со всеми дальнейшими событиями в этом районе., как много будет пролито здесь крови и сколько из нас останется живых – так думал я стоя на высоком лесистом берегу у господского двора Тоболы на правом берегу реки, перед переправою через него – сколько из нас по этим песчаным буграм, по расстилающимся лугам и болотам и особенно глубоким и топким рукавам Стохода, найдут свой вечный покой…
Переправившись у деревни Рудка-Черевище по сохранившемуся мосту, дивизия потянулась через болото по высокой дамбе на другую сторону.
Следующим серьезным оборонительным рубежом за Стоходом, была р.Стырь. И дивизия двигалась, как будто в этом направлении, как вдруг, совершенно неожиданно, было получено распоряжение остановиться и … начался для дивизии новый, так сказать – Полесский период жизни и службы, которому суждено было закончиться только с крушением Империи, с развалом армии и, в конце концов – выходом из рядов союзников.
Если не ошибаюсь, то почти одновременно с походом к р.Стыри нашей дивизии, на той же линии, только немного севернее, развернулась 3-я Кавалерийская дивизия. Обе дивизии образовали IY-й Кавалерийский корпус под командою Генерал-лейтенанта Гилленшмидта.
К этому времени наступательный порыв противника, покрайней мере по линии: Пинск-жел. дорога Ковель-Сарны-Киев, почти затих – замер.
По видимому, линия фронта будущего в Полесье противником уже была намечена. и если в некоторых местах он иногда, как бы пытался, наступать, то это, вероятно, делалось с целью определить хотя бы приблизительно, развернувшиеся здесь наши силы. и нащупать наше расположение.
Недостаток для такого большого района сил, потребовал с обеих сторон постоянного маневрирования и неожиданных коротких ударов на избранных направлениях.
В этот начальный период, полки дивизии, разбросанные обыкновенно по назначенной ей линии, вели совершенно кочевой образ жизни. Помнится, редко полк оставался на одном месте и в сборе. Не было кажется ни одного селения, хутора, усадьбы, или даже загонов для скота на всем протяжении от Пинска до железной дороги, где бы в разное время не побывали наши полки и батареи.
В штабах корпуса и дивизии, конечно, имелись свои особые соображения и планы, но для нас такое постоянное блуждание с юга на север, с севера на юг, было часто совершенно непонятно; особенно, когда случалось, что переброшены, иногда экстренно с одного фланга фронта на другой, мы, только что прибывшие туда и не приступившие еще к налажению поставленной задачи, вытребовались, чуть ли не из боя, оставляя только что занятое нами селение и … остановившегося, в полном недоумении, противника, уже начавшего отходить.
В этот начальный период, наш полк, помню, как-то был переброшен на север и расположился в небольшом селении, близь тянувшегося с севера на юг довольно широкого и глубокого канала.
Я же, с двумя сотнями был выдвинут верст на I0-I2 к западу, в небольшое селение, которое, по слухам, довольно часто посещалось неприятельскими разъездами и командами разведчиков.
К селению этому мы подошли около полудня со всеми мерами предосторожности. Но противника там не оказалось. По словам местных жителей, он располагался и в довольно значительных силах в селениях верстах в 6-ти к югу и к западу, за каналом, тянувшимся верстах в четырех параллельно нашему селению.
Выслав в указанные крестьянами направления наблюдательные заставы и распределив боевые участки сотнями на случай наступления противника, я расположил сотни в нескольких больших дворах.
Конец дня и вечер прошли совершенно спокойно.
К наступлению темноты, высланный для связи между двумя заставами, дозор от I-й сотни, принес от начальника южной, казавшейся наиболее опасно расположенной заставы, донесение, в котором он писал о благополучии на вверенном ему участке и просил выставить между ним и западной заставой промежуточный пост, т.к. расстояние между ними было слишком велико, а, к тому же местность эта была скрытой и пересеченной.
Ввиду того, что к западу местность была совершенно открытою, я приказал заставу эту оттянуть ближе к южной и, все же выслал промежуточный пост.
Как все последние дни, погода была очень жаркая и мы – офицеры, решили расположиться вместе в новом, просторном сарае-клуне.
Чтобы не уснуть и держаться в полной готовности, на случай тревоги, решено было всю ночь играть в карты и пить чай. Благо, что какому то удачливому казаку удалось открыть в соседнем саду пчелиный улей и нарезать прекрасного сотового меду.
Утомленный за день бесконечными обходами и расстановками, проверками застав и постов, Я не принимал никакого участия в игре, расположился на своей походной кровати, тут же, немного отдохнуть.
Часов до 2-3 ночи, все кругом меня было в порядке, игравшие в карты, казалось, держали себя свежо и бодро и, под их несмолкаемый говор и шум, вполне успокоенный, стал постепенно погружаться в тот в глубокий и непробудный сон, который, как известно, приходит тогда, когда с ним долго и упорно борешься и когда всем существом своим сознаешь, что спать не полагается.
Но чувство ответственности, чувство чисто животной сторожки – даже теперь, даже в этом, казалось непробудном, как опьяненном сне, все же имело свою доминирующую силу. Уже засыпая, я все время помнил, чувствовал какую-то непонятную тяжесть на душе, какую то смутную тревогу и беспокойство. Вероятно, под влиянием всех этих подсознательных ощущений, несмотря на действительно большую усталость, я, все же, среди ночи, вдруг пробудился, как бы от какого-то, неожиданно полученного толчка.
Кругом было тихо, темно, все спали.
Сквозь приоткрытые ворота сарая, виднелась уже светлая полоса рассвета.
Кое где по селению перекликались еще оставшиеся петухи.
Вскочив с кровати, я вышел на двор. Кругом ни души. Сплошной туман окутывал селение сплошной пеленою.
Зная хорошо место расположения дежурной части от дивизиона, я, почти бегом, направился туда по главной улице, но какая то странная внутренняя сила, меня все время как будто удерживала вернуться, разбудить офицеров и немедленно вывести сотни на окраину селения., но предчувствие чего то недоброго настоятельно уже овладело мною, что я решил, прежде чем куда либо отправляться и принимать какое либо решение, бросить самому хоть беглый взгляд на окутанные туманом поля и прежде всего, конечно, туда, в эти таинственные дали, откуда теперь, как никогда, можно было ожидать всяких неожиданностей и опасности.
Я выходил уже узким переулком в открытое поле западной окраины, как вдруг, сразу же, почти бросившаяся мне в глаза картина впереди, мгновенно приковала меня к месту.
Ошеломленный, я стоял несколько секунд совершенно не веря своим глазам.: по всей длине западной окраины селения, шагах, вероятно в 200-300 от меня, из редеющего уже белого тумана, отчетливо двигалась на нас цепь, с характерными высокими горбами-ранцами за плечами.
В тот момент когда я остановился, мне показалось, что остановилась и неприятельская цепь. Только отдельные силуэты – повидимому передние, дозоры, медленно и осторожно продолжали двигаться вперед.
Не прошло вероятно и 2-х, 3-х минут как я уже был у двора в котором была расположена дежурная часть.
К счастью, в этот же самый момент, оттуда на улицу выходил взвод для смены южной заставы.
При первых же выстрелах, рассыпавшегося в цепь взвода, противник залег, а выдвинувшиеся уже почти к самой окраине дозоры, частью бегом стали отходить назад.
Не прошло и I0-ти минут, как вся западная окраина селения уже трещала от выстрелов сбежавшихся казаков.
На фоне, все еще лежавшего тумана,, видно было как одиночные люди в неприятельской цепи поднимаются и исчезают, бегом, в непроницаемой для наблюдения дали.
Скоро огонь противника прекратился. Немедленно высланные вперед дозоры донесли что немцы поспешно отходят к каналу.
Большие бы неприятности пришлось бы пережить нам в этот день, если бы случайно, или, повинуясь внутреннему чувству, я не проснулся бы вовремя и не направился бы прямо на западную окраину. Направлявшийся на смену левофланговой заставе взвод не успел бы, конечно, выйти за селение, как был бы атакован и частью уничтожен, частью рассеян противником, ворвавшимся в деревню; во дворах, конечно, началась бы паника, смятение и было бы не мало случайных, ненужных жертв.
Потом, разобравшись, успокоившись и придя в порядок, мы вероятно сами перешли бы в наступление и выбили бы неприятеля из деревни, но все это едва ли бы вознаградило за первоначальную неудачу и потерянные жизни.
Часов около I0-ти, когда туман окончательно рассеялся и открылись дали, со стороны канала начался обстрел нашей деревни артиллерией.
К моему большому удивлению, на мое донесение об утреннем событии в дивизионе, из штаба полка было получено извещение, что удержание нашими частями деревни не входит в полученную дивизией задачу и сотням, в случае если бы противник пытался бы снова атаковать деревню, не ввязываясь в серьезный бой, отойти и присоединиться к полку.
К обеду все, постепенно, успокоилось и затихло, но около 5-ти ч.дня, неприятельская батарея снова открыла довольно энергичный огонь, а через некоторое время, с юга- от леса и с запада, со стороны канала, появилась густая цепь немцев. С последнего направления часть цепи стала постепенно принимать все более и более влево., очевидно  имея задачею выйти на наш путь отхода.
По-видимому, не желая нести напрасные потери, немецкие цепи продвигались медленно и осторожно. Только к закату солнца, противник приблизился, наконец, на прямой ружейный выстрел.
К этому времени сотни, за исключением двух конных застав, оставленных на северной и южной окраинах деревни, сосредоточились на восточной стороне за огородами. Чтобы скрыть от противника момент нашего отхода от деревни, я приказал поджечь на огородах, стоявшие там скирды старой соломы.
Усиленный обстрел неприятельской батареи, как раз этому способствовал.
С нехорошим, досадным чувством отходили мы за этою густою, высоко поднимавшейся к небу дымовой завесою.
Зачем прислали нас сюда?, Почему если это действительно было необходимо, не принимали участия с нами другие сотни полка, находящиеся в I0-I2 верстах от нас. Зачем, наконец, были, бы, при неудачно сложившейся обстановке, принесены жертвы, если к тому не было необходимости?
И в тоже время чувствовалось, что у неприятеля даже в этом незначительном деле, как всегда, все действия, все решения подчинены безусловно какому то ясному, определенному плану.
Рано утром полк наш перебил обратно канал и направился двумя переходами в новый район, много южнее.
Расположившись в небольшом селении, полк начал ежедневно высылать в сторону противника очередные разведывательные сотни.
Это было время когда я впервые, как дивизионер, должен был оставаться при штабе полка.
С первого же дня этой нашей новой службы, разведывательными нашими сотнями было установлено, что на этом направлении действуют австрийцы.
В нескольких удачных схватках, нашими частями были захвачены пленные.
I-й сотне сотника Мурзаева удалось захватить чуть ли не целый взвод венгерских гусар. В сотнях появилось много захваченных у австрийцев лошадей. Лошади хорошие, были даже кровные.
Это было тем более своевременно, так как у многих казаков, да и у офицеров лошади были подбиты, ранены или переутомлены.
Как сейчас помню, выстроенный на площади деревни, в ожидании выхода Командира полка, чуть ли не целый эскадрон, захваченных за последнее время лошадей.
Те, у кого по каким либо основательным причинам, не было в данный момент коня, должны были, в присутствии Командира полка, по старшинству чинов у офицеров и по годам службы у казаков, выбирать себе и собранных.
Само собою разумеется, лучшие экземпляры, удачливыми командирами в счет не показывались и на выходку не посылались.
Один из таких коней, прекрасный легкий гунтер, отбитый у молодого венгерского офицера и доставшийся в начале Командиру 4-й сотни сотнику Труфанову, попал в дальнейшем ко мне.
В один из последних дней нашего пребывания нашего на этом направлении, когда все сотни, за исключением сотни подъесаула Федорова, оставшейся в резерве, были высланы на разведку, я решил принести наконец, все откладываемое решение, поговорить лично с этим командиром по поводу всех его последних выходок и предупредить о тех серьезных последствиях, которым он подвергается., если ему вздумается их вновь повторять.
Дело в том, что в дни нашего пребывания у Брест Литовска, поведение этого офицера, сотня которого, в числе других, находилась временно под моим начальством, было совершенно недопустимым.
Злоупотребление его наркотиками принимало уже такие размеры, что безусловно отражалось на несении им службы и, конечно, давно уже не было секретом не только для офицеров, но и для казаков его сотни, да и для всего полка.
Во имя блестящего прошлого I-го Линейного полка, может было бы лучше не упоминать это печальное явление в нашей полковой жизни того времени и не называть своим именем виновника его, с другой стороны, хорошо ли, справедливо ли было бы ставить в одну ряду, даже в прошлом, этого постоянно уклонявшегося от боевой работы и затем, эвакуировавшись, яко бы, для лечения, совершенно исчезнувшего в глубоком тылу уже до самого конца войны.- офицера, с теми доблестными и благородными Линейцами, которые в продолжение всей Великой войны, неизменно и без отказно оставались в рядах родного полка и тем более еще – с теми, кто, во имя Родины, отдали свои жизни.
Трудно теперь сказать что-либо о дальнейшей судьбе Федорова.
Но, если иметь в виду то обстоятельство, что отец его, генерал генерального штаба, чуть ли не один из первых среди офицеров Старой Армии принял большевизм, а затем перешел к ним на службу, как специалист по пулеметному делу.- можно предположить, что и сын, если только он не погиб случайно в первые дни революции от руки какого-нибудь красного, пьяного хулигана или не умер от тифа, не долго оставался среди взабаламученного моря тылового и, под покровительством и руководством отца-спеца, устроился и приспособился к новым обстоятельствам.
При первых же моих словах, обращенных к нему, подъесаул Федоров – несчастный морфинист истерически разрыдался.
- Конечно, Вы правы Сергей Георгиевич! Совершенно правы – проговорил он немного успокоившись.
- Не могу Вам даже высказать, как все это мне неприятно и тяжело и, тем более, что в Варшаве, в Кубанском казачьем дивизионе, у нас с Вами… ведь отношения всегда были самые хорошие и добрые. Извините пожалуйста! Ведь Вы же сами отлично видите и понимаете, что я человек…. Совершенно больной… Во имя прошлого, будьте снисходительны. Даю Вам слово, что в самом непродолжительном времени, я сдам сотню и уеду в тыл лечиться. –
Не знаю, право, кому из нас было неприятнее и тяжелее переживать эти короткие, но такие невыносимо горькие минуты…
В скором времени, подъесаул Федоров действительно сдал сотню и эвакуировался в глубокий тыл.
____

На другой день после этого неприятного разговора, когда к вечеру из разведки собрались все сотни и мы, спокойно, расположились, было, на ужин, из штаба дивизии передали телефонограмму, которой полку приказывалось немедленно и спешно выступить на север, в штаб корпуса.
Через час, с наступившей уже темнотой, полк двинулся в путь.
Вследствие требования в телефонограмме спешности, полк, чтобы прибыть в штаб к утру, должен был большую часть пути двигаться переменным аллюром, а так как дорога почти все время, пролегала по пескам, то утомление людей и лошадей этою ночью было чрезвычайное.
Около 8,30-9-ти часов утра полк был уже у штаба корпуса. Кругом все было тихо, спокойно. Казалось, ничего не было, что бы требовало такого форсированного ночного марша.
Спешив полк, Командир отправился в штаб, где его уже ожидал Командир корпуса. Примерно через час, оттуда прибежал казак и передал, чтобы я сдал полк старшему Командиру сотни, а сам явился бы в штаб.
Это первый раз что мне пришлось встретиться с генералом Гилленшмиттом, с тех пор, как лет 12 тому назад, мне пришлось на Московском ипподроме участвовать в скачках с гвардейскими артиллеристами братьями капитанами Гилленшмидт.
Положение на фронте корпуса оказалось далеко не так надежно и спокойно, как это казалось в момент нашего прибытия в штаб.
По-видимому, немцы по всему Полесскому фронту производили какие то усиленные рекогносцировки.
К северу, в районе больших болот по р.Припяти, верстах в I2-I5-ти к югу от города Пинска, положение одно время было настолько напряженным, что прикрывавшие до сих пор прямую дорогу от противника к штабу корпуса, части 3-й Кавалерийской дивизии, должны были спешно двинуться отсюда на помощь I-й бригаде. Положение штаба корпуса становилось тем более еще угрожаемым, что, по полученным в штабе сведениям, какое-то выступление противника и на этом, открытом теперь направлении.
Однако, оставить здесь весь только что прибывший полк, также не представлялось возможным. Имелись сведения, что еще более крупные силы противника, концентрируются к югу, в районе сосредоточения остальных полков в нашей дивизии.
В штабе корпуса решено было: I-й Линейный полк, без двух сотен немедленно двинуть обратно, на присоединение к своей дивизии, а оставшемуся дивизиону Лабинцев: 5 и 6 сотни, под моим командованием вечером выступить вперед и занять селение которое раньше занимали эскадроны 3-й Кавалерийской дивизии.
Тревожность создавшегося положения ясно сказывалось уже для нас в том, что назначив выступление дивизиона в 8 часов вечера, из штаба корпуса несколько раз до этого срока, присылали узнать выступили сотни или нет.
Ночью, уже на походе, дивизион догнал Командир корпуса с адъютантом и некоторое время разговаривал со мною.
Остановившись, наконец, и, пожелав удачи и благополучия, проходившим сотням, Гилленшмидт тронул крупною рысью назад, а мы, сделав маленькую остановку, потянулись к назначенной деревне.
Отстояла она от штаба примерно в I8-20-ти верстах и подошли мы к ней когда рассвет только-только начинался.
Высланный вперед разъезд донес, что деревня свободна. Расположение ее оказалось для нас очень удобным.
Раскинувшись на довольно высоком песчаном бугре, она восточною стороною своею почти совсем примыкала к лесу, тянувшемуся чуть ли не до самого штаба корпуса, как бы запирая единственную проходившую через лес дорогу из этого района к юго-западу, западу и северо-западу. Местность от деревни заметно понижалась и кругозор, поэтому был великолепный. Северное и северо-западное направления для нас большой опасности не представляли.
Хотя мы еще не были связаны с соседями в этих направлениях, но мы знали, что там, где-то близко, начинается левый фланг 3-й Кавалерийской дивизии. Запад же и особенно юго-запад были полны угроз и неожиданностей.
По сведениям остававшихся еще в деревне жителей, в селении за лесом в этом направлении, верстах, приблизительно 7-8-ми сосредоточены сравнительно большие силы неприятеля всех трех родов оружия. Разъезды и разведчики противника нередко заходят в их деревню.
Разместив по большим дворам сотни, выбрав на случай боя позицию, назначив дежурную часть и выслав наблюдательные пласты, я приказал Командирам сотен дать людям и лошадям до полдня по крайней мере, полный отдых.
Следовало бы, конечно, хоть в наиболее угрожаемые направления выслать немедленно разъезды, но и люди, и лошади не спали уже две ночи и требовался хотя бы небольшой отдых.
После обеда, около 3-х часов дня, от 4-й сотни были высланы в южном и западном направлениях два разъезда.
Весь день кругом было тихо и спокойно. С наступлением темноты оба разъезда вернулись благополучно. Неприятеля, до назначенной им границы, разъезды не встретили, но встретившиеся на лесной дороге крестьяне с подводами, подтвердили, что в селении за лесом расположена неприятельская пехота, батарея и около одного эскадрона кавалерии.
Интересные сведения сообщил офицер – начальник южного разъезда о местности, по которой проходила лесная дорога  к занятому немцами селению: - приблизительно посредине леса, дорога проходит по широкой и довольно длинной болотистой поляне.
Вследствие страшной топи кругом, свернуть в этом месте с дороги, имеющей характер настоящей дамбы, конному и, тем более, подводе невозможно и очутившись неожиданно под выстрелами с опушки, окружающего болота леса, они, конечно, подвергались бы неминуемой гибели.
Долго, помню, раздумывали мы над этим сообщением и строили всевозможные планы, чтобы использовать это опасное лесное дефиле, для более активного выполнения возложенной на дивизион штабом корпуса задачи.
Была уже полночь, когда, наконец, мы приняли решение.
Еще до рассвета, полусотня от 6-й сотни под командою сотника Посевина и хорунжего Малыхина I-го должны были выдвинуться к южному лесу и там, на окраине вышеозначенного болота, против самого узкого и опасного места его, устроить засаду.
Потом, когда полусотня уже ушла, я сожалел, что не назначил туда всю сотню. Но опасение оставить прямую дорогу к штабу корпуса, под прикрытием одной только, 5-й сотни, меня от этого удержало.
 Нужно ли говорить в какой тревоге мы все время находились, пока не было получено первое донесение от сотника Посевина.
К обеду уже прискакал казак с полным докладом.
Засада удалась блестяще. – Втянувшийся утром на болото эскадрон противника, большею частью уничтожен; захвачены богатые трофеи. Для нас все обошлось совершенно благополучно.
Часа через два, по южной дороге к селению, показалась, наконец, давно уже и с нетерпением ожидаемая нами полусотня.
Издали казалось, что подходит целая сотня – это она вела с собою более 40-ка лошадей в полном походном снаряжении, захваченных в этом деле.
Вот как, приблизительно, я доносил в этот день в штаб корпуса: -
- Первоначальные сведения о сосредоточении в селении Х. неприятельского отряда из трех родов оружия, по показаниям местных жителей, подтвержденных беженцами-крестьянами из названного селения, безусловно подтвердились. Несколько дней тому назад сильный отряд противника заходил в занимаемое нами селение и оставался в нем до полудня.
Высланный мною вчера офицерский разъезд в южном направлении, выяснил, что пролегающая через лес дорога, в одном месте проходит по топкому, почти непроходимому болоту, что двигающаяся здесь воинская часть могла подвергнуться внезапному нападению и уничтожению.
Вчера ночью, от вверенного мне дивизиона I-го Линейного каз.полка, от 6-ой сотни, сотника Лесевицкого, была выслана к вышеуказанному месту полусотня под командою сотника Посевина и хорунжего Малыхина, для устройства засады.
Около 8 час. утра, со стороны, занятого противником селения, по лесной дороге, в нашем направлении, показался неприятельский эскадрон. В момент когда колонна противника поравнялась с нашею засадою, эта, последняя, открыла огонь залпами.
При первом же залпе, в колонне противника началась паника. Лошади и люди, давя друг друга, падали пораженными, или бросившись в сторону, тонули в невылазном болоте.
К сожалению, страшная топь помешала и нам вывести больше лошадей и подать помощь раненым.
Положение нашей полусотни еще больше осложнилось, когда, на выстрелы, к болоту поспешно выдвинулась, следовавшая, как оказалось, на большом расстоянии от эскадрона, пехота.
Рассыпавшаяся по лесу цепь противника, бегом, почти выходила в тыл, к нашим коноводам.
При таком положении, увезти все захваченные трофеи, было невозможно.
Однако, более 40-ка лошадей в полном снаряжении, карабины, части телефонного имущества, карты, записные книжки нижних чинов, письма и пр. попали в наши руки.
Докладывая о вышеизложенном, считаю долгом отметить выдающуюся энергию, мужество и распорядительность командира полусотни Сотника Посевина и его помощника хорунжего Малыхина, выдержку, спокойствие и мужественную стойкость, проявленные всеми чинами полусотни. –
---
Радости и ликованию в течение всего этого дня, казалось, не было конца.
Утром на следующий день, из штаба получен ответ Командира корпуса, который от лица службы, благодарил Славных Линейцев и сообщал, что в мое распоряжение, вероятно, прибудет взвод артиллерии.
Всякий, побывавший на войне, отлично знает какое значение в современном бою имеет артиллерия. Какой она, всегда, дает подъем своим частям. Но тот, кто бывал хотя бы самым маленьким начальником, в подчинении которого было хоть два орудия, хорошо знает как сильно усложняется тогда его командование и какая большая ответственность ложится на него.
А… между тем, после всего того, что произошло только что; достаточно зная характер противника, едва ли можно было бы сомневаться в его, в самом ближайшем ответном визите.
На другой день после нашего удачного лесного поиска, неприятельская артиллерия, с утра начала обстрел нашей деревни.
От попадавших в хаты с соломенными крышами, снарядов, в некоторых местах начались было пожары, но казаки и оставшиеся местные жители, их скоро ликвидировали.
Однако – лошади, кухня, патронная двуколка вьюки – все это было с утра выведено за деревню и устроено на опушке леса.
Высланные вперед разъезды донесли, что противник остается на своих местах, только, как будто, более бдительно охраняется.
Весь день прошел без каких либо особенных событий.
Утром следующего дня, не успели еще прибыть донесения от, посланных с рассветом, разъездов, как с наблюдательного поста сообщили, что по дороге из леса показалась длинная колонна пехоты, впереди которой двигается около взвода кавалерии.
В это же время пришло донесение от нашего разъезда в котором сообщалось о движении, замеченного уже нами, отряда и от том, что в колонне двигается и батарея.
Действительно, не прошло после появления противника из леса, 20-30 минут, как над занявшими позицию, сотенными цепями, стали рваться неприятельские шрапнели.
Развернувшийся противник наступал довольно медленно и, как будто бы, не решительно. Было впечатление, что немцы недостаточно осведомлены о наших силах и опасаются какой либо неожиданности на своем правом фланге, со стороны леса.
Только к 6-ти часам вечера цепи противника приблизились на хороший выстрел и по всей линии завязалась оживленная перестрелка. Цепи противника несколько раз пробовал продвинуться вперед, но встречаемые дружным огнем сотен быстро ложились, а потом постепенно отходили к лощине, по которой протянулась их позиция. Перед закатом, неприятельская батарея, громившая не переставая нашу линию и деревню, стала, постепенно затухать, а затем и совсем замолкла.
Спустившаяся на поле мгла, мешала наблюдать за неприятелем, но, наблюдавший за правым флангом противника, наш разъезд, донес что цепи его отошли к лесу.
Видимо это была только боевая разведка, и в ближайшее время нам надо было готовиться к новой, более серьезной встрече.
На отправленное мною ночное донесение в штаб корпуса, я получил на следующее утро, сообщение о том, что в самое ближайшее время наш дивизион, вероятно, будет сменен частями 3-й кавалерийской дивизии.
Получилась, как будто бы некоторая несправедливость в отношении к этим, ожидаемым нами частям: - мы заварили неожиданно на этом участке кашу, а расхлебывать ее придется прибывающим эскадронам гусар или улан…
Весь следующий день мы были, конечно, в полной боевой готовности; но все было спокойно и даже батарея противника молчала. Не встретили нигде противника и выходившие с утра, наши разъезды.
Утром из штаба корпуса прибыл офицерский разъезд, не помню – гусар или улан и сообщил, что следом, подходит на смену два эскадрона их полка.
Действительно, приблизительно через час, на опушке леса показалась голова конной колонны.
Чтобы преждевременно не обнаруживать смену частей, а, главное, чтобы не подвергать эскадроны обстрелу неприятельской артиллерии, я выслал навстречу им офицера для разъяснения обстановки и для указания подходящего места для расположения лошадей.
За обедом, как бы прощальным, который мы предложили своим боевым товарищам, противник, неожиданно, открыл по селению сильный артиллерийский огонь и зажег несколько дворов. Огонь быстро распространился, но, все же, общими усилиями солдат и казаков был потушен. Во время тушения пожара противник осыпал шрапнелью горящие места деревни.
Высланный от прибывших на смену нас эскадронов, разъезд, донес, что противника нигде не встретил.
Распрощавшись со сменившими нас эскадронами, мы, в 3 часа дня двинулись в путь.
В штабе корпуса нас ожидала, увы, большая неприятность. Вместо ожидаемого к полку присоединения, я получил приказание, завтра, с рассветом выступить на север, чуть ли не на самый правый фланг 3-й кавалерийской дивизии, в расположение 3-го драгунского Новороссийского полка».
- Генерал С. Г. Улагай.

Поддержать мои архивные исследования: https://vk.com/topic-57610151_32759599