НОВОРОССИЙСК. ЛЕТО СОРОК ДЕВЯТОГО
(ч а с т ь в т о р а я)
А сейчас прошу вас вернуться на 4 года назад, в мой
Новороссийск к моим любознательным подопечным.
Конечно, их интересовало был ли я в Мавзолее Ленина,
видел ли Сталина на трибуне, смотрел ли Парад Победы на Красной
Площади, который они сами могли видеть только в киножурналах
перед началом сеанса.
Я старался врать меньше, просто понемногу правдоподобно
фантазировал, чтобы не подрывать свой же авторитет и слушателей
не разочаровывать.
Всей ватагой, человек шесть, мы набивались в полевом
укрытии на верхнем дворе нашего дома, сделанном нами самими
еще в начале лета.
Это сооружение в форме куба с длиной грани в полтора
метра нельзя было назвать шалашом, потому что толстые стены его
мы сложили из мергеля, которого было полно там, но без раствора.
Крыша из досок, сверху и внутри все засыпали жухлой
травой.
Из-за горячего солнца и отсутствия дождей трава в наших
краях очень недолго бывает зеленой, к началу июня она безнадежно
желтая.
Там я устраивал концерты для своих пацанов. Наворовав
как-то в соседском саду через символический забор полную тюбетейку,
сложенную из газеты "Новороссийский рабочий", крупной белой
сливы и держа ее перед собой в обеих руках, я, стараясь быть
убедительным, спел чью-то арию из оперетты, поменяв в ней имя
Сильва на Сливу:
- Слива, ты меня не любишь, слива, ты меня погубишь,-
а в конце стал вместе со зрителями лихорадочно поедать содержимое
тюбетейки.
Успех был головокружительным для меня, тем более, что в
кампании слушателей была одна девочка, по-моему, какая-то
непрямая моя родственница.
Бывало, что здесь же мы и покуривали, в результате чего
однажды случился пожар, с которым мы справились сами, благо на
нижнем дворе уже был подведен водопровод.
Однако вечером все равно дзот был разрушен старшими.
Но это произошло в конце лета, уже после метро, парада и Мавзолея.
Однажды я стал рассказывать своей новороссийской ватаге
о том как вдвоем со Славкой Фоминым, одноклассником, отчаянным,
бесшабашным парнем мы решили во что бы то ни стало посмотреть
парад 9 Мая 45-го или 46-го года.
Герасимович как раз сшил мне из коричневого хрома
низенькие сапожки на белом каучуковом ходу. Тогда в Москве
только-только появился американский белый и коричневый
пластинчатый каучук. Сносу ему нету, говорили специалисты.
Они мне так нравились, что я, конечно, добился разрешения
Иси одеть их на праздник, хотя май не сезон для осенних сапог,
ворчала она.
Мы без приключений провисели на подножке трамвая от
сада Баумана до Покровских ворот, там всего-то три остановки.
Обычно мы чувствовали себя вольготно в таких поездках
зайцами потому что двери автоматически тогда не закрывались.
Кондуктор покричит на нас, покричит, да и остынет. Ему надо
по вагону ходить, обилечивать, как тогда говорили, неохочих до этого
дела пассажиров.
В крайнем случае можно было спрыгнуть на ходу или сойти
на остановке и дождаться следующего трамвая. Некоторые отчаянные
устраивались на заднем буфере, но я не пробовал ни разу.
Неинтересно, потому что не видишь куда едешь.
Тяжелее всего было добираться до "Динамо", в день, когда там
была игра. Вот тогда туда действительно ехала вся Москва и трамваи,
шедшие до стадиона, были облеплены гроздьями болельщиков, висящих
в проемах дверей и на открытых рамах окон справа по ходу движения.
Слева виснуть нельзя по известной каждому мальчишке
технике безопасности из-за встречного движения трамваев.
Позже, когда на нашей улице сняли брусчатку и трамвайные
рельсы, ее заасфальтировали и пустили по ней троллейбус №5 с
автоматическими дверьми.
Ходил он тогда от центральных врат Елоховской церкви
прямиком до самого входа в зоопарк. Тут уж поневоле надо было
проходить в салон, а там кондуктор с несколькими катушками билетов
разного достоинства, висящими на его груди.
Тогда цена билета зависела от дальности поездки.
Здесь мы пускали в ход медные трехкопеечные монеты,
предварительно натертые ртутью из разбитого термометра, после чего
они по цвету не отличались от двадцатикопеечных.
А билет от Елоховской до Покровки, самый ходовой маршрут,
стоил как раз эту денежку.
Пальцы весь день после этого были серебряного цвета, но
руки мы не мыли, некогда было, и тут же расхватывали у уличных
торговцев пирожки с повидлом по 50 копеек за мятую штуку.
В том счастливом возрасте никто не травился от ртути и
от пирожков с повидлом, ни у кого не болела голова, не пекло за
грудиной и не ныло сердце.
От Покровки мы со Славкой пешком прошли всю Маросейку,
спустились от памятника Гренадерам павшим под Плевной к Площади
Ногина, теперь Китай-город, и вот перед нами за китайгородской стеной
трущобы старого Зарядья.
Того самого, где тридцать лет спустя была воздвигнута
помпезная по тому времени, из бетона, алюминия и стекла гостиница
"Россия", а потом уже и Парк Зарядье.
Прошли закоулки, замшелые одноэтажные домики, такое
же множество церквушек 15-16 веков и уперлись в деревянный забор,
разлучающий нас с Васильевским Спуском, что прямо и с Храмом
Василия Блаженного справа.
Одним словом, мы оказались в двух шагах от того места, где
заканчивается парад, только по разные стороны забора.
А забор был высокий, мы карабкались по нему и падали,
вставали, карабкались и опять падали.
Пока к нам незаметно ни подошли два мужика в штатском.
Они ни о чем не спрашивали, не ругали нас, не грозили в школу или
родителям сообщить, а вежливо взяли за воротники и молча отвели
на улицу Разина, теперь Варварка.
Там передали двум молодым парням, которые, дружелюбно
расспрашивая наши фамилии, имена, адреса, номер школы и ничего не
записывая, довели нас до Солянки.
Здесь, повернув спинами к себе, отвесили каждому попутный
пендель и слегка подтолкнули в сторону Церкви на Кулишках, что справа
по ходу к Хохловской слободе.
Хохловской слободой в те времена называлась неофициально,
а ранее и официально, беспорядочная сеть кривых, карабкающихся
вверх к тогдашней Маросейке, ныне улица Покровка, и спускающихся
к Солянке и ближе, к Яузе переулочков.
Начинена она была тогда множеством бездействующих церквей
и монастырей, заселенных архивами и прочими, не имеющими к
религиозному культу никакого отношения организациями.
Кстати, синагога в Большом Спасоглинищевском переулке,
а также церковь евангельских христиан-баптистов в Малом
Трехсвятительском переулке, в моей памяти Малом вузовском, были
действующими и тогда, и сейчас.
Хохловской эта слобода называлась потому что начиная с
17-го века в Белом Городе охотно селились бежавшие из Украины от
недружественно настроенных по отношению к своему народу гетманов.
К сожалению, история часто повторяется, вместо того, чтобы
учить своими примерами.
Здесь до 30-х годов находился знаменитый Хитров рынок,
прибежище нищих, жуликов и прочего люда, для которого убить было
так же просто как и перекреститься.
Самое главное случилось дома, когда Ися с Герасимовичем
увидели мою обнову с ободранными чуть не до мездры мысами.
Оскорбленный таким неблагодарным отношением к своему
труду мастер заявил, что впредь не сошьет мне ни единой пары обуви,
до тех пор, пока я не научусь должным образом к ней относиться.
Меня это здорово расстроило, так как я знал, что свое слово
он держать умел.
Очень может быть, что вы, мой правдолюбивый читатель,
будь вы на моем месте тогда в Новороссийске, и закончили бы на этом
свой честный рассказ о неудавшемся военном параде в Москве.
Но я, каюсь, поступил иначе. Тогда мне казалось, что я просто
не имею права не оправдать их общей надежды. Надежды услышать из
первых уст рассказ о великолепном празднике Победы на Красной
Площади.
И мне захотелось рассказать об этом так, чтобы они сами
почувствовали себя на Красной Площади, своими глазами увидели
гарцующую кавалерию Буденного, танки, громыхающие по брусчатке,
пушки мягко, но очень многообещающе покачивавшие своими
мощными стволами, ревущие самолеты в небе над парадом.
Поэтому в новом сценарии всё было не так, как на самом деле.
Теперь уже мы со Славкой птицами перелетели через забор высотой с
двухэтажный дом и оказались в толпе кино- и фотокорреспондентов,
освещавших эти праздничные события на Краской Площади.
Нет, я не врал, я честно лязгал гусеницами танков и цокал
копытами лошадей, я с вылупленными навыкат глазами ревел
моторами самолетов.
Я рассказывал, как торжественно маршируют на параде
солдаты и офицеры, преданно глядя на трибуны мавзолея, где стояло
всё правительство со Сталиным во главе.
И только правофланговому в каждом ряду не повезло, ему
надо было по уставу смотреть только прямо, и никуда больше, потому
что остальные солдаты, чтобы не сбится с пути, ориентировались
по нему.
И я показывал как смотрел истуканом прямо перед собой
правофланговый и как до отказа свернув головы вправо, в сторону
мавзолея с правительством на трибунах, не мигая выпученными
глазами, равнялись по нему остальные солдаты.
В это время с нижнего двора запахло моими любимыми
голубцами, а только у нас на юге они умеют так пахнуть.
Если бы не этот призывный запах то, я почти уверен, что
Маршал-победитель в моем пересказе событий повернул бы белого
своего коня в мою сторону, чтобы отдать мне шашкой с золотым
эфесом салют, как лучшему московскому школьнику.
А мать уже кричала из кухни:
- Ну, Котя, я уже борщ разливаю, а ты еще салат не нарезал!
Это была моя почетная обязанность и моя гордость. Мой салат
нравился всем, я резал в него много всякой зелени, чеснока и перца.
А перед тем как поставить миску на стол накрывал ее глубокой
тарелкой и несколько минут тряс. Тогда он становился намного сочнее.
продолжение:http://www.proza.ru/2019/02/14/700