— Долг платежом красен. Ольга собирается поступать на иняз. Готов помочь, чем смогу. Но вынужден сразу сказать вам, что шансов на бюджет у нее нет. Не практически нет, а вообще нет.
Папулечка вздохнул:
— Я знаю. И все же неприятно услышать такое от специалиста. Тем более, что ОГЭ Олюшка сдала на пять.
Мамулечка закивала, но ее лицо тоже погрустнело:
— Да-да, мы понимаем, что чудес не бывает, но… так хочется иногда!
Глеб невесело усмехнулся:
— Вам правду или похвалить?
Я с напряжением ждала реакции родителей. Слова Глеба не удивили и не обидели меня. Мне давно уже казалось, что у папулечки и мамулечки по отношению ко мне присутствуют если уж не розовые очки, то, по крайней мере, розовый флёр. Я не могла оправдать их надежд. Бюджет, мда… Я вовсе не была такой способной и умной. Думаю, любой учащийся языковой школы мог дать мне огромную фору. Иногда я чувствовала себя взрослее, чем мои родители. И стыдилась, когда ловила себя на подобных мыслях.
— Похвалить! — отец хлебнул чаю так, словно запивал горькое лекарство.
— А потом уж можно и правду, — тихо добавила мама.
Отец кивнул.
— Тому репетитору, что занимался с Ольгой, поставьте памятник! Можно в виде рекламы его услуг всем, кому оно вообще нужно в станице. Очень неплохой уровень. Очень.
Родители переглянулись. Папулечка расплылся в улыбке:
— Ну что же ты так быстро закончил с похвалами, продолжай!
Глеб посмотрел на него, потом на сияющую от удовольствия маму и спросил:
— Don’t you need advertising?
Папочка нахмурился: последнее слово он явно не понял.
— Реклама, — выручила я.
— Oh, no, I have something to do without being a tutor.
Говорил он, как всегда, медленно и неуверенно, но у Глеба и от этого глаза буквально полезли на лоб.
Он не стал больше мучить отца английским и протянул ему руку:
— Мужик, твой тьютор был воистину крут.
Папулечка с облегчением пожал её, а мамулечка рассмеялась:
— Приятно слышать. Но нет. Не было никаких репетиторов. Сам, всё сам. По учебникам. И интернет в помощь.
Глеб мотнул подбородком, усаживаясь на место:
— Надо же.
— Да вот, пришлось, — папулечка кивнул в мою сторону: — Как Олюшка в конце пятого класса не смогла толком прочесть и перевести ни одного предложения из учебника за второй класс, так и пришлось. Я в детстве немецкий учил, ничем помочь не мог.
Я смутилась. Да, было дело. Уж почему папулечке взбрело в голову озаботиться моим знанием английского, я не знаю, но потом он долго бегал по дому и рассказывал, что думает о современном сельском образовании. На следующий вечер он явился с учебником и грамматикой.
— Они так с самого начала и сидели вместе: разбирали что да как, слушали произношение, придумывали системы для запоминания слов. — Мамулечка показала на чашку Глеба: — Еще чаю?
— Нет, спасибо. Удивили вы меня. Я уж думал, чудес на свете не бывает. — Глеб поднялся, взглянул на часы на стене. — Пойду я. Завтра сможешь подъехать с Ольгой ко мне? В смысле, к моей бабушке?
Родители тоже поднялись. Не в их правилах было задерживать гостя. Отец вытащил из кармана потрепанный блокнот, пролистал крепкими коричневыми от солнца и ветра пальцами.
— Нет, Глеб, извини. Я сегодня прогулял полдня, так что завтра точно не успею. — Он перевернул следующий листок. — А послезавтра вообще мрак, увы. А я там сильно нужен? Скажи Ольге, во сколько подъехать.
— Глеб, а правду ты так и не сказал! — Мамулечка положила большой кусок бисквита в кулек, завернула в полотенце и протянула ему. — Может, хоть Анна Сергеевна с чайком позавтракает, если тебе нельзя.
Глеб взял подношение:
— Мне можно! Мне вообще все можно. Только очень осторожно. Правда такова: во всем крае на бюджет на лингвистику тридцать мест. Отнимите от этого числа кучу льготников и вы получите правду. На учителя английского, возможно, и есть шанс. А на перевод и переводоведение только коммерция.
— Нет, — быстро сказала я. — Только переводоведение. В крайнем случае — лингвистика. Никаких «на учителя».
Глеб пристально посмотрел на меня без улыбки, оценивающе. Обиделся, наверное, он-то как раз учитель.
Не буду извиняться. Я не люблю учителей. Некоторых уважаю, да, но профессия эта — кошмар какой-то! Впрочем… Глеб-то тут при чем?
— Извините, — пискнула я.
— Дорогие мама и папа, прошу вашего официального разрешения на свидание с вашей дочерью, — вдруг выдал Глеб.
Папочка и мамочка посмотрели на него несколько растерянно, а у меня, должно быть, челюсть отвисла чуть не до пола.
— Если родители разрешат, не соблаговолите ли вы, Ольга Александровна, проводить меня до конторы? Мне бы хотелось с вами кое-что обсудить. Назад дорогу найдете? — ни мало не смутившись, продолжил Глеб. В его глазах играли в прятки бесенята. Крошечные, черные, хвостатые, рогатые. Представляю себе, что это будет за свидание. Ругать, наверное, будет. При родителях не стал, так наедине выскажет. Ох.
Папулечка улыбнулся:
— Ну, если до конторы…
Мамулечка посмотрела на меня:
— Не хочешь — не ходи. Ты боишься Глеба Гордеевича?
Я в ответ кисло улыбнулась:
— Еще как! Но пойду.
Мы оделись и вышли во двор. Перед этим я мельком заглянула в зал. Санька спал на диване, обняв гараж с машинками. Слава богу. Может, эта замечательная игрушка займет неугомонного братца хоть на пару недель?
Глеб пожал руку отцу, попрощался с мамулечкой, вывел со двора велосипед. Не мой. Мой стоял на законном месте возле сушилки. Его хорошо было видно в свете лампы, горевшей над входом в дом.
С черного неба пока не сыпалась морозь, перемешанная с дождём. Хорошо. Тьму рассеивали редкие фонари. Я взяла телефон, включила фонарик. В станице узкие песчаные тротуары. Они больше похожи на тропинки, если вообще есть. Поэтому народ ходит по обочинам дороги. Иногда его сбивают машины. Чтобы не стать трупом, приходится таскать в руке оповещение о том, что вот она я — имейте совесть, объезжайте. Для этого и нужен фонарик или телефон.
Недавно возле соседнего села сбили парня. Он имел обыкновение одеваться в черное и ездить с работы на велосипеде без отражателей. Я помялась-помялась, но все же рассказала об этом случае Глебу. Он тоже был в черной куртке, шапке и черных джинсах. Слава богу, хоть велосипед сиял катафотами.
— Понял, — и вновь умолк.
Так в молчании мы и дошли до конторы — правления бывшего колхоза, а ныне акционерного общества. Глеб вёл велосипед одной рукой и о чем-то напряженно размышлял. В химическом сиянии фонарей была отчетливо видна складка между бровями. Иногда она разглаживалась, и он бросал на меня взгляд. Вскоре я научилась вовремя опускать глаза, чтобы он не заметил, что я смотрю на него, а не под ноги. Чудо, как это я еще ни разу не вступила в одну из многочисленных луж.
Глеб поставил велосипед в специальную стойку-парковку и встал на середину бетонированной площадки перед ступеньками, ведущими к входу.
— Смотри, повторяй за мной.
Десять часов вечера. Холодно, сырой бетон. Ну хоть луж нет. Самое то для хореографии. О, да, мой повелитель. Я встала за спину. Потанцуем.
— Считай вместе со мной. Раз, два, три, с правой!
Это мой любимый — менуэт! Почти голая классика — сплошные тандю и деми плие, чопорные позы, манерные ручки, надменные и в тоже время кокетливые поклоны. Подбородок задрать. Еще выше, чуть опустить, отклониться вбок — поза экартэ отлично выражает всю суть этого танца. Не хватает веера, чтобы бросить из-за него откровенный взгляд на кавалера и вновь нарочито скромно опустить глаза.
Глеб негромко включил музыку на телефоне. Да, это менуэт. Не прошло и пары минут, как комбинация, чуть более сложная, чем мы учили в школе искусств, запомнилась сама собой. И вот я уже в паре с кавалером. Он внимателен, галантен, безупречен! Танцевать с ним — гулять по облакам в раю. Он вовремя подает намек, какое движение следует далее, с какой ноги, какую руку подать. Его взгляд не отрывается от моего лица. Но я не смущена. Ночь, царица ночь размывает мои абсолютно не аристократические черты, тени укрывают далеко не балетную фигуру в джинсах и куртке.
А Глеб в ночи кажется таинственным незнакомцем в белой венецианской маске. Призрачный свет фонаря на углу клумбы оттеняет черное пламя глаз. И вот уже финальный поклон.
— Благодарю вас, прекрасная леди.
Сдержанный полукивок- полупоклон, тело вытянуто в струнку. Военная выправка! Отставной полковник возвращает маменьке сокровище — дочь. А сам, бросив прощальный взгляд, отходит к друзьям. И я понимаю, что он с нетерпением ожидает, когда распорядитель объявит следующий танец. Полковник вновь пригласит меня. И на следующий. На все. Хоть это и невежливо по отношению к другим дамам.
Менуэт стремительно сменяется какими-то тревожными траурными мотивами. Что это? О, боже, в моих руках факелы. Высокие батманы, низкие и вновь взмывающие ввысь позы. Чем-то сильно разгневал меня привязанный к столбу человек. Недолго ему осталось. Он — еретик, он осмелился пойти против веры! Он опасен. Он подрывает устои святой церкви. Нет ему прощения. Еще минута — и от моей руки вспыхнет костер.
Какой кошмар.
Я очнулась.
— Что это было?
Глеб забрал у меня из рук палки — имитацию факелов. Положил в рюкзак, висевший на руле велосипеда.
— Потом, всё потом. Ветра нет. Хорошо. Держи.
И вот в моих руках веера. Звенящая сладкоголосая музыка. Теперь мы в Японии. Гейши кружатся в длинных, стесняющих движения кимоно. Семенящие шажки, полуповороты, прогибы назад, чуть ли не на мостик — головой почти до пола, медленный подъём. Бабочки-веера, перепархивающие с руки на руку, на плечо, на бедро, даже на голову. О, а я знаю, что сейчас будет. Я видела это! И в тот же миг веер взмывает подобно птице, Глеб ловко ловит его на веер, зажатый в другой руке, поворот, и вот гейша замирает в скромном поклоне. Повелитель будет доволен. А потом наступит пора вновь наполнить его чашку чаем из хрупкого изящного чайничка.
— Это ведь часть комбинации из фильма «Гейша»?
— Да. — Веера прячутся под охрану палок-факелов. — Надень куртку. На сегодня всё. Впрочем… Нет. — Он достает веера и протягивает мне. — Выучи. Музыку и видео я пришлю в ВК. Открой личку. Я есть в друзьях у твоего отца и мамы. Ник Тимур Темирхан, на аве — мощный мужик с луком в руках. Если это в принципе возможно, не сообщай никому, что это мой акк.
Если бы не волшебство этого вечера, я бы попробовала обидеться. Но сил на это не оставалось. Поэтому я просто сказала:
— Никогда и никому.
Глеб снял с велосипеда куртку и принялся надевать:
— Извини. А теперь домой. Остынешь — замерзнешь — заболеешь.
Я посмотрела на затянутое тучами небо. Поднимается ветер, ледяной змеёй норовит заползти под куртку и шапку. Как жаль, что бал окончен. Подана карета. Скорее домой, а то железный конь превратится в тыкву. И тут я вспомнила:
— Глеб Гордеевич…
— Глеб. В школе — по имени-отчеству, а сейчас просто Глеб. Идем, рассказывай, что хотела.
Мы медленно пошли к дому. Пять минут ходьбы. Всего пять.
Я потерла руки, несколько раз сжала и разжала пальцы, включила фонарик. «Глеб» не просилось на язык пока никак. Это про себя я могу называть его как душе угодно, хоть колибри. Но не в глаза.
— Я завтра не смогу на стадион. Просто не успею. Мне очень, очень жаль.
Глеб кивнул:
— А на школьный? Там, правда, брусья крайне неудобные и беговая дорожка короткая, но на раз пойдет.
— На раз? — Голос дрогнул, я закашлялась. — Только раз? А потом?
— Завтра я заберу машину из ремонта. И эта проблемка решится сама собой. Если ты не против, я буду заезжать за тобой. Отзанимаемся — отвезу обратно.
О, боги! Это действительно самый чудесный вечер в моей жизни!