(Очерк был опубликован в 2001 году).
В день приезда в родное село Томылово, где мы с женой решили провести отпуск, с матерью чуть было не случился инфаркт. С вечера она договорилась с моим бывшим однокашником Сашей Беликовым, шофером сельхозкооператива "Томыловский", что в девять утра он поедет на железнодорожную станцию Безводовка, в пяти километрах от села, и встретит нас. "Только ты обязательно заедь за мной", - предупредила мать и "для ублажки" сунула ему в руки бутылку самогона-первача.
Утром, в назначенный час, Саши нет. Время - десятый, а он все не едет. Мать извелась в волнении и тревоге. Наконец, не выдержала, накинула на голову платок и во всю прыть (а какая, к черту, прыть может быть у убогой семидесятидвухлетней старушки) побежала на тот конец села, где выстроились типовые дома из серого кирпича, отстроенные еще в советские времена. В одном из таких коттеджей, некогда совхозных, а ныне предусмотрительно приватизированных хозяевами, и жила Сашина семья. Прибежала, а он, стервец, в стельку пьяный, без памяти на полу валяется. Жена коршуном летает над ним, бьет-пинает, а он и ухом не ведет.
Разнервничалась старушка и заплакала. Но мы с женой доехали благополучно, с комфортом. Мой односельчанин Павел Костандов в то погожее июньское утро ездил в лес за сеном. У станции он нас и подобрал. В кузове грузовика, на мягком душистом возу мы с Натальей и угнездились с неподъемными сумками и чемоданами. Вот оказия-то! Правда, на полпути кончился бензин, но проселочная дорога шла по пологому склону холма, поросшему молодым сосняком, и мы въехали в село с заглушенным мотором, не нарушая первозданной тишины и благодати.
***
"Поброжу по лесам и долам, покупаюсь, позагораю", - с этой славной мечтой я и приехал на родину. Однако уже в день приезда понял, что нежиться под лучами солнца на лоне природы мне, увы, не придется. Нет, солнца было в избытке, столбик термометра редко опускался ниже 25 градусов; просто лежать на берегу безымянной речушки, утопавшей в зелени ольхи и плакучей ивы, не было времени.
Дел было невпроворот: отремонтировать дом, привести в порядок запущенное хозяйство... Обветшалый забор палисадника разбит и повален, а в сенях избы, в дощатой ее стене, зияет дыра, кое-как, на скорую руку, залатанная огрызками досок и листом шифера. Откуда взялась эта зияющая прореха? Буря пронеслась, что ли?..
- Только легла, молитву на сон грядущий прочитала, как вдруг такой грохот раздался, что вся изба ходуном заходила, - рассказывала мать, вспоминая темную апрельскую ночь. - Выбегаю на крыльцо - батюшки мои! - гусеничный трактор разломал изгородь и во всю крушит стену. Святый Боже, никак кто-то решил дом снести! Подойти, узнать, кто за бес такой непутный, боюсь, - чего доброго, выйдет из кабины да как шандарахнет по голове чем ни попадя. В одном исподнем, вся в слезах, бегу на дорогу, может, какую машину остановлю, позову на помощь. А они все мимо едут. Шоферы, видать думали, что я заболела и сейчас попрошу в больницу, в район отвезти.
- Очерствел народ... - заметил я.
- А кому охота? Бензина в хозяйстве нет, вот они и прошмыгивали мимо. Спасибо, завскладом Гена Прошкин на своем "уазике" ехал, остановился. Подошли, глянули в кабину трактора, а там Витя Мурзин храпит. Напился до бесчувствия и заснул...
***
Пьяные трактористы и водители ломают и судьбы. Свои и чужие. У обочины дороги при въезде в село возвышается невысокая стела с крестом. На пожелтевшей фотографии супруги Решетниковы - Николай и Мария. Их дочь Галя вышла замуж, родила дочь, но понянчить внучку-первенца им так и не привелось. Однажды ночью Решетниковы возвращались с поля домой, по дороге на их повозку наехал грузовик. Водила так залил глаза, что не заметил ни телеги, ни лошади, ни людей. Жуткая, нелепая смерть!
Водка, будь она проклята, не одного мужика в гроб свела. На нашей улице из-за нее, неладной, живут одни вдовы. Николай Семин угодил под товарный поезд. Юрий Митрофанов и Иван Поликарпов наложили на себя руки. Иван Озеров отравился денатуратом. Иван Лаптев и Алексей Николаев разбились на мотоциклах. Александр Игумнов уснул прямо на дороге, и его переехала автомашина, за рулем которой сидел сильно поддатый водитель.
Семь смертей - пьяных, бессмысленных, страшных... И это только одна улица! А сколько скорбных жертв по всему селу! Ни мор, ни глад, ни огнь, ни меч двунадесяти языков не погубил столько народу, сколько угробил "зеленый змий".
***
В июньский вечер тишина стояла чуткая, жадная до звуков. В озере, рядом с домом, надрывались от любви лягушки, а где-то в зарослях ольхи у речки куковала кукушка. Я отсчитывал, сколько лет суждено мне прожить на этом свете, но так и не досчитался - заснул.
Разбудил меня чумовой крик: "Караул!".
Я бросился к открытому настежь окну. Что за притча?! По улице, совершенно голый, бежал сосед Федор Антипов и на все село рвал глотку: "Люди! Караул! Покойница!".
За ним и правда бежала женщина, но не покойница, а его жена, Валентина, бежала да дубьем по спине охаживала: "Ах ты, кобелина проклятущий! Сейчас я твою женилку с корнем вырву! Я те дам Натальюшку!".
Так, с криком и руганью семейная парочка и скрылась в ночи, оставив меня в полном недоумении. Дурной сон, не иначе! Быть того не могло, чтобы Федор, крепкий тридцатилетний мужик с крутым нравом, давал деру - да еще нагишом! - от собственной благоверной, тщедушной и малосильной женщины. Лишь утром выяснилось, что за странная была погоня.
… На похоронах своей соседки - вдовушки Натальи, безвременно умершей от какой-то женской болезни, Федор помянул покойницу добрым словом и выпил за упокой ее безвинной души добрую чарку. Но известно, сто грамм - не стоп-кран: дернешь - не остановишься. С той чарки Федора и понесло. Неделю пил, другую, но настал срок - Федор вышел из запоя, из того гадкого, безумного состояния, когда забывал себя, не узнавая ни своих, ни чужих. На радостях жена Валентина затопила баньку. Там, мол, муженек быстрее очухается, придет в себя. Так думала, а получилось иначе...
Был уже поздний вечер, когда Федор затеплил в старой продымленной баньке керосиновую лампу. Развел в шайке воды, плеснул ковшик на каменку. Похлестался веничком, но без привычного энтузиазма: какой уж с похмелюги из человека парильщик? Так, обмахнулся раза два для приличия и скатился с полки без чувств. Открыл дверь в предбанник, лег на пол, прильнул к порожку - перевести дух, отдышаться. Тут-то, в полумраке предбанника, ему и померещилась новопреставленная - волосы черные, глаза черные, и все лицо словно от дыму закоптело.
Мужика будто кипятком ошпарили. Вскочил на ноги и, забившись от страха в черный от сажи угол, умоляюще заговорил: "Наталья, Натальюшка, Христом Богом прошу, уйди! Наталья, Натальюшка..."
И в предбаннике раздался жуткий грохот, будто туда разом ввалилась из преисподней вся нечистая сила. Федор завопил дурным голосом, бросился к спасительному окошку, вышиб головой стекло, обмылком выскользнул наружу и дуроломом - через кусты смородины и малины - кинулся куда глаза глядят. Так и выбежал на улицу в чем мать родила. Федора с трудом поймали соседи, кое-как успокоили, привели в дом и скоро увезли в больницу, где ему поставили диагноз "белая горячка".
- Собрала я белье и пошла в баню, - рассказывала Валентина наутро своим товаркам, изнывающим от любопытства. - Подхожу, и - о, Боже! - стервец мой какую-то матаньку в баньке нежит-ласкает. Только и слышу: "Натальюшка да Натальюшка!" Кровь так и забурлила во мне. Ну, думаю, убью сволочугу! Схватила дрын да как шандарахну дверь - вмиг ее с петель сорвало. Вижу, муженек мой разлюбезный из окошка выскакивает. Я и давай его дубасить. Я же не ведала, что он до чертиков допился и Наталья-покойница ему просто привиделась. Ну, ничего, за все мои пролитые слезы с оглоедом расквиталась. Задала я ему баньку, до новых веничков не забудет!
***
...Была ночь, как вдруг под окнами раздалась песня. Два мужских голоса на всю улицу орали:
Черный ворон, черный ворон,
Что ты вьешься надо мной?
Ты добычи не дождешься,
Черный ворон, я не твой!
Мать глянула в окно, по-старушечьи недовольно забурчала: "Вон два друга в обнимку идут. Налопались где-то лесники наши. Орут, как в лесу, спать людям не дают, совсем одичали. Недаром говорят: в лесу люди - лесеют, в людях - лютеют..."
И на чем могли сойтись такие совершенно разные люди - и по возрасту, и по характеру? Один из лесников, Чалов Петр - сорокалетний мужик - низок ростом, но широк в плечах. Ворот рубахи расстегнут, короткая шея и грудь вся напоказ, в густой шерсти поблескивает в лунном свете серебряный крестик. Отроду был он шебутным, то и дело бузил, да он и сейчас, поговаривают, не упустит случая помахать кулаками. Такой ухарь! Приятель же его, Сергей Павлов - длиннорукий, мускулистый, скуластый - почти в два раза моложе Петра, но в силе ничуть не уступал своему дружку. Бывший десантник, он, сказывали, так натренировал свое тело, что не дай Бог попасть под его горячую руку. Спасало то, что по характеру Сергей был спокоен и невозмутим и редко прибегал к помощи своих накачанных бицепсов...
Снова все стихло, но не прошло и часа, как на улице раздался отчаянный женский вопль: "Караул! Убили!" Залаяли собаки, оглушительно заквакали лягушки.
Я выбежал на улицу. "Е-к-л-м-н!" - воскликнул я, потеряв дар речи. Посреди дороги, весь в крови и без сознания, лежал Сергей Павлов, а вокруг него суетилась какая-то женщина из местных, неумело пытавшаяся привести парня в чувство. Она шла домой и случайно наткнулась на распростертое в пыли окровавленное тело...
А случилось вот что. Друзья пошли в гости к Павлову. Жил он в доме один, холостяком, и никто не мог помешать их разгулу. Там-то, за бутылкой водки, у них и разгорелся сыр-бор. Из-за чего - один Бог ведает (верно, из-за пустяка), только переругались друзья насмерть. Вдруг Павлов резко нагнулся да как шарахнет Чалова пустой бутылкой по темечку. Тот грохнулся с табурета без чувств. Придя же в себя, с трудом поднялся и, не сказав ни слова, вышел. Через тьму напролом, задворками, ломая кусты в заброшенном саду, он добежал до своего сарая, где у него под поленницей дров хранилось незарегистрированное ружье, и в каком-то зыбком угаре вернулся, чтобы отомстить своему обидчику.
- Встать! - с искаженным лицом заорал осатанело Чалов. Павлов не шевельнулся, сказал лишь с ненавистью: "Ну, стреляй же, сволочь!" Прогремел выстрел...
Чалов сбежал, а Павлов, раненный в грудь, чувствуя, что здесь, в пустом доме он наверняка умрет от потери крови, собрав остатки сил, выбрался на улицу. Пройдя несколько шагов, он упал, потеряв сознание...
***
Нет, не дадут нам тут ни сна, ни покоя, и мы с женой решили съездить на денек-другой в село Ждамеркино Базарносызганского района навестить моего двоюродного брата. Может быть, там люди живут поспокойнее? И когда мы гостевали у родственников, один тамошний житель отчебучил такое, что у нас волосы встали дыбом...
В январе этого года пенсионер Виктор Зудилин по пьяному делу отморозил ногу. Стопа начала гнить, пальцы почернели, мучила нестерпимая боль. Какое-то время спасался народным средством - стакан внутрь, полстакана - на растирку. Но потом и спирт перестал помогать - ступня потеряла чувствительность, а ногу выше ломило так, что мочи не было.
В районной больнице поставили страшный диагноз: "Гангрена! Нужна срочная операция!"
"Я в отказ. Думаю: им бы только резать! Ясное дело - нога-то не своя, жалко, что ли?" - сказал старик родной сестре, вернувшись домой, и добавил, хорохорясь: - "Ну и ладно, исцелюсь и без их помощи".
Но боль не отпускала, ступня все чернела и чернела. Пальцы сгнили так, что, срывая с них кожу, не чувствовал никакой боли. "Видать, врачи правы, надо резать". Старик сходил в сарай, взял ножовку по металлу, не спеша наточил ее и...
Отпиленные пальцы - все пять! - дед хотел заспиртовать в банке и оставить на память, но - вот беда! - весь спирт вышел во время лечения. И пришлось закопать всю пятерню в саду, под яблоней.
Зудилина потом невропатолог проверял: случайно, не спятил ли? Но старик был в здравом уме и полной памяти.