Было ощущение, будто с моих глаз упала пелена тумана. Не знаю, что стало тому причиной: я словно понял, что скоро достигну цели, которую для себя избрал, или это было что-то другое, чему даже не придумано название. Размышляя так, я обнаружил, что стою в начале какой-то дорожки, посыпанной белым песком.
«Надо же,— подумалось мне,— как во всем известной сказке. Может быть, эта дорожка приведёт меня туда, куда мне нужно».
Я пошёл прямо, любуясь открывающимися пейзажами. Смотреть было на что: справа виднелся осенний лес, весь покрытый золотом и багрянцем с трепещущей на ветру и готовой вот-вот осыпаться листвой, а слева я увидел тот же лес, заспанный снегом.
«Чудеса! — подумал я, — Так и хочется вспомнить строчки поэта:
«Скоро вьюги и метели,
Скоро смерть заговорит.
Только ели, ели, ели,
Зеленея, греют вид».
И вспомнишь же такое. А ведь я присутствовал на его выступлении, хотя это было страшно давно, ещё до встречи с Клири. И с чего это вдруг мне вспомнились именно эти строчки? Не знаю, не знаю».
Тут с правой стороны что-то мелькнуло. Приглядевшись, я увидел рыжую хлопотунью белку Она скакала по своим беличьим делам и не обращала на меня ровным счётом никакого внимания.
«Неплохо было бы, если бы эта белка, к примеру, заговорила со мной, а то и проводила бы до дома, где живёт Клири!»
Стоило мне так подумать, как раздался весёлый и приятный голосок:
— Привет, познакомимся?
Всё это белка говорила, перепрыгивая с дерева на дерево, так что я с трудом успевал следить за ней взглядом.
— Очень приятно. Впервые вижу, чтобы белки разговаривали!
— Но ведь ты же сам хотел, чтобы я заговорила, разве не так?
— Я-то хотел, но не думал, что это произойдёт.
— Теперь веришь? — спросила она.
— Пытаюсь поверить, — честно признался я.
— Молодец, что не соврал. Так познакомимся?
— Возражений нет.
— Тогда постой, я сейчас...
Беличий хвост мелькнул среди золота осенней листвы, что-то зашуршало и затихло. Я стоял около дерева и смотрел в глубокое осеннее небо, словно чего-то ожидая.
— Не устал?
От неожиданности я подпрыгнул, как ужаленный, и обернулся. Вместо огненно-рыжей красавицы белки передо мной стояла девушка в зелёной блузе и коротеньких шортах. На ногах были кроссовки явно китайского производства. В её глазах бегали рыжие искорки плутовства.
— Кто Вы? — спросил я у неё, хотя уже догадался, что предо мной не просто девушка, а опять какая-нибудь фея или на худой конец чародейка — дочь какого-нибудь местного мельника или лесника.
— Ты что на меня смотришь? — Девушка лукаво улыбнулась, — Или нравлюсь?
— Ты, конечно, симпатичная, но как бы это сказать...
Я замялся, не зная, как продолжить дальше.
— Говори смело, что думаешь.
— На мой вкус ты несколько полновата.
— Других недостатков не замечаешь?
— Как будто нет.
— Ну, вот и хорошо. А про то, что я полная, я и сама знаю. Ерёма почти каждый день об этом напоминает.
— А кто такой этот Ерёма?
— Муж он мой, вот кто!
— А разве феям и лесовицам замужество полагается?
— В этом мире, да.
— А если ослушаешься?
— Мигом пойдёшь в изгои. Отнимут лицензию и отправят за ворота!
— Какую ещё лицензию? — не понял я.
— Лицензию на волшебство.
— А-а-а, тогда понятно, — многозначительно протянул я, но на самом деле так ничего и не понял. — «Ваше дело, вы и разбирайтесь, — проворчал я про себя, — а мне бы найти, что когда-то потерял, и жить по возможности спокойно с тем, что успел накопить».
— Ты чего сразу сник?
— Потому что устал. Всё ищу, ищу, а найти — никак не найду!
— Это бывает и со мной тоже. Пожалуйста, не думай, что жизнь лесовицы — это мёд.
— А я и не думаю, просто у каждого своя трудность.
— Это точно. А как тебя зовут? А то разговариваем, а имён друг друга не знаем, нехорошо!
— Стас.
Я первым протянул руку и был удивлён крепким, почти мужским, рукопожатием:
— Ого, а тебе палец в рот не клади — откусишь.
— Могу и это, если сильно допекут! — Она засмеялась, сверкнув белым жемчугом зубов, потом разом посерьёзнела, ещё раз протянула руку и представилась: — Лианора. Для друзей можно просто — Лина.
— А кто ж тебя так мудрёно назвал при рождении?
— Батюшка мой. Да будет он благословен в вечности!
— Что, сильно допекал?
— Не то слово. Всё хотел сделать из меня великую волшебницу, чтобы, значит, прославиться.
Лина замолчала. Было видно, как дрожат её губы, а в глазах стоят слёзы.
— Ну, будет. Ты красивая. Дети-то есть?
Она молча кивнула головой, вытерла слёзы и произнесла:
— Теперь надо умыться Живь-водой из ручья, всё и пройдёт.
— Вот это дело! А что это за ручей такой?
— Живь-вода гонит прочь всё плохое и оставляет надежду на лучшее, — Тут Лина остановилась, ещё раз меня оглядела и спросила: — Стас, а чем ты занимаешься в жизни?
— Вообще или в частности?
— И так, и так, — выкрутилась она.
— В данное время я путешествую, хотя вообще-то пробую себя в живописи.
— Это художник, значит? — Чёрные цыганские глаза Лины заблестели.
— Ну, можно и так сказать, хотя это будет не совсем правильно.
— Всё равно здорово!
Лина цокнула языком, что твоя белка, а потом стала нести всякий бред про то, что здорово рисовать картины и представлять неизвестное в известном. В конце концов мне надоело это слушать, и я со всем возможным тактом перевёл разговор на другую, более нейтральную, тему:
— Скажите, пожалуйста, Лина, а почему у вас лес в одной части осенний, в другой — зимний?
— Это всё Ерёмины шутки. Он хотел, чтобы было четыре в одном, но до конца затея не получилась, а то, что получилось, ты видишь.
— Когда хочешь всё и сразу, как правило, не получается ничего.
— Ничего хорошего! — поддержала меня Лина.
Дальше мы продолжали путь молча. Мы шли так довольно долго, пока не вышли к мосту, который был перекинут через небольшой ручей.
— Это что за водоём? — спросил я Лину, которая, казалось, ни на что не обращала внимание.
— А? Что? Ты о чём-то спросил? — Она подняла на меня свои чёрные глаза, явно не расслышав мой вопрос.
— Я спрашиваю, что это за ручей?
— Это ручей с Живь-водой. Она целебная, все хвори и недуги снимает, а также все чёрные и горестные мысли прочь гонит.
— А откуда он тут взялся?
— Батюшка мой, Филемон Венидиктович, нашёл. Царствие ему небесное, — Лина шмыгнула носом и продолжала: — Батюшка мой вообще-то здесь нефть искал или керосин на худой конец, а нашёл только вот этот ручей.
— А зачем ему нефть вдруг понадобилась?
— Да не ему — царю Берендею — повелителю здешнему лесов, вод и прочая, и прочая...
— А ему-то это зачем?
— Дурью мается, вот зачем!
— Ваш владыка решил военные заводы строить, чтобы, значит, на своих соседей нападать?
— Нет, у Берендея хватало ума этого не делать. Он, видишь ли, задумал нефтью с соседними царствами-государствами торговать, чтобы авторитет себе заработать.
— Ну, и как, заработал?
— Заработал. Только вместо нефти теперь живь-водой торгует.
— Дело-то успешно идёт?
— Смотря для кого. Если для Берендея, то у него всё в шоколаде, а если для природы, то ручей мелеть начал, скоро исчезнет совсем, — Лина опять шмыгнула носом, собираясь заплакать, но вовремя остановилась и спросила: — Скажи, Стас, а ты-то что здесь ищешь?
— Клири, — просто сказал я, — свою любимую девушку. То есть я так думаю, что она меня всё ещё любит.
— Если ты о Клири, то есть у нас здесь такая, живёт почти сразу за мостом в осенней части леса.
— Слушай, Лина, а расскажи поподробнее о Клири!
— Да я её почти и не знаю, а сплетни распространять как-то не хочется.
— Ну, расскажи, что ты знаешь наверняка.
— Ладно, — согласилась моя спутница. — Года два, а может, два с половиной назад в эту часть леса нашего мира через портал прошла девушка с белыми, словно снег, волосами. Плохого про неё ничего сказать не могу: свою часть она благоустроила, всяку нечисть лесную выгнала, чтобы не гадили почём зря. Дом построила, сад посадила. На всю округу слава о ней идёт. Сам Берендей, государь наш, к ней приезжал, яблоки её ел да нахваливал.
— A на характер она как?
— Характер у неё ничего, только плачет она часто, особенно по ночам.
— Откуда знаешь?
— Про то тебе любая фея, волшебница или лесовица вроде меня скажет.
— A всё-таки, в чём же причина?
— Душа у неё не на месте, ждёт она кого-то.
— Ждёт, говоришь? A может, это она меня ждёт?
— Может, тебя, а может, другого. Про то не ведаю.
Лина тяжко и глубоко вздохнула, потом наклонилась к самой воде, зачерпнула её рукой и умылась. И тут я заметил странные перемены в лице Лианоры. На до того бледных щеках заиграл румянец, а большие чёрные глаза загорелись весёлым, чуть шальным огоньком озорства.
— Ну вот, и хворям всем конец, — пропела она и, глядя на меня, спросила: — A ты чего смурной? Почему не умылся?
— Да, я вообще-то пить хочу.
— Ну, так и попил бы, в чём же дело?
— Не привык, знаешь ли, из ручья — боюсь, да и зачерпнуть нечем.
— На, помни мою доброту, — Лина протянула мне большой лист лопуха, проговорив при этом: — Испей водицы, Стас, душу успокоишь и боль на сердце снимешь, жизнь легче покажется.
Выпив Живь-воды из лопуха, я и впрямь почувствовал некоторые перемены. Сердечная боль сразу куда-то ушла. Кое-какие сомнения остались, но их было почти не слышно.
— Спасибо, мне и в самом деле полегчало!
— Ну, вот мы и дошли до развилки, — сказала Лина. — Надеюсь, эту встречу ты не забудешь!
— Да уж постараюсь, — со смехом проговорил я. Потом уже серьёзно добавил: — Тебя, пожалуй, забудешь! Сама рыжая и стремительная, как огонь, глаза беличьи, внимательные и острые, ничего и никогда не пропустят.
Сказав это, я подошёл и поцеловал Лианору в уста сахарные. От неожиданности она зарделась, но видно было, что ей нравится этот прощальный поцелуй и моё внимание к ней как к женщине.
Когда я уже повернулся, чтобы уйти, Лина вдруг схватила меня за руку и зашептала в самое ухо:
— Илькиссе не верь. Ты обязательно найдёшь Клири. И ещё, вот возьми. — Она протянула мне фляжку. — Если она тебя вдруг не узнает, тогда дай ей умыться, a потом поцелуй, чтобы закрепить волшебство!
— Лина, а ты откуда знаешь Илькиссу?
— Мне ли её не знать. Сестра она мне, хоть и сводная, a всё-таки сестра.
— Спасибо за разъяснения. До свидания!
Она ничего не сказала. Настала тишина, и я отправился в осеннюю часть леса.
Вы не представляете, до чего приятно идти по шуршащей листве, да ещё когда эта листва поёт у тебя под ногами чуть слышную, но достаточно ритмичную, чтобы идти в такт с ней, песню.
Очень скоро, так шагая, я увидел небольшой холм, сделанный из бурого песка и розоватой гранитной крошки. Взойдя на него, я окинул взглядом окрестности. Метрах в двухстах от меня находился маленький аккуратный домик, стены которого были покрашены во все цвета радуги. Над голубой покатой крышей под ветром вертелся флюгер в виде петушка с разноцветным хвостом, а на неподалёку росшем абрикосовом дереве, чуть ли не на самой вершине, кто-то сидел. Сердце моё забилось, наполнившись неземной радостью и было готово выскочить из груди и побежать впереди меня.
«Вот я и нашёл ту, что искал так долго!»
После бурной радости пришли некоторые сомнения:
«А что если Клири меня не узнает? A если и узнает, то что будет потом?»
Раздумывая таким образом, я шёл намеченным маршрутом и, подойдя к калитке, постоял немного, прислушиваясь, нет ли там кого-нибудь, кому я бы мог помешать в самый неподходящий момент. Но никто не шумел, не шептался и не пел. Кругом было тихо, если не считать небольшого ветерка и мягкого шуршания листвы под ногами.
Я с лёгким трепетом толкнул калитку, она тихонько скрипнула, легко отворилась, и я вошёл с бешено бьющимся сердцем туда, куда так долго стремился.
Подойдя ближе, я заметил, что девушка, ранее сидевшая на самой высокой ветке абрикосового дерева, тоже мчится ко мне. У меня больше не осталось сомнений. Это была Клири. Мы обнялись, и наши губы слились в долгом жарком поцелуе.
— Наконец-то! Я нашёл тебя! — несколько раз подряд повторял я одно и то же, всё крепче сжимая в объятиях свою любимую Клири.
Затем мы уселись на лавочку в тени раскидистого великана дуба, украшенного снизу доверху золотым плащом из трепещущей под лёгким ветерком листвы.
— A знаешь, у тебя все волосы белые-белые, словно из снега, и пушистые, как гагачий пух.
— Вероятно, потому,что здесь немного по-другому идёт время, сказала Клири.
— И как же оно идёт?
— Оно идёт по внутреннему кругу, то есть медленнее, чем во внешнем мире.
— Ты; хочешь; сказать,; что; в; нашем; мире; я; сплю?
— Может быть, да, a, может быть, и нет... Всё зависит от того, как на это посмотреть.
Она загадочно улыбнулась загадочной улыбкой «Моны Лизы» и посмотрела мне в глаза.
— B твоих глазах царю лишь я, и это отрадно.
— A ты ожидала увидеть там что-то другое?
Клири не ответила, улыбнулись лишь её глаза. B остальном же её лицо осталось невозмутимым.
— Приятно сознавать, что я кому-то нравлюсь! — проговорила она и ещё раз обняла меня.
— Клири, расскажи, как ты жила всё это время без меня?
— Обыкновенно, как все.
— Это слишком общий ответ, я хочу знать, как ты жила до сегодняшнего дня?
Клири кивнула головой, но продолжала молчать.
— C тобой что-то произошло там или в этом мире?
Она снова кивнула головой. Её лицо не выражало никаких эмоций, оно застыло, словно восковая маска.
— C тобой что-то произошло?
Она опять только кивнула.
— Что-то такое, о чём ты не хочешь вспоминать?
Снова утвердительный кивок, после которого глухое и угрюмое молчание.
— Что же нам с тобой делать, Клири?
— Я, правда, не знаю, Стас, хотя очень хотела бы вспомнить, но, увы...
— Ладно, не будем об этом, — согласился я. — Ты хоть чаем напоишь?
Её глаза вновь наполнились каким-то неестественным блеском, который я заметил ещё в первые минуты нашей встречи, когда мы обнялись в порыве страсти. Тогда я не придал этому значения.
Клири взяла меня руку:
— Стас, пошли в дом; чай пить.
— Чай, это можно, — сказал я и поразился, какая холодная была у неё рука. — «Совсем ледышка, а не рука, — подумал я. — А может быть, это и не Клиpи, а кто-то очень-очень на неё похожий?»
Размышляя таким образом, я шёл за ней, надеясь что-то узнать во время чаепития. В доме Клири всё было чисто, опрятно и аккуратно, однако чего-то не хватало. Я долго не мог понять, чего именно, пока не догадался:
«Ну, конечно же, фотографий. Огромного количества фотографий в рамках на стенах и ещё большего количества фотоальбомов, заполненных, буквально, под завязку различными видами, пейзажами и фотопортретами — где это всё? Не могли же они вдруг взять и исчезнуть. Может, этот пустяк поможет мне установить, что же всё-таки творится с Клири?»
Спустя некоторое время, я уже сидел за столом и пил чай с эклерами. Чай был хороший: крепкий, чёрно-красноватый, как раз такой, какой я люблю.
— Спасибо за чай, Кларисса, — Я впервые назвал ту, которую любил, полным именем.
— Я рада, что тебе понравилось.
Она улыбнулась, но на этот раз её улыбка получилась какая-то вымученная и неестественная.
— А знаешь, я, пока тебя искал, написал несколько картин. Хочешь посмотреть?
Вопреки моим ожиданиям Клири не сказала ничего, а только кивнула головой.
— Ну что же, вот эти картины.
Я постучал ладонью по столу, и на нем тотчас появились картины. Кларисса с интересом начала их рассматривать. Лицо её напряглось, словно она пыталась что-то вспомнить, но никак не могла. Смотреть долго на её муки было невозможно, поэтому я встал и сказал:
— Ну, что ты мучаешься сама и мучаешь меня?
— Прости, Стас, но я не могу вспомнить. Хочу, но не могу...
— Что именно ты не можешь вспомнить?
— Сама не знаю, но чувствую, что нечто очень важное.
Я промолчал. Да и что тут можно было сказать. Я подошёл к Клири и обнял её.
— Не переживай, — сказал я, — всё будет хорошо!
Её руки обняли мою шею, а в глазах появился слабый огонёк надежды.
— Ты, правда, так думаешь? — спросила она.
Её губы слегка задрожали, а глаза, до того ясные и таившие в себе массу невысказанного, неожиданно наполнились слезами.
— Ну, перестань, Клири.
Я со всей нежностью, на какую только был способен, привлёк её к себе, а она уткнулась мне в плечо, думая о чём-то своём, ведомом ей одной.
— Пойдём спать? — неожиданно предложила она.
— И то правда, пошли, а то у меня уже глаза слипаются.
Мне хотелось отдохнуть, собраться с мыслями, чтобы утром разобраться во всём. Ложась рядом с Клири, я почему-то спросил себя с лёгкой укоризной:
«Признайся, а ведь ты не так представлял себе эту встречу. Ну да, немного не так, и что с того? Клири ведь здесь, рядом со мной! Но только душа её далеко. Утром всё узнаю, — решил я и закрыл глаза, но кто-то внутри меня не унимался и продолжал твердить: — А не будет ли утром слишком поздно?»
И тут я догадался, что это было. Это был мой собственный страх. Против страха я знал только одно весьма действенное средство — молитву. Её я и прочитал. После этого уже ни о чём не думал и крепко уснул.