Аликс сделала шаг вперед. И еще один. И еще. Она заставляла себя идти. Как можно дальше от этой комнаты. Прочь. Она жалела, что у нее нет с собой кинжала. Хотя… в этом случае кинжал бы не помог.
С Гильомом ножа хватило на какое-то время. Сначала она ударила его палкой, когда Гильом свернул шею ее любимой куропатке. Свернул, глядя прямо в лицо, наслаждаясь ее беспомощным гневом. Недолго правда, потому что удар Аликс пришелся по ноге. Синяк вышел смешной, не больше свинного хвоста, но разгневанный отец отобрал у нее палку, поставил Аликс коленями на просо и прочел целое нравоучение, из которого она впрочем поняла лишь одно, главное: защищать себя ей придется самой. И когда Гильом засунул в нее пальцы, укусила его за ухо. В ответ Гильом разбил ей лицо, но что порченый товар при замужестве покроет позором фамильную честь, понять ума хватило, и на какое-то время он переключился на крестьянских девок. От них, видимо, и набрался познаний. А когда попытался засунуть свой отросток Аликс в рот, она схватила нож. Ей повезло — нащупала рукоять на полу, задыхаясь под весом наследника де Вуазенов, пока он развязывал гульфик. Нож был охотничий, Гильома. Он тогда здорово испугался, увидев лезвие у своего хозяйства. Разумеется, Гильом нажаловался родителям. Нож пришлось вернуть, но к тому времени она раздобыла на кухне другой. С ножом ела, с ножом спала, а когда нечаянно забыла его в комнате, то с сердцем, бьющимся в горле, держа спину прямо и глядя Гильому в глаза, разминулась с ним в коридоре. Липкий пот покрывал все тело, а она научилась не показывать страх.
От воспоминаний едкая горечь поднялась по горлу. Держать спину прямо. Держать… Ее вытошнило мужским семенем. Прямо на солому в замковом коридоре. Так даже лучше. Так это не останется у нее внутри.
С Раймоном было проще. Его животные порывы всегда можно было остановить ссорой, благо он глуп и вспыльчив как солома на ветру. Но супружеский долг время от времени приходилось все же исполнять. Супружеский долг. Она ненавидела даже эти слова, не говоря уже о том, что они подразумевали. А подразумевали они боль, слизь, мерзкие запахи. Ее снова зашатало. Даже сквозь тяжелый, неприятный запах рвоты, она чувствовала, что пахнет семенем. Пустой желудок резью отзывался на позывы тошноты. Тело содрогалось крупной дрожью. Вытерев губы и обхватив себя руками, Аликс продолжила ночные блуждания по разоренному замку. Временами ей казалось, что в опустевших покоях и коридорах эхо двоит ее шаги.
Да, с Раймоном было проще. Она не ценила того, что имела, и теперь расплачивается. Прельстилась проповедями заезжего аббата о неправедности похоти, и вот куда они ее привели. То, что раз за разом распирало ей горло, не давая дышать, с точки зрения Амори похотью не являлось.
Он не позволял себе такого до побега. Лишь потом, когда она всецело оказалась в его власти, проповеди о чистоте духа и смирении плоти сменились мягким нажатием на плечи, опускавшим ее на колени. Аликс не могла себе этого простить. Она хотела свободы, а попала в путы жестче прежних. Монастырь, в котором Амори ее спрятал, был мужским, и Аликс боялась, что в случае отказа просто пойдет по рукам. Раз за разом она опускалась на колени. Какой глупостью было надеяться избавиться от власти одного мужчины с помощью другого!
Выбраться из этих силков помогут только выдержка и сила воли. Она не сдастся. Так близко от цели не сдастся. Она уже хозяйка в замке, и это на порядок лучше положения бесправной наложницы, прячущейся в аббатстве. Но чтобы удержать власть, Амори нужен ей. Нужен. Сейчас, пока войско крестоносцев в походе, это происходит намного реже. «Уже облегчение», — пыталась Аликс убедить себя, но память услужливо напомнила, как она задыхалась всего получасом ранее, как скрюченные пальцы держались за складки парчовой сутаны, пахнущей благовониями, а властная рука с пастырским перстнем не давала отстраниться. Ее снова вытошнило, на сей раз жидким и едким желудочным соком. Аликс теперь все время мутило от запаха благовоний.
Но за пределами комнаты Раймона, теперь занятой папским легатом, замок пах не благовоньями, он пах гарью. За те дни, что Аликс успела провести в его стенах после возвращения, она сполна научилась различать нюансы. Как пахнет сожженное дерево, как — обуглившиеся камни, и как — мясо. От смрада сгоревшей плоти ее тоже мутило. Но она выстояла всю церемонию аутодафе*, хоть временами ветер относил дым прямо на помост, с которого доблестные воины Христовы, во главе с Амори, и она, как хозяйка замка, приютившего ересь в своих стенах, наблюдали за свершением акта веры**. После она все мыла и умащивала волосы, пытаясь избавиться от въевшегося в них запаха, вызывавшего тошноту. Напрасно. Вонь гари так же, как вонь мужского семени преследовала ее повсюду, напоминая о выборе, который у нее был — один раз сгореть заживо или раз за разом становиться на колени. Был, впрочем, и еще один выбор… Аликс остановилась у первой ступени лестницы. Шагнуть сейчас, не глядя…
Нет, слишком глупо. Лучше уж со стены тогда. Быстрее, меньше боли и наверняка. Но темный провал лестницы, ведшей когда-то на галерею, притягивал ее, манил. Не сейчас, — усилием воли одернула себя Аликс. Сейчас не настолько все плохо, не настолько безнадежно. Она выстоит. Выдерживала раньше, выдержит и теперь…
Боль согнула ее пополам, спазмы заставили задыхаться, чуть не выкашливая внутренности. Из-за слабости в коленях и сгустившейся перед глазами темноты Аликс шарила рукой в поисках стены, не желая скатиться по треклятой лестнице ненароком, не по своей воле.
Внезапно, затылком она ощутила на себе чей-то взгляд. Кто увидел ее такой? Преодолевая слабость и головокружение, она заставила себя обернуться. Глубокая ночь. Наверное, померещилось.
Из всех, кто мог оказаться здесь посреди ночи… Господи, этот скоморох. Она заставила себя распрямить плечи и встретиться с ним взглядом в тусклом и неровном свете догорающего факела, прикрепленного к стене в двадцати шагах. Мужчина у противоположной стены стоял и смотрел. Она не могла понять, почему он просто стоит, чего ждет. И как давно он за ней наблюдает? Раймон тоже здесь? Только не это, на еще одну битву она сейчас не способна… Аликс затравленно оглянулась и пропустила момент, когда за пару шагов он оказался рядом и схватил ее.
Она дралась. Пиналась, кусалась, чувствовала, как трещит ткань дублета в зубах. Но он держал и не ослаблял хватки, оттаскивая прочь от лестницы. Аликс била, а он позволял, уворачиваясь лишь от пинков по наиболее уязвимым местам. Внутри вдруг будто что-то лопнуло, и наружу хлынули вся грязь и ужас, не находившие выхода в тошноте. Она не плакала — выла, и чтобы заглушить вой зажимала в зубах то собственную руку, то ткань его одежды. Потом Аликс затихла, изредка содрогаясь и бессильно прислонившись к чужому плечу — ноги ее не держали.
Наверное, он почувствовал, как, накопив силы, снова напряглось ее тело, и отпустил Аликс за мгновение до того, как она глухо сказала:
— Никогда больше не прикасайся ко мне.
Он сделал шаг назад, но Аликс этого оказалось мало. Она чувствовала себя уязвимой, с выставленной напоказ ободранной кожей, поэтому расстояние между ней и скоморохом должно было стать как можно больше. Как можно быстрее.
— И только посмей кому-нибудь рассказать, — сказала она уже на повороте и почувствовала в собственном голосе отголосок недавних слез. Никто не должен был видеть ее слабой. Никто.
Примечание по хронологии: эта сцена происходит раньше, чем события главы 6, во время второго визита Реми в Гельон (через потайной ход).
Аутодафе* - сожжение заживо, казнь «без пролития крови», применявшаяся католической церковью в течение долгого времени.
Акт веры** - слово «аутодафе» в переводе с латыни означает «акт веры».