Нас было трое: я, Тезей и Глобус. Глобус получил своё прозвище ещё в первом классе по причине необычайной округлости головы, я стал Пирузом в седьмом, когда футбольный бум, охвативший Грузию, достиг нашей школы, а я в футбольной команде класса был выше всех, тем самым напоминая защитника тбилисского «Динамо» Пируза Кантеладзе. С Тезеем же дело обстояло так: прошлым летом ловким ударом камня он убил беспокоившего его по утрам петуха, которого из-за задиристого и дурного характера приобщённые к древнегреческой мифологии цалкинские греки прозвали Минотавром. Временами к нашей компании присоединялся поклонник таланта исполнителя неподцензурных песен Аркадия Северного, и в самом деле немного похожий на поросёнка Гочо Южный.
В ту пору мне стукнуло четырнадцать лет, но мой день рождения, отмечаемый в рощице за лагерем хрустящим печеньем и тёплым лимонадом, напоминал скорее военный совет.
- Они же над нами просто смеются! - мрачно заявил Тезей, грозно сдвинув брови. - Посмотри, Пируз, какое, с позволение сказать, письмецо я нашёл сегодня утром в кармане своей рубашки.
- Можно прочитать? - тактично спросил я, поглядывая на Глобуса.
- Читай вслух!
Развернув сложенный вчетверо лист, вырванный из школьной тетради, я прочёл: «Люблю тебя, чертёнок, люблю твои глаза, но ты ещё ребёнок, любить тебя нельзя».
- Спелись подружки! - возмутился Глобус. - Утром я долго искал свои кеды и обнаружил их висящими на люстре. Змей Горыныч чуть не лопнул со смеху.
- А Олеся? - отпивая глоток лимонада из бутылки добавил я. - Только и знает, что подкалывать меня. Я вчера объелся черешни и несколько раз отлучался в туалет, а она громко говорит Эрмиони и Инге: «Ой, девочки, у нашего Пируза, кажется, производственная травма».
- Пора с этим кончать, - сделал вывод Тезей, у которого уже пробивались усики и поэтому он считался у нас за главного. - Предлагаю купить в магазине у Ричарда зубную пасту. Три тюбика.
Мы с Глобусом понимающе переглянулись. Всё шло к этому. Мы не хотели войны и мирное развитие событий нас вполне устраивало, но теперь отступать уже было некуда: речь шла о задетом мужском самолюбии.
Где-то совсем рядом Гочо Южный, Орфей нашего лагеря, пел под аккордеон свой знаменитый трёхъязычный шлягер «Джульетта» (на грузинском, армянском и азербайджанском): «Приди ко мне, девчонка, давай будем вместе, моя Джульетта!», и нам почему-то сделалось грустно, однако пора было действовать: единственный совхозный магазин, где и директором, и продавцом, и грузчиком был наш приятель сорокалетний весёлый толстяк Ричард мог с минуты на минуту закрыться.
- Куда это вы? - остановил нас по дороге повелительный бас начальницы лагеря Людмилы Эрастовны, женщины внушительной комплекции, устоявшихся взглядов и стойкой морали. - Скоро отбой.
- Мы в магазин, за мылом, - не совсем уверенно пояснил Глобус. - Спохватились, оказалось: нету. Завтра умываться будет нечем.
- С чего это вдруг вы стали такими чистоплотными? - подозрительно поинтересовалась Людмила Эрастовна. - И почему идёте втроём? Достаточно и одного.
- Ладно, я пойду один, - шепнул мне Тезей, - а вы с Глобусом проследите, чтобы лестницу никто не спрятал в подвал, а то у нас ничего не получится.
Как назло, у входа в корпус мне и Глобусу повстречалась Олеся.
- Пируз, - насмешливо произнесла она, - у тебя такой вид, словно ты что-то замышляешь и последняя ночь в этом прелестном трудовом лагере должна стать решающей в твоей жизни. Могу угостить тебя черешней для поднятия настроения, не хочешь?
- Спасибо, - отказался я. - Меня что-то клонит ко сну: я сегодня выполнил двойную норму и, кажется, перетрудился.
- Ну, не знаю, - с иронией отозвалась Олеся. - Я что-то не заметила, чтобы ты работал больше всех, но, на всякий случай, предупреждаю вас с Глобусом и Тезеем: дверь в нашу комнату будет закрыта крепко-накрепко, а Людмила Эрастовна спит очень чутко.
Я зевнул:
- Спокойной ночи. Передавай привет Инге и Эрмиони.
Олеся недоверчиво взглянула на меня, а потом, попросив Глобуса отвернуться, неожиданно чмокнула меня в щёку.
- Завтра будет поздно, - пояснила она. - А я ведь совсем забыла, что сегодня твой день рождения. Желаю тебе стать взрослым как можно быстрее.
- Мы уже давно не дети, - хмуро вставил Глобус. - А вы бросьте задираться, а то в школе мы вам всё припомним.
- До начала занятий ещё далеко, - загадочно произнесла Олеся. - Всякое может случиться.
Мы были одноклассниками, знали друг друга с детства, однако в трудовом лагере, в который нас по тогдашней традиции забрали сразу же после окончания восьмого класса и где мы в основном собирали черешню и вишню в одном из близлежащих совхозов, с нами стали происходить странные и непонятные вещи. Олеся Калиниченко, обыкновенная длинноногая девчонка со смуглой кожей и чёрными-пречёрными глазами стала казаться мне самой красивой девушкой на свете, а совсем недавно я даже обнаружил, что она стала носить такой интимный предмет женского гардероба, как бюстгальтер... Инга Абашидзе и Эрмиони Иониди тоже заметно изменились: создавалось впечатление, что мы с Тезеем и Глобусом так и остались восьмиклассниками, а те перешли из восьмого класса сразу в десятый. Впрочем, некоторые изменения происходили и в нас: Тезей пробовал бриться, дискант Глобуса временами переходил в бас, а мне по ночам всё чаще и чаще снилась Олеся, из-за чего я стеснялся по утрам смотреть ей в глаза.
Непонятные отклики моего организма на её случайные прикосновения беспокоили меня настолько, что я решил поделиться с ребятами: уж не болен ли я? Они, с пониманием выслушав мою исповедь, подтвердили, что иногда испытывают то же самое. Почему всё же меня абсолютно не волновали ни Инга, ни Эрмиони, а голос Олеси звучал во мне как музыка? Разве Олеся лучше Эрмиони? А Инга? Ведь у Инги такие красивые глаза, будто срисованы с какой-нибудь иконы! Тезей высказал мысль, что мы просто влюбились, хотя нам и верилось в это с трудом. Влюбились - и в кого? Олеся в первом классе вечно хныкала на уроках и звала маму, Эрмиони шмыгала носом и пачкала пальцы чернилами, а Инга грызла ногти, за что учительница часто била её линейкой по рукам. Глобус тоже всё это помнил, но, несмотря на вышеназванный недостаток, хотел взять Ингу в жёны, а Тезей уверял, что нет на свете девушки лучше, чем Эрмиони. Вот, значит, в какой идиотской ситуации мы оказались. Кроме всего прочего, девочки явно подсмеивались над нами и сегодняшняя ночь обязана была стать решающей: размазывание по лицам наших избранниц зубной пасты «Апельсиновая» тёмной июльской ночью представлялось нам как местью, так и своеобразным признанием в любви.
Когда наш учитель физкультуры Змей Горыныч, прозванный так за соответствующую внешность и непростой характер, наконец-то уснул, Тезей сказал нам:
- Пора.
Мы жили в двух огромных комнатах: мальчики во главе со Змеем Горынычем - на первом этаже, девочки под предводительством начальницы лагеря и нашей классной руководительницы Людмилы Эрастовны - на втором. Выйдя на заросший травой и окружённый деревьями двор, мы обнаружили, что лестницу, по счастью, никто не тронул и она как лежала, так и лежит у входа в подвал. Тезей раздал тюбики, предупредив нас, что действовать надо осторожно.
- Кровать Олеси - крайняя у дверей, - шёпотом произнёс он. - Постели Инги и Эрмиони стоят впритык друг к другу у окна, так что нам придётся разделиться. Но тут есть ещё одно обстоятельство: по-моему, они что-то пронюхали и вполне могли поменять кровати местами.
- Как же нам быть? - спросил Глобус. - Не светить же им фонарём в лица?
- Надо просто подождать, пока глаза привыкнут к темноте, - ответил Тезей. - И самое главное: ни в коем случае нельзя будить Эрастовну.
- Ясное дело, - согласился Глобус. - Тогда всё выгорит и поднимется такой шум, что Змей Горыныч потом с нас три шкуры спустит.
Светила луна и ветер неистово трепал верхушки тополей. Где-то за виноградниками кричала ночная птица. Приставив деревянную лестницу к стене, мы немного поспорили из-за того, кому подниматься первым.
- Пусть лезет Пируз, - решил, наконец, Тезей. - И подаст нам знак.
Широкое окно в комнату девочек было открыто нараспашку и мне не стоило особого труда попасть вовнутрь, правда, на подоконнике стоял очень подозрительный горшок с цветами, показавшийся мне ловушкой, но я вовремя заметил его и отодвинул в сторону, не наделав шума. В ближнем углу раздавался богатырский храп Людмилы Эрастовны, девочки тоже как будто спали. Я помахал ребятам рукой, мол, всё в порядке и стал медленно, на цыпочках, с тюбиком зубной пасты в руках передвигаться в сторону кровати Олеси. Кажется эта, только бы не ошибиться. Открутив колпачок «Апельсиновой», я нагнулся, чтобы разглядеть контуры лица Олеси и замер.
- Я не сплю, - прошептала она. - Дай мне тюбик, я сама себя "напастаю", раз тебе это так надо.
Однако там, у окна, что-то происходило: то ли ветер захлопнул окно, то ли Тезей или Глобус были неловки, взбираясь наверх по лестнице, но Людмила Эрастовна проснулась и сразу же послышался её начальственный окрик:
- Что происходит? Кто здесь?
- Иди ко мне, - быстро сказала Олеся. - Иначе она тебя увидит.
С замиранием сердца я лёг рядом с ней и, прислушиваясь к шагам начальницы лагеря, уткнулся головой в подушку. Только бы она не включила свет! Олеся дрожала: кровать была настолько узкой, что мы вынуждены были прижаться друг к другу.
- Тише, - прошептала она, обращаясь то ли ко мне, то ли к моему сердцу, которое стучало настолько громко, что мне казалось она слышит его биение. - Ещё немного... она скоро уснёт.
Не знаю, сколько времени прошло: может пять минут, может больше. Вокруг была тишина и только ветер шумел за окном, и прерывистое дыхание Олеси было слышно совсем рядом.
- Где ребята? - прижав губы к моему уху спросила она. - Как ты думаешь, они успели бы подняться?
- Как же вы всё-таки догадались?
- Тоже мне, тайна! Мы сразу поняли, что в последнюю ночь вы захотите нас «напастать».
- Леся, можно мне тебя поцеловать?
Она вздохнула:
- Что поделаешь... раз уж мы лежим вместе... как муж и жена... Ты нервничаешь?..
- Я не знаю... Я тебя очень люблю.
- Мне кажется, что я тебя тоже... очень. Пусть это будет нашей тайной, ладно?
- Ладно.
- Знаешь, а я помню, как мы сидели с тобой за одной партой в третьем классе и ты списывал у меня математику.
- Я тоже. Ты мне уже тогда нравилась...
Странно как бывает в жизни: спустя тридцать лет после той июльской ночи, когда мы случайно встретились с Олесей в доме наших общих знакомых, она попросила меня:
- Прошу тебя, ни слова о прошлом.
- Но почему?.. Почему, Леся?
- Потому, что лучше той ночи у меня на свете ничего не было.