Первомай.
Улицы перекрыты, милиция. Красным-красно. Плакаты, транспаранты, портреты.
Владимир Ильич, Леонид Ильич, Политбюро, Маркс, Энгельс, Ленин.
Трибуны, рупора, флаги, музыка, призывы.
- Да здравствует Первое Мая — День международной солидарности трудящихся в борьбе против империализма, за мир, демократию и социализм!
- Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
- Да здравствует марксизм-ленинизм — вечно живое революционное интернациональное учение...
- Выше знамя всенародного социалистического соревнования за досрочное выполнение плана...
Мы собираемся у института. Политехническая колонна. Кому флажок, кому плакат.
Трое притулились за лениным на колесиках. Потихоньку выпивают. Дело мира не терпит суеты, но и расслабляться не рекомендуется.
Нужно пройти до площади, свернуть на Пушкина, вверх до Тимирязева, и уже оттуда расползтись по хатам и лавочкам.
И тут она. Буквально в двух шагах. Незнакомка. Зеленый плащ, изящная линия, длинные волосы, белоснежная улыбка, огоньки...
Протягиваю фляжку с горячительным. Радостно кивает, делает пару глотков, смотрит в глаза.
В секунду испарились ленинизм, партия, вэцээспээс, комсомол, пятилетки...
Светлана. Так зовут весну семьдесят восьмого.
Холодно. Идем в обнимку укрывшись за плакатом. Время от времени прикладываемся к фляжке. Плевать.
- Да здравствует героический рабочий класс Страны Советов — ведущая сила в строительстве коммунизма, урааааа!
- Ура-а, - дежурно отвечает толпа.
- Да здравствует советская народная интеллигенция — активный строитель коммунизма, ураааа!
- Ура, - уже неохотно, скомкано, устало.
Миновали площадь.
И вдруг, без всяких призывов и согласований, репетиций и оркестров, толпа взрывается по-настоящему:
- Деду ура-а!
- Ура-ааа, подхватывают набегающие сзади волны демонстрантов
- Ура-аааа, включаются те, которые впереди.
На балконе третьего этажа, с огромной бородой, военной выправкой, орденами и медалями. Это он - вечный дед.
Мне кажется, среди боевых наград мерцает Георгиевский крест. Ветеран Первой Мировой. Несгибаемый. Он здесь навсегда. И это ему салютует толпа. Каждый раз на седьмое и первое.
Деду ура-ааа!
***
Русская душа одним концом в среде - никак не расстанется с материей - средой.
Та бог-мать, и русский от нее не уходит. Не хочет и не может.
Бог-отец своими повелениями на какое-то время его вытаскивает в мир, обустроенный словом, но русский, при первой возможности, норовит обратно.
Так и мечется между словом и дословием, средой и миром.
Зачем ему свое слово, он не собирается оставаться в мире - присутствует там только по велению отца. Как на работе.
А благость у матери - в дословесности.
Бог-отец ниспосылает и озарение случается. Он впадает в поступок, совершает чудо - квантову физику, к примеру, или бомбу, луноход, Буран - но быстро забывает.
Не это ему желанно - оно вообще не нужно, ибо он стремиться не мир перестроить, а напротив - растворить, слить мир и себя обратно в мать.
Но вновь и вновь отец вырывает из среды, вновь и вновь велит быть и существовать, принимать форму, решения, нести ответственность.
И тогда русский спохватывается - вроде, когда-то было, помню, делал, а вот куда, когда, что - забыл.
Незадача. Ладно, придется по-новой. На те же грабли.
Отковал колобок, волшебный - сбежал, пропал, погиб. Спохватились, погоревали, но урока не извлекли. Яичко грохнулось - плачут, но хрен с ним. Авось, другой раз умнее будем - просто спохватились поздно.
Репка выросла большая пребольшая, а как ее вытянуть наверняка - не придумали.
Ведь вместо чуда можно лопатой, совком, палочкой-рычагом в конце концов.
Русский не хочет надолго оставаться здесь, в реале - это противонаправлено устремлению души.
Они желают пребывать на выходе из среды, но еще в среде - не в мире. Там, где его застало слово, но еще ничего нет. Только радость пробуждения - аккурат на границе.
Поэтому, не будет ни описывать, ни артикулировать, ни запоминать.
Ведь слово - не только источник бесконечной радости, заставшей его на пороге творения, но и тюрьма, из которой можно не выбраться. Особенно, если с чужого плеча.
Начни, и придется тащить бремя "немца" - оставаться в реальности, и навсегда променять божественную радость на чисто человеческие утехи обыденного существования.
***
Анечка, Алькина ровесница, с двадцать шестого.
Село Кулуево. Ладно, Кондратьево, Ярославска губерния. Хрень редьки.
- Выучусь на медика, - говорила юная Анечка, - и никогда не буду стирать, шить, убирать.
Перва Руска Бабска Мечта - об чем еще. Выучилась. Аккурат под конец меда замужество - Костинька.
Баловень судьбы, сын самой Мариониллы Зановны - не-не, подданая Греции.
Подвижница из Народной воли. По зову праведного сердца приехала на Урал учить детишек.
Потом закончила мед и стала главным, наиглавнейшим врачом в наихитрей хирургии чего-то-там на латыни.
Авторитет - будто бог-отец грамоту подписал. Когда шла по больнице мыши пригибались в почтительном реверансе.
Всю жизнь с одной помощницей - странного вида лысоватый мужик с усиками, который оказался теткой с болезнью.
Говорили, пока оперировала - мат стоял несусветный.
Если чего не доставало, могла так приложить - упаси господь.
К ее операциям готовились долго, скрупулезно, проверяли на три раза - себе дороже.
Жила в отдельном доме - в самом центре Челябинска. Теперь там ресторация балканская. Гриль, что-ли.
Орденоносец, лауреат всех премий, гордость. Трое детей, две дочки и ненаглядный Костичек.
Сына. Избалованный сверх всякой мер. Коньячок, преферанс. Правда, дослужился до начальника какого-то из маттехснабов. Честный, даж ни разу полкопейки - все богатство от матери. Вплоть до Волги двадцать первой.
Влюбился, и в кого - Анечку из Кулуева. А че делать - женились, родили дочу.
Костичек выпить - эт как водится. Домой без запаха не приходил. Анечка напротив, ненавидела. Сама не пила и пьяных или просто с запахом не переносила. С детства.Видать из Кондратьево радость привезла.
Марионилла в ней души не чаяла. Лучше дочерей. На концерт, в оперу - только вместе. И доживать пошла к ним.
Аня давно бы развелась, если б не свекровь. Срослись. Признавала, почитала, слушалась благоговейно. Та умоляла - потерпи.
Так и жили, Марионилла, Анечка и Алка (внучка) плюс Костик - с коньячком в гараже.
Таки стала Аня супер-доктором. Уролог, кажется. Или нефролог. С утра до вечера по участку. После работы вторая смена - знакомые, соседи. Все к ней, родные - как отказать. Под ночь - капуста. Или стирка. Лошадь ломовая.
Сонька Боркина - потомственная медичка, интеллигент в двадцать десятом колене, попала к ней на практику. Баб Аня уже в больнице пахала.
- Врач от бога, - так и сказала, - творит чудеса, а объяснить не может. Интуиция.
И правда, лучше-б молчала, а то ляпнет так ляпнет - всегда мимо кассы. Слов не любила - лучше капусты насолить или стирки настирать.
Алка уже на третьем курсе училась, когда мать взмолилась. Не могу больше. Только тогда, Мариониллы уж не было, с Алкиного согласия и развелись. В сорок пять.
Алка - подарок. Первое замужество в восемнадцать. Бешеная, невообразимая любовь. Платоническая, даж после регистрации. И ревность вселенская. Восемь месяцев и того, развелись.
Второе по расчету. Юрка. Верный поклонник. Шесть лет молил, наконец согласилась. Без любви. Скоро тридцать, у всех семья, дети. Короче, вышла. Думала, осчастливила. Думала, под контролем - куда он денется, мужик-то.
Родили дочь. И тут незадача - объявилась Юркина мамаша. Из другого города, но на пмж. Торговка с деньгами. Властная, напористая, безжалостная.
Раз, два, три и подменили мужчину. Теперь он слушался только мать - жигули, мебель, прикид, часики...
Разумеется, вошли в клинч. Либо по-моему, либо никак - говорила Юркина мать. Вышло - никак. Долгий, тяжелейший развод с дележом ластиков и промокашек, несправедливый размен - лишь бы поскорее.
Короче, остались втроем. Баб Аня, Алла и Лена.
Алка уже второй вуз закончила - философский. По первому - инженер-строитель. Чиркала кульманом по ватману в каком-то НИИ. После философии в ПТУ - преподавать. Там народ как раз такой - только этику с эстетикой подавай.
- Вы, - говорят, - Алла Константиновна, зачем нас тюрьмой пугаете. У нас там братья, отцы, друзья - и ничего.
Вот те, бабка, и Кант с Гегелем.
Баб Аня внучку пасла. Алка четыре пары оттарабанит, никакая, еле ноги волочет, а та с порога - бодренько так, по-комсомольски:
- Ты с полчасика отдохни, я там стирку засолила...
Вечная капузда. Везде. Алка замуж, капузда. Развод - стирка. Никаких обвинений, сетований, порицаний. Ни слова. Муж ушел, бывает. Бессловесно. Впрягалась сразу. Кто-то заболел - летит. На всех парусах на любой конец.
Алка на третий пошла. Славка. Достался от подруги. Та в Израиль, а Славка ни в какую. Тож деревня. Самоделкин - мини-трактора собирал. Со свалки. Свою деревню завалил техникой. Поливалки, косилки. Туземный чудо-ремонтник.
Баб Ань с радостью - полюбила. Они-ж Кулуевские. Славка тож привязался.
- Славка, ты капустки-то побольше, и картохи не забудь. Да, моркву захвати и редьку. Еще - зелени, совсем в доме пусто.
Славке в радость - теплое, понятное.
Маринка-израильтянка однушку оставила. Баб Ань туда, чтоб молодым не мешать. Благо, в соседнем подъезде. Там и дожила.
- Целый день думала-вспоминала, что у меня в жизни хорошего было, вспомнила - меня-ж дважды заграницу выпускали...
***
Если вам показалось, что вы сделали открытие в квантовой физике, помните - русские это сделали лет сорок назад. Итальянский квантовый профессор так шутят.
Торкнуло. Самолетики, ракеты, приборы хитрые. Было.
В семидесятых Челябинский аэропорт под завязку - еропланы всех мастей. От и до. Летали всюду - от Владика до собачей конуры в совхозе имени Ильича.
Сейчас - два с половиной московских рейса.
Еще было двести капитально-окончательных предпоследних ремонтов, плюс три строительства - взлетной полосы для Боуингов и Арабасов-Барабасов, таможенного терминала, нового здания аэровокзала, стоянки с десятью шлагбаумами...
Все, кроме самолетов. Те в приватизацию улетели, гуси-лебеди.
Тогда распилили на части - аэропорт одному, авиаотряд - другому, заправку - третьему, самолеты четвертому, продажу билетов - пятому. Гениальнейший
Мегапроект. Рассчитывали дружить домами, сотрудничать. Не получилось, но со стрельбой. Теперь в Курган через Ебург. Или Москву. Так ведь семь верст не круг для дикой собаки динги.
Анекдот про два шарика раз от разу сбывается.
Помните, как поймали русского, американца и француза, посадили каждого в отдельную камеру и условие поставили. Вот вам по два шарика титановых, к утру должны удивить, нет - казним. Американец за ночь научился жонглировать, француз показал нескромные сексуальные приемы, а русский развел руками. Где, спрашивают. Не знаю, отвечает, один сломался, второй - потерялся.
Вот-вот. Квантовая физика, сорок лет форы - правда, что-ли, гыыыы. Мы сделали - да ладно, и где?
Сбежала, как тот колобок, что от дедушки ушел - закатилась титановым шариком.
Тем и хорош, что восходит к русским сказкам, которые будоражат по сей день. Колобок, Репка и Курочка Ряба.
***
Дед плохо слышит, поэтому телевизор на полной. Особенно РенТВ. А встает рано. Я прятался в наушниках. Но утром, когда на работу, получал свою порцию восторга.
Вчера праздновали многолетие. Ну, как многолетие, меньше ста, но больше семидесяти. Более точные данные строго засекречены. Офицер.
Придя на обед не сразу сообразил - вещи, кошки и люди были на местах, но что-то не сходилось.
- Мы ему купили слуховой, - радостно сообщила она, - в подарок.
Понил. В квартире стояла непривычная почти тишина.
- Только теперь он все слышит, говори тише.
Шепотом спросил, когда обедать. Бабуля жестами показала на пирог с картошкой.
Вечером пришли гости. Макс нажарил мяса, бабуля - рыбу, а Зая - два торта. Прагу и дамское суфле с плодово-ягодной корочкой. Посидели.
Еле-еле, со стонами и проклятьями выполз из-за стола. Живот гордо колыхался впереди. Наконец на горизонте показалось кресло.
Поскольку пальцы не слушались, а наушники не налезали на располневшую голову, уперся в сагу о ментах. Процесс переваривания забурлил. Я вытянул ноги и расслабился. Духовность вежливо уступила обжорству.
И тут засвербило. Сначала подумал, показалось. Ультразвук, убийца котов.
Телевизор сделали погромче - писк продолжился. Засуетились - приподняли подушки, проверили телефоны, пощупали датчики. Был. Включили-выключили плиту, эсвэчовку, кофемашину. Был. Стиралка, сушка, компьютер. Не помогло.
- Че забегали, - очнулся дед, - ничего не слышно.
Дошло. Аппарат. Он, собака, если не прижат,не вкручен в ухо, свиристит.
- Сымай! - строго сказала бабуля.
Дед испуганно стал стягивать недавно подаренную футболку с медведем.
- Аппарат сымай!
- Чтоооо...
Выдрали, отключили, спрятали. И все встало на свои места - праздник как праздник.
***
С Мишкой познакомились в восемьдесят четвертом. Под коньяк, Сальвадора Дали, теорию функций комплексного переменного и преобразования Фурье.
За очередной рюмкой поведал, как учился в технаре, служил в армии, работал на железке. От нечего делать закончил заочный жэдэ институт, после чего присел паять схемы. В конце концов, паяльник привел на кафедру физики, где он тихонечко исполнял младшего инженера, а по вечерам пил спирт и читал поэта Рубцова.
Случайно выяснилось, что младший дворник может в одиночку делать то, чем занималась кафедра физики и еще с десяток соседних. Высказать гипотезу, теоретически обосновать, поставить эксперимент. Мало того, собственноручно изготовить необходимые приборы. При этом отраслевая принадлежность проблемы не имела значения.
Кафедральные дела резко пошли в гору, и Мишку повысили до инженера. За десять кандидатских и одну докторскую.
Правдами-неправдами устроился туда в аспирантуру, и два года существовал рядом.
Странная была компания.
Один, в будущем дважды защитник белого дома и спонсор фильма "Танк Клим Ворошилов", а в том настоящем - друг поэта Евтушенко и завсегдатай закулисья театра "Современник".
Он открыл для меня Москву - Петушки.
Второй, чемпион мира по радиоспорту.
В конце восьмидесятых, прихватив три бутылки армянского, поехал в штаты. Соревнования радиолюбителей.
На вечеринке вусмерть напоил присутствующих, а наутро обнаружил себя в постели долларовой миллионерши-радиозвезды. Внезапная любовь.
Ликвидировав бар и покатавшись на хозяйском порше, по-тихому, то есть, по-английски, свалил домой.
Третий, Сашка, о котором рассказывал раньше.
Этот народ подверстывал курсовые за коньяк, совместительствовал за шестьдесят, преподавал за сто двадцать, репетиторствовал по выходным и шабашил в отпусках. Читал самиздат, дружил с актерами, бомжами, слесарями, спортсменами, рок-музыкантами и фарцой.
В короткий трезвый сезон Мишка раздухарился. Написал работу для себя. "Теория термоупругого удара". Законченное научное творение. Классический труд, в котором идея развивалась от гипотезы к теории с экспериментальным ее подтверждением и практическим применением.
Получив высочайшее добро, стал соискателем степени "кандидат физико-математических наук".
"Термоупругость" вызвала серьезные споры между основными школами. Московской, Ленинградской, Грузинской и Американской.
Там, в академических кругах, никому и в голову не могло прийти, что автор мегауравнений - типичный бомж-ханыга в полосатых клешах из семьдесят второго и рубашке с воротом поверх пиджака. Мало того, закусывает спирт елочными иголочками.
- В небе есть оболочка, где все слова записываются.
Так Миша объяснял Ляле Ибрагимовне теорию ноосферы.
- В глубине океана спрятан такой слой, кричи-не кричи, а звук оттуда не выползет, пытался вразумить он доцента, пожелавшего наскоро защититься по акустике.
Мишка был абсолютно доступен в общении, не амбициозен, доброжелателен, легок на подъем, а из мысли сразу выпадал в поступок.
“Появилась идея!” - весело восклицал он и начинал носиться по лаборатории в поисках необходимых компонентов.
- Знаешь, все происходящее вокруг - суть конструкция твоего мозга.
- Миша, я работаю!
- Напрасно отмахиваешься, тому доказательство имеется.
- Какое еще доказательство?
- Закроешь глаза и ничего не видно.
И счастливо смеялся.
Он любил трепаться в курилке за всякую физику, гонять блиц, а вечерком пойти с друзьями в лесок, где в окружении берез и сосен неторопливо пригубить, после чего почитать стихи любимого поэта.
- Ты только послушай, - говорил он, держа стакан на вытянутой руке
Светлый покой опустился с небес и посетил мою душу!
Светлый покой, простираясь окрест, воды объемлет и сушу.
О, этот светлый покой-чародей!
Очарованием смелым сделай меж белых своих лебедей черного лебедя — белым!
Связавшись с защитой, Мишка попал в бесконечные диссертационные дрязги - научные советы, рецензии, справки, внедрения, предзащиты. В процесс, изматывающий соискателя сверх всякой меры.
Летом восемьдесят шестого я уехал отдыхать, а приехал ровно на похороны. Внеочередной запой привел гения к мысли о прерывании жизненного процесса. Он запутался в лабиринте и вышел прямиком на минотавра.
В конце концов, развивая одну из многочисленных Мишкиных идей, я научился пользоваться термоупругостью - сверлить лазером камешки и получать из них бусы. Остродефицитные тогда дамские украшения.
***
Вроде, никаких секретов. Колобок съеден лисой, ибо самоуверенность до добра не доводит, репку можно достать только вместе, ибо коллектив - хорошо, а дар - чудо, и к нему надо относится как чуду, в противном случае оно-золотое разобьется. Но ведь все не так просто.
Чего бы сказкам быть востребованными сегодня, если нет тайны.
Колобок - результат сверх-усилий, последняя надежда. Поэтому оживает, будучи выставленным на всеобщее обозрение. Будто в Инстаграм.
Он-нигилист сразу отрицает создателя - деда и бабку, сбегает и смеется над ними. Хотя не ведает для чего его слепили, и что его вообще слепили.
В своей идентификации он совершенство, поэтому умнее, красивее, хитрее, быстрее. Самый, самый, самый. Тщеславен, демонстративен, поэтичен.
Нагловатый, самоуверенный щеголь. Хлестаков.
Три раза обманул смерть - дед с бабкой, заяц, волк и медведь. Даж, четыре. Круче Сизифа - тот дважды.
Но против женского не смог - дьявол оказался хитрее. Лестью. Просчитал заносчивого дурачка. Разумеется родители спохватились - куда без. Поздно.
И правда, иногда вещи ускользают из подручности. У меня частенько. Пуговица не застегивается, шнурок не завязывается, нога в штанину не вдевается, хлеб не нарезается, яичко не очищается. Мало ли. Вещь "оживает", сопротивляется. Обретает собственную волю.
Или когда мастер, поставив на карту все, и себя в том числе, вложил душу в ее изготовление - Пигмалион. После не может ей воспользоваться, лишь холит и лелеет - прислуживает. Но только автор, родитель. Его иллюзия. Остальные просто хотят.
Ожившая, но глупая вещь этого не знает, поэтому беспечна.
Все должны восхищаться, почитать, преклоняться.
Распространять родительское отношение к себе на весь мир - непоправимая ошибка.
Родители, те да, для них ребенок - чудо. Для остальных - просто субъект, один из семи миллиардов.
***
Трудно представить радость человека, прослушавшего сообщение о том, что у пациента наблюдаются инсульт, потеря сознания, паралич тела и агональное дыхание Чейна — Стокса.
Но в контексте новейшей истории такие эпизоды далеко не редкость. И сосед-лимитчик Толик из фильма «Чёрная роза — эмблема печали, красная роза — эмблема любви» лишнее тому подтверждение.
В начале марта 1953 года папа лежал в больнице с крупозным воспалением легких.
И лечила его молодая женщина интересной наружности, но важнее, блестящего ума и широчайшей эрудиции.
Эти эпитеты отец с удовольствием повторял всякий раз, когда вспоминал учебу в Пермском государственном университете и свою болезнь.
Тогда, четвертого марта, на его вопрос "есть-ли надежда", интересная наружность, ум и эрудиция весело ответили - никакой, после чего папа резко пошел на поправку.
Собственно, это история о тернистых путях познания.
Мартин, ненаглядный наш, Хайдеггер утверждал, что есть два вида мышления, причем существование каждого из них оправдано и необходимо для определенных целей: вычисляющее мышление и осмысляющее раздумье.
На юридическом потоке вместе с папой училась парочка веселых выпивох. Толик и Славик.
Однажды под новый год, за неимением денег, но снедаемые пагубной тягой, они решились на благородную кражу.
У Славиковой бабули, дворянского рода, от старого времени чудом уцелели бриллиантовые сережки. Их-то и решено было изъять, продать и пропить.
Ну, чтоб торжество справедливости восстановить.
Когда украшения оказались в руках, выполз червь сомнения. Точно-ли бриллианты? Может, подделка, страза, стекло.
И тут умники вспомнили курс школьной физики.
Если бриллиант подлинный, то есть, сделан из алмаза, который является самым крепким на земле железом, останется целым после удара молотком, если разобьется - подделка.
Знание - сила, всяк сущий язык разумеет эту максиму. Но вот сила, взятая сама по себе, содержит ли в своей природе знание, позволяющее применять ее разумным образом. Вопрос, который до конца не разрешен на философских форумах Нижней Саксонии, Силезии и Богемии по сей день.
Сказано - сделано. Нашли молоток, стукнули - в порошок, вторую - в пыль.
Не получилось, бывает. Пришлось отыскивать горючее другим путем. А отыскав, заправившись и придя в общежитие к друзьям с физфака, герои, весело хохоча, поделились результатами кристаллографических испытаний.
Мол, при царе-батюшке простого человека дурили безбожно - вместо бриллиантов стекло впаривали, сволочи. Благо, они со Славиком не лыком шиты, додумались проверить. А так-бы их прямо в скупке и повязали.
Надо сказать, здание общежития для студентов-физиков устояло, в отличии от самих студентов, которые надолго застряли в припадке гомерического удушья.
***
Подкорыт открыл яблочное.
Отец, будучи навеселе, выдал пять рублей. С получки.
- Как пить дать не вспомнит, а вот мать, - объяснял счастливчик, - недосчитается, три шкуры спустит.
Чтобы вместе со шкурой не содрали деньги, взяли в галантерее цепочку за три, а потом, уже в гастрономе, яблочное за рупь семнадцать и опал за тридцать пять.
- Ты, молодец. Учишься, книжки читаешь.
- А ты?
- Не присутствую.
- Где?
- В книжках, школе, институте. На высоком этаже. В жизни, которая для тебя.
- Погодь, ты-ж ходил школу...
- Вот именно, ходил. Учиться надо было, а я ходил. Не доходил.
- Жалеешь.
- Моя нет. Паровозю. Без всякого смысла.
- Ну-ну, старше на пару лет.
- Человеку важно понимать. Положение. Я свое разумею. Если завтра не посадят,- ну, сам знаешь за что, - и не вытурят из училища, - армия, завод, пьянка, и все одно - посадят. А ты - свое.
- Не радужно...
- Нормально. С тобой хуже.
- Почему?
- Усилий много - небо держать.
- С дуба рухнул...
- Выпивка, бабы, фарт. И с меня харе. Тебе - астрономия. Или, не знаю, физика.
- Против баб ничего не имею.
- Не примазывайся. Тебя лепили со смыслом, поэтому обязан.
- Кому, Витя - кому и чем?
- А хоть бы и мне. Нам, всему двору. Считай, болеем. Глупо, если за мной потянешься. Или за Лупарем. Весь шанс просрешь.
- Какой?
- Жизнь другую. Свою другую. Без поводка. Самостоятельно, головой.
- Допустим, сбылось. Живу астрономией. И что, без баб, карт и выпивки?
- Достоинством.
- Ой, кто-бы говорил.
- Да пойми ты, желание - это так, разок-другой. Одна баба, две, потом женишься, и все. Как все. Тут другое. Что-то сможешь - человек. Понимаешь?
- Что смогу?
- Звезду найти. Равновесие, правду, совесть. Короче, слово сказать.
- Витяяя, не пей, а, очень прошу.
- Дурак ты, - дурак, и не лечишься.
- Сам дурак.
- Значит так. Жорка на свиданке велел, чтобы учился хорошо, раз, и отца слушался. Отец - голова. Не веришь, спроси у Симы!
***
Семенов - уникум, сказал, перезвоню через пять минут. Ага, как же. Пришлось одеваться впрок, чтоб с работы сразу на прогулку. Глядишь, к вечеру вспомнит - если вспомнит, что надо вспомнить. Надо сказать, через пару часов перезвонил.
Вообще, русские, а Семенов русский-русский из казаков и работников умственного труда, собственно, как и я, который русский-еврей из служащих, крестьян и дореволюционных заоседлых капиталистов - это как инженер-механик и инженер-электрик - в своей самоидентификации преимущественно коллективны.
Не "я", а "мы". Индивидуальное - суть дополнительно, включено в различные, разнообразные коллективные "мы" и практически никогда не выступает в онтологическом одиночестве - семья, двор, класс, трудовой коллектив, отраслевое министерство, район, город, страна. Сначала какие-нибудь мы, потом отдельности. Якать стыдно - чай, не мериканцы.
Русские органично таинственны, ибо не фиксируются - просто не могут поведать о своем устройстве. Не артикулируют онтологию - молчат, будто охраняют. Порой, когда их носом тыкают в неприглядную сторону, стыдятся. Пьянки, к примеру, мата, курева. Или чистоты, девственности, наивности. Добра, в конце концов, порыва.
Однако коллективная субъектность не есть плохо или хорошо.
Да, практика показывает, индивидуализм повыгоднее. Материально. И рождает потребность в большой сделке - конституировании, которая обязательно эволюционирует в народовластие. То есть, в коллективный субъект управления индивидуальным объектом.
Коллективное, оно оттуда - доначало, дословие, дотворение. Из матери матерей.
Поэтому в русском логосе мать всегда ждет - дитя, то есть, конкретное "я" вернется, вольется. И коллективное - суть реплика матери матерей, всегда подчинено отцу, ибо образовано высшим словом.
Получается, монархия. Сословная. Органичная - соприродная русской душе.
Русский свою тайну стережет - портал в радость, туда где нет слова. Разумеется вынырнет, как только услышит зов бога-отца.
И отсутствие фиксации не дурь, а защита той родной, материнской среды, которая словом прекращается - приобретает форму, воплощается в вещи и сущности. В реальность.
Русский блаженно хитер, поэтому туманен - дымка, оговорка, неточность, размытость.
И если уж что-то артикулирует его коренное обустройство, так это Троица, Христос. Там и богоматерь, и причастие, и пребывание в теле Христовом.
Плюс любовь, братство. Вместе - будто праматерь. И да, живой бог-отец - строгий, невидимый, ниспосылающий и всевидящий. Целехоньки.
Авторитет, и потом любовь или наоборот - любовь, жертва-истина и вера, теперь уже в со-авторстве, со-участии, со-единении.
Авторитетным может быть пафос - умею, пользуюсь. Профессия, еврейская черта, потреба.
Вот нежным слогом по-любви редко - не выговаривается лирика. Присутствует, витает, но не выговаривается. Наружу только сухость, твердость - выжимка. Горечь и отступления. Пафос не в счет. Как и сарказм.
Еще оговорки - там немножко человеческого. Из-под.
Что вы хотите - слово порой неподконтрольно, выскакивает сверх плана. Тут лучше разговором - из общения, из свободы.
Поэтому, Семенов - живой, сопричастный, нескладный, Пастернаковский.
Не столько по крови, хотя и по крови наверно - душой, таинствами обуянный, грехи молящий - вечный русский. Чистое дело марш!
Пришел. С психологией и нервами. Метнув на стол сложенный вдвое договор, спросил:
- Он правда недействительный?
Я посмотрел на него, потом на бумаги...
- Леша, блин, достал. Полгода мытарил с арендой - вставлял мыслимые и немыслимые условия. Извертелись на пупе, наконец согласовали. Заставил сшить - прошнуровать и пронумеровать. Сделали, подписали, направили. Одна страница встала обратной стороной. Теперь заявляет, недействительный - мол юристы так сказали.
- Ты в своем уме?
- Просто хочу проверить.
Днем ранее взвинченная Алла поведала, что к ней, вся в слезах и губной помаде, прискакала Лешина мама.
- Лешик сказал, верит только тебе. Срочно нужно распечатать и прошить договор.
Алка - раб пристойности, поэтому не имея возможности отказать соседке, распечатала и сшила. Разумеется, не проверяя. И, как оказалось, одна страница встала другой стороной.
- Семенов, тебя предупреждали - не надо работать Лешу. Не оберешься.
- Я думал...
- Думал, хотел, надеялся... Шли его лесом, а психологию прибереги.
Послал, вернул ключи и вздохнул с облегчением.
Леша тип известный. Белокуро-голубоглазый блондин. Гладкий, припомаженный. Аккуратный и чистоплотный. Правильно-вежливый отличник. Когда слушает - в глаза, а говорит в пол. Арийский ангел. Правда, во плоти.
Его отец командовал профсоюзами на уровне зама. Путевки, курсовки, дома отдыха, санатории. Весьма порядочный и честный человек. Заботливый, семейный. Прекрасный муж и отец, отличный дед - безотказный.
В свое время намучились с мамой. Шумно и капризно старела - заставляла на три раза мыть полы, швыряла "невкусные" тарелки, говорила невестке гадости. Весь набор престарелых чудес. Терпели, варили, мыли, таскали. Короче, хлебнули по-полной.
Дочь вышла умницей, красавицей. Успешная, разумная, тактичная, деловая. Замужем, двое детей.
Леша - тот младшенький. Подрос, окончил мед, пустился в бизнес. Аптекарь. Надо сказать успешный и, что немаловажно, давным давно московский.
Миллионерство, сеть, европа, трое детей...
Жадный, мелочный и придирчивый по самое немогу. Беззастенчивый манипулятор. В прямом смысле. Всех, кто в поле досягаемости, напрягает - до изжоги, коликов и нервного срыва.
В девяностые, пока не узнали получше, был нашим клиентом. Недолго. По любому пустяку три часа словесов, занудств и опасений. Миллионы бесконечно повторяющихся вопросов и физическая невозможность выпустить деньги из рук - клещами, пыткой, ножом у горла - бесполезно.
Любую тряпку отжимает досуха, всякая бумажка подшивается, копейка учитывается, а чашка кофе поминается столетиями. Все должны - поголовно.
Достал округу - друзей, знакомых, знакомых друзей и друзей знакомых. Что уж говорить про родственников - просто рабы.
Поручения, контроль и претензии - за каждый чих, всякому поводу, любую ничтожность.
Бегут даже самые стойкие - юристы, нотариусы, риэлторы - чур, чур, чур.
Богател и клал в недвижимость - московскую, местную, заграничную. Набрал много.
И уже лет двадцать не может продать. Как только находится покупатель, которого все устраивает - цена, состояние, район, этаж - тут же поднимает цену.
Само собой, сделка срывается. И сдать не получается - по той же причине.
Тем не менее не отступает - подпрягает, мытарит, обременяет. Днем и ночью, в праздники и будни. Тихим, вкрадчивым голосом. Вежливенько, но настойчиво - часами, неделями, годами. Не считаясь ни с кем и ни с чем.
Убытков куча. Квартиры сосут коммуналку, налоги. Надо навещать, проверять, проветривать и убирать.
И пожилые родители при деле - то налоговая, то энергосбыт. Мусор, тепло, капремонт, протечки. Разок даже обыск пережили. Благо, аптека неподалеку - своя, родная.
Но Леша тверд, ибо убежден - всегда можно отжать что-то еще. Особенно в последний момент. Раз готов на миллион - готов на миллион с копейками.
Ведь прибыль скучна, счетна и законна, а сверхприбыль - волшебна. Икс-плюс.
Сверх - значит, выше высшего.
Значит - начальник удачи, повелитель числа, хозяин предела.
***
Во всех сказках присутствует чудо-вещь - оживший колобок, золотое яичко и супер-репка. Но само чудо причинно.
Дед с бабкой поставив на карту последнее, совершили. Воплотились. Творческий акт на вершине законоположного усилия.
Ряба - одарила золотом. В благодарность.
Репка - награда за преодоление привычности, а чудо там - соединение несоединимого. Жучка, кошка и мышка. Антиподы, охотники-жертвы.
Творчество (колобок), дар (ряба), соединение несоединяемого (репка). Что в этой троице общего.
Наличие некоторой незримой сущности, которая позволяет выйти за пределы обычного - мысль, бытие.
Колобок возник из ничего - поскребли по сусекам. Золотое яичко появилось от обычной курицы - из благодарности (добра). И наконец, соединившись в несоединяемом, обрели больше, чем имели, хотели или мечтали. Новое качество среды обитания.
Результат, вещественный, позитивный - только в репке. Но когда чудо отрицается, все становиться обычным - бытие прекращается, колобок съедают, а яичко разбивается.
В первом случае, дед с бабкой, не поняв, что их посетило, вернее того , что сотворили, проявили беспечность оставив колобка без присмотра. Более того, на окне, откуда виден большой мир. Он туда и поперся - покорять, красоваться.
Не замерли в восхищении перед золотым яичком в Рябе, не признали, стали колотить. В результате, яичко разбила ничтожная тварь, случайно задев еще более ничтожным хвостиком. Случайное, дважды бесконечно малое усилие, и все. Нет чуда.
В Репке, кроме удачи, есть сложности. Да, у них получилось. Озарило, соединились и большим общим трудом достали.
Только одного поступка мало. Чтобы закрепить, сделать истину знанием, необходима артикуляция - слово. Понять, проговорить, записать, запомнить.
Ведь если не зафиксировать, понадеяться на то, что озарения будут и впредь, следующая репка тут-же станет обычной, ибо истина ускользнет в сумрак и чуда не случится.
Из "золотых", яйцо, репка или колобок снова скатятся в привычность - еда, как еда.
***
В конце семидесятых лихой зигзаг приписал сопромат к автотракторному.
Тут-же нашлась связь. Разумеется, диалектическая. С сельским хозяйством.
Трактор - комбайн, поле, жатва. Совхоз.
Весной обучили комба-искусству и, после сдачи экзамена, выдали корочки. В результате, лето предстояло отдохнуть в "Пути Октября".
Замирая от предвкушения послевкусия, отчалили. Плацкарт, кузов, далее пешком. Через поля бескрайние. Прям в искомое поднебесье.
Еда покоряла обилием мух, но постепенно привыкли, как привыкли к палате на тридцать коек, далекому умывальнику и дощатому туалету. Удобно. В конце концов, личная гигиена справляется плодово-ягодным. Или розовым крепким.
Из сверхъестественного - книжный, где приобрел М. Бахтина "Проблемы поэтики Достоевского" и Х. Кортасара "Игра в классики".
Удивительным было и то, что находясь за рулем комбайна не удалось создать приличной катастрофы. За исключением сбитого столба электропередач. Может, это был не комбайн, а бульдозер, но точно - розовое крепкое.
Вот напарник Вадя, другое дело. Намотал на жатку колючую проволоку, защищавшую местный авиа-аэродром от коров. Последние, увидав путь к вожделенной траве, проникли, чем создали серьезные проблемы взлето-посадкам. Поди, не первый раз.
Там познакомились. Тракторист, герой социалистического труда.
Когда-то много сжал, еще больше намолотил, и тут на район спустили разнарядку. На героя. Мало того, с чьей-то легкой руки, премировали Югославией.
Приодели и отправили.
Уехал нормальным, вернулся яростным, непьющим антисоветчиком.
Рассказывая о поездке к оппортунисту Тите, признался, что к диссидентству довела красота. Оказался чувствительным эстетом.
Там, в Югославии, увидел то, чего не видел, но к чему стремился подсознательно - Дубровник, старые стены, летние кафе, древние замки, корабли.
...замок на горе - красиво. Поднимаешься. Та-же гора, только из замка. Тож красиво. Оттуда - красиво, отсюда - красиво, и везде чисто...
Неделю наслаждался великолепием. Обратным самолетом в Москву, поездом - Челябинск, и наконец, грузовичком в родное.
Хватило, чтобы впасть в полное и окончательное отрицание отрицания.
***
Собрались в Холмогоры. Ну, как Холмогоры - Мелеуз.
Бабуле сделали балкон - евроокна, шкапики, линолий, а дед достиг восьмидесятого уровня зимней рыбалки. Недавно позвонил, и после первых алло заорал "клюет". Подледник.
Похоже, будет классика - оливье, холодец и горячее. Бабуля - гений. В прямом смысле.
Нашинска красавица - комсомолка, трое детей, пара внуков. Ни одного седого волоска, поет в хоре, опекает старшую сестру-училку, и каждый день, навещая друзей-пенсюков, обегает полгорода.
Работала в собесе или как там ево, а в начале восьмидесятых у нас в политехе, секретном отделе. Штирлиц в юбке.
Оказалось, были знакомы через окошко. Сдавал секретку именно ей - лицом к лицу лица не увидать. Неисповедимы пути господни.
Хотели сюрпризом - куда там. Третьего дня, аккурат после "клюет", спросил "когда" - мол бабуля уже два тазика настругала.
Там, за шестьсот верст от центра мира, в скромном советско-башкирском Мелеузе, прячется русский рай. Древний как мир дом с огородом - дедовская семья с довойны проживала.
Прихожка с нижайшей притолокой, которая каждый раз встречает гулким звоном в голову, кухонька с плитой и печкой, зала в четыре окошка. Беленые стены холмами, панцирные кровати, полосатые коврики, иконка. И мебель-солянка - разномастные остатки гарнитуров всех времен.
Малина вдоль забора, тепличка и старая ванночка посередь. Сарайка с легендарной баней "без ног", три высоченные березы, а на возвышении деревянное удобство под щеколдой - захочешь, мимо не пройдешь.
Железная лесенка углом, где Катька крутит важные пируэты, бесконечный черный шланг - цепляющий и цепляющийся, кухонный стол под навесом и клеенкой, а еще куча битых, эмалированных мисочек, разбросанных там и сям.
Колышки, серые дощатые бортики, дикий виноград, смородина, красная тарелка на крыше и кошки. Раньше было три, теперь осталась только Клякса - встречает загодя, метров за десять до калитки.
Дед - человек служивый, разведчик. Майор. Объехал весь союз, служил в Германии. Советской, разумеется. Последовательный, продуманный, грамотный, но руки из... - заслуженный деконструктор Советского Союза, автор проекта, мало того, ответственный исполнитель самой знаменитой в мире бани - с окошком для свисания ног.
Книжник, футболист и рыбак, Виктор Афанасьевич - собственной персоной.
В свободные от рыбалки часы смотрит в наушниках телевизор, пьет растворимый кофе из термоса и курит дубовые цигарки Оптима. Иногда появляется на кухне.
- Ну, какие все дебилы - оказывается, Сталин во всем виноват. Украли эти, а виноват тот.
- Вить, тебе чего?
- Ты меду, меду мне побольше положи.
- Видишь занята, сам возьми.
Дед фыркает, выжидает еще секунд тридцать и поняв, что лихо выступить не обломиться, уходит к себе в берлогу - дымить и лежа наблюдать за страной.
***
Кисель учился на класс позади. Или на два. По-моему, в бэ.
Дружил с длинным, худым пацаном. Вечно прищуренным - задирал голову, когда смотрел. Еще с ними постигал науки сам Трахнитович.
Фамилия такой. Кстати, полностью соответствующая сущности. Неугомонный и неудержимый - коренастый, хриповатый, мужиковатый.
По школьной легенде в восьмом от него забеременела девочка. Скандал, круглые глаза, вопль, суета.
Перевели на дальнее пограничье. Девочку. А в девятом снова конфуз - другая девочка. И тоже от него.
Мы недоумевали - вроде, взрослые люди, и аптека недалече. С резинотехническими изделиями по четыре копейки за пару - нет, беременность.
И Борька - комсорг, сошедший с плаката покоритель целины. Всегда профиль, волос светлый, взгляд истовый - Павка Корчагин.
Немка, их классная, реально высокая, кучерявая, нескладная, с лошадиной физиономией и мужиковатым голосом, очень одинокая дама тридцати шести лет почти без личных перспектив, не смогла удержаться. Втюрилась.
По школе только вдвоем. И после уроков тоже - запрутся и общественную работу обсуждают. Горячо, страстно.
В общем - слились в комсомольском экстазе. Но с последствиями - снова беременность. Надо сказать, после десятого поженились.
Кисель - орел, красавчик. Ходил культуризм, мазался маслом и показывал трицепсы, а Хейман счастливо улыбался. После десятого мед. Виделись редко.
В восемьдесят втором в результате размена большой родительской, нам обломилась двушка. В новостройке-пятиэтажке. Улучшенной планировки - две комнаты на разные стороны, плюс кухня метров семь.
Этажом ниже - профессор, тот самый дядя Роба - лучший друг моего отца.
Через пару подъездов обнаружился Кисель. Они тоже получили - папа, мама, он и десятилетний Костик. Еще собака колли.
Иногда виделись во дворе - я с коляской, Кисель с сигаретой и Костик с овчаркой.
Необременительное соседство.
В девяносто четвертом я подрядился читать гражданское право на семинаре в Сочи. Там и только там наши челябинцы могли повысить квалификацию.
В аэропорту встретил Кузю - из все того же "мужского" класса. И его подрядили, только на ценные бумаги.
Кузя пацан нормальный - ходил клуб, правда, недолго, играл гитару, владел галантерейным артикулом и знал два миллиона анекдотов. Короче, масть.
Стартовали коньячком в Челябинске, а закончили в сочинской купальне не помню чем.
Между пятнадцатой и шестнадцатой вспомнили Киселя. Разумеется, после фрау, комсорга и великого трахаря.
- Представляешь, сидим офисе, вдруг - толпа крутых. Лампасы, дубинки, кирпичные морды, все дела. Рэкет. Испугались, приготовились худшему. И на тебе, самый здоровенный полез обниматься - Костик, Кисельный младший брат. Подрос, окреп, возмужал.
В девяносто пятом новая квартира. Трешка - долевка. Более того, прежнюю двушку обменяли на соседнюю полуторку и объединили. Получилась многокомнатная красота, сбыча мечт - бельевая, два узла, лоджия. Завтрак у Тиффани.
Накануне сдачи дома чэпэ. Поехали этажи. Так сказали строители. Какой-то крутой стал стенки выносить - вот и поползло. Всем подъездом прокляли перестройщика.
Долго ли, коротко ли, доделали, исправили и мы, совершив сверх-ремонт, въехали в новую, прекрасную жись.
День на третий в дверь вежливо постучали - Кисель с младшим. Оказалось, он, болезный, спилив стенки, заставил здание покачнуться.
Ладно, проехали. Понеслась душа в рай - благо, зельями торговали круглосуточно.
Постепенно картина прояснилась. Их мама, царствие небесное, ушла рано, Костику еще шестнадцати не было, а старший уже жил отдельно.
Отец быстро приобрел другую, и Костик по-тихому свалил - не смог пережить.
Ночевал в спортзале, подрабатывал по мелочи, шоферил. Ближе к девяностым пошел в фирму к старшему. Рано или поздно вылез на оперативный простор.
На Зеленом Рынке нашел половинку - Наташа с годовалым Васькой. Вырос, обзавелся связями. Силовики, энергетики, блатные, коммерсанты всех мастей.
Торговля, строительство, взаимозачет. Прям, гений. Сверхсложные комбинации, коллекторство, инвестиции. Завертелась планета.
К моменту второго знакомства уже был заметной величиной - машина с водителем, офис во дворце спорта и бесконечный рабочий день. Встречи, столы, переговоры. Риски, угрозы, компромиссы. Полна коробочка.
Пили и спорили. Обо всем. Мужики и бабы, литература и кино, политика и спорт.
Я настаивал, чтобы учился дальше. У парня мозги золотые и всепроникающая интуиция - схватывал на лету. Сложнейшие юридические составы на раз. Аренда, доверительное управление, траст, агентирование.
Сам сочинял договоры - любо дорого. Аккуратно, последовательно - преамбула, предмет, индивидуализирующие признаки, обязательства, ответственность. Плюс форс-мажор - куда без. И математику с физикой просекал.
Потом, уже в нулевых, у него будет два высоких диплома - горного инженера и финансового менеджмента. Или бухучета, не помню.
Отец дивился - откуда столько талантов.
Под маской нового русского - носителя лампасов, жил чуткий, преданный, тактичный, читающий и почти целомудренный человек.
Наталья - свет в окошке, Васька - дурачок, но свой. Делал с ним уроки - от математики до пения.
Стойко опекал близких - жену, сына, тещу, сестру жены, старшего брата, отца и друзей. По первому свистку.
- Костя, мне бы картоху отвезти, - это теща из телефона. Полетел шестисотый - полный багажник огорода.
- Братан, тут заминка с платежами...
- Слышь, на нас наехали...
- Займи на квартиру, а ...
Свои - святое. Можешь злиться сколько угодно, даж морду набить, но помоги. Вернее, сначала помоги, потом бей, ругай, наказывай. Только так.
К религии - со всем уважением. Молчаливо, скромно, трепетно.
Как-то спас девочку - перевернулась на водном мотоцикле. Тонула - вытащил на себе.
Спонсировал наркоманскую клинику при дальней церкви. Половину золотой молодежи пристроил.
Примирил армян с азербайджанцами. Межобщинные разборки. Обратились - увазаймы целявек, как никак. Три дня и три ночи переговоров. Получилось.
И обожал строить. Проектировать, придумывать, воплощать. До копейки, до молекул. Об отоплении знал больше Карно, вентиляция - конек, полы - песня. Грунты, нагрузки, опоры. Немец. Требовал, чтоб до конца, до точки - как по проекту. Ни шагу в сторону. Идеальный дом. Все ремонты через него.
В девяносто шестом поехали на Кипр. Семьями. В первый же вечер познакомились с Накисом. Ресторатор - сразу положил ключи от бээмвушки.
Пользуйтесь, сказал он на кипрском, только ни куда больше не ходите. В смысле пожрать. На следующий день притащил русскую официантку, а еще через день пригласил на свадьбу племянника.
Подружились на всю жизнь, и Костик ездил туда каждый год - повидаться.
Родили дочь. Счастью не было предела - город гулял неделю. Носил на руках обеих.
В две тысячи втором случилось нервное дело. Московский арбитраж, сумма сумасшедшая, а истцы - не приведи господь. Пробы ставить негде.
- Ты не боись, в столице приставим охрану, - говорил мне клиент.
Приставили. Болтливого дедушку-халявщика. Семенил сбоку и выпрашивал денюжку.
Заседания шли нервно. Угрозы, намеки, предупреждения - эт все шепотом в коридоре. Мол, не боитесь по улице ходить - Москва маленькая, а человек смертен.
Выйдя из суда наткнулся на младшего - мысль нехорошую поймал, решил съездить, мало ли...
Бизнес - штука сложная, противная, слякотная. Зачарованность блеском богатства проходит, во всяком случае, у некоторых, а крутой, благоухающий успехом образ - имидж необходимо держать.
Казино, столы, заграницы. Тщеславие, хвастовство. Костя этого не любил, но делал. Большой дом, усадьба, карета. Дорогие шмотки и машины. Весь артикул.
После моего ухода из первого брака видеться стали редко - он не одобрял разводов, полагал, раз и навсегда - вынь да положь. Переживал и помогал бывшей.
В один из моих тяжелых запоев, когда ноги не шли дальше кухни, алкоголя не было совсем, а деньги кончились, объявился, держа в руках десять тысяч баксов и сверхдорогой литр.
- Ты чего?
- Хорош уже. Позвонил в четыре утра - мол все хреново, привези денег и водки. Спросил сколько, сказал - десять тыщ. Тут ровно десять.
- Дык, я про рубли
- Ты сказал - я привез, и эта - хорош бухать!
Вроде, дела шли в гору - попал в сто самых богатых из области. Так газетка написала. Строитель, трубоукладчик, инвестор, что-то еще. Достаток, семья, дочь, в которой души не чаял. Но в глазах встала вселенская грусть.
Замолчал. И частенько пил. Сидел казино, снова пил и грустно молчал, а в две пятнадцатом пришла эсэмэска - умер костя похороны завтра 14.00 дворце спорта вася...
Киселя вижу часто - выгуливает маленькую собачку. Мой офис и его квартира снова в одном дворе. Жена защитила кандидатскую, может, докторскую, дети подросли.
Все как раньше - сигарета, собака и необременительное соседство.
***
Таких балбесов как русские, поискать. Конечно, в миру балбесов, что микро-граммов в резервуаре с водкой. Но русские отличны тем, что с удовольствием, я бы сказал восторгом, соглашаются - ведь это почти признание в любви. Орет, ругается - значит, неравнодушен, и посему нашенский. И что там в содержании - неважно, главное, душой.
- Придурок!
- А ты как хотел, мы ж русские, - и счастливо улыбается, - пей, давай, водка простынет.
Однако есть и принципиальная, онтологическая "балбесность". Русские не любят форму, чураются слова - особенно, если чужое. Не доверяют.
И русская вера бессловесна - только тогда по-настоящему. Когда длинно, нудно, разговорно - молодец, канешна, учености много, но мимо. Много слов - мимо кассы - актерство, шутовство, фиглярство.
Вера, это когда молча, когда само, вдруг, спонтанно. Без участия и без "потому что". Поэтому у русских проблема с "есть". Бытия навалом - девать некуда, а фиксация отсутствует. Ибо слово - чур меня.
Слову верить не можно. Полыхнуло изнутри, осветило, затеплило - молчи, иначе спугнешь. И русский от слова, считай, от мира отстраняется - не он это. Костюм, форма - суть чужое, если не сказать чуждое.
Не, бог-отец скажет, сотворят лучшую в мире поэзию. Или литературу, физику, ракету. Правда, ненадолго. Ракета может останется, но русские про нее забудут. Делов-то.
Русская мечта, она в обратном слиянии прячется - на пороге нового мира. Там, где мир еще отсутствует - только среда. Исходный материал, изотропа. Но во свету. Уже глас бога-отца различим, и творение вот-вот начнется. Там русский себя и мечтает, разумеется, втайне от себя - и нет большей радости, большего счастья.
Поэтому так любят старт. На старт, внимание... Собственно марш - неинтересно. Только первый посыл-рывок - до шага. А жить полновесно, практиковать могут в служении - под Богом-отцом и, или по-любви - вместе с Христом, хотя первое, есть наивысшая точка второго.
Нет повеления, нет любви, извините - будут отстраненно ждать, и при первой возможности побегут к матери матерей. И гори все огнем - бомба и лазер, союзы и партии, источники и составные части.
Гамлет - стопроцентный русский. Мужик - впрягся по делу, полыхнул ярко. Умер рано - точно русский. И любовь при нем. За отца, за справедливость. С Офелией нескладно вышло, зато по-русски. Истово, горько, навзрыд, с сумашедшинкой.
Субъектность возникла, говорите - воля плюс разум, модерн... И че - Робиндзон Круз?
Вон, Мишаня с железнодорожного цеха - пил себе спокойно, два килограммовых диода за смену впаивал в поезд , да меж ними книжки почитывал. Понесла нелегкая. Сговорили демоны в ниститут. Свои -же, мужики с цеха. Раз книжки, говорят, значит, ниститут - заочный, железнодорожный. Чтоб дополнительный отпуск плюс выходной. Большая наука. Чуть пониже пэтэу.
А там еврей - доктор, блин, фаустус. Нашелся. Вернее, нашел. Мишаню - умненького мистера Рипли. Насыпал в голову матфизики. Более того, похлопотал - пристроил лаборантом на кафедру.
И на тебе, получилось. Мишаня уравнения на раз - даж без бумажки. Преобразования Фурье, трансформанты, вычеты, комплексное переменное, солитоны. Хлоп, вылезла теория термоупругого удара. Пара ночей, и готово. Сам в лесу - спирт с Соловьем хлещут. И Рубцова декламируют - меж берез и сосен нежных.
Сорок стукнуло - все, нажился, куда еще. Правда, никакого Лаэрта шпагой не тыкал. Добрый. Но сам того, царствие небесное, приказал.
С утра субъектен, а через пять минут во спирту. Порылся в доматерии, смысл вытащил, что того окунька на Калдах - главное, не забыть. Лучше, чтоб друг еврей рядом - записать. На худой конец, запомнить.
- Фима, я че вчера наговорил?
- Сказал, нужно произвольную поверхность эр-функцией описать, потом посадить на нее единичный импульс и в фурьевый ряд разложить, а дальше в интеграл свернуть. Сказал, распознавание образов получится.
Вот так. Субъектность, объектность, граница... Ага, лучше научитесь спирт елочной иголкой закусывать. Или за грибами. Глядишь, коллайдер сверхадронный найдете, или стелларатор. Их там наши году в шестьдесят четвертом потеряли.
***
Вечером было чудесно - спокойно, уютно и по звездному бело. Мягкий, притихший снег лениво поблескивал в свете уличных фонарей и разноцветных гирлянд.
Город скромно радовался предстоящему. Щуплые подростки, засунув подмерзшие руки поглубже, зябко отирались подле освещенных витрин, а девчонки, красиво-манящие и многообещающе нарядные, звонко стрекотали телефонами.
Ярко и разноцветно перемигивала главная городская елка, попеременно синим и желтым сверкал отсвечивал каток, графично струился ажурно подвешенный к темноте изумрудный фонтанчик, красным пульсом зазывали ледяные ворота, а запутанные огнями деревья подчеркивали глубину последней, томливо-вальяжной, предновогодней ночи.
Утром поднялся ветер - плотный, нагибающий, дымно-серый. Из щелей полезла чужеродная колючая хладость, резко и громко задули, захлопали нежданные сквозняки, опасно задребезжали стекла и гулко завыла вентиляционная шахта.
Город вжался в непогоду - исчез в изломном качании контрастно-заголенных ветвей ближний магазин, снежная взвесь поглотила маленькую деревянную кофейню, а вчерашний белоснежный покров уступил место асфальто-гравийной твердыне.
Кудряш пил третью неделю подряд. Без вдохновения, шанса и надежды.
Поначалу катило неплохо. То-се, предпраздничная удаль, веселые корпоративы, внезапные гости.
Постепенно растаяли деньги, кончилось терпение, и прежде участливое сочувствие близких обернулось раздражением, более того, открытым неприятием - нежеланием разговаривать, кормить, поддерживать или выслушивать.
Прямо накануне нового года его оставили в покое. Все. Бесполезно, раз нет ни воли, ни стремления, а человек, идя на поводу упертой слабости, почти перестал быть. И плотным зловещим кругом встала виновато-вяжущая немота.
Мир сузился до стакана и сигареты - глотка и затяжки, после которых он выпадал в короткий сон-забвение, а затем нарастающей амплитудой приходили мучительные, поистине жуткие минуты.
Иногда, дрожащей, неровной рукой, срывающимся голосом, жалил друзей телефоном - просил бутылку, ладно, шкалик, и не ради куражу, но исключительно спасения для.
В прошлом году схоронил мать - руки на себя наложила. Темная история. С тех пор тонул. Безвылазно - день, ночь, погода, непогода. Все мимо.
Дотянуть до сорока - лихорадочно думалось воспаленным нутром, а там будь, что будет. Главное, увижу мать - глядишь, спасемся.
Собрав остатки хмельной, потравленой энергии, неуклюже напялив найденное впопыхах и кое-как укротив дыхание, стерпел внезапно накативший спазм, а затем, преодолевая муку и с трудом удерживая ускользающее равновесие, аккуратно и боязливо ступил в хлещущую яростным ветром пустоту промозглой, обесточенной улицы.
В соседней наливайке было безлюдно и тихо. Только продавщица Люба - полная красавица под незамужние сорок, густо накрашенная и наряженная гламурно-леопардовой львицей, навалившись грудью на обшарпанную деревянную стойку, сосредоточенно изучала телефон.
- В долг не дам, даж не заикайся, - не поднимая глаз неприветливо процедила она.
- Люуб, будь человеком, подыхаю.
- Меня б кто пожалел, - сказала она тоном, исключающим всякую надежду, но вдруг передумала, и вздохнув о собственной несчастливой любивости, милостиво протянула бутылку, - с праздником.
Укрывшись за гаражом, Кудряш наскоро отхлебнул. По телу пробежала судорога, он трудно и густо закашлялся, но вскоре, вставший между горлом и пищеводом болезненный, угловатый ком провалился внутрь. Кашель утих и пришло долгожданное тепло - руки перестали дрожать, а в голове немного прояснилось.
Все-таки Новый Год - добрый праздник, если по уму. Хотя бы сегодня надо дотянуть до вечера, а там, глядишь, чего-нибудь обломиться. Ведь люди, в принципе, народ незлобивый, по праздникам - вдвойне. Вон Любка, кто бы мог подумать, и та баба с душой.
Он сделал еще глоток, потом другой, достал из кармана внушительный хабарик, удачно, с первой спички прикурил, и приподняв воротник не старой, местами потертой, но еще вполне приличной куртки, бодро зашагал навстречу ветру.
***
За что люблю наших русских, так именно за русскость. Если баба с самогонкой поблизости - прощай война. Или мужики с домино. Навылет - ничо не надо. Рыбалка, банька на отшибе, свечечка, бутылочка - вот оно, щастье.
Жил по соседству богатырь - теть Зинин сын. Кличка - Старый или Старикан. Имени не помню. Игорь, кажется. Да и на фига оно ему. Два метра росту, косая сажень, тонна мускулов - Алеша, бля, Попович.
Не-а, Иван, к сожалению, не совсем дурак. Так-то дурень, но не совсем - с хитрецой.
Как известно хитрожопость русская потому и русская, что приключений на свою жопу создает. Немецкая, та, допустим, французам гадит или, не знаю, австриякам. А наша - нам и больше никому.
С детства страдал ленцой. Особенно к деланию наук. Начали учителя припрягать - то-се, двойки-колы, родителей в школу, а те, в воспитательных - ремешком.
Батя - дядь Паш ни разу не шутливый, мог приложить так, что Старый возле скамейки весь вечер на своих двоих. Все сидят, ржут, а он зад потирает. Так ить за дело, какой спрос.
Долго думал Старый - восемь дней и две ночи, наконец придумал. Задружил с маленьким щуплым рыжим евреем. Правда, не картавым.
Гоша. Такой советский Цукерберг - арифметика, скрипка, мама и бабушка, а еще тети Сони и дяди Давиды. Вся межпуха в наличии.
Предложил сделку по-любви. Ты мне учебу, я - защиту от хулиганов. Придумал, гений. Гоша тут-же согласился - если, говорит, по улицам вместе, то и уроки - тож вместе. Ударили по рукам.
Гоша заселился. Ну, как заселился, после школы туда, обедают, и за уроки.
Через пару деньков Старый взвыл. Если раньше на улицу под честное слово, теперь все. Гоша, который свои решал минут за двадцать, отслеживает - с маменькой чаи гоняют, пока богатырь корпит.
Сделал - покажи. Глазком чиркнет - ошибочка, переписывай, родной. И мать кивает, мол, давай, сынок, работай. Потом принимает. Сам важно в кресле, а Старый навытяжку - как на экзамене. Гоша - молодец, по всему материалу. На два раза.
Короче, придумал Старикан сбегать. Типа в тубзик, а сам на улицу.
- Пацаны, вы меня не видели, лады...
- Лады, - и ржут.
Минут через пять из подъезда вылетает Гоша.
- Куда?
- Вот те святой, истинный - не было.
Гоша саркастически кивает.
- Сима, пеняй на себя!
- А че сразу Сима, сказал, не было - не видел.
- Ага, я-ж с окна смотрел.
- Ну, пробежал, почем я знаю...
- Еше раз - слушаем внимательно вопрос, - куда пошел Старый.
В эти моменты Гоша обретал что-то дьявольское. Глазом сверлит, кулаки сжимает, губы в ниточку, голос подхрипывает, подбородок подрагивает. Недобро так, зловеще, и ни фига не по-свойски - того и гляди бритвой вжикнет. Чистый Вельзевул.
- Да ну т-тя, в Кассах они, с Лобзиком - в кустах курят.
А еще минут через пятнадцать Старый на полусогнутых, с мольбой в глазах и вечной средне-русской тоской в сердце - метрах в трех позади:
- Гош, ну, че ты, я-ж на полчасика... Гооош, Лобзик на мальборо сманил... Гооош, я-ж с пользой, вот и тебе сигареточку припас...
Гошу боялись все - Старый, теть Зин и пацаны. Старый - понятно. От Гоши зависело все, плюс мать души не чаяла, а батя по-первому свистку за ремень.
Мать - не дай бог уйдет гений, ведь поступать скоро. А она хотела сына выучить по-высшему.
Пацаны - под двойным прессом. Мало, у Гоши натура дьявольская, так Старикан сдуру покалечить мог - за Гошу-то, что уж говорить про дядь Пашу.
Короче, крошка Цахес. Правда, если попросить по-человечески, поможет - этого не отнять. Кодекс соблюдал. Так просить-то боязно - чур, чур, чур.
Время поступать. Гоша - хоть МГУ, хоть Кембридж с Оксфордом, причем одновременно. Владел мальчишка знаниями. На любой каверзный вопрос так завернет, что той каверзой трижды по башке вопрошающего пристукнет.
Даж Корнеев опасался. Уважал, само собой, по-корнеевски.
- Глиста, - эт Санек шепотом за углом на ухо, - но умный, собака...
Старый, сами понимаете, без Гоши никуда. Здоровья невпроворот, а ума - кот наплакал. Чуть Гоша в сторону, дурак дураком - пьянки и бабы.
Мать с лица спала - пропадет, как пить дать. Давай, говорит, дуй в военкомат, сдавайся, и в армию.
Не тут-то было. Гоша давно придумал. Танковое. Четыре танкиста и собака. Собака, разумеется, Старый. Все училище сбежалось смотреть на сладкую парочку. Олимпиадник, медалист, умничка, и к ним в окопы. В кои-то веке раз. Плюс "детинушка ухнем" на подхвате.
Только говорят, Старый не подходит - великоват. В танк не пролезет.
А Гоша уперся - или вместе, или я пошел. Взяли обоих - куда деваться. Так и отучились. Генералы.
***
Сережа человек хороший, но со странностью.
- Только собралась чашки выкинуть, старые, тут-же объявился. С кабачком. Два часа висел на ушах - учил правильно готовить. Уходя, баночку огуречную выклянчил, пообещал на следующий раз тыкву.
Последние дцать лет коллекционирует хлам, а до катастройки числился по инженерной части. Имел жену, двоих сыновей и тещу. Носил костюм, плащ и шляпу.
Жена страдала душевной болезнью. Трепетно ухаживал, заботился, растил сыновей, возился садом-огородом. Умерла, царствие ей небесное.
Дети выросли, завели жисть, разъехались.
С того и собирает.
Что дадут, то и найдет - все старье подряд.
Двенадцать трехлитровочек подсолнечного, весело тарахтит он, подставочки сделал, стеллажики с книжками приподнял, маслице разлил полторашечками, под полочки уклал - красота...
По наследству отошло несколько квартир. Еще сад и гараж. Под завязку,ступить некуда - телевизоры, радиоприемники, сундуки, банки, кастрюли, обувь...
Прознав, что вещь собирается в утиль, несется в любые дали, жару и холод, снег и пургу.
- Зачем тебе, - спрашивают участливо.
- Надо, - важно отвечает Сережа, - в хорошем хозяйстве все пригодится.
Но хозяйства никакого нет. Ни хорошего, ни плохого. Квартиры запущены, сад - в хлам. Поэтому урожая немного. В основном, кабачки.
- Продай недвижку, купи квартирку с ремонтом, живи как человек, - советуют нормальные и разумные.
Не внемлет.
Печется о девяностолетних тетках. Таскает кабачки, яблочки, сухофруктики, конфетки.
- Ой, Мусе компотик сварганил, пальчики оближешь. Хочешь, рецептик скажу...
Ежедневно обегает дальние пятачки, где за треть цены набирает падалицу.
При возможности, если соглашаются на послушать, вдохновенно трещит об удачных находках и рачительных закупках.
Как можно, сетует двоюродная сестра,шестьдесят пять, живет как бомж.
Однажды не выдержав очередной порции жалоб, высказался.
- Просто не скрывается за общепринятым, а живет, как душа велит.
- И что это за жизнь?
- Дает приют вещам. Для него вещи - живые сущности. Котята. И он страдает, когда их выбрасывают.
- Идиотизм!
- Так устроен. Для тебя квартира - машина для жилья, предмет гордости и заботы, вместилище красивых интерьеров, для него - неприхотливое место обитания обиженных и несчастных, от которых отказались злые хозяева.
- Ну, не знаю...
Разумеется, за других все отлично известно и понятно. Как жить, что делать.Но если душа одним концом привязана к точке радости, возникшей на пороге творения, это роднит со всякой сущностью, появившейся потом.
И правда, притягивая вещи, Сережа собирает мир обратно - в неподеленность. Туда, где обрел великую радость пробуждения.
***
Третьего дня получил СМС от соседки сверху.
Прекратите колотить по батарее газовым ключом по утрам! От этого офиса один дискомфорт.
Вчера приходит новая. Большое спасибо! Сегодня не лязгало, проснулась сама, без подпрыгивания на кровати, головной боли и проклятий. Просто праздник какой-то!
Видит бог, нет у нас в конторе ни газового ключа, ни желающих колотить им по батарее.
И тут конторские дамы, которые давно не питают теплых чувств к Любе, а именно так зовут соседку, давая оценку последним событиям оттянулись по-полной.
От "давно пора показаться врачу - пусть нервы подлечит, недаром от нее муж сбежал" до "просто делать нечего, и она ищет общения".
Годом ранее Люба обвиняла, что включаем вибрацию. Даже комиссия приходила. Из ЖЭКа. Все проверили, однако вредных колебаний не нашли, о чем и составили длинный акт.
Потом, правда, выяснилось, что сосед, двумя этажами выше, купил холодильник, который стучит и подпрыгивает.
А еще раньше Люба страдала от шума и вентиляции.
А еще раньше - от стука автоматических жалюзи.
А совсем много раньше боролась с наклоном козырька над нашим крыльцом, ибо полагала, что они (угол и его синус) создают криминогенную обстановку.
Порой Люба злоупотребляет, поэтому просыпается поздно - ближе к половине двенадцатого.
Иногда вижу ее гуляющей с маленькой собачкой - черные очки, неестественно прямая спина, отрешенная поступь и обреченно зияющий круг пустоты.
Когда-то был муж, но со временем сплыл, оставив Любе маленький бизнес - салон модной красоты и стрижки.
При встрече Люба ведет себя доброжелательно - улыбается и делится светскими новостями, которых в избытке в каждой уважающей себя парикмахерской.
Более того, в одно из таких мимолетных свиданий выяснилось, что училась в той же школе, только на пару классов позже.
Вы тогда все за Светкой ухлестывали, а нормальных девчонок не замечали, пояснила Люба мою забывчивость.
Что тут скажешь, если полвека длится претензия. Не замечают, а должны.
Заметить, выделить, помнить, иметь в виду...
Мы не можем читать в душах людских, но можем попытаться недеянием - отсутствием праведной реакции на всякую нелепость, сохранить гармонию и порядок.
Поэтому пожелаем Любе всех благ и радостей бытия-сейчас, что особенно актуально в преддверии того самого дня, который вот-вот когда-нибудь настанет.
***
- Русский человек, - говорит дед Егор, - особенный, дословесный.
- Это как?
- Ну, тебе не понять - образование не позволит.
- А ты попробуй, - я налил по стопочке
- Русский, он слову не доверяет, боится его.
- Почему?
- Оторвет от матери навсегда
- Слово?
- Оно родимое. Если его до конца принять, то есть, поверить накрепко, возврата не будет, и мать его не примет.
- Да, ладно, дед. Как мать может не принять!
- Говорил же, не поймешь. Мать - она сперва материя, и только потом женщина. И реальная, родная мать, появляется после слова.
- А до слова?
- Радость, милый, чистая радость. Бог со словом приходит, и когда ты слово слышишь, просыпаешься в матери-радости. Но смыла слова не разумеешь.
- Значит, бог пробуждает русского?
- Нет, он создает и русского, и немецкого, и вообще всех. Только все кроме русских принимают слово до конца - обретают душу одновременно с миром.
- Подожди, подожди. Получается, бог словом из материи мир создает?
- Нет, бог душу вдыхает и слово дает, и та словом из материи мир нарезает.
- И что русский не так делает?
- Он от первоматери никогда не отказывается, ибо душа оторваться не может. Поэтому стремиться туда всю жизнь и, ясное дело, к миру всерьез не относится.
- Хочешь сказать, у русских душа стремится к самому первому состоянию, когда уже появилось сознание, но не вобрало в себя мир.
- Угу, той радости, свету, что до слова.
- К моменту рождения?
- Рождения души - не тела. Когда просветлилось отличие слова от материи, почитай, первое богоявление, а вместе со светом сошла радость великая - от пребывания в первоматери, и одновременно, устремления к слову, отцу. Именно слово его пробудило к радости.
- Продолжай, - я снова наполнил пару граненых стопочек и пододвинул поближе тарелку с груздями.
- Так все почти. Если он за словом уйдет, первомать исчезнет. Из нее слово мир обустроит, в котором радости нет. Поэтому русский слово приемлет, раз отец повелел, но немного понарошку, не до конца, чтоб всегда к матери дорога оставалась.
- И в натуре такая дорога есть?
- Милый, сейчас ровно по ней идем. Еще пара стопочек, петь начнем, по душам говорить, дальше слова значение потеряют, ну, и язык перестанет ворочаться. Напоследок, если никто не помешает, утратим тело, разум, и вольемся - в материю, в дословность.
- Хочешь сказать, пьянство - дорога к матери.
- К первоматери - не к маме. Да, хочу. А кто по твоему оттуда зовет нас, русских.
- Дед, ты гений!
Тот выпил, закусил груздочком, светло улыбнулся, потрепал меня по голове, и уперся взглядом в сладкую, невидимую даль - туда, где мерцала его маленькая русская свечечка, возникшая до сотворения мира и взлелеянная таинственной русской душой.
***
Позвонила бабуля.
Слава богу, проводила. И внучку, и вторую бабушку.
В этот раз было трудно.
До последнего Катя гостила хорошо.
Две трети от лета. Нравилось. И огород, и банька, и бассейн, и соседские дети.
Бабуля режимила. С утра огород, обед, сон-час, полдник, бассейн, ужин, прогулка, чтение и чуть-чуть телевизора.
Катюша набиралась и ума, и здоровья.
В прошлом году пошла в школу. Кадетский класс.
Дисциплина, форма, построения. Элита.
Отвезли. Восемь часов на заднем сидении не пикнув. Ну, разве по-мелочи.
Мороженка, тубзик. А так - идеально, по-взрослому.
Макс гордо реял.
- Когда без мамы, ангел. С полуслова. Надо бабуле сказать, чтоб построже. Иначе на шею. Такая повадка.
Приехали, сдали. Посидели, попарились. Идиллия.
Катька прям нырнула в грядки. Вслед за Кляксой влезла в тепличку, проползла по помидорам и скрылась в малиннике.
Чуть позже дед, показывая растения, пояснял. И название, и как ухаживать, и когда взойдут, и сколько нужно солнца. Мичурин.
Потом выдал перчатки и поставил на щепу. Катя собирала деревянные щепки и складывала около печки. На растопку.
Ничто не предвещало беды.
Как-то благоверную подбросило.
Надо съездить, строго сказала она.
Надо, так надо. Я стал срочно готовиться к одиночеству.
Накануне отъезда позвонила Маша.
Долго жаловалась на нехватку времени, на учебу. Еще на то, что именно учеба отнимает столь необходимое для правильного, то есть, материнского, воспитания, время.
Под конец сказала, что Катя забыла телефон.
Благоверная, не учуяв подвоха, вызвалась доставить. Благо, не тяжело. Более того, сама заехала.
Маша встретила у подъезда. Правда, извинилась за невозможность подняться в квартиру, ибо не убрано.
Надо сказать, всегда не убрано. Вечно. Принципиально.
Еще не приготовлено. Тоже вечно. Не готовит и не убирает. Некогда.
Поэтому срач многолетний, что те березы в саду.
Короче, телефон доехал.
И тут началось. Катя резко изменилась.
Отказывалась рано вставать, ходить огород, убирать постель и выполнять прочие нехитрые нагрузки.
Телефон и мультики. Все.
А если бабуля настаивала, сразу бежала звонить. Маме.
С ревом и обидой. Мол, совсем загнобили, издеваются.
Сердце мамы не железное.
В конце концов, бабулю отчитали по-полной.
Мол, что вы себе позволяете, ребенок отдыхать, а света белого не видит.
Весь день на вашем огороде. Поденщица.
Почему не ходите кино, театры, утренники.
Не вывозите на природу, заставляете перебирать ягоды.
Она-же уникальна. И хрупка.
Вы своей казармой все портите.
Это-же ребенок, поймите, наконец.
Бабуля впала. Ступор.
С одной стороны, надо-бы послать. Туда, где зимуют раком.
Мало, троих детей и двух внуков подняла, теперь постой в углу и послушай как надо.
Новедьсын, новедьвнучка. Жалко.
С другой, подставляться под унижения...
Пришлось жить на длинной, а Катю оставить в покое. У телевизора - есть родители, пусть сами.
Планировалось, заберут в начале июля. Другая бабуля. И в санаторий. Что-то пошло не так.
Позвонила Софья Петровна, сообщила, что отпуск подвинулся. На месяц.
Карнавал полыхнул заново, и Катины мучения умножились.
С ней не так разговаривали, заставляли чистить зубы и есть ненавистные каши.
Отказывали в третьем килограмме конфет. Издевались и унижали.
По любому чиху тут-же маме.
Как прошел июль, одному богу известно.
Но выжили. И дед, и бабка, и внучка.
Наконец приехала Софья Петровна.
Долго извинялась за задержку, но более за Машу.
- Вы уж простите неразумную, ляпнет, потом переживает...
Пикантность в том, что Маше сорок, и она детский психолог.
Ну, так за психологов мамы завсегда извиняются.
Хоть в десять, хоть в шестьдесят.
Профессия така, молока требует.
***
Лет сто назад матушка решила меня культурно подковать - взяла в охапку и утащила в театр оперы и балета имени Глинки.
Там все показалось большущим, золоченым и ужасно аляповатым - люстры, высоченные потолки, лепнина, ангелочки, фрески, широченные лестницы.
Ни танчиков с пулеметами, ни тачанок, ни рыцарей. Ровно ничего из того, что составляло интерес каждого дошкольника мужского пола, рожденного в ссср.
Нас усадили вблизи от сцены - в директорскую ложу.
Вдруг из ямы грянула музыка, и я напрягся. Музыка усиливалась, на сцену выскочило нечто черное. Оно дико размахивало руками, скакало, и все время норовило допрыгнуть до нашей ложи.
Самое удивительное, мама никак не хотела видеть опасность.
Эта гадина очевидным образом охотилась на меня лично, но все попытки обратить внимание окружающих на угрозу похищения человека приводили только к раздраженным восклицаниям.
Попытался прятаться на дне ложи. Меня тут-же достали и усадили обратно.
- На, чудище, бери его, нам не жалко.
Пришлось устроить показательную истерику. И только после того как спектакль оказался под угрозой срыва, наступило спасение.
Повзрослев, но помня об ущербе, сочинил иной, чадощадящий, балет.
Колобок.
В начале на сцене появляется огромный лист Мебиуса, по которому вся труппа, нарядившись муравьями, ползает.
Это символ "жили-были". Там житие перетекает в бытие и обратно. Химия и жизнь.
Сцена первая, с дедом и бабкой.
Танцуют в амбаре - метут, в сусеках - скребут, у печки - целомудренно мажут сметаной и катают колобка в масле, а потом осторожно кладут в печь. Достают и выставляют на подоконник.
Тут главное показать незавершенный гештальт: хотели кушать, последнее наскребли, и того - ушла еда.
Так ведь в этакой незавершенности большая правда пролегает - вещь оживает, поэтому ускользает из подручности. Ну, как в Мойдодыре.
Но ничего страшного. Напротив, когда по недомыслию завершенность случается, - например, золотое яичко, которое дед бил, бил, не разбил, баба била, била, не разбила, стараниями мышки разбивается,- русская душа горюет: "Плачет дед, плачет баба..."
Далее сольный выход Колобка.
Танцует, балетно скатывается с подоконника на стол, со стола на пол, с пола за порог, и только за воротами дает пару сотен фуэте, после чего продолжает колобродить на дороге.
В этой сцене важно донести до публики опьянение свободой - свалил без спросу из дома, вырвался красавчег, и теперь эпос о себе сочиняет. Одиссей, мать его, символ солнца. Таких у нас скоморохами называли.
Как при советской власти: слинял с работы, у гастронома нашел еще двух таких-же, сообразили, поскребли по карманам и нычкам, заняли у прохожих, и получился пузырь. Тут пошла колобродить губерния, пока не спалились на ментах или супруге.
Сцена третья, с зайцем - ламбада. Под конец Колобок глумливо убегает.
Четвертая, с волком - буги-вуги. Под конец Колобок глумливо убегает.
Пятая, вальс с медведем. Под конец Колобок глумливо убегает.
И, наконец, танго с лисой, которая ведет в танце.
Три раза, и каждый раз все ближе, все горячее, - тянет его лиса, тянет, втянуть не может, пока не прыгнет он выше головы и не присядет ей на нос. В результате сливаются в одну большую, красивую, а главное, женскую фигуру.
Надо заметить, что в ихних песнях русской “потягушки” отродясь не бывало.“Тянет, потянет, вытянуть не может” исключительно наше удовольствие. Под эту тянучку весь русский мир собирается: “дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку, жучка за внучку, кошка за жучку“.
И снова мышка!
Она, как самое малое и незаметное, считай, последнее существо в мире, завершает начатое. Без нее ни репку вытянуть, ни яичко золотое разбить не получится.
Почему, спросите. А потому как русский человек за словом (формой) тянется, но и мать-материю не отпускает.
Так и существует между “быть” и “не быть” - там его место. Отсюда и недомыслия, и расхристанность, и вечная незавершенность.
Все, Колобок влился обратно в материю, то есть, попал под каблук.
Пел, пел и допел. Шутил, шутил и дошутился, Катился, катился и, как говорится, докатился.
А что, многие мужики хорошо начинают, но на бабах ломаются.
Финал. Все выходят на сцену и весело танцуют Комаринского. Ибо Масленица.
Такой, знаете-ли, европейский балетик получился. С элементами психоанализа, антигомофобный, феминистический и чуток вегетерианский.