Но не тут-то было: тётки ринулись в атаку. Мне предстояло услышать о себе и о том поколении, представителем которого я являюсь, много набившего оскомину, но бесполезного. Сама напросилась, как всегда.
Я задрала подбородок еще выше и улыбнулась. О, я прекрасно знала, что такая улыбка раздражает всех, кто и без её лицезрения готов разорвать оппонента на части.
— Она еще и улыбается!
— Наглая девка!
— Никакого сладу с ней! Позволяет себя всё, что в голову взбредет!
— Небось, за длинный язык и схлопотала! — директриса кивнула на синяк. — Неужели нашлась добрая душа, смогла приструнить нахалку?
Я демонстративно достала телефон, включила таймер и показала взбесившимся дамочкам, которые никогда не были для меня учителями и ни единым своим поступком не заслужили моего уважения. И не только моего. Впрочем… нет. Заслужила. Директриса. Были с её стороны некоторые, достойные если не уважения, то уж точно не порицания деяния. Расскажу как-нибудь.
— Уважаемые учителя! — вот где пригодилась наработанная за полгода трудов дикция. — У вас есть ровно шестьдесят секунд, чтобы рассказать мне, почему моё восхищение яркостью наряда Ольги Фёдоровны, скрашивающего наши серые будни, вызвало столь отрицательные эмоции. Не понимаю, в чём моя вина? А когда сработает таймер, я иду домой. Готовиться к ЕГЭ. А то вдруг не сдам?
И улыбнулась еще шире. По-американски. Как Глеб. Но я и до него прекрасно владела этим приёмом. Только вот пользовалась им в иных целях. Такая улыбка — это замок. Она запирает мои уста крепче, чем если бы мне вырвали язык за мои крамольные речи. Это нелегкое решение — американская улыбка. Ведь теперь я могу ответить только ею и молчанием.
А без нее я вполне способна сорваться на банальный бабский обмен гадостями. Визгливый и неконструктивный. Раньше случалось. И потому я и придумала себе такой вот стопор. И он работает!
Глеб, похоже, был впечатлен. Только вот чем? Моей «наглостью»? Или поведением «учителей»? Тётки стояли к нему спиной и не видели, как презрительно скривились его тонкие, еле заметные, в отличие от сверкнувших гневом глаз, губы. Впрочем, брезгливое выражение, будто он увидел нечто омерзительное, через пару секунд вновь уступило место его ослепительнозубой «доброжелательности».
Если это реакция на мои слова, то… Я почувствовала, что у меня задрожали губы. Пришлось поднапрячься, чтобы удержать улыбку, явно превращавшуюся в оскал.
— Симонова, — он подошел к парте, взял мою сумку и резко впихнул мне в руки. — Урок окончен. Домой. О дополнительных консультациях я тебе сообщу, когда посоветуюсь с завучем по учебной части. Не подскажете, как отчество Людмилы… я что-то запамятовал, — резко повернулся он к продолжавшим возмущаться крысам, незаметно становясь между мной и ними, оттирая меня к выходу из класса.
Я не стала испытывать судьбу и ринулась вон, стараясь, несмотря на спешное отступление, сохранить высоко задранный нос, надменный вид и улыбку — шоу маст гоу он!
— Wait for me on the corner near the grocery, — нагло заявил он мне вслед, словно был на сто процентов уверен, что тётки не поймут. И он был прав. Они и не поняли.
— Нет, это ужас что такое! Совсем распустилась, дрянь!
После этих слов, змеёй проскользнувших в не успевшую закрыться дверь с тем расчетом, чтобы уж точно достичь моих ушей, я передумала удаляться и задержалась в коридоре, но после изумленного вскрика директрисы: «Глеб… эм… Гордеевич! Что это у вас на столе, пиво?!» и подозрительного стука тяжелых каблуков в сторону выхода из класса, предпочла смыться на предельной скорости.
Надеюсь, он сам разберется в пивной ситуации. А с меня хватит на сегодня, нервы не железные всё же. Буду ждать там, где приказано, — на углу возле продуктового магазина. За большим кустом сирени. Хоть бы выжил. Всё же тётки и впрямь тяжелая артиллерия. Гаубицы, блин. И я хороша. Выставила себя перед ним далеко не в лучшем свете. Нашла с кем сражаться, кому что-то доказывать.
У меня с этими тётками давняя война, зачем вмешивать в неё Глеба? Идиотка. Мамочка и папочка точно не одобрили бы мой демарш. Чего я им добилась? Перевоспитала тёток? И они теперь не будут приставать к Глебу, а Пежиха перестанет брызгать своим материальным благополучием в глаза всем и каждому?
Вот дура ты всё-таки, Лёлька, откуда ты знаешь, на какие деньги куплены директрисины машина, наряды, драгоценности? Может, у нее муж из горячих точек не вылазит? Из Сирии, например. Может, у Жёлтой шмотки эти — единственная радость в жизни? Может, ее бог проклял, и у нее нет детей? А похоже, так и есть. Мы не знали, есть ли у нее дети. Хотя обычно о подробностях личной жизни начальства секретарши узнают сразу же. И к вечеру знает вся станица.
Язык твой, Лёлька. Длинный никчёмный язык. Хоть откусывай. Лингвист без языка. Ох…
Ждать пришлось на удивление недолго. Точнее, не пришлось вообще. Только-только я успела, опираясь локтями на руль, еле волоча ноги, пешком довести своего железного коня до «corner», как почему-то с совершенно другой стороны, словно шел не от школы, а от дома культуры, появился Глеб, уже с сумкой на плече.
Он протянул забытый мною егэшник и покачал сделанный папулечкой прочный, намертво приваренный багажник, на котором я возила Саньку из детсада. Прищурился, оценивая велосипед — вынесет ли Боливар двоих — отобрал у меня руль и скомандовал:
— Садись.
Села. Я ж зомби. И сил спорить — никаких. Я вообще при Глебе теперь молчать буду всегда. И так уже опозорилась по самое не могу.
Романтика!
Сбежавший от нравоучений (похоже, смывшийся через запасной выход возле спортзала, выходящего окнами на ДК) учитель везет на багажнике наглую девку, только что нагрубившую директрисе и ее верной санче пансе. Девка не знает, за что хвататься — за задницу препода или за мешающую сидеть нормально сумку на его плече — и балансирует, напрягая все мышцы, чтобы не свалиться, не держась в итоге ни за что.
Это упражнение великолепно прокачивает все мышцы пресса! Рекомендую. Только занимайтесь этим видом мазохизма подальше от моего повелителя.
Квартал, отделявший поворот на школу от моего дома, Глеб пролетел, словно молния, сбавив скорость только перед перекрестком. Я воспользовалась этим и соскочила на ходу — до калитки оставалось еще метров тридцать. Надо было отдышаться от непривычной нагрузки и привести мысли и нервы в порядок, прежде чем заявляться домой. Мамочка и папочка, скорее всего, на работе, но мало ли… Они у меня куда чувствительнее любых сенсоров — моментально просекают, если что-то со мной не так, как всегда.
Кроме того, я немного не врубилась: Глебу плевать на мнение окружающих? Школьному учителю? Сто процентов, уже кто-то видел только что окончившееся велосипедное шоу. Не удивлюсь, если не только видел, но и успел снять репортаж. К вечеру вся Подслушка будет гудеть не только от событий на уроке.
И раньше-то основным развлечением в станице служили сплетни — чуть ни возле каждого третьего двора до сих пор стоят лавочки для вумен-клаб. И не только вумен. Мужики предаются этому занятию не менее охотно. А с развитием современных технологий сплетни получили мощную видеоподдержку: лучше один раз увидеть, сто раз пересмотреть, двести раз обсосать и развести знатный срач в комментах.
Глеб резко затормозил, оперся ногой о землю и замер спиной ко мне, чуть повернув голову. Я поспешила одернуть юбку и несмело подошла, безжалостно сворачивая в становившуюся все более узкой трубку трещавший по всем клееным швам егэшник. А он дорогой, между прочим, дороже, чем куда более полезная и ёмкая «Практическая грамматика» Качаловой и Израивлевич.
Я распрямила несчастный сборник, прижала к животу и принялась разглаживать. Это очень важное дело — наведение порядка. Некогда мне, понимаешь, разглядывать оккупанта и свидетеля моих идиотских поступков. То брусья захватил, то велик. Не говоря уж о моих мозгах. Так и стояла, опустив голову. Не могу я на него смотреть. Никогда не смогу. Только если что-то уж совсем из ряда вон, как показала недавняя практика. И тут же ряд этот разбился о его голос:
— Позвони мне часов в семь. Велик верну потом.
Оттолкнулся ногой и умчался, не дожидаясь ответа. Я растерянно проводила взглядом его спину, обнаружила, что опять превратила егэшник в рулет, и поплелась домой. Вот так. Вот это да… Ох, ничего себе… Дурдом «Солнышко»…
Тридцать метров до тяжелой кованой калитки оказались бесконечными. Я повернула витое кольцо-ручку, вошла во двор, рассеянно почесала ногой пузико привычно плюхнувшейся передо мной кошки Маськи и села на скамейку. Ноги отказывались держать. То ли от голода — ряженки все ж маловато на полдня, то ли от переживаний.
— Какая-то любовь… странная…
— Мяу! — это из-за огромного куста «Невесты» вылез Кац. Шел-шел и плюхнулся рядом с Маськой, придавив мне ногу.
— Разве так бывает? — я сняла туфлю и принялась поглаживать то одного представителя семейства кошачьих, то другого пальцами ноги.
— Мур-р…
— Просил позвонить. Зачем? Ругаться, наверное, будет… Я столько глупостей при нем наговорила… А директриса — сволочь. А завучиха — дура! И я не лучше…
— Мур-р…
— Ему от меня что, только ряженка и велик нужны? Ну хоть так… Если бы не крысы, правда что ли он стал бы со мной два часа над егэшками сидеть? Невыспавшийся и голодный? А сытый и отдохнувший — стал бы? Бесплатно? Репетиторы в городе берут от пятисот рублей за час. Два часа — тысяча. Ох…
— Мяу!
— Да это Ленка звонит. Не буду отвечать. Маська, не кусай Каца за ухо — он тебе сейчас пилюлей пропишет, будешь знать.
— Чирик-чирик! — к обсуждению присоединилась стайка воробьев, прилетевших на покрывшуюся розоватым туманом цветов жердёлу. Посмотрели на котов и благоразумно перебрались на самую вершину.
Умные. Держатся от котов подальше. Мне у них житейской мудрости учиться нужно.
— А Ленке улыбался. И Наське. Нормально так улыбался, не скалился. И телефона у меня его не-е-ет… Некогда было записыва-а-ть… Почему так всё по-идиотски, а?
Я схватила Маську и зарылась лицом в её пыльную черную шкурку.
Маська, не привыкшая к подобному обращению, недовольно заизвивалась, выкрутилась из объятий и шлёпнулась на Каца. Тот подскочил, зашипел, распугав воробьев, презрительно дёрнул лапой и полез под «Невесту», Маська вскарабкалась на дерево.
Педсовет окончился. Получив недвусмысленный совет махнуть на всё лапой, то есть рукой, и топать по своим делам, я так и сделала: выругалась, вытерла слёзы и поплелась за ключом, висевшем на столбе за домом, в глубине двора. Жаль, что не могу последовать примеру Маськи и вскарабкаться куда-нибудь как можно выше. От самой себя.
***
Как народ успевает столько времени торчать в инэте, что одна из самых часто повторяющихся жалоб школоты «родаки угрожают забрать телефон»? Ну как? Вот честно, это для меня остается загадкой. Я тут, понимаешь, только-только хотела всласть порыдать над своей несчастной любовью, но некогда. Едва зашла в дом, как всё закружилось-завертелось.
Воды набрать постирать, а то могут опять отключить, перетряхнуть все вещички мелкого, раз уж всё равно со стиркой возиться, папину рабочую «горку» и рубаху не забыть, постельное, полотенца — всё маме легче. Котов и собаку накормить. И ёжикам каши оставить — они под старыми досками за сараем живут, приходят к кошачьим мискам, как в столовую. Курам, гусям и уткам зерна насыпать. В магазин выскочить — «ролтон» закончился и крупа для собачьей каши. Паласы в зале пропылесосить, посуду помыть, поставить курицу на борщ вариться…
Но сначала умыться-переодеться и хлебнуть молока. Обожаю молоко! У меня от него повышается настроение и хочется жить.
Говорите, делов-то: закинуть вещи в машинку, а потом развесить? Наивные… Вода местная от чёрной с белыми хлопьями до темно-коричневой частенько бывает. Без преувеличения. Это ж не вода, это раствор сероводорода.
Металлические запчасти стиральных машинок, краны, душ, выходят из строя максимум через полгода. И металл выглядит так, будто его прогрызли муравьи. Голодные такие металлоеды.
Пользуемся стойкими пластмассовыми «Феями» или им подобными. Приходится поработать, особенно, если сломалась центрифуга. Она, зараза, первая выходит из строя и тогда ручками-ручками: отжать, прополоскать, снова отжать.
Ох, я опять: то о Глебе, то о воде. Права Ленусик: скоро превращусь в вечно брюзжащую каргу. И останусь без мужа. И без детей. И буду вся из себя элегантная, образованная и одинокая. И заявлять всем, что я — свободная независимая современная женщина и презрительно называть матерей «овуляшками» и висеть в группах «Я же мать» и «Чайлдфри».
О боже.
Не. Не. Не. Надо меньше ворчать.
Пока эта кислота под гордым названием «вода» набирается в бак, надо почистить картошку. Родители голодные приедут. В город проездили — не до готовки было. А скоро Саньку из садика забирать. А еще вечером рассаду сажать. Мамулечка позвонила — сказала, тётя Женя принесёт, в счет оплаты за платье, что бабуля шила. Яйца гусиные собрать, отвезти Петровне, она обещала взамен рыбы дать.
Упс…
А на чем же я поеду? Велосипеда-то нет, а маршрутки в наших краях никогда не водились. Это ж не город.
Папочкин взять? Так там камера вроде пропускает… Ну да… Вон, дырочку даже на покрышке заметно. Гадкие «кавунчики» постарались — семена с длинными шипами. Как специально по обочинам растет эта гадость.
Придется пешком. Неблизок свет — в бабулечкины края. Три километра. И назад столько же. Чёрт. Ладно, с Санькой сходим — всё равно непоседу нашего после садика выгуливать, а то вредный будет.
Знаю я его, ненабеганного: весь дом на уши поставит — и батут не поможет, и «Красные буковки» — будет прыгать через котов. Молча. А коты будут возмущаться. Громко. А когда коты спрячутся, то он будет носиться по комнате с игрушечным автоматом и изображать военную разведку.
Дома ему кричать категорически запрещено, поэтому в перерывах между кувырками, стрельбой и перекатами, он будет выскакивать на улицу и орать так, что хоть святых выноси: «Выше нас только звезды!!!».
Кажется, не футболист у нас растет.
А он сегодня, как всегда, мячик хотел погонять. Ну, буду по дороге «Тайну заброшенного замка» Волкова ему пересказывать, чтобы он о футболе не вспоминал. Сказки он страсть как любит. Уже даже сам «Курочку Рябу» прочел — такой умничка!
А может, самой камеру заклеить? Не, тогда постирать не успею…
Где взять на всё время, а? Какой, к собачьим чертям, инэт? А еще уроки! А еще подготовка к ЕГЭ! А еще учить наизусть монолог Гамлета.
Еще хочется наконец-то начать читать «Дети Шини» — папулечке настоящая писательница свою книгу из самой Москвы прислала! Мамулечка под жутким впечатлением была: плакала и всё приговаривала своё любимое: «Какая же ты у нас умница, доченька. И как ты такая хорошая у нас получилась?». Жутко интересно, о чем же в этих «Шини»?
Стоп. Где мой диктофончик? Сейчас загоню на него Шекспира и, пока ношусь, как угорелая, что-то, глядишь, и запомнится. Заодно и слова вчерашние повторю. Что бы я без него делала? Спаситель мой! Всё! Заглушки в ушки и вперед — на мины. Покой нам только снится.
А телефона Глеба у меня нет… И хрен с ним. Не буду я у Ленки его просить. И звонить не буду. Не хочу от него гадости слушать. Сама знаю, что позволила себе много лишнего. Буду молчать, как рыба об лед! Кстати, мне ж еще и рыбку чистить. Обычно ее чистит папочка, но он, наверное, как всегда, допоздна по полям носиться будет и в конторе зависать. Весна.
Всё, побежала стирать — вода набралась. Не до любви. Она — обман.
Да и некогда мне.
Я так вымоталась, встав ни свет ни заря, что была очень благодарна Петровне, отвёзшей меня и Саньку обратно на мокике. Крутая бабулька! В свои шестьдесят пять лихо рассекает на втором по популярности средстве передвижения в станице. Без велосипедов и мокиков тут никак — ширина станицы — пешком десять минут, зато длина — все полтора часа, а то и дольше.
Обычная картина: мамочки спешат развезти детей в садик и в школу — меж маминой спиной и животом школьника крепко зажат младшенький, чтобы не вывалился. Иногда в станицу с утра заглядывает полиция — проверить наличие прав на мокик. Совсем сдурели.
И тогда народ топает несколько километров пешком, опаздывает, злится, дергает малышей за руки и на головы ни в чем неповинных детей сыпятся подзатыльники: «Шевелись ты уже!».
Я спрятала рыбу под тяжелый таз подальше от умильных взглядов мгновенно материализовавшихся невидимых до этого котов, чмокнула возившуюся в огороде мамулечку, загнала мелкого переодеться и вымыть руки и присела на диван в зале. Надо бы пойти занести успевшее почти просохнуть на первом весеннем суховее бельё. Раскидать его на сушилку. Сейчас…
О, от Ленусика сообщение, спрашивает, как прошло общение с новым преподом, зовёт гулять. Надо бы ответить…
Я откинулась на спинку, вытянула ноги на табуретку и принялась тыкать пальцем в экран. Сети нет опять, что ли? Ну да, всё, как всегда. Я подгребла под бок подушку и закрыла глаза. Посижу десять минут и пойду заносить бельё, а потом чистить рыбу. А там и за уроки пора… Хорошо, что нет связи, а то не удержалась бы и попросила у Ленусика телефон Глеба. Нет. Нельзя… Нельзя…
Я очнулась от резкого стука в окно. Заполошно подхватилась: кого принесла нелегкая? Обычно стучат тяжелой ручкой-кольцом в калитку. Случилось что-то? Услыхала приветливое «вечер добрый» мамулечки и голос отца и вновь опустилась на диван. Сердце спросонья билось, как сумасшедшее. Ох ты ж, батюшки… На дворе темень уже. Сколько же я поспала? Который час? Санька! Где он вообще? Бельё! Не занесла. Рыба! Не почистила. Уроки! ЕГЭ!
Я вскочила, уронила табуретку на пол. Кто-то укрыл меня моим любимым пледом — красным, с черными квадратами, а длинная бахрома зацепилась за уголок сиденья. В тот же миг в дверь влетел Санька с круглыми от изумления глазами и сообщил таинственным шепотом:
— Лёлька, там дядя пришел, тот барелин из ноутбука!