Что вспоминается о военном лагере во владимирских лесах? Проливные дожди, несметные полчища комаров, палатки в лесу, которые из-за кровососов превращались в камеры пыток, бесконечная уборка территории лагеря от мусора, сосновой хвои и шишек, осточертевшие уроки строевой подготовки на плацу, вечный напряг с хавкой… И, конечно же, споры о том, добавляют ли бром в чай или компот. Судя по тому, что Сурен Габриелян каждые выходные ходил в самоволку, нет, не добавляли. А если и добавляли, то непонятно зачем. Сексом в глухом лесу все равно заниматься было не с кем.
… В первые дни мы, курсанты, ходили в столовую, в военный городок, это потом уже полевую кухню оборудовали на территории лагеря. Ходили строем, по пути тренируя ритм и слаженность.
Атмосфера армейская нас, помню, сильно впечатлила.
…У входа в столовую, у обеденных столов, растопырив ноги, стояли крепкие парни с сержантскими лычками и ремнями стегали «духов», подгоняя их. А молодняк был какой-то мелкотравчатый, одни узбеки да таджики, и они пикнуть не смели, стремглав бежали с алюминиевыми чашками в руках, заносимые на поворотах – маленькие, щупленькие азиаты. Во-о-о, блин, воспитание, думали мы! Тут не забалуешь! И, признаюсь, что укусы комаров при виде этого нещадного избиения переносить нам стало как-то очень легко. Удар ремня с оловянной пряжкой, наносимый сильной мускулистой рукой, это вам не укус комара.
– Чем эти несчастные так уж провинились? Почему вы их ремнями бьете? – спросили мы сержанта, который был тут, видимо, за главного. Он ходил да посвистывал, да постегивал себя ремнем по ноге.
– Разленился народ… Без ремня с места не сдвинется. В падлу им двигаться! – ответил он, цыкнув слюной сквозь зубы.
А вот еще одно мимолетное впечатление…
Суббота. Банный день. Наша рота кучкуется у здания бани из красного кирпича. Стоим, ждем, когда нас наконец-то впустят помыться-попариться.
Вдруг слышим:
– Сопляк! Раздолбай хренов! Ты где стоишь? Почему землю топчешь, чучело соломенное?! Ни одного шага сделать не можешь – в дерьмо вляпаешься!
Видим: толстый, красномордый армейский майор, бог весть откуда свалившийся на нашу голову, схватил за грудки курсанта Владимира Н. и, сдернув его с лужайки на тротуар, как овощ с грядки, сильно и нещадно трясет его, душу выколачивает.
Вся беда была в том, что Владимир не заметил, как случайно заступил за бордюр и, сам того не ведая, чуток затоптал зеленую траву на лужайке. Казалось бы, велика беда. Ну, заступил, так сделай замечание спокойно, без бешенства и надрыва. Нет же, майор поднял ор на весь военный городок.
Майор орет, слюной брызжет, а мы все стоим, испуганно поджав хвосты, как ягнята в загоне. Что уж греха таить, облажались все, капитально облажались при виде столь яростного бешенства армейского начальника…
Хамло в погонах тем временем совсем разбушевался. Майор все дергал курсанта за рукав и требовал, чтобы он в глаза ему смотрел, в глаза. А изо рта пухлого, губастого брызгали тем временем одни матерные слова.
И, наверное, долго бы еще майор долбил бедного курсанта по мозгам, если бы к нему в эту минуту не подлетел наш ротный, сержант Александр Могучий.
– Что вы себе позволяете, товарищ майор?! Прошу вас оставить курсанта в покое! Сегодня же я подам рапорт о вашем хамском, неподобающем для советского офицера поведении начальнику штаба, полковнику Н.! – резко и с достоинством отчеканил Александр. И тут же добавил: – Обещаю, что вам не поздоровится!
Фамилия Александра совершенно не соответствовала его внешности. Он был маленький, щупленький, остроносенький, в очечках, но повел он себя в ту минуту очень решительно. Настоящим молодцом!
Майор тут же осекся, стушевался, замолчал…
И тут заговорил наш Владимир. И такое понес, тако-о-е! Студент филфака, он тот еще был ботан. Ни хрена в армейской жизни не шарил. Но язык у него был подвешен. Очень подвешен. Примерно так же, как у нашего Димы Губина. А, может быть, и лучше. Он молчал, но, оказывается, не от испуга, а просто заслушавшись, как он выразился, «армейской речью, ее музыкой».
– Социолект, на котором только что говорил товарищ майор, – сказал Владимир, обращаясь к нам, к курсантам, – мог бы послужить прекрасным материалом для очень интересного лингвистического исследования. Именно этот особый язык, я бы назвал его «армейский», представляет собой богатую и выразительную смесь мата и уличного сленга. В речи товарища майора преобладала лексика, связанная с половой сферой, физиологическими функциями, она содержала солидный пласт обсцененного вокабуляра, что значительно повысило его эмоциональную экспрессивность.
Я не знаю, друзья, успели ли вы насладиться богатым, ускользающим, быстро меняющимся языковым явлением, но я восхищен несомненным лингвистическим своеобразием и виртуозностью речи товарища майора. Темпераментность и образность его языка свидетельствуют, что перед нами человек непосредственный, яркий и искренний. Спасибо вам, товарищ майор! Благодаря вам мы – будущие журналисты, филологи, дипломаты и переводчики – погрузились в яркий и живой мир современного военного городка!
Мать честная! Мы думали, что майор сейчас же, тут же, на месте убьет нашего бедного студента-филолога. Расстреляет его без суда и следствия. Ан нет! Услышав столь пространную и очень странную речь, майор быстро ретировался. Мелкой, неуклюжей побежкой. А мы долго и без удержу хохотали, глядя вслед армейскому начальнику, пока тот не скрылся за ближайшим углом…