За столом в купе скорого поезда «Запорожье-Киев» сидели двое: молодой писатель Павел Петрович Ордин, едущий в издательство, и его сосед – пенсионер Петр Николаевич Могилев, отправившийся навестить в Киеве дочь. Было уже за полночь, открыта была вторая бутылка коньяка и чуть захмелевший писатель рассказывал попутчику:
- …этот день я никогда не забуду. С самого утра стоял густой туман. Он, казалось, смешался с дымом поджигаемых дворниками высоких скирд кленовых и тополиных листьев. Пахло осенью и дымом. Этот дым-туман был повсюду, и видно было не дальше, чем на десять шагов.
Я собирался в парк – позавтракать, выкурить пару трубок и, может быть, приняться наконец за написание повести, схематически уже набросанной.
Едучи в трамвае, я приметил хрупкую, с тонкими чертами лица девушку, сжимающую в белоснежных, словно прозрачных пальцах большую кожаную папку. Выходя из трамвая, я подал ей руку – так мы и познакомились. Ее звали Анной. Она оказалась художницей и тоже направлялась в парк. Она сказала, что ей хочется изобразить этот туман, словно дым, окутывающий деревья и мостик над прудом в парке. Мы разговорились о живописи, о творческих планах, а потом она согласилась позавтракать со мной на веранде кафе, расположенного в глубине парка, где дымились несколько мангалов.
Душистый шашлык и молодое красное вино только оживили нашу беседу. Оказалось, что у нас во многом совпадают вкусы в живописи и даже есть общие знакомые среди художников.
К вечеру, когда мы пили вино на летней площадке кафе в порту, казалось, что мы уже давно-давно знаем друг друга.
До сих пор помню, как целовал ее руки на прощание, а она наскоро поцеловала меня в щеку, засмеялась и заспешила домой.
Мы стали встречаться почти каждый вечер, посещать рестораны, театр, филармонию, картинные галереи. А под Новый год она переехала ко мне.
Каждое утро я отправлялся за свежей выпечкой в булочную на углу и возвращался домой с кульками, полными рогаликами, булочками, ватрушками и пирожными. Она варила душистый кофе. Я так живо помню эти утра, напоенные морозной свежестью, запахом ванили, сахарной пудры, горячей выпечки и кофе!..
Помню как мы наряжали елку. Это было на католическое Рождество. Тихо падал снег. В комнате играл проигрыватель – «Зима» из «Времен года» Антонио Вивальди. Помню мишуру в ее нежных руках, шарики на пальцах. Помню наши вечера потом, когда приглушенный свет играл и переливался в елочных шарах.
А затем пришла весна.
Помню май – светлый, свежий. Мы снимали все ту же небольшую квартиру на пятом этаже старого дома. В квартире были широкие окна и балкон. Из окон и с балкона открывался чудесный вид на реку.
Окончив свою дневную работу, я выходил на балкон и любовался закатами…
Она приходила ко мне с последними лучами солнца. Она приносила корзину с овощами и фруктами и цветы. Она очень любила цветы. И всегда ставила их в большую хрустальную вазу на моем письменном столе.
Она готовила ужин, а я читал ей написанное за день.
Иногда ей удавалось вытянуть меня из дома на импровизированные пикники. Рядом с домом, как спускаться к реке, была большая посадка, там у нас была давно облюбованная поляна под одиноко стоящей яблоней. Мы сидели на коврике, расстеленном поверх высокой шелковистой свежей травы, под белым куполом цветущей яблони, пили вино, читали стихи, целовались. Из радиоприемника раздавались звуки Первого венгерского танца Иоганнеса Брамса.
Май, солнечный день, высокое синее небо с пушистыми облаками над головой, легкий ветерок, ее головка, склоненная мне на грудь, эта музыка – в сердце было столько сил, радости, счастья, любви ко всему миру!.. Да… Ордин задумался, потом допил остававшийся в стакане коньяк и продолжил:
- В конце лета мы поехали в Коктебель. Правда, не сразу решили ехать именно туда: мы долго изучали туристическую карту Крыма, выбирая наиболее романтичные, как нам казалось, места, но когда пришло такси, все еще не определились с выбором, и на вокзале сели в первый крымский поезд, подошедший к перрону. И только в купе, разговорившись с приятной попутчицей – женщиной лет сорока, ехавшей с маленькой дочерью к родителям в Феодосию, мы решили отправиться в Коктебель.
По приезду я оставил ее с вещами в кафе, рядом с автобусной остановкой, а сам пошел искать квартиру. Искал я долго. Наконец в одном доме, хозяйка которого вынуждена была мне отказать, поскольку все комнаты были сданы, я познакомился с женщиной – ее приятельницей, - которая предложила мне две комнаты, на выбор, в ее доме.
Дом был расположен на окраине городка, за старым кладбищем, в самом предгорье. Вид из комнат был изумительный: окна одной из них выходили на бухту, на мыс Хамелеон, из-за которого восходило солнце, а из окон другой и с балкона были видны профиль Пушкина, профиль Волошина, предгорья Кара-Дага.
Мы сняли обе комнаты, обустроив одну как спальню и гостиную, а другую приспособив под мой кабинет. И вскорости мы уже пили с хозяйкой ароматный чай из пиал, привезенных ею из Средней Азии. Хозяйка наша оказалась очень милой женщиной.
Вечером мы сидели на балконе, слушали Вертинского и любовались, как солнце садится за горы, окрашивая их розовым светом. Она не могла нарадоваться – в каком дивном месте мы сняли квартиру!.. Мне тоже очень нравилось там.
Так начались наши коктебельские дни. По утрам, после завтрака, она уходила в предгорье писать этюды, я иногда уходил с нею, но чаще либо оставался работать дома, либо уходил в ближнее кафе – там мне хорошо писалось. Она часто брала с собой бутерброды и не приходила к обеду, тогда мы встречались только под вечер. Мы переодевались и уходили на набережную. Там мы гуляли, развлекались, общались с художниками и музыкантами. Потом сидели в каком-нибудь кафе – вдвоем или с новыми знакомыми. Мне так памятны эти вечера! Летний павильон кафе, на столе свечи, бутылка вина, бокалы, внизу плещутся волны, запах ее духов, ее улыбка… Казалось, так будет всегда, и ничто не может помешать нашему счастью.
В иные дни, когда работать не хотелось, мы уходили на пляж. Она любила собирать камешки, ракушки и вскорости ее коллекция стала теснить мои рукописи на этажерке в комнате.
Так безмятежно протекали наши дни, но оставалось недолго.
Невдалеке от дома нашей хозяйки жила татарская семья. У них были козы, куры, утки, и дочь хозяина – Зульфия – часто приносила нам на продажу молоко, домашний сыр, яйца. Что-то дьявольски соблазнительное было в этой девчонке – в обводах молодого ладного тела, ее стройных бедрах, упругой высокой груди, лукавой маленькой ножке, мелькавшей под длинной юбкой. Она знала это и каждый раз дразнила меня своей знойной прелестью.
Однажды утром, когда Анна была в предгорьях с мольбертом, а я сидел в тени навеса, работая с корректурой повести, и, казалось, ничто не предвещало беды, она, как всегда, принесла молоко и сыр.
А когда мы рассчитались и покончили с хозяйственными делами, она, видя, что я дома один, без Анны, принялась щебетать без умолку про поездку на какую-то ярмарку, смеясь, улыбаясь, то и дело беря меня за руки. И в какой-то момент ее кокетливый тон вскружил мне голову, это было словно затмение, как черт дернул меня: я порывисто обнял ее и жадно, страстно и долго поцеловал ее в губы. Она стала нехотя вырываться из объятий, потом тело ее стало податливым, и она ответила на поцелуй. Тут, как нарочно, скрипнула калитка, и во двор вошла Анна. Маленькая плутовка быстро одернула блузку, скороговоркой пробормотала: «Здравствуйте», - подхватила свои корзины и быстро выбежала со двора.
Я попытался обратить это в шутку, говорил, что это ничего не значит, что не стоит воспринимать всерьез эту глупую шалость и вообще, что нелепо ревновать к девчонке, которая может быть мне интереса только как литературный персонаж, и еще что-то в том же роде.
Скандала не было, но уговоры действовали на нее слабо, она держалась не то чтобы холодно, но как-то отстраненно. Впрочем, к концу дня мне стало казаться, что она понемногу отходит.
После ужина мы собирались идти на прогулку, но она сослалась на головную боль, просила остаться дома и сказала, что хочет сегодня пораньше лечь. Я, признаться, не придал этому значения и, поработав немного, лег с нею рядом.
На следующий день все было как будто в порядке. После легкого завтрака она отправилась, захватив мольберт, на облюбованный холм, а я пошел в кафе выпить стаканчик-другой вина и поработать над корректурой.
Я пробыл в кафе часов пять. Когда я вернулся домой, меня сразу поразили невероятный порядок и пустота, только ее камешки и ракушки напоминали о ней. Наша уютная творческая квартирка превратилась в приют холостяка. Казалось, что в комнате даже стало холодно. На столе лежала ее записка: «Я уехала. Не ищи меня. Счастья с новой Музой! Анна.»
Я был совершенно шокирован и потрясен. Я немедленно бросился на автобусную остановку. Юноша-киоскер, продававший билеты, сказал мне, что видел ее часа три тому назад: она взяла билет до Феодосии.
На первой же попутке я добрался до Феодосии, вдоль и поперек исходил вокзал, автовокзал и прилежащие районы, обошел несколько поездов, но ее нигде не было. В Коктебеле, на набережной, ее тоже никто не видел.
Я был в отчаянии, в отчаянии от бессилия сделать что-либо. Мне оставалось только ждать, что она даст весточку о себе кому-нибудь из знакомых. Утренним поездом я должен был ехать в Запорожье.
Под вечер я вернулся домой. Солнце уже село за горы. Я стоял балконе и курил папиросу за папиросой. По золотому еще небу плыли серые, как дым, облака…
И больше я никогда не виделся с нею и ничего не слышал о ней, как ни пытался что-нибудь разузнать о ее жизни – увы, - вздохнул Ордин, - она не появлялась у наших друзей и никто ничего не слышал о ней после нашего расставания. А сегодня, вот, представляете, здесь, в поезде, я почувствовал запах ее духов. Но ее все равно нигде нет – я обошел вагоны…
- Да, история… Так и не простила, значит, - вздохнул Могилев. Ну, - сказал он, подумав, - вы люди молодые, может еще свидитесь. Может, еще все сладится у вас. На все воля Божья.
- Только этим себя и утешаю, - ответил Ордин. – Выпьем, что ли? И пойдемте потом курить.
- Наливайте…
***
Первую половину дня он провел в редакции. Рукопись его приняли, выплатили гонорар.
Выйдя из редакции, он бесцельно пошел бродить по городу, и, даже сам того не заметив, пришел к вокзалу.
…Холодало. Дул осенний сырой ветер. Он сидел в шантане, курил и пил коньяк – без счета, не закусывая, не запивая. В глазах его, казалось, застыли слезы.
Стучали колесами уходящие поезда, и диктор бодрым голосом объявляла вновь прибывающие составы.
г. Симферополь,
25 января 2019 г.