Ей хотелось выть, как тогда,после их последнего разговора с Митей, когда упала в снег и вгрызлась в него зубами так, что слышен был хруст то ли самого снега, то ли сцепленных зубов. Давило ощущение безысходности, душа и сердце разрывались на части. Она схватилась руками за шею, сжала её пальцами до боли и только когда почувствовала, что перехватило дыхание, отпустила. За что Господь невзлюбил её, за что так нещадно и жестоко наказывает? Ну что она такого страшного сотворила, чтобы столько лет мучиться? Разве виновна она в рождении Зойки?
Прилежная, тихая, трудолюбивая девочка, единственная помощница у матери, на плечах которой держалось всё их нехитрое хозяйство, пока Прасковья была на работе. Круглая отличница, и не потому, что была жадной до учёбы. Нет! Просто делала всё аккуратно и основательно, в том числе и уроки… В тот день она возвращалась из школы одна. Как назло, Митя с Илюшей одновременно грипповали, и Анна Петровна не выпустила их из дома. Она была дежурной по классу. Пока перемыла полы, обтёрла парты и доску, полила цветы, все уже ушли из школы. Люся шла полем и пела, любуясь черными проталинами освободившейся от снега земли. Её серебристый голосок разлетался по всей округе, катившееся к закату весеннее солнце играло золотистыми лучами, и вся жизнь была впереди – радостная и счастливая, - обязательно с Митей.
Цыган предстал перед ней неожиданно. Высокий, тонкокостный, с широкими плечами, молодой и красивый. Он улыбался, обнажая ряд ровных белоснежных зубов. От улыбки веяло коварством и бедой. Девушка кинулась было бежать, но парень, что хищник, в несколько прыжков догнал её и, схватив за волосы, повалил на землю. Долго и бесстыдно насиловал цыган не издавшую ни одного крика, только тихо постанывающую от боли Люську, а когда закончил, не говоря ни слова, поднялся, натянул свои чёрные от грязи штаны и исчез, как будто его и не было. Она долго смотрела ему вслед, а затем, превозмогая боль, широко расставляя ноги, побежала домой. Надо было успеть до прихода матери вычистить от грязи ветхое пальтишко и школьную форму. Она не боялась Прасковьи. Несмотря на частые покрикивание и неизменное ворчание, она знала, что мать её любит. Лучший кусок всегда был отдан ей, а когда к ним перешли жить Митя с Илюшей, всё делилось между ними строго поровну. Зачастую она видела, как мать, отдав им последний кусок хлеба, втихомолку жуёт пустую картошку, запивая колодезной водой. Корова их подорвалась на мине, долго жили без молока, а полученные за неё от колхоза триста рублей были убраны в сундук. На них и козу-то в те годы было трудно купить.
Тогда, после случившегося, ей казалось, что жизнь закончена. Мечтать больше не было смысла, как и не было смысла в самой жизни. Она ненавидела своё, казавшееся ей омерзительным, тело, похабно осквернённое похотливым цыганом. Сколько раз ловила себя на мысли утопиться, повеситься, отравиться… Но продолжала жить вопреки всему, отгородившись от всех, - одна в своём разбитом, мрачном мире. Давно исчез верный своей кочевой жизни расположившийся недалеко от их деревни табор, свернув кибитки, отбыл в неизвестном направлении, а цыган всё продолжал стоять перед её глазами – наглый, оборванный и грязный, со звериным оскалом.
Только через два месяца поняла она, что забеременела. Живот свой не прятала, стягивая широкими полотнищами полотенец, как другие, ходила открыто, с каким-то даже вызовом по деревне, ощущая спиной укоризненные взгляды и слыша перешёптывания старух, порой сочувствующих бедной Прасковье.
Её тогда никто не пожалел и не приголубил! Митя с Ильёй, сдав школьные экзамены, уехали в Москву поступать в институт: Илья в сельскохозяйственный, а Митя – в архитектурный. У каждого из них была своя невероятно счастливая студенческая жизнь, которой лишилась она, Люська, носившая под сердцем поначалу ненавистного ей ребёнка изверга. Были мысли оставить его в больнице, отказаться, уехать как можно дальше от родных мест, податься хотя бы на север и начать новую жизнь. Но когда ей принесли в палату это маленькое, тихонько попискивающее чудо в виде кокона, завёрнутое в детское одеяльце, Люська протянула руки. Приложив девочку к груди, она внимательно всмотрелась в смуглое морщинистое личико, и поняла, что никогда и никому не отдаст самое дорогое для неё существо – свою девочку, имя которой она дала сразу же – Зоюшка.
Ругаясь распоследними словами, обсуждали, осуждали и срамили её бабы, когда пустилась она во все тяжкие, наплевав на людские пересуды. Своё отчаяние утопила она в вине и разгульной жизни - какая - никакая, но замена одиночеству, которое, правду сказать, давило на неё, совсем юную и неокрепшую ни духом, ни телом...
Тихо журчала Олошка, тёплые солнечные лучи ласкали кожу, вальсируя, неслышно опускались на землю редкие листы трепещущей осины, чувствовалось дыхание осени, а вместе с ней и дыхание новой жизни. Люська молчаливо прощалась с Митей, впуская в своё сердце Илью.
Продолжение: http://www.proza.ru/2019/02/21/183