Приехал я к маме.
Она у меня старенькая уже. Из дома не выходит, боится упасть. Продукты покупает сын младшенький, брат мой. Годы своё берут, но мама держится бодрячком. Книжки читает, детективы всякие, романы женские. Без очков сериалы по телеку смотрит, сканворды гадает и смеётся заливисто, когда анекдоты попадаются. Позитивная старость.
Приехал в воскресенье перед обедом. Облобызались, чаю попили, новости обсудили. Потом я с её списком по магазинам пробежался. «Ты Комсомолку в киоске не бери, там двадцать один, а на почте восемнадцать». Ага, на почте! На той почте очередь минут на двадцать, стану я три рубля экономить! Коммунальные тоже в сбербанке оплатил, там берут комиссию небольшую, зато стоять в очереди с издёрганными пенсионерами не нужно.
Пока ходил, троих знакомцев встретил, с одним учились, с другими работали вместе когда-то. «В отпуск, или насовсем приехал?» – спрашивают. «Да, в отпуск, – отвечаю, – к маме».
Сахара купил сразу три килограмма, хотя просила один – знаю, что варенье будет делать, не устоит от соблазна, когда соседи угощать станут яблочками с дачи. «Я Вам в два пакета насыплю, они слабенькие, чтоб не порвался». – «Спасибо!»
За сахар получу взбучку. Мама ревностно отслеживает список. Он продуман и рационален – сыра российского триста граммов, значит так и надо, меньше купить – не хватит, больше – испортится. И следит, чтобы я на продукты свои деньги не тратил, даже бутылка водки у неё в списке есть, хотя сама не пьёт.
– Плохую не бери, по телевизору говорят – люди в Сибири травятся.
– Возьму хорошую.
– На свет бутылки смотришь?
– Зачем?
– Бывает осадок или фракции. Их видно, когда взбалтываешь.
– Это после водки бывает, что сбалтываешь. Да так, что потом сам в осадок выпадаешь.
После магазинов небольшая уборка. Какие-то вещи по сезону переложили поближе, спустили пониже, что не нужно, убрали, задвинули. Пыль на верхних полках протёр. Пылесосить запретила – «Сама могу!»
Потом ужинали, телевизор смотрели, фотоальбомы полистали. До первого часа ночи просидели. Чудно смотреть на молодую маму с бантиками и на велосипеде. Вроде и спать пора, хотя на работу завтра никому не надо. Хорошо, когда завтра понедельник, а ты в отпуске! И когда мама рядом тоже хорошо!
– Ну, ты ложись, тебе с дороги выспаться надо. На меня не смотри, я ещё почитаю, не хочу снотворное пить, там борщ на плите остывает, через час нужно в холодильник убрать, чтоб не скис. Верхний свет выключай, если не нужен, а эту – показывает на старую настольную лампу, которая ещё меня пятиклассником помнит – потом сама выключу, когда засыпать начну.
Я в поезде на сутки вперед выспался. Но спорить не стал, разобрал постель и лёг. На перине с непривычки неудобно, мягко чересчур, ворочаюсь. Открыл планшет.
Несколько раз мама принималась тихонько хихикать.
– Чё там, мам, у тебя?
– Не спишь ещё? Ну, слушай анекдот.
Откладываю планшет. Анекдот бородатый, но я улыбаюсь – мне нравится мамина на него реакция. Улыбаюсь и засыпаю…
Ночью проснулся от какого-то грохота.
– Что случилось, мам?
– Извини, лампу уронила. Потянулась за программой и провод зацепила. Спи, спи!
Только заснул – снова грохот какой-то, будто каштаны по полу рассыпали.
Открываю глаза. Свет у мамы на тумбочке горит, кровать не заправлена, газета со сканвордами лежит, но самой её нет. Наверное, борщ в холодильник ставит.
И вдруг я замечаю прямо возле моей кровати, там, где тапки оставил, девчонку лет десяти. Она катается на скейтборде, почему-то сидя. Что за чертовщина, откуда она здесь взялась?
Смотрю, а девчонка, оказывается не на скейте, а на инвалидной тележке с подшипниками вместо колёс. Без ног, юбка под культи заправлена, а в руках доски с ручками, такими штукатуры работают. Девчонка с грохотом отъехала к телевизору и обернулась. Смотрит испуганно, будить меня явно не входило в её планы. Молчит. Я тоже молчу – опешил. Причёска у неё старомодная – две косички с вплетёнными лентами скручены бараньими рожками вокруг ушей.
Из зала мне слышен разговор. Судя по голосам, не менее трёх человек. Кто бы это мог быть среди ночи? Встаю, вот они тапки – где оставил, там и стоят. Понимаю, что идти в трусах неприлично. Одеваю свои поездные джинсы, глядя на девочку-инвалида. Не знаю, кто из нас двоих более удивлён нереальности происходящего.
– Тебя как зовут?
– Вера. А Вы – дядя Андрей.
– Вера, а твои родители где?
– Они умерли, – и склонила голову, на лице гримаса, сейчас расплачется.
Молния на джинсах заела на середине дистанции, давно собирался выбросить их!
Захожу в зал. За столом сидят четыре женщины, на столе стоит на четверть отпитая бутылка той самой водки, которую я перед сном поставил в холодильник. Нарезанный сыр в плоской тарелке очень похож на купленный мною, колбаса тоже знакомая. А вот гостей не узнаю. Увидели меня, замолчали. Одна жуёт и смотрит на меня. Вторая улыбается и встаёт, разводя руки, будто собирается со мною обняться. Ещё две, помоложе, стесняясь смотрят в стол.
– Вы кто?
Переглянулись те, что прятали взгляд.
– Где мама?
Та, которая собиралась обниматься, подходит ко мне:
– Андрей, Вы не беспокойтесь, мы Вам сейчас всё объясним…
– Что объяснять? Мама! – зову я.
Грохоча подшипниками, из спальни прикатила Верочка:
– Екатерина Игоревна пошла к моей маме, она сейчас вернётся.
– Девочка ты кто? Что ты делаешь здесь?
– Дядя Андрей, Вы меня не помните? Я Вера из двенадцатой квартиры, соседка Ваша. Тётя Катя и мама ушли к нам, скоро они вернутся.
– Ты же сказала, что твоя мама умерла!
– Я бабушку мамой называю, Вы забыли?
Женщина лет пятидесяти, пытавшаяся обнять, которую я не знаю, берёт меня за руку:
– Андрей, тётя Катя пошла платить за свет, сейчас придёт, Вы присаживайтесь, расскажите, как семья, как на работе дела…
Что происходит, кто они такие, все эти женщины? Что им здесь нужно в такое время? Я взглянул на часы, висящие на ковре над креслом.
– В половине второго ночи пошла платить за свет? Да она уже три года дальше входной двери сама не ходила!
– А двенадцатая квартира рядом с вашей, чего тут ходить-то?
– Там по ночам принимают плату за свет, в этой двенадцатой? – я начинаю злиться.
«Обнимашка» медленно, с секундными паузами между словами, начинает мне объяснять:
– Нина, Верочкина бабушка, ходит на почту платить по квитанциям Вашей мамы, а потом тётя Катя с ней расплачивается. Вот она сейчас как раз и ушла отдавать деньги, всё нормально, что вы так нервничаете!
Я же сам сегодня всё оплатил!
В этот момент слышу знакомый звук закрывающейся двери нашего старого холодильника «ЗИЛ» и характерный мамин кашель из кухни. Два шага, или, точнее, два прыжка – и я на кухне. Ну, зачем вы все меня разыгрываете, что за шутки! Мамин сиреневый в цветочек халат поверх ночной сорочки. Вот она развязывает пакет с сахаром, который я купил давеча, запускает в него столовую ложку и, о боже, отправляет полную ложку песка в рот. Мама!
Происходящее только начинало входить в рамки объяснимой реальности и вдруг! Мама чай никогда с сахаром не пьёт, а тут наворачивает его ложками! Теперь я смотрю на мамино лицо и наконец, понимаю, что это не она, а какая-то посторонняя тётка в мамином халате. Ужас холодным потом стекает по волосам на моей груди, скальп съёживается в области затылка, чешутся виски и хочется кричать! Я открываю рот и кричу! Кричу, но голоса своего не слышу. Голос исчез. Зато обострился слух, я отчётливо слышу хруст сахара-песка на зубах тетки в мамином халате, которая уже вторую ложку отправила в рот и набирает в пакете третью.
– Чего смотришь, тоже сахарку хочется?
Она ещё и наглая! Вот бы сейчас проснуться! Очень-очень хочется проснуться, обнаружить свою голову под подушкой, повернуться к маминому дивану, услышать:
– Не спишь ещё? Анекдот хочешь послушать?
Но это не похоже на сон. Вот на подоконнике, возле горшка с горьким перцем и гроздью бананов лежит мой паспорт. Даже виден железнодорожный билет, вложенный в него. За окном ветер колышет ветки сирени, которые я всё собираюсь спилить. Сирень абсолютно реально царапает стекло. На радиоле, как обычно, лежит стопка газет. На газетах стоит эмалированная миска с яблоками.
Тётка проталкивает в рот третью ложку. Ложка полная, с горкой, вся не помещается, песчинки сахара летят на пол. Надо бы всё же самому пропылесосить – мелькает мысль.
Ущипнул себя за бедро. Чувствительно! Я стою на пороге кухни и превращаюсь в одно большое ухо. Хруст сахара на зубах тетки затмевает в сознании все прочие звуки. От этого хруста по спине мурашки. Кто она такая? Почему она на маминой кухне, в мамином халате и ест ложками мамин сахар? Ничего не слышу кроме скрипа сахара на зубах наглой женщины в мамином халате. Позади меня открывается входная дверь, свет лампы с лестничной площадки попадает в коридор.
Оборачиваюсь. Вижу, как входит мама, поправляет ногой коврик, вешает связку ключей на крючок возле зеркала. Вижу, но не слышу Верочку, въезжающую в коридор, вижу, что любительница обниматься стоит на пороге зала и что-то говорит моей маме, та внимательно слушает, переводит взгляд на меня. Обе принимаются беззвучно хохотать. Мама подходит ко мне и отчётливо говорит: «Андрей!» Я не слышу её, скорее понимаю по артикуляции. Смотрю на маму. Она спокойна. Обращаю внимание на то, как ловко девочка-инвалид переносит своё укороченное тельце вместе с тележкой через порог входной двери. За ней выходит «обнимашка», видимо собирается нажать на кнопку звонка двенадцатой квартиры. Видна её рука, держащаяся за косяк нашей входной двери. Из-за моей спины, протискивается и грубо толкает меня в плечо поедательница сахара. Она тоже собирается выйти из квартиры, но дорогу ей пока преграждает обнимашка. Из зала выходят остальные женщины и невесть откуда взявшийся мужик в трико и застиранной зелёной футбоке. Мужик что-то спрашивает у поедательницы, та отвечает и мимо меня, снова толкаясь, идёт в кухню, сразу же возвращается с пакетом сахара – и опять толчок в плечо. Сильный толчок!
– Андрей! – третий или пятый раз повторяет мама. Слух возвращается, теперь я отчётливо слышу мамин голос, и снова ощущаю толчок в плечо. Теперь непонятно кто толкнул, ведь, наглая поедательница маминого сахара уже в коридоре и прямо сейчас выходит в подъезд. Я понимаю, что нужно бы отнять у неё пакет с сахаром, который она уносит. Обнимашка подходит и целует меня в щёку, потом отстраняется и маминым голосом говорит:
– Андрей, ляг на бок, пожалуйста, ты храпишь!
– А?
– Храпишь, говорю, прямо задыхаешься. Мне стало страшно, решила тебя разбудить. На бок повернись, пожалуйста.
– Да, конечно… Мам, я спросить хотел...
– О чём?
– Ты сейчас куда ходила?
– Борщ в холодильник поставила.
– А к соседям не ходила сейчас, к Нине?
– Зачем? Они спят давно, второй час ночи, чего бы это к ним идти.
– Да, наверное... Мам, а ты за свет кому платишь?
– Что значит «кому»? Квитанция приходит и плачу.
– А когда последний раз платила?
– Да вот, только что.
– Только что?!
– Ну, сегодня платила. Точнее теперь уже вчера, конечно. Ты же сам на почту ходил с квитанциями.
– А, ну да. Я забыл.
– Кошмар приснился что ли? Ошарашенный ты какой-то!
– Да не, всё нормально, просто любопытно стало.
– Устаёшь на работе своей. Отоспаться тебе с дороги надо!
И пошла к своему дивану. Вперевалку. Старенькая уже мамуля у меня!
Я лежу спиной к стене и смотрю на мамину старую фотографию в деревянной рамке, стоящую на серванте. Забавная мода была в послевоенные годы – косички обязательно с бантиками, и вокруг ушей собраны бараньими рожками. Мило!
Мама выключает свет и начинает чем-то хрустеть.
– Ты чем там хрустишь. Будто сахар жуёшь.
– Ага, жую! Это подушка с травами от бессонницы – лаванда, зверобой, полынь. Тёща, кстати, твоя подарила на восьмое. Себе купила, и мне принесла. Сплю как на сеновале. Спокойной ночи!
– Спокойной ночи!
07. 01. 2017.