Читаю «Подстрочник» (Жизнь Лилианы Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана): «Все-таки в человеке честном, по себе знаю, есть большая потребность подавить страх и хоть чем-то помочь. Это потребность души. Просто чувствуешь себя безумно униженным, если не смеешь этого сделать. Это именно … вот точное слово я нашла: это именно унижение – не сметь протянуть руку». А еще в человеке есть потребность исповедоваться, рассказать о содеянном грехе или унижении пред всем честным народом.
Я вспомнил исповедь замечательного артиста Иннокентия Смоктуновского на одном из его последних творческих вечеров, состоявшихся в театре им. В. А. Маяковского незадолго до его смерти.
Приехал как-то великий артист в Нижний Новгород, чтобы навестить опального академика А.Д. Сахарова, выразить ему свою моральную поддержку. (А за опальным академиком и его семьей следили круглые сутки, прослушивали телефоны, угрозы КГБ становились все серьезнее). Еще в Москве Иннокентий Михайлович купил гостинец – два-три килограмма апельсинов, которые были в те годы в очень большом дефиците. Явился по адресу. Но, подходя к дому, где жил академик, артист заметил двух «топтунов» в штатском. И Иннокентий Михайлович, положа руку на сердце, признался в тот памятный вечер:
«К сожалению великому своему я испугался. И так и не посмел пройти те сто или двести шагов – точно не помню, – отделявших меня от подъезда дома, где жил Сахаров. Я взял и повернул обратно, уехал в Москву. И вот именно тогда я испытал величайшее унижение в своей жизни. И горько заплакал – от бессилия, горечи и унижения. Очень, очень жалок я был, когда, переминаясь с ноги на ноги, стоял за углом соседнего дома, обдуваемый холодным ветром, обливаемый дождем. Жалкий человечек, с жалкими апельсинами в жалкой авоське… Я был свободен. Я получал хорошую зарплату. Я ни в чем не нуждался. Но я так и не сделал решительного шага. Я струсил. Я не рискнул пожертвовать своим положением, карьерой, благополучием. С той поры прошло много лет, но я до сих пор испытываю величайшее чувство стыда. Простите меня, люди добрые…».
Каждый человек испытывал в своей жизни величайшее чувство стыда и унижения, только не всякий об этом рассказывает. А зря! Легче ему бы стало, куда легче! Иннокентий Смоктуновский нашел в себе силы, покаялся. И не в исповедальне, а пред всем честным народом. И народ, конечно же, его простил, выразив свое прощение в бурных аплодисментах…