Папулечка бодро послал кого-то по телефону, дескать, разок можете и без меня разобраться, а мне дочь в больницу везти нужно. И наутро мы поехали за тридевять земель в районный центр. Перед этим родители весь вечер гуглили местные медицинские центры и обзванивали знакомых, где быстрее примут ненаглядное дитятко, чтобы не сидеть полдня в очередях, а то весенний день, понимаете, работать, крестьяне, год впереди!
Нелегким трудом заработанные деньги родителей сделали чудо: ждать не пришлось, меня осмотрел благожелательный улыбающийся врач, быстро сделали рентген, убедились, что никакого перелома нет, а синяк — «левомеколь» в помощь, если не хочется покупать что-то дорогое и куда менее эффективное. Мамочка сразу же загорелась вымазать на меня большую часть тут же купленного в аптеке тюбика.
Я, как покорная дочь, терпела, радуясь, что впервые за несколько месяцев выбралась с родителями в город. Да и вообще хоть немного побыла с мамочкой и папочкой за пределами жестокого расписания: «утром — полчаса, вечером — час», это если скрупулезно подсчитать все драгоценные минуты, когда я просто чисто физически вижу и слышу родителей. Да я, кажется, президента нашего вижу и слышу чаще!
В общем, вместо растянутого на полдня, а то и поболе, путешествия по врачам, мы управились так быстро, что часов в десять папулечка уже выруливал на кольцо перед выездом из города. Метрах в ста от кольца была остановка, и отец вдруг притормозил возле… стоявшего со спортивной сумкой на плече моего весеннего то ли наваждения, то ли проклятия, вылез из машины и махнул рукой:
— Привет, Глеб, садись!
Мужики обменялись рукопожатиями, Глеб улыбнулся и кивнул моей маме, сидевшей на переднем сиденье, как старой знакомой. А я спешно забилась в противоположный угол и пискнула «здрасьте», когда бывший Годунов кинул сумку в багажник и открыл дверь.
— Здравствуйте, гражданочка. — Черные глаза обозрели мою намазанную левомиколем физиономию и прищурились: — Что это с вами?
— Ольга, дочь, — уже заводя двигатель, представил меня папулечка. — В больницу вот возили. Немного неудачно с братишкой поиграли.
— С братишкой?
Как-то уж очень подозрительно недоверчиво вцепились в меня черные глаза. Неужто подозревает, что я на стадионе с брусьями поцеловалась в его отсутствие? Очень надо. Я вообще высоты боюсь.
— Ничего страшного, просто синяк, — откликнулась мама. — А ты надолго к нам? Или вновь вскоре унесет ветром странствий?
— Поживем — увидим, — сверкнул зубами в полутьме тонировки задних стекол Глеб.
И таким обыденным был весь этот короткий разговор, словно встретились давние хорошие приятели, а я сидела ни жива ни мертва, будто ко мне на ладонь опустилась дивная бабочка, принесенная тем самым ветром странствий.
Плохой из меня энтомолог, нет у меня волшебного сачка, чтобы поймать и накрепко насадить на острие «смелых взглядов», «решительных действий» и какой-то уж совсем неземной красоты вроде длинных ног, тоненькой талии, высоких скул и пухлых губок свою «законную» добычу. Ничего из этого у меня нет. И не будет. И к черту интернет с идиотскими советами.
Вот сидит рядом человек, о котором я думаю всю последнюю неделю. Думаю и днем, и ночью, который, сам о том не зная, стал для меня тем, кого на востоке почтительно называют «сенсей», «гуру». При одном взгляде на которого мгновенно пересохло во рту и задрожали колени, несмотря на все мои ежедневные заградмероприятия вроде бесконечных прыжков на скакалке и забивания мозгов английским.
А вот не надо было бесконечно перематывать видео в надежде углядеть ни на хрена тебе не сдавшуюся высокомерную сволочь, пусть и кинувшую с барского плеча секунды внимания и странного участия. Не надо было. Не надо… Ну… блин…
Сидит он рядом, точнее, полулежит, откинувшись на спинку, уткнувшись носом в высокий белый воротник то ли водолазки, то ли свитера и закрыв глаза. А я молчу и исподтишка разглядываю его. Впервые так близко. Близко до тоскливого сосания то ли в сердце, то ли в прилипшем к позвоночнику животе. С утра есть не хотелось, а теперь дышать боюсь и напрягаю мышцы, чтобы не дай бог не заурчало в желудке. Я даже голову боюсь повернуть, чтобы хоть рассмотреть «гуру» внимательнее. Нельзя потому что. Поворачивать и рассматривать. Не игры это. Ни к чему. И, как и на стадионе, глаз отвести не могу. Так можно и косоглазие заработать, но я терплю.
Под его глазами круги, словно не выспался. Худое лицо, тонкие губы и неожиданно оказавшийся довольно массивным нос. При косоглазьем рассмотрении недвигающийся Глеб ничем не напоминает Александра Годунова. Вообще ничем. И даже волос не видно под надвинутой на лоб черной шапочкой. И не скажешь, что танцовщик. Обыкновенный мужик. Худой, правда, чересчур: скулы и нос заострились, словно он почти не ел все те дни, что прошли с последней тренировки. Ему за тридцать точно, если не под сорок. Моему отцу тридцать восемь. Ровесники?
Годунова он больше не напоминает. Он похож на военного, только что вернувшегося из нелегкой командировки с неспокойного Кавказа и уставшего донельзя.
Вот он чуть шевельнулся, и я спешно отвожу взгляд и, словно утопающий за соломинку, хватаюсь за наушники, свисающие на грудь. Чуть не до боли вгоняю присоски в уши и нащупываю в кармане диктофончик. Включаю и вздрагиваю от громкого, на всю машину: «Famous British writers are…». Ох, черт…
Глеб поворачивает голову, и меня колет пристальный взгляд злых глаз, пока я судорожно пытаюсь плотнее воткнуть штекер наушников в переходник, а диктофончик, словно загоревшись отомстить за мое пренебрежение к нему в течение последней недели, надрывается: «William Shakespeare is one of the most famous English writers. Who has not read his amazing tragedies and sonnets?»
Штекер наконец-то плотно садится в гнездо, даря благословенную тишину, и я еле слышно шепчу: «Извините».
Мне стыдно, что помешала уставшему человеку хоть немного подремать.
Явно удивленное выражение на лице того, к кому я и повернуться-то толком боюсь, но вот, слава богам, черные прожекторы угасают под плотными завесами век. Нет, скорее острые кинжалы прячутся в ножны. «Прожекторы», «кинжалы». Да, Шекспир из меня еще тот.
О боги, трагедии — самая та тема! Ох, мистер Уильям, подскажите, пожалуйста, что мне делать?
«To be, or not to be, that is the question».
Отец всегда ведет машину так, словно это самолет, у которого заканчивается топливо и нужно успеть долететь до аэродрома. «Летчик!» — вечно ворчит мама, умоляя его не проходить повороты на ста двадцати. Он слушается, сбрасывает скорость до ста, но потом стремится наверстать упущенное, разгоняясь до ста пятидесяти.
Не успела я ни рассмотреть толком своего «гуру», ни хотя бы попытаться погрузиться в благословенную «английскую» медитацию под бубнение диктофончика, как мы оказались у поворота на бригаду, а там до станицы рукой подать. Отец притормозил, пропуская стадо коров, Глеб открыл глаза и подобрался, устало потер тыльной стороной ладони веки.
— Так ты ж вроде на своей Ладе уезжал, куда дел старушку? — спросил папулечка, вновь набирая скорость. — Я удивился, когда тебя на остановке увидел.
— Старушка в ремонте. Еле доехал. Движок застучал.
— Тоже летаешь? И на сколько влетел?
— Бывает, что приходится летать. Влетел на двадцатку примерно. Срок пришел. Да и пробег уже конкретный — тысяч двести.
— Солидно. Тебя к бабушке подкинуть?
Мы въехали в станицу.
— Останови в центре, опаздываю.
Папулечка тормознул возле магазина, из которого высыпала толпа пацанят и рванула через забор в школьный двор, спеша до звонка слопать свежепривезенные булочки и не опоздать на урок.
— Спасибо! — Глеб вымелся из машины так быстро, что я не успела даже промямлить «пожалуйста, до свидания». Ну, собственно, не я ж водитель-то. За меня ответили родители. Улыбаются ему. Неужто и впрямь старинные приятели?
Я хотела проследить, куда это опаздывает Глеб. Выбор невелик: несколько магазинов, отделение сбербанка, правление колхоза — нынешнего филиала «Агрокомплекса», почта и развалюшка-больничка. Все. Куда тут можно спешить?
Разведчик из меня еще хуже, чем энтомолог: куда делся Глеб, я не поняла. Но вот то, что папулечкин вездеход — нива-шевроле — осиротела, как и стадион тем утром, ощущалось остро. Я перевела дух, словно распустила в жизни ненадеванный корсет. Во рту чувствовался горький вкус антибиотика из левомеколя. Пальцы постепенно переставали подрагивать.
Ох, ничего себе…
Вот дура-то, а…
Нашла в кого…
Вряд ли он намного младше папулечки…
И тут у меня ушки чуть не вскочили на макушку, как у нашей кошки, услыхавшей заветное «кис-кис», потому что мамулечка спросила:
— Так и не женился?
— Не слыхал. Странно, что он вообще сейчас тут, а не на гастролях. Он обычно позже приезжает. Все сокрушается, что не может Анне Сергеевне с огородом помочь.
— Да, рановато он, — согласилась мамулечка. — И не здесь его судьба. Да и куда жениться с такой профессией? Разве что на ком-то из своих, балетных, чтобы вместе по странам-континентам кочевать. Так все равно детишками не обзавестись. Ужасная работа.
— Это точно.
И папулечка взял мамину руку и поцеловал, а я, хоть и пережевывала новейшую инфу, все же в тысячный раз спросила себя, найду ли я такую любовь, как у моих родителей? Столько лет отец иной раз в прямом смысле носит маму на руках, а она души в нем не чает. И я хочу такого мужа. Но я слишком верю в теорию вероятности, чтобы надеяться, что и мне так повезет. Ну хоть помечтать.
Я выскочила, и, не дожидаясь, пока папулечка откроет ворота и загонит машину во двор, унеслась в дом: нужно было попытаться успеть хоть на последние два урока. Алгебру вела приезжающая из города равнодушная, с потухшим взглядом учительница, но я была благодарна ей за то, что она вообще согласилась сюда ездить, пропускать ее уроки не следовало ни в коем случае. А вот с учителем английского были проблемы серьезнее.
За семь лет моего обучения в местной школе у нас сменилось столько «англичан», что всех и не упомнить. Как правило, сентябрь начинался стандартно: приезжал из города учитель, поражался тому, что многие не знают даже алфавита и уж точно не в силах отличить «g» от «j», а Англию от Великобритании. Риторически вопрошал «кто вас только учил?!», бодренько назначал домашки размером с половину учебника: «Я не виноват, что вы тут бездельничали столько лет! Вы не знаете элементарного!» и…
Нетрудно догадаться. Энтузиазм разгребать авгиевы конюшни за такую зарплату вскоре сходил на нет. «Англичанин» или «англичанка» начинали появляться вместо трех раз в неделю два, потом один, потом уходили на больничный — раз, другой, третий… И первый же ураганный ноябрьский ветер уносил навсегда очередную то ли «Дороти из страны Оз», то ли «Мэри Поппинс». Правда, мужик один продержался аж до декабря. Но и его унесло штормовыми предупреждениями, отитом, плевритом… чем там еще?
А вместо очередного «народовольца» вновь появлялась со своим извечным «ну я же говорила!» старенькая учительница немецкого, которая «прошла курсы повышения квалификации» по английскому языку. Охо-хо…
Я стерла левомеколь, быстро переоделась, кинула в сумку пачку купленной в городе ряженки — выпью на перемене, а то жрать хочется, сил нет. Захватила с собой сборник ЕГЭ по английскому — хоть порешаю на уроке, вскочила на велосипед и через пару минут уже ставила своего верного коня в железное стойло возле стен школы.
Уф, почти не опоздала! Хорошо, что живу всего в квартале. Почти не опоздала. Но вот алгебра куда-то исчезла из расписания, а голоса ребят из моего класса слышались из кабинета иностранного языка. И первое, что я увидала, влетая запыхавшись, был пристальный взгляд злых черных глаз.
С учительского места на меня смотрел знакомый незнакомец.
Здравствуйте, глюки… Это у меня явно от голода. Надо срочно поесть. Где моя ряженка?
Черноволосый, короткостриженный, черноглазый, с идеальной балетной осанкой, в белом свитере и джинсах «глюк» молча кивнул мне. Я выдавила: «Здрась…те, извините…», заплетающимися ногами добрела до своей парты и плюхнулась рядом с Ленусиком.