Хулиганка моя и моих товарищей

Сергей Анкудинов
 ХУЛИГАНКА МОЯ И МОИХ ТОВАРИЩЕЙ


     Убаюкивающий трепет сочной, зеленой листвы так приятный слуху, нежно и ненавязчиво исходил с высоких   крон могучих стройных тополей.
Солнце клонилось к горизонту. Большое расплывчатое и красное оно как бы являло
собой уставшего и натрудившегося вдосталь крестьянина, спешащего побыстрее
умыться и брякнуться в прохладный марлевый полог, в ту тишь  заветных избяных сеней, где тебя  никто никогда не найдет и не потревожит.
Белые кучевые облака с золотистыми окаёмками, висели нависшими пурпурными
глыбами в куполе синего неба, не желая спускаться ниже и укрывать уставшее за день
разгоряченное, шедшее на покой светило. Легкий ласковый ветерок, набегавший с
заросших полей нежно и бережно всколыхивал наши прически, как всколыхивал спутавшиеся подсохшие стебли трав на полях. Подобно забытым полевым былинкам, стояли и покачивались на дороге четыре хмельных субъекта. Там же, на обочине, притулилась в ожидании пассажиров и шестая модель Жигулей. Это была моя машина и это были мы: Гошка Криницкий, Сашка Шелест, Сенечка Вальков, их (обоих) Ирка и я.   Все молча понимали одно: надо срочно что-то делать, что-то соображать и придумывать. Машина (пока) в исправном состоянии. Ехать?  Куда? Куда-нибудь! Но, ни в коем случае не расходиться, не расхолаживаться и главное не упустить тот оптимистичный веселый настрой, который нас пусть на время сблизил и вдохновил. Этот унисон человеческих отношений, в котором мы пребывали и отлично ладили друг с другом, надо было как-то использовать. Даже Сенечка Вальков обычно неимоверно злой и вульгарный, сейчас шутил и лыбился, подначивая свою, точнее их с Сашкой Ирку. Гошка – наш рулевой. Он почти не разговаривал, больше молчал, боясь сказать что-то не то и попасть в немилость к Сенечке. Сашка  тоже пытался донести до нас свои короткие байки-хохмы из прошлой деревенской жизни, когда много гуляли и здорово чудили. А мы что? плохо гуляем?..
     - Кы- чи-и, - раздался протяжный и будто насмешливый голос, затаившейся на
тополе галки. Этот голос прозвучал так явственно и четко, что вся наша хмельная братия обернулась, а Сенечка сквозь зубы процедил:
     - От, заразина! Ружья на тебя нет.
     Хлопнули дверцы машины и мы поехали. Куда? Бог весть. Главное: едем!
     Солнце уже спряталось за ровной, словно подстриженной кромкой леса, и его
необычный отсвет, распластался в виде вечерней зари по западной стороне все того же
безмятежного синего неба. В ветровые стекла машины все еще залетел теплый июльский
воздух, насыщенный ароматными запахами, отходящих ко сну порыжевших не по времени полей. Но прохлада, в виде устилающихся на закраинах и в низинах туманов, уж
опускалась на нашу грешную землю.
     Хмельная, плохо воспринимаемая моим квелым сознанием болтовня, сидящих тесно
компаньонов, пролетала мимо моих ушей, но иногда что-то кем-то сказанное схватывалось и еще более окрыляло веселое и разгульное настроение. Кроме Ирки и
Сенечки нам остальным за сорок. Но разве мы ощущаем на себе эти годы или этот возраст? Ни капельки! Тот юношеский, задорный дух въелся в нас прочно и поселился навсегда. Я знаю, что будь мне хоть семьдесят, хоть девяносто лет я все равно буду оставаться неунывающим и веселым. Позови меня в даль хоть в светлую, хоть в темную – я встану и пойду! Разбуди меня средь ночи, и я пошагаю на любое дело, но… только при одном условии, - если это дело исключительно ПРАВОЕ. Кстати, я нисколечко не сомневаюсь, что нас всех рано или поздно КТО-ТО и КУДА-ТО позовёт. И мы пойдем! Ох, как мы пойдем! Небесам станет жарко. Ангелы воспоют в честь этого вселенского похода АЛЛИЛУЯ. С этой горней золотисто-лазурной выси своих вечных пенатов, нам будут слышны их ангельские, чарующие голоса. Все мы тогда проникнемся необыкновенной любовью к Богу, к нашей России и к самим себе. А бесы? Эти козлобородые, козлозадые оборотни и существа, которые нынче выползли, бесчинствуют и пляшут на обломках нашего СВЯТОГО ПРИСТАНИЩА… эти упыри (когда мы пойдем!) будут стремительно исчезать и прятаться там, откуда они пришли и где им по статуту должно пребывать, то есть в царстве вечно снующих теней.
      Ночь уже накинула свое темное покрывало, на исчезающие на наших глазах перелески и дали. Яркий свет фар периодически упирался в плотную завесу осевшего наземь тумана.
Наконец дорога привела нас в село Владимирское. Да, да! Это близ него находится озеро Светлояр, а под его чистыми изумрудными водами покоится град Китеж. Именно это
озеро грешные люди обползают три раза на коленях, чтоб искупить свои земные грехи. Может, и мы приехали сюда за тем же? А впрочем, почему бы и нет…
     Как темны и завораживающи эти ароматные июльские ночи. С умиротворенным стрекотом кузнечиков, с запахом всевозможных трав и цветов и… всеобъемлющей
тишиной. Когда каждый случайный отзвук приобретает свое исключительное значение,
по которому можно определить, где и что сейчас сделалось и сотворилось. Брякнуло
пустое ведро в сенях покосившегося дома. Всхлипнула калитка, а за ней глухо и нестройно клацнула массивная щеколда. Люди шли на покой. Только в конце поселка,
куда мы подъехали, было непривычно шумно и беспокойно. Когда так и хотелось
крикнуть: “Тише вы, черти! Люди спят” Но “черти” не унимались, они сновали взад-вперед и цыганская непонятная нам речь, казалось, становилась все напористей и неугомонней. От мангала стоящего у изгороди дома исходило яркое длинное пламя. В его сполохах, словно на киноэкране деревенского клуба, то появлялись, то исчезали незнакомые нам персонажи. Их было много. Мы вышли. Вышли для того, чтоб внести в незатейливый сценарий мерно проплывающего скучного вечера кое-какие коррективы и правку. И мы их внесли. Цыганская речь, когда во тьму ступил Сенечка, сделалась почему-то ещё громче. Из мангала брызнул, освещая площадку перед домом, сноп искр. Они весело и хаотично заплясали в воздухе. Сенечкин грубый нестройный голос
звучно и беспардонно заглушал музыкальный речитатив цыган. Запахло жареным и
довольно таки близко и явственно. Мгновение и мы видим как Сенечка закатырялся с
одним из черномазиков по пыльной белёсой дорожке. Кто-то крикнул: “Один на один”.
Сенечка был наверху, но не бил того, а просто как бы старался придушить. Цыгане
стояли по одну сторону дерущихся,- мы по другую. Мы не знали что делать. И тут вдруг тишину прорезает Иркин звонкий впечатлительный голос:
     - Чего стоите? не видите, что Сеньку бьют.
     В ход сразу же пошли ноги. Клубок из двух человеческих тел, лежащих на земле, под
нашими напористыми, смачными пинками, стал медленно, но уверенно перекатываться.
Засвистели и наши и цыганские кулаки. Постепенно от женского вереска, крика,
мужских ругательств - входили в раж.
     - Поддёрнулись! поддёрнулись, ребятки! – подбадривал я своих, когда вдруг увидел,
что стою в плотном кольце цыган. “Стоять – смерти подобно, - наивно и ошалело
мелькнуло у меня в голове. Когда-то наши будиловские старшие пацаны и не в таких переделках бывали. Один Коська Малёк чего стоил! В Варнашу в Пузееве против 15 человек с солдатским ремнем метелился. А чем мы хуже их?!” Насколько смог - как можно резче, пусть и не очень сильно, саданул стоящего против цыгана. И пошёл по кругу. Чуть позже понял, что тактика моей обороны была выбрана исключительно правильная. Я старался вращаться в этом кольце как можно быстрее и всучивать не каждому, а через одного. Я успевал замечать, что тот рядом стоящий с ужаленным моим ударом почему-то стоял в некотором замешательстве, то ли удивлении. А тот следующий, которому удобно было огреть меня – уже сам в тот момент нарывался на мой встречный. Кольцо сужалось. Черные ощерившиеся рты с белыми, как репа, зубами, кое у кого кровили разбитые моими кентусами. Черномазики приходили в себя. Затылок вдруг зазвенел от нанесенного сзади удара. Вот еще… ещё… “Пора за флажки”- подумалось мне. Иначе хана. Резко кинувшись к одному из них, хватаю его на ходу за лацканы пиджака у самого горла и вывалившись из толпы, начинаю закручивать пиджак на его шее. Обескураженные нашей прытью цыгане с опущенными руками смотрели на нас, а я кричал во всю мочь: “стоять!” и все сильнее затягивал «хомут» на шее цыгана. И он, как необъезженный конь, но усмиренный с помощью скрученной постромком верхней губой, стоял недвижимо, опустив руки по швам. Какая-то женщина, видимо из приезжих, попыталась вступиться за цыган. Взяв в руки палку, несусветно ругаясь и обзывая нас бандитами, шла в наступление. Но тут дорогу ей преградила Ирка. Ирка имела хорошую растяжку и владела некоторыми приемами карате. Этому ее научил бывший деревенский дружок, отслуживший в ДШБ. Удар йёко-гири свалил тетку наземь. Это был уже настоящий криминал. Уж и драка-то как таковая закончилась. Откуда она только взялась на нашу голову. Всю обедню испортила. Невообразимый вереск и шум вздымался, как дым мангала, к ночным небесам. Если моя душа ликовала, плясала и радовалась, когда я дрался с цыганами, даже не боясь получить удар ножом в спину, то теперь в ней остался лишь один пугающий отголосок; от чего она вся съёжилась, пристыдилась и взгрустнула, сковав всего меня. Нам казалось, что вот-вот подъедет милиция. Или выбежит несметная толпа народа, и нас втопчут в толстый, еще не остывший слой пыли. В близлежащих домах тревожно загорались огни и хлопали двери.
     - Бандюги, право, бандюги, - ругалась какая-то бабка неподалеку от нас, но её не было
видно.
     Молчаливые и согбенные, с недоуменными и помятыми физиономиями, стояли мы посреди улицы не по времени проснувшейся и оживленной, озадаченные происходящим,
тщетно пытаясь не столько понять, сколько узнать друг друга. Будто это были не мы, и
все что происходило несколько минут назад, было не с нами. Ирка, сложив руки на груди
и подогнув левую ногу, в задумчивой позе грустно глядела куда-то в сторону, казалось,
хотела что-то вспомнить и не могла. И Сенечка, скосив взгляд, посерьезневший и протрезвевший, чутко, раскрыв рот, прислушивался к чужим голосам, будто спрашивая самого себя: “Где мы?” Сашка, опустив голову, словно провинившийся школяр, ковырял ноготь большого пальца, точно каялся, клял себя и твердил: “Зачем?.. зачем?..” Криницкий сидел за баранкой нашего автомобиля, но взглядом как бы спрашивал: “Что же вы не садитесь? Ведь надо сматываться”. Я оперевшись руками на автомобиль, тоже, как бы не мог понять, что же произошло? И что будет дальше? Но ночной спектакль заканчивался, и его действо притуплялось и затухало, как затухал огонь, и исчезало тепло опрокинутого навзничь мангала и недожаренных шашлыков. Невидимый занавес окончательно опустился, когда в виде аплодисментов захлопали двери нашего автомобиля, уносящего нас в кромешную тьму теплой июльской ночи, густые туманы, и неоглядную даль наших русских просторов – стремительно и безвозвратно.

    
СЕРГЕЙ АНКУДИНОВ