Февраль 1947 года был особенно снежным, хотя зимы, на Камчатке всегда бывают очень снежными. Снега выпадало столько, что можно было строить из него дома и целые города.
В эту зиму нашу землянку заносило снегом так, что мы оказывались в плену этой снежной стихии. Погребенные под ее лавиной, сидели и ждали, очереди (Наша землянка была последней в ряду офицерских землянок), когда солдаты откопают нас и освободят из этого снежного плена.
Когда же нас освобождали из него, и мы выходили наружу то сразу попадали в снежный туннель, высотой около двух метров. Он тянулся от нашей двери до следующего туннеля и соединялся с ним. А тот, соединялся с другим, таким же туннелем. И так далее, пока все они не сливались с одним широким туннелем. И это была уже дорога, которая вела к поселку и по которой курсировали собачьи трамваи — так в шутку назывались нарты с запряженными в них собаками.
Эта февральская зима для нашей семьи была памятной. Она увеличилась еще на одного человека, — у родителей родилась вторая дочка, после-военная, как в шутку называл ее папа, а обо мне он говорил — «до-военная».
Ночью у мамы начались родовые схватки. Думать о помощи врачей, было
нереально. До ближайшего поселка, где она могла бы получить квалифицированную помощь, было N число километров. Дороги из-за идущего всю ночь снега, были непроезжими.
— Что же делать? — растерялся отец.
— Не беспокойся, Петенька, — я буду рожать дома. И ничего страшного в этом нет, — убедительным тоном сказала моя мама. — Ведь роды, это естественный процесс. Раньше в деревнях не было врачей и женщины вполне обходились без них. А в нашей части есть военфельдшер, он и примет роды. Ты ему будешь помогать. Растопи печку и поставь на нее бак с водой. Нужна будет горячая вода, а я приготовлю простыни и все остальное. Не волнуйся, уверяю тебя все пройдет, как надо.
— Но нашему фельдшеру не приходилось никогда раньше принимать роды, — сказал, все еще никак не успокаиваясь, папа.
— Успокойся, — сказала мама, — у него же медицинское образование. справится и сделает все как надо, и она ласково погладила папу по спине.
И папа, немного успокоившись, пошел растапливать печку и ставить на нее бак с водой.
Утром, когда было еще совсем темно, папа разбудил меня и сказал, чтобы я быстро одевалась, если не хочу опоздать в школу. Когда я оделась, он с трудом, приоткрыл, занесенную снегом дверь, — поднял меня и просунул в отверстие образовавшееся, сверху, подал лыжи и ранец и помог вылезти Пирату, которому
Никак не удавалось допрыгнуть до образовавшегося отверстия.
Когда мы с Пиратом добрались до школы, на двери ее висел замок.
— Ты что это так раненько, — послышался позади меня голос. Я обернулась и увидела Михаила Степановича, нашего сторожа и истопника. — Никак день с ночью перепутала. До занятий еще ой, как далеко. Я вот только собираюсь истопить печку. Поезжай, назад, успеешь поспать и приехать снова.
— Нет, — я лучше покатаюсь, — ответила я. И отправилась к горке, которая была за школой.
Катаясь, я не заметила, как стало совсем светло. К школе стали подходить ребята, и я поехала им навстречу. Пирату, я сказала, чтобы он возвращался домой.
Вернувшись из школы, я увидела, что на моей кровати, вернее поперек ее лежит аккуратный сверточек. Я подошла ближе. Из пеленок выглядывало маленькое, сморщенное, как у старушки красное личико.
— Ну знакомься, со своей сестренкой — сказал папа, подойдя ко мне сзади и обнимая меня за плечи.
Я растерялась. Мне не понравилось сморщенное старушечье личико, моей новоявленной сестренки, и чтобы скрыть смущение, я спросила:
— А как ее звать?
— Мы еще не подобрали ей имя, — сказал папа, — но подумали: не назвать ли ее Тамарой? У мамы есть сестра Тамара и у меня тоже. Как тебе, дочка, нравится такое имя?
Я поглядела на маму.
Она лежала на кровати и улыбалась, ожидая, что я скажу.
— Хорошее имя, — сказала я и обняла маму.