Жуткое дело
К самому началу последней 4й четверти седьмого класса, в веселый день Первого апреля – «никому не веря» - просохла занудная московская слякоть на улице и наступило в башке радостное предчувствие летней –уже скоро! - поездки на все каникулы в любимую деревню под гордым городом Орел к бабкиной сестре – бабе Саше.
Радость эта шагнула прямо с самого раннего утра вместе с солнечным светом из огромного окна коммунальной кухни, где Людка, задрав ногу на высокую обшарпанную табуретку, протирала чистой ветхой тряпочкой наконец-то разрешенные мамой белые туфли с перепоночками. Туфельки эти, честно сказать, стали со времени их покупки в Детском Мире как подарок на Новый Год слегка маловаты – а хорошо бы было в мыске дырочку прорезать, и всё! Как на старых сандалиях раньше. Но тихо это надо будет сделать, сразу после уроков, уж как-нибудь в школе дотерпеть.
И Людка, схватив портфель, весело пробежала по длинному коридору на улицу, стараясь все-таки не ковылять из-за поджатых пальцев.
После уроков оказалось большим облегчением напялить старые тапки и сразу же приткнуться в углу дивана с новой – слава богу, толстенькой! - книгой.
Бабушка скомандовала мыть руки и обедать. Суп был проглочен как можно быстрее, и пустая тарелка уплыла на кухню вместе с бабулей.
Люда быстро прислонила, как обычно, раскрытую книгу к хлебнице и опять зачиталась, пока Ба не разогнала из-за этой дурной привычки («Да она не только за едой, она и в туалете сидить-читаеть, глаза не берегеть!»).
И не сразу заметила на столе тоненький конверт с письмом – из деревни!!! Ура!
По знакомому корявенькому почерку понятно стало, что от подружки Валентины – ровесницы из небольшой кучки летних деревенских друзей.
Люда с радостным трепетом раскрыла этот тоненький приятный конвертик и пробежала быстро глазами обычный «деревенский зачин».
Тут бабушка внесла котлеты на сковородке.
Запахло на всю комнату этими шипящими котлетами.
Но Людка даже внимания не обратила.
Потому что Валя сообщала как бы между прочим:
«Дорогая моя москвичка, я выхожу замуж. Прошу не удивляться. Как летом приедешь, познакомлю с мужем и с ребеночком, родится в июне в конце.»
Тут Людка котлетой этой бабкиной шестикопеечной горячей чуть не подавилась.
Валя тоже должна была с будущей осени перейти в ее-то уж последний, деревенский 8-й класс. Школа в селе была восьмилетней, далее учиться – только в город.
А она – за-а—муж? Как это, ну как же это? И, главное, ребеночек-то откуда уже, когда же она – то есть, они – успели?
Далее сообщалось полутелеграфным стилем, что мама Валькина, Нина - разведенка, уборщица школьная и клубная, а если надо было, то и в сельсовете полы и окна намывала – прошлым летом, когда школу наконец-то начали строители из самой из Тулы ремонтировать, взяла одного молодого, недавно из армии, на постой –
«только лишь за харчи и крышу худую подновить, а ты, Люда, сама знаешь, какая моя матушка запойная – Алёша ей сам поставит бутылку, закуску – а она аж прыгает на него! Ну а он – на меня, вот и хожу с пузом-то. Как мать узнала – завыла, больше от злой на меня ревности. Но заставила его заявку в сельсовет на роспись подать. Все орала – посажу, посажу ****уна! А мне он и вовсе не нравится оказался. Очкарик какой-то старый, уж 22 года ему!
Ты, девка, никому до свадьбы-то не давай. Ну, давай, пока, до новых встреч, как приедешь, уж поговорим мы с тобой, подруга дорогая Люда!»
...Прошедшим летом, когда собрались снова на речке и понаехавшие, и местные, и разделись купаться, Людка потрясена была вдруг Валькиной какой-то огромной просто грудью в «мамашкином» стареньком купальнике, за время их расставания выросшей у приземистой девахи до размеров абсолютно невозможных, на взгляд тощей и длинной Людмилы.
Все попрыгали в воду, мальчишки-ровесники Васька- деревенский, Вовка -ивановский и Генка- туляк, как кузнечики с «коленками назад!» стали брызгаться, орать и беситься в холодной речушке, а девушки – Лидия, взрослая, шестнадцатилетняя уже доярка в колхозе, да Валька и Людка – обе школьницы 14 лет – быстро вышли из воды и стали натягивать платья прямо на мокрое – про полотенца в деревне никто и не знал.
И тут наблюдательную «москвичку – в жопе спичку», как шутили деревенские над Людкой, потрясло еще одно открытие – бешеные кусты дикой черной шерсти под мышками у обеих колхозниц...
«Девчонки, какие же вы взрослые стали – но ростом что-то не выросли совсем, я в школе в серединке на физкультуре стою, а тут с вами – прямо как дылда!» - сокрушалась Людмила.
«А что ты хотишь-то, Люда дорогая, ведь мы тут с семи лет по два ведра воды на коромысле таскаем, по три раза в день скотине корытами задаем, попробуй- ка с наше, а летом так намаешься сено ворочать да штоговать, либо грядки со свеклОй – аж до Москвы длиною – тяпать, а осенью картохи собирать –таскать плетушками по 25 кило - вот и росту нету» - скручивая мокрые волосы в пучок, степенно объясняла Лидуха...
Но за летним сбором лесной земляники, потом – целыми ведрами – грибов, их ведь, заразы, и чистить еще приходилось! – за лесными походами по душистую малину и стряхиванием простой толстой палкой на расстеленую точно под кустами брезентовую дядькину «плачь-палатку» разноцветной - небывалой для города - садовой смородины – красной, черной, белой и желтой – незаметно и быстро уходило лето.
А далее – ту-ту, на паровоз и до Курского вокзала, потом на троллейбусе «Б» или десятом – до своего родимого дома «у Москва-реки», который покинут был, конечно же, еще далеко не навсегда.
И вот – Валька замуж выходит? В школьной форме, что ли, в белом фартуке – вдруг пришла шальная мысль... А как же - ребенок?
И вспомнила Людка про беременные животы – сначала у мамы, когда братишка родился, на 6 лет младше Людмилы , потом еще у тети Маруси – маминой двоюродной сестры, очень многодетной – в первом классе Люда училась, когда вся большая семья вместе собралась, - и самый страшный в жизни случай - у Танечки, лучшей подруги любимой взрослой соседки Галки.
Танечка-пианистка жила двумя этажами выше Людкиной квартиры и часто приходила в гости к Гале. Таня была не очень красива и как-то особенно хрупка и беспомощна, потому что носила очки с очень толстыми стеклами. Она вышла замуж в 18 лет, Людке было тогда лет девять, за мальчика-сокурсника из московской консерватории, и сразу же стало заметно, что у нее растет животик.
Бабки-соседки тут же припечатали : « Замуж вышла по залёту!»
На это очень тогда обращали внимание почти все старухи, сами молодость прожившие без мужей, выбитых войной. «Страм» не дай Бог внебрачного рождения мог прикрыть только поход в ЗАГС, а далее – хоть разводись!
И вот приходит как-то Танечка к Галке, а Людка часто у Галочки «торчала», и прямо с порога сообщает:
«Меня врачи заставляют сделать аборт.»
Садится на диван, снимает очки и вытирает молча слезы. Людка не очень поняла, о чем речь, но слово незнакомое ее жутко напугало почему-то. Она тут же встала и тихонько вышла, не замечаемая подругами.
А потом было еще ужаснее.
Через недолгое время на четвертый этаж поставили перед дверью квартиры крышку от гроба и венок, протащив все это мимо игравших у подъезда детей. И впервые в жизни Люда столкнулась со смертью близкого человека – Танечки.
Нет, Таня не сделала аборт. Она родами умерла. Как ей и предрекали врачи.
А ребенка – мальчика – спасли.
Молодой 19-летний муж как-то самоустранился, и родители Тани, не старые еще люди, внука усыновили.
И когда мать Татьяны выходила во двор с коляской, Людка почему-то боялась смотреть на хорошенького кудрявого Тёмочку. А потом им из-за ребенка быстро дали отдельную квартиру, они уехали, да и Галка вскоре вышла замуж и тоже переехала к мужу.
И не у кого стало Людке спросить про страшное слово «аборт».
Вновь услышала она его совсем уж неожиданно.
Ей было 12 лет, когда мама должна была лечь в больницу « на промывание желудка» -
и оказалось некому ее проводить туда и забрать ее вещи домой. Ранней осенью дело было, и маму предупредили, что гардероб больничный не работает, все в отпусках.
Отчим Людкин, водила-дальнобойщик, был «в рейсе», то есть в командировке, а бабушка, уже совсем немощная, сидела дома с дошкольником-Славкой.
И провожать маму в больницу – недалеко, возле Курского вокзала – поехала Людка по давно исхоженному-избеганному маршруту.
Она очень переживала за мать, до нервной дрожи, и все прижимала ее руку к себе, мама была какая-то молчаливая и рассеянная, но просила не беспокоиться, через три денька ее встретит Славкин отец, «ты только с бабушкой вещи мои аккуратно дома повесь... ну пока, люблю-целую, ты у меня умница и совсем большая уже...»
Потом, в приемном отделении, Людке велели посидеть-подождать, пожилая санитарка запихала в авоську мамин плащ и громко сказала, на весь коридор:
«На аборт – сначала в третий кабинет».
И мама вдруг пошла и исчезла за углом, даже не оглянувшись.
«Кто за вещами?» - снова проорала эта санитарка.
Людка встала, взяла комом набитую авоську и повзрослевшим каким-то, строгим голосом сказала:
- «А почему Вы так кричите? Вы что, глухая совсем?»
Та взглянула на Людку ласково как-то даже и сказала:
«Громче, девочка, говори – я глухая. И не бойся - с мамой твоей все будет хорошо. Пятак есть у тебя на метро – а то я дам!»
«Спасибо, не надо» - пробормотала опешившая Людка и поехала домой.
Открыла, едва справившись, огромную тяжелую дверь в свою коммуналку, и когда проходила мимо кухни, услышала обрывок бабушкиного разговора с ее подругой-соседкой бабой Настей:
«Ты, Поля, радуйся этим ее чисткам, а то бы у тебя уже пятеро внуков было – а чем их всех кормить тогда? А баба русская – как кошка, отряхнулась и пошла – девять жизней в ней»
Людка тогда подумала очень четко:
«Врешь ты - всего одна.»