Гвардеец
(Повесть)
Часть 1.
На исходе зимы 1977 года, в начале марта, наконец, пришёл приказ о переводе ефрейтора Мыльникова из полка ВДВ под Новополоцком в редакцию армейской газеты «Гвардеец» в Витебск. Сам же полк в тот день снялся с места и поехал туда на прыжки уже без ефрейтора. А Мыльников в это время утрясал бумажные делишки. Вечером он был в поезде. а на рассвете — в самом городе.
О нём уже давно знали в этой газете, когда начали печатать его стихи и прозу о десантниках. Но когда он сообщил в письме о своей доармейской профессии и, тут же перевели из одной части в другую.
Раньше надо было писать, жалел об этом А Мыльников, скорее всего. в одном месте у него взыграла романтика
Из стихов А Мыльникова
Была тревога. Ветер выл,
В лицо позёмкою швырялся,
Над полусонными смеялся
И отстающих торопил.
Всё было, словно первый раз:
Ревели дружные машины,
Несли патроны, шлемы, мины,
Читался боевой приказ.
И он поехал, повторяя тем самым маршрут полка. В Витебске их дороги разошлись - как говорится, отныне и навсегда. В штабе дивизии ко всему прочему ему сообщили адрес редакции. через час с небольшим ефрейтор Мыльников уже пожимал руки солдатам в «Гвардейце», выстроившимся, чтобы поприветствовать будущего сослуживца.
Как он потом узнал, в редакции служили четыре офицера: главный редактор газеты в звании капитана, его заместитель старший лейтенант, военный корреспондент лейтенант Колотило, или как его называл старшина, Молотило, и военный фотокорреспондент - тоже лейтенант с неброской незапоминающейся фамилией: один писал, другой снимал.
И ещё там была одна женщина Зоя, без всяких званий и наград, штатская машинистка. Работником она была неплохим, но, помимо всего прочего, любила душещипательные разговоры с солдатами редакции на тему: ждёт или не ждёт. Но однажды она, бедная, простудилась, нос у неё распух, и она долго не показывалась на люди, пока он не пришёл в норму. По крайней мере, так говорили; ей можно было зависеть от внешности.
Непосредственно солдатами командовал старшина по фамилии Шерембей. Когда главный редактор был в хорошем настроении, то он, бывало, напевал себе под нос известную арию, но так, что было слышно окружающим:
«Опять в садах колдует Шерембей».
И не раз - что солдаты, что офицеры - провоцировали его на принадлежность той или иной вещи с его стороны.
- Тую, тую, - говорил он им в ответ на конкретный вопрос или просьбу.
Ещё он был ярым б лельщиком, в частности хоккея, а командиром среди солдат был сержант Михайлов. Ну как тут было не обыграть его фамилию с центрфорвардом ведущей тройки сборной СССР!
Солдат срочной службы в редакции «Гвардейца» было пятеро вместе с ефрейтором Мыльниковым. Делились все они по срокам службы, но дедовщины и всё с нею связанное, как в других ротах, не было. И на место выбывшего по случаю демобилизации брался новый военнослужащий - не обязательно полиграфист. Как говорится, лишь бы человек был хороший.
Этим новым военнослужащим и был ефрейтор Лёша Мыльников. Для него непривычным делом наборщика стал набор им свинцовых литер. Если в первый день он ещё приглядывался ко всему в типографии, то потом замелькали дни, словно литеры под рукой, которые он уже привычно набирал, не глядя в кассу.
2.
И у ефрейтора Мыльникова началась как бы новая служба. Размещались солдаты редакции в автороте на третьем этаже. Там, в небольшой пристройке, стояли пять её кроватей. Рано утром, только дневальный на тумбочке, словно петух на насесте, прокричит: «Подъём!», пятеро солдат редакции вместе со всеми поднимаются с кроватей, быстро одеваются, крутят портянки и бегут на выход из казармы.
Только у входных дверей на первом этаже их пути с бегущей ротой расходятся. Одни целый час на свежем воздухе, в любую погоду, бегают и делают физзарядку, другие, имея ключи от комнаты, на двери которой написано «Корректорская», ныряют в неё друг за другом и замирают, досыпая это время. Двое - на диване под шинелью, один - у тёплой батареи под окном, один - у письменного стола и один - где придётся.
Когда же за дверью «Корректорской» на лестнице вновь раздаётся топот ног возвращающихся с зарядки в поте лица солдат автороты, то к ним незаметно присоединяются пятеро выспавшихся солдат редакции и в умывальне продолжают свой утренний туалет. После него убирают кровати и выходят на улицу со всеми на завтрак в столовой или действуют по распорядку дня.
В девять часов утра начинается трудовой день редакции газеты «Гвардеец» с перерывом на обед и продолжается до шести вечера. В неделю выходят два номера газеты. Набирают, верстают, печатают, разносят и рассылают номера сами солдаты под неусыпным контролем старшины Шерембея. Вечером заканчиваются все работы, и типография закрывается. Офицеры уходят по домам, а солдаты - кто куда.
В «Корректорской» собираются в основном гитаристы, свои и пришлые, которые интересно здороваются - двумя пальцами у виска. Они играют и разучивают современные мелодии. Здесь царствует музыка. Вот только гитары старенькие и не так хорошо звучат.
В ленкомнате, где на столах лежат подшивки газет и журналов, а на полках стоят классики марксизма-ленинизма, где есть шахматы и шашки, где есть телевизор и приёмник с набором пластинок, собираются «деды» или такие, у кого нет с «физикой» проблем - почитать какой-нибудь журнал, или написать письмо домой, или телеящик посмотреть, или потрепаться с кем-нибудь, услышав свежий анекдот.
Выбирай, к чему душа лежит. Ведь ни в какие наряды по части редакция не ходила. Вечером солдаты её занимались своими делами, а в выходные дни ходили в увольнения, в основном, в городской парк культуры и отдыха или целый день пропадали в Доме Офицеров, где была неплохая библиотека. И вот там часто бывал Лёша Мыльников. Но с ним всё было ясно: он много писал в газету. Вот такая жизнь, наполовину армейская, наполовину гражданская, ожидала его наступившей весной.
Из стихов А. Мыльникова:
Небо лазурное гулом встревожено. Всё до мельчайших деталей продумано.
Тень самолёта проносится молнией. Всё на земле учтено и проверено.
Ждут купола, что надёжно уложены, Встали, пошли и - как ветром всех сдунуло.
Мига, чтоб ринуться в дали просторные. Вот оно - чувство свободы падения.
В мае месяце было ровно полтора года армейской службы ефрейтора Мыльникова, он становился «дедом» и сам себе начальником. Поэтому каптёрка принадлежала его призыву. Кто-то из солдат автороты мог приехать в её расположение заполночь, а, значит, его не проверяли. И он спокойно приносил для своих друзей желанные «чернила» местного розлива, которые по случаю и выпивались ими за его здоровье.
Но не все в роте был такими, кто пил и курил. Даже братья-близнецы с говорящей за себя фамилией Бжезинский были разными. И, если Лёша Мыльников стрелял курево у одного, то оказывалось, что тот был не курящий и наоборот. До самого дембеля ефрейтор Мыльников - да и не только он - так и не смог их отличить друг от друга.
3.
Самое интересное Мыльникова ждало, как ни странно, после отбоя, ближе к полуночи, когда дежурный офицер подразделения уже отправлялся спать. Вот тогда и оживала пристройка в автороте, где стояли кровати редакции, где в любое время ночи приезжали и отъезжали в штаб дивизии солдаты-связисты.
Дело в том, что окна пристройки выходили на улицу, где на её противоположной стороне находилось женское общежитие какого-то предприятия и его учебного заведения. И кличка этого общежития у солдат была почему-то неожиданной и недоброй - Пентагон. И, если женщины и девушки занавешивались по вечерам, когда включали себе свет, то только от тех, кто мог их увидеть с улицы.
Но ведь не знали они и не догадывались - а, может, напротив, всё делали специально - что на третьем этаже стоящего напротив здания с погасшим в нём светом бессонно сидят на краю двухэтажных кроватей, стоящих у самых окон, с вожделёнными лицами молодые люди и смотрят на раздетый слабый пол. Кто-то из солдат увлекался этим, кто-то наоборот - не переваривал, но, время шло, а в полку желающих не убывало.
Кстати, о женщинах. Любимым ругательным словом у Шуры Михайлова было:
- Турки! Ну, турки!
Причём тут Турция и её жители?! А, оказывается, оно было обращено к наборщикам, что набирали какой-нибудь текст. А почему женщины? Да потому, что каждый день в типографию заходила Зоя и с порога заявляла:
- Я готова!
И они с Михайловым удалялись в «Корректорскую» читать оттиски с того, что было набрано руками наборщиков. Потом прочитанное исправлялось ими, а что-то и перебиралось - что в стихах, что в прозе.
Из стихов А. Мыльникова:
И улетают в небо самолёты Вам никогда такое не приснится:
Наперекор кочующим ветрам. Паденьем рассекая синеву,
Нас ждут ещё нехоженные тропы Мы в солнечных лучах парим, как птицы.
По этим белоснежным облакам. Как боги, мы нисходим наяву.
Шло время. Уже на носу был месяц май. Давно сошёл снег. И на ветках деревьев напружинились клейкие горькие почки. И вот в самом конце апреля Шура Михайлов предложил Лёше Мыльникову сходить с ним на Первое Мая в Дом Офицеров. Там вечером будут танцы, музыка, женщины, девушки. Не всё же ему киснуть над книгами и журналами.
На танцы Мыльников не привык ходить ещё до армии, но тут было трудно отказать, когда тебя просят. Он понял это по-своему. То ли кто-то не придёт, то ли наоборот - кому-то будет пары не хватать. А в общем-то для поддержки населения, то есть, солдат части, он должен пойти туда. И ефрейтор Мыльников согласился.
4
Из стихов А. Мыльникова:
Когда над полями багряные зори Разносится дробное эхо от залпов
От ночи холодный зажгут небосвод, Крылатой пехоты, вступающей в бой -
Мы прыгаем в небо - лазурное море - За то, чтобы чёрным от зарева завтра
И слушаем песню натянутых строп. Не стал бы над миром простор голубой.
В шесть вечера, начало всех торжеств, Лёша Мыльников был уже в Доме Офицеров. Благо, он был не так далёк и являлся частью стены, которой был огорожен военный городок. Актовый зал был празднично разукрашен искусственными цветами и разноцветными шарами. Там, со сцены звучали речи и чтецы, а потом были театральные композиции. Но Мыльников скучал на них чуть ли не до зевоты.
Стало поинтересней, когда послышалась музыка, и начались танцы. В фойе ДО было шумно и многолюдно. Толпились танцующие, а остальные стояли и подпирали стенки. На возвышении, где стояли колонки со светомузыкой, диск-жокей ловко и умело менял диски с мелодиями - быстрая, медленная.
При этом женщины и девушки хорошели, а мужчины, солдаты и офицеры, расправляли плечи. И все болтали друг с другом о том, о сём. Лёша тоже о чём-то говорил с Шурой Михайловым, даже не говорил, а кричал ему и слушал так же в ответ. Такая громкая была здесь музыка.
Чуть попозже подошли ребята, Шурины знакомые. Оказывается у них была своя компания. И Лёша Мыльников почувствовал себя в ней лишним. Он уже собрался было уходить к себе в роту, как его пригласили на танец.
Какая-то девушка, набравшись храбрости или наглости, подошла и, не слова не говоря, взяла Лёшу за руку и повела в гущу танцующих. Он не сопротивлялся ей. Она обняла его за шею, а он был вынужден взять её за талию. Ощутив под руками крепкое девическое тело, ефрейтор задвигался в такт медленной музыке. Так начался их танец.
За их красноречивым молчанием Мыльников попытался было в полумраке танцев рассмотреть девушку, пригласившую его. На вид ей было столько, сколько ему - лет двадцать, ростом она была чуть меньше его, при этом обладая стройной фигурой и остальными женскими прелестями.
Лицо у неё было такое, что, как говорится, днём в толпе пройдёшь и не обратишь внимание - простое и незамысловатое, но без каких-то видимых изъянов. И одета она была не столь уж современно и модно: в обыкновенные тёмные брюки и светлую блузку. В общем, ничего особенного. И взглянула она на него за это время раза два-три, опустив глаза или отвернувшись от него.
Но вот кончился танец. И они, наконец-то, обменялись репликами:
- Спасибо! - первой сказала она.
- Это вам спасибо! - ответил он.
- Вы хорошо танцуете!
- Никогда бы не подумал!
- Вы танцуете бездумно?!
- С вами можно и не думать.
- До следующей встречи! - она улыбнулась ему.
- Почту за честь! - только успел сказать ефрейтор, а уж незнакомка повернулась, пошла к себе и смешалась с толпой, исчезнув в ней.
Всё произошло так неожиданно для него, что Мыльников какое-то время стоял на месте, приходя в себя, а потом неохотно вернулся к Шуре Михайлову. Тот всё ещё стоял на прежнем месте, где он его оставил, и крутил головой.
- Я смотрю: ты стоял рядом и куда-то пропал, - сказал ему Михайлов, увидев сослуживца, - А ты в это время с кем-то танцевал?
- Да я даже имени её не знаю, - ответил Лёша.
- Ничего, ещё узнаешь, - попробовал он утешить его, - Тут таких много.
Поделав какие-то свои дела, Михайлов с друзьями уже собирались уходить к себе в часть. И Мыльников был вынужден с ними уйти, не увидев больше свою незнакомку.
5.
Всю последовавшую потом неделю между майскими праздниками Мыльников посвятил проводам Шуры Михайлова. Отслужил парень и мог теперь пятого мая ехать в свою родную Нарву. После его отъезда первое время стало как-то пусто и скучно без Михайлова в редакции. Загрустил Шерембей, но с ним всё было ясно - у него работа такая.
Но, как говорится, свято место пусто не бывает. На место командира заступил верстальщик ефрейтор Серёга Маслеников из Перми. Он тоже помимо своей основной работы вёрстки неплохо играл на гитаре, и у них с Мыльниковым получился своеобразный певческий дуэт. А Мыльников всё писал для газеты. Так что главный редактор кому-то говорил по телефону, что повезло им - как с наборщиком, так и с литератором.
Из стихов А. Мыльникова:
Пристёгнуты за тросы карабины. Уже открыты люки в самолёте.
Ревут моторы - нет пути назад. А ты стоишь, зажав в руке кольцо.
Ты стал частицей этой грозной силы - Мгновение - и ты паришь в полёте.
Через минуту взвиться в небеса. И ветер хлёсткой плетью бьёт в лицо.
Так в делах и заботах пролетела неделя. И тут, накануне нашего главного праздника Дня Победы, Мыльников вспомнил незнакомку. Ему захотелось вновь увидеть её и спросить, почему же именно его тогда она выбрала?! Случайно или нет?! Пришлось просить Серёгу Масленикова сходить с ним на танцы в Дом Офицеров. С ним было веселей. И он не отказал ефрейтору - всё-таки они были с одного с ним призыва.
Они специально пришли попозже, когда кончилась официальная часть, погас верхний яркий свет, заиграла музыка, и начались танцы. Свою незнакомку Мыльников увидел сразу, как только они вошли в Дом Офицеров и окунулись в толпу танцующих.
Девушка была в кругу своих подруг, только чаще оборачивалась, словно искала кого-то. Она узнала Лёшу Мыльникова и улыбнулась ему, как знакомому. Следующий медленный танец был их. Они пошли навстречу друг другу и соединились в танце.
В фойе царил полумрак, но Мыльников увидел, что сегодня незнакомка была одета довольно смело: в открытой блузке с декольте и мини-юбке, а на ногах её были светлые красивые туфли. Волосы её были распущены, глаза подведены, губы подкрашены, а на щеках играл румянец. Хороша она была!
- И всё-таки, почему же выбран вами именно я, далеко не самый-самый? - танцуя, спросил он её.
- Просто тогда я поспорила со своей подругой, что приглашу любого десантника, и он мне не откажет, - ответила она, теперь уже не пряча от него своих карих глаз, - Так что чисто случайно выбор пал на вас. Вы совсем не танцевали, но не отказали мне. А потом мне стало стыдно и жалко вас. Вот и всё.
- Только вашей жалости мне и не хватало.
- Ладно, не буду вас жалеть.
- А я даже не знаю - как вас зовут.
- Наташа, - сказала она.
- Алексей, - машинально ответил он.
Трёх минут с копейками танца, даже медленного, было им мало, чтобы наговориться, что называется, досыта. И поэтому ему пришлось не один раз приглашать девушку потанцевать. За танцами их разговор продолжался.
- И в вашем возрасте, Наташа, у вас нет своего молодого человека?
- Был да в вашу Красную Армию угодил.
- А вы в это время ходите на танцы?!
- Но я же не спрашиваю, есть ли у вас девушка.
- А я вам отвечу, что есть, только далеко - в Москве.
- И вы, Алексей, в своих письмах перед ней отчитываетесь?!
- Да как вам сказать.
- Можете не говорить, и так понятно.
- А вы язва, Наташа.
- Такая же, как вы, Алексей.
Под самый конец Мыльников невинным тоном задал ей ещё один вопрос. Хотя и не горел особым желанием провожать её, но любопытство распирало его:
- А вы красивая, Наташа!
- Спасибо за комплимент!
- Кто же такую красивую провожает до дома?
- Никто, - ответила она, - Мы с девчонками гурьбой идём.
Быстро пролетел вечер. И, когда погасли огни светомузыки, Наташа с грустью в голосе произнесла:
- До следующей встречи, Лёша! Приходите ещё!
- До свидания, Наташа! - ответил он, - Приду!
Так они и расстались. Как говорится: милые бранятся - только тешатся. До следующей брани всего-то неделю осталось обоим подождать.
6.
Но, наверное, чтобы не скучали ребята, на следующей неделе случилась небольшая «война» в типографии между солдатами. Был среди них наборщик москвич рядовой Мишка Хмель с большим горбатым носом, который называли шнобелем. При случае он любил рассказывать про свой город и свой дом, про школу и училище. Был у него такой грех: любил он похвастать, а, тем более, перед земляком - Лёшей Мыльниковым.
Четвёртым у них в типографии числился ещё один прибалтиец, из Риги, хотя и русский, самый молодой и самый высокий, Аркаша Полетаев. Вот они, Лёша с Аркашей, просто закрывали глаза на этот грех вранья. Один Маслеников, как командир, имел своё мнение. Он его и высказал однажды вслух, когда в типографии не было старшины Шерембея.
- Да какой ты, к чёрту, коренной москвич? - сказал он, - Ты - коренной хохол!
- Много ты понимаешь, Маслёнкин хренов! - ответил ему Мишка.
По призыву он был на полгода моложе Масленикова и Мыльникова, но про таких говорят, что бодливой корове бог рогов не дал.
- Ты мою фамилию не трожь!
- А ты меня не трожь!
- Буду трогать!
- Только попробуй!
И Мишка схватил в руки деревянный молоток, которым выстукивают печатные формы. Пришлось Лёше с Аркашей встать между ними, чтобы - не дай бог! - не произошло драки. Мишка был меньше Серёги да ещё тот занимался по вечерам боксом. Но, как говорится, попадёт шлея под хвост и трудно остановиться. Такой был Мишка.
И впрямь в нём текла крутая хохляцкая кровь. Иногда у Мыльникова складывалось впечатление о Мишкиной неадекватности, как будто он не соображал, что делал. Не раз и не два им с Аркашей приходилось разнимать командира со своим подчинённым. Вот такой невесёлой выдалась неделя.
Из стихов А. Мыльникова:
Звенят, как струны, на ветру Когда за строем строй идёт,
Тугие стропы поутру. Честь обелискам отдаёт -
И вся земля внизу, как сон. Хранит традиции десант.
Оставив в самолёте страх, За счастье всех людей земли
Мы держим солнце на руках, Уносят вновь нас корабли,
И каждый в этот мир влюблён. Скрываясь в синих небесах.
Но пролетели рабочие дни, и настало воскресенье. Ребята типографии были каждый сам по себе: кто пошёл в увольнение, кто на гитаре играл, а кто просто отсыпался. Мыльников, как обычно, с утра сходил, в библиотеку Дома Офицеров, а вечером решился пойти один на танцы. Не избалованный вниманием женщин он был не прочь снова поговорить с девушкой Наташей. Это необычное знакомство вдруг стало ему нравиться.
Но в этот раз её не было ни среди танцующих, ни среди тех, кто стоял возле стенки. А спросить про неё Мыльников не решался. Он подождал ещё два-три танца и уже собрался было уходить, как кто-то рядом подошёл и тихо коснулся его руки. Он дёрнулся и увидел Наташу. Была она не столь разодетой и крашенной, как в прошлый раз.
- Здравствуй! - произнесла она и посмотрела ему в глаза.
- Здравствуй! - ответил он, не отводя взгляда.
- Ты ждал меня?
- Ждал.
- Я пришла.
Мыльников даже не заметил, что они перешли на «ты».
- Ты в увольнении? - спросила девушка.
- До десяти часов, - вместо ответа сказал он.
- Пойдём лучше погуляем, - предложила она.
- Пошли! - согласился он и повернулся вслед за ней.
Так они вышли из Дома Офицеров и не спеша пошли по левой стороне улицы до самого вокзала, потом перешли на её правую сторону и пошли назад. Уже вечерело. Повсюду зажигались огни. Улица всё больше пустела. Становилось меньше машин и прохожих. Он и она медленно шли вперёд.
Наташа была какой-то грустной и малоразговорчивой, больше слушала и исподволь поглядывала на говорящего кавалера. Тот рассказывал о своей недавней службе в полку, о прыжках с парашютом, пока не перешёл к типографии «Гвардейца». Да и то он едва успел упомянуть её в двух словах, как Наташа проговорила:
- Ну вот мы и пришли.
- Ты здесь живёшь?! - удивился он, когда узнал женское общежитие под названием Пентагон, видимое из окон автороты.
- Что тут удивительного?
- Я думал, что ты из самого города и у вас своя квартира.
- Я родом из-под Витебска, пятьдесят километров к югу наша деревня Озерки. А здесь я учусь в вечернем техникуме текстильной промышленности на предпоследнем курсе на технолога и днём работаю на предприятии «Гигант». А это общежитие от нашего предприятия, здесь мы живём.
- И ваш молодой человек родом тоже из ваших Озерков?
- Да, мы с ним с детства в одном классе учились, за одной партой сидели, и он постоянно у меня списывал. А потом ушёл в армию - вместе с тобою в одно время - и теперь этой осенью должен прийти домой. Пишет в письмах, что скучает и никому меня не отдаст.
- А ты?
- Тебе нужно идти, - посмотрев на часы, вместо ответа на его вопрос сказала она.
- Я увижу тебя через неделю? - снова спросил он.
- В будущее воскресенье, - ответила она и, неожиданно поцеловав его в щёку, добавила, - Если хочешь, можем, Лёша, днём встретиться, не дожидаясь вечерних танцев.
- Тогда в двенадцать на привокзальной площади под часами. Пока!
С последним словом он попробовал ответить ей тем же поцелуем в щёку, но её уже не было на том месте, где она только что стояла.
- Озорница! - вслух подумал ефрейтор, повернулся и быстрым шагом пошёл по направлении КПП своей части.
7.
Мелькали дни за днями. Кончилась «война» между Серёгой Маслениковым и Мишкой Хмелем. Всё началось с того, что в типографию прислали самого молодого солдата Костю Рыжикова. Маслеников тут же взял его под своё особое покровительство, несмотря на разницу их весовых категорий и близость фамилий. Один был здоров, как бык, а другой чуть ли не в два раза тоньше и меньше. Вот, наверное, чего Серёге не хватало!
Только почему-то он всё время звал Костю другим именем - Семён. Дурачился - может быть, но на дедовщину это не было похоже. И - слава богу! Тот принял эту своеобразную игру и не сопротивлялся. Было довольно таки занятно быть свидетелем того, как ефрейтор Маслеников выходил куда-нибудь на лестницу и зычным голосом звал своего подчинённого:
- Семён! А Семён!
И тот отзывался на зов.
Но уже через несколько дней он стал напевать ему из репертуара И. Кобзона о Штирлице. Видно, что Костя что-то переборщил в их игре:
«Тень моя, ты покинь меня!»
Только Мыльникову было грустно от всего этого. Он считал свои дни до встречи с девушкой Наташей. Любил он её? Вряд ли, считал Лёша. Тут здесь другое. Поставь эту Наташу рядом с его Татьяной в Москве. И всё станет для него ясно - кто из них красивее и лучше. Но ведь каждый день он думает о Наташе, будь оно всё трижды неладно!
Из стихов А. Мыльникова:
Зелёный плафон на прощанье мигнул, Зажатое хваткой смертельной кольцо
И - сдунуло в сторону хлёсткой струёю. Рванулось и - выстрелил ввысь белый купол.
В бездонном просторе небес я тонул, А солнце горячее било в лицо.
Земля каруселью неслась подо мною. И пели сухие упругие губы.
Наконец, настало воскресенье. Но как же медленно для Мыльникова тянулись последние минуты до двенадцати! Он пришёл к вокзалу задолго до им же самим назначенного времени и встал под часами.
Наконец, ещё вдалеке он узнал знакомую фигурку с перекинутой через плечо маленькой дамской сумочкой. И у него камень свалился с души. Потом эта фигурка превратилась в живую Наташу. А он всё никак не мог на неё насмотреться. Незаметно для себя они взялись за руки и только расставались иногда и неохотно - день большой.
Они долго бродили по набережной Западной Двины, в парке с аттракционами и стоящей там боевой техникой, поднимались наверх по ступенькам лестницы и спускались по ней. Их роли поменялись: теперь Мыльников больше молчал, а говорила, в основном, Наташа. Говорили обо всём: об армии и о «гражданке», вспомнили своё босоногое детство и мятежную юность.
- А в школе у тебя кличка была, даже у такой отличницы? - спросил он её.
- Фамилия у меня такая, что как ни крути, а кличка одна и та же.
- Интересно - какая?!
- Зайкович Наталия - зайка. А у тебя? - несколько смущённо спросила она.
- Фамилия у меня характерная. Потому,я и есть Мылоед. Я им доказывал, что не ем я мыла. Всё равно мылоед - отвечали мне они.
И они оба улыбались друг другу.
На обед Наталья проводила Мыльникова к нему и пошла к себе: два часа светиться у ворот части не хотелось.
Мыльникова Наталия немного сторонилась,как модница-огородница, солдата охмурила, а он и рад.
Многое из разговоров в тот день они узнали друг о друге, на многое по-другому cтали смотреть они. Но как ни хорош был этот день, но надо было расставаться. Они стояли на пороге женского общежития. Только тогда и узнал Мыльников главное - грядущую разлуку с любимым человеком.
Через неделю они могут и не встретиться. По окончании предпоследнего курса Наталию Зайкович, как успевающую по всем предметам, должны послать на летнюю преддипломную практику. А это надолго и, самое главное, далеко от города. И, значит, до осени они не увидятся.
А она уже привыкла к нему и не может жить без него, без разговора словно Говоря эти слова, Наташа пристально, до слёз, всматривалась в Лёшу Мыльникова словно хотела его запомнить. А, когда он молча взял её лицо в свои ладони и принялся его целовать, не сопротивлялась, а закрыла глаза, словно одобряя его. И выражение её лица было бесконечно счастливым.
Им было всёравночто на них обращают внимание прохожие, смотрят из окон общежития в казарме автороты. Они были в этом мире одни. Она только шептала, что ему надо идти, что время поджимает, что армия шутить не будет, а сама всё тесней и тесней прижималась к нему. И чтобы не опоздать из увольнения чуть ли не бегом устремился он к себе в часть.
Часть 2
Кончилось доверие