А. С. Пушкин, африканские, или русские страсти

Игорь Тычинин
Обнаружил пробел в своем самообразовании и решил поделиться им с читателем, вдруг он есть и у кого-то другого. Вряд ли, конечно, но все же.
Итак, Ваш покорный слуга всю жизнь считал, что виной «сумасшедшей» ревности Александра Сергеевича Пушкина к Наталье Николаевне была африканская кровь, переданная ему по линии матери Надежды Осиповны Ганнибал.
Оказалось, что это было не совсем так. В этом вопросе больше мог постараться его отец, Сергей Львович Пушкин, точнее, его предки.
Все началось с убийства Евдокии Ивановны Головиной ее мужем, полковником Александром Петровичем Пушкиным, предком Александра Сергеевича. Евдокия Ивановна была прабабушкой великого поэта, дочерью знаменитого адмирала Ивана Михайловича Головина, сподвижника и любимца Петра Великого. Следовательно, Пушкин был потомком двух любимцев Петра, Ганнибала и Головина.
1725 год стал трагедией и для России, умер император Петр Алексеевич, и для семьи Пушкиных, в припадке ревности прадед поэта Александр Пушкин зарезал свою жену кортиком. Это объяснили следствием безумия. Но его все-таки судили и заточили в тюрьму, где он и скончался. Но этим дело не ограничилось.
Сын Александра Петровича, Лев Александрович Пушкин, дед поэта, отличался не менее ревнивым характером. Свою первую жену, урожденную Воейкову,  представительницу тоже славного рода, он заключил в домашнюю тюрьму, в которой она и скончалась, якобы за связь с французским учителем сыновей, которого дед Пушкина, не долго думая повесил. Так представлял дело сам поэт. Реальность оказалась не такой жуткой. Впоследствии выяснилось, что учителя все-таки не повесили, как думал наш великий поэт, а заключили в домашнюю тюрьму, причем в имении Воейковых, родственников супруги деда поэта. За что Льва Александровича два года содержали под домашним арестом. Но гены, есть гены, как говорится. И Александр Сергеевич унаследовал их и по линии матери от Ганнибалов, и по линии отца, от прадеда и деда. Похоже, все это могло соединиться. Тем не менее, это ничего не меняет. Пушкин – наше все, а Дантес – негодяй, кто же еще.