М О Й Н О В Ы Й Д О М
(ч а с т ь в т о р а я)
А про Вячеслава Петровича я просто обязан рассказать историю,
которую поведала Ися после одного родительского собрания в школе.
В ту пору он был Первым Заместителем Министра Высшего Образования
СССР.
Собрала родителей совсем молодая училка по черчению,
неприлично, по нашему мнению, худая и совершенно безвкусно одетая
женщина, которую мы прозвали "пгоскость и четыре перпендикуляра".
Она, бедняга, ко всему еще и не выговаривала твердую букву "эль".
У нее было много справедливых претензий к своим оболтусам,
а заодно и к их родителям, которые не сумели привить своим чадам любовь
к ее предмету. Она их и высказывала на родительском собрании.
Через 15-20 минут после начала дверь слегка приоткрылась
и в класс робко заглянул высокий седой, интересный со слов Иси, мужчина.
Раздраженная тем, что ее отвлекает посторонний человек, учительница
резко спрашивает:
-Вы кто?
-Моя фамилия Елютин. Извините меня за опоздание.
-А-а-а, Елютин, говорите, ну, что-ж, проходите, вы-то
как раз мне и нужны. Теперь мне понятно, почему ваш сын всегда
опаздывает на уроки черчения.
Вы сами, как мы все имели возможность только что убедиться,
далеки от понятия дисциплины и сына своего, к сожалению, воспитали
в том же духе. Потому у него и пространственное воображение хромает.
Яблочко от яблони, как говорится. Можете сесть.
И он без единого слова сел за парту в самом последнем ряду.
А за окном нашего класса его терпеливо дожидался правительственный
ЗИС, первая за историю нашего замызганного Гороховского переулка
машина такого уровня.
Следующим в школьном журнале значился мой друг Эрнест
Адитайс. Мать у него была русская, а вот с отцом все оказалось
значительно сложнее.
Роберт Адитайс был латышским стрелком, что и откликнулось
ему и его семье в 37-ом году. Вообще, в нашей школе на два десятых класса
насчитывалось всего 6 или 7 учеников с живыми отцами. Остальные
росли детьми репрессированных отцов, зачастую "без права переписки".
Эрик, юноша даром что невысокого роста, но как спортивно
сложен! Правда, лицом немного не вышел. Было оно у него какое-то
скомканное, маленькое, с периодически начинающими часто-часто моргать
тоже маленькими глазками.
Вот когда сам говорит, то глаза нормально моргают, как у всех.
Но как только начинает слушать собеседника, а слушал он сосредоточенно,
так сразу и глазенки зачастят, морг-морг-морг.
И еще было его лицо всегда болезненно бледным. Несмотря на
то, что Елена Ивановна Глотова, его мать, всю свою жизнь, а главное,
в голодные послевоенные годы проработала кассиром в продуктовых
магазинах на Бауманской улице и на улице Чернышевского, сейчас
Покровка.
Причина бледности заключалась в глубоко расположенных
кровеносных сосудах лица. Поэтому в пору ухаживания за своей дворовой
пассией по имени Инна он перед свиданием нещадно щипал и массировал
щеки своими крупными, не по росту ручищами.
Румянец появлялся, но не надолго. Потом оказалось, зря
бедолага издевался над кожей своего лица, не стоила того изменщица, она
же претендентка на высокое звание невесты.
А вот я из-за этих его кистей рук иногда страдал по финансовой
части, потому что он был единственным человеком, который изредка
обыгрывал меня в "пристенок" или "пристеночку".
Больше я никому не уступал. В этой игре "на интерес", т.е. под
деньги, чтобы выиграть, нужно было перекрыть растопыренными
пальцами одной руки, большим и средним, расстояние между двумя
монетами, отскочившими от кирпичной стены.
А еще зубы его верхней челюсти нависали заметно вперед над
нижними, и это придавало что-то японское выражению его лица. Вот теперь
вы окончательно подготовлены к тому чтобы сделать вывод, к которому я
пришел 60 с лишним лет тому назад.
Для этого прочтите его фамилию справа налево, пренебрегая
разницей между буквами-близнецами "и" и "й". Ну, что, вы, наконец,
убедились, что под маской моего школьного друга, ученика 8 "б" класса
Эрика Адитайса скрывался настоящий "штабс-капитан Рыбников" (помните
японского шпиона из рассказа А.И.Куприна, работавшего в России под этой
фамилией) японец по фамилии Сиатида.
Повзрослев, я усвоил, что всякие игры с фамилией это
кощунство и прекратил любые эксперименты на эту соблазнительную, но
очень конфликтную тему. Последнюю точку в моем решении поставил
только что цитированный, один из самых любимых мною писателей,
Александр Иванович Куприн.
Не очень хорошо знакомые собеседники в общении с ним часто
путали ударение при произношении его простой короткой фамилии, что его
сильно раздражало.
Кроме того, по его мнению, это свидетельствовало еще и о его
незаслуженно малой известности в читающем мире. Ох, уж это тщеславие
великих, да и не только великих.
Однажды, кто-то, обращаясь к нему, назвал его "Господин
КУприн" с ударением на "у". В мгновение татарская кровь закипела в нем
и, сузив без того неширокие глаза с набухшими веками, он прошипел:
- Моя фамилия КупрИн, прошу это запомнить и впредь советую
голой задницей на ежа не садиться.
В 45-м году началась моя школьная жизнь. Поступил
я во 2-ой "б" класс 360 -й школы. За годы обучения наши классы сливали,
расформировывали, снова сливали, но я в "б" так и проходил до окончания
школы.
Первые четыре класса все уроки вела одна и та же учительница,
Екатерина Александровна. Иногда, на четвертый урок, она приводила в
класс и сажала на последнюю в среднем ряду парту свою дочь, нашу
ровесницу, такую же неинтересную особу, как и сама.
Ничего, даже чувства стеснения, она в нас, насколько я помню,
не вызывала, да и сама, как мне кажется теперь, не испытывала.
Формы никакой у мальчишек не было. Стричься наголо
заставляли чуть ли не до пятого класса под предлогом борьбы со вшами.
К седьмому разрешили челку, а уж потом и прическу.
Ися заставляла меня носить бриджи до двенадцати лет. Бриджи
в ее представлении сочетались с образом интеллигентного, воспитанного
молодого человека, этакого юного джентльмена.
Может быть она и была права, но для меня это было самым
чувствительным унижением той поры. Малыши из второго класса щеголяли
в нормальных брюках, а я, пятиклассник, на две головы выше их,
застегивал пуговицы бриджей под коленями и, как девчонки, ходил с
голыми икрами или в чулках "в резиночку".
И таких маменькиных сынков, было трое на весь класс. Кроме
меня еще два Юрки, Бродский и Крыгин. Правда, справедливости ради
надо сказать, что Крыгину его клетчатые бриджи шли, уж очень он в них
был похож на англичанина.
Я пришел к этому выводу после того, как мне в руки попала
иллюстрированная книжка рассказов Конан-Дойля о Шерлоке Холмсе.
Праздник наступил при окончании пятого класса с третьей,
кажется, по счету за время обучения в школе Похвальной грамотой.
Герасимович по этому поводу крепко хватанул со своим другом Мишкой
Бусовым в "Арагви" и повел меня в цирк на Карандаша и на силача
Григория Новака.
После представления я его и "укачал", на сегодняшнем сленге,
чтобы было понятно, "развел" на взрослые брюки.
Науки мне доставались легко. Дома я готовил только письменные
задания. Школу прогулял два раза в жизни. В обоих случаях причина была
одна и та же, кино, "Тарзан" и "Скандал в Клошмерле". Это было самое
начало 50-х годов. И шли они во всех кинотеатрах Москвы.
Время показа "Тарзана" совпало с началом ремонта Храма
Никиты Великомученика, что напротив сада им. Баумана. Оба его купола и
наружные стены были облеплены строительными лесами.
На самом краю небольшой прицерковной территории стоял, и
сейчас сохранился, маленький двухэтажный дом, в котором жил мой
одноклассник Славка Фомин.
Учился он из рук вон плохо и наша англичанка прикрепила меня
к нему, чтобы спасти его, а заодно весь класс и себя, от двойки в
четверти.
Поэтому каждый день, наспех сделав уроки дома, я бежал к Славке со своей
тетрадкой по английскому.
Ися с Герасимовичем не возражали, помочь товарищу благое
дело. Его родители работали допоздна. Таким образом, нам была
предоставлена полная свобода.
Фома был человеком очень легким и, может быть, именно
поэтому обучению не поддавался совершенно. Репетиторство свелось,
в конечном счете, к тому, что он попросту переписывал из моей тетрадки
в свою готовые фразы на английском.
Вернее, не совсем на английском. Поскольку непривычного и
бессмысленного звучания букв английского алфавита мой ученик не
признавал абсолютно, то он называл английские буквы схожими по
написанию русскими.
Заглядывая через три-четыре буквы в мою тетрадь, сам себе
диктовал эту абракадабру на придуманном им языке и одновременно,
тщательно, с высунутым кончиком языка переписывал ее в свою тетрадь.
Но, надо отдать ему должное, все-таки, буквами английскими.
Например, безличное английское словосочетание "There are
many...", "Имеется много..." он диктовал себе русскими буквами в виде
ТПЕЧЕ АЧЕ ТАПУ. Просто лингвист от бога.
На весь английский уходило не более получаса, после чего мы
бежали к Храму, вообще-то, мы называли его церковью, и забирались по
деревянным строительным лесам ближе к основанию большого купола.
Здесь были привязаны два длинных мягких каната, с помощью
которых ремонтники подавали наверх ведра с раствором. Вот эти канаты
и служили нам лианами для повторения трюков Тарзана в джунглях.
Сначала мне было страшно, потому что я боялся и теперь боюсь
высоты. Но здесь уже отчаянный Славка был моим воспитателем и под
его гортанный тарзаний вопль и трели дикарей племени замбези я
постепенно привыкал к высоте.
Особенно если внизу собирались болельщицы с церковного
двора в возрасте от 10 до 14 лет. Как я убедился позже, с гаремом этим
он обходился по-хозяйски рачительно, по-мужски великодушно и всегда по
справедливости.
Подкупал он своим оптимизмом и тем, что ко всему в жизни
относился легко. С оптимизмом смотрел в будущее и через 2 года после
окончания школы за хулиганство сел в тюрьму.
Через 3 года, ничуть не изменившись, вышел оттуда. А вскорости
незаметно и навсегда перешагнул за линию моего горизонта. До сих пор
не могу разобраться, то ли он тогда обогнал меня в чем-то, то ли я
отстал от него.
Возвращаясь к теме кино должен сказать, что район наш был
насыщен кинотеатрами. Посудите сами, от Бауманской улицы до
Покровских ворот их насчитывалось шесть. Правда, пивных с розливом
водки все равно больше.
В 1952г., когда я уже приобщился к этому зелью, на меньшей
дистанции, от Разгуляя до тех же Покровских ворот их было девять. Самым
фешенебельным, кинотеатром первого экрана, как тогда говорили,
несмотря на свой почтенный возраст, был "Колизей", спроектированный и
построенный в 1914 г. именно как кинотеатр.
Ровно через 60 лет, в 74-ом году там открылся модный тогда,
да и теперь тоже театр "Современник".
Остальные существенно поплоше и вместимостью значительно
поменьше. Город был заставлен афишами с репертуаром каждого
кинотеатра и временем сеансов, что представляло большое удобство для
потенциального зрителя.
В описываемое время самые увлекательные для мальчишек
приключенческие довоенные американские фильмы демонстрировались
полуподпольно в маленьких, чаще всего заводских клубах.
"Путешествие будет опасным", "Знак зорро", "Собор Парижской
Богоматери" и много-много других. Все с титрами, а в заставке к фильмам
одинаковый текст: "Фильм взят в качестве трофея в Берлине в 1945 г."
Показывали по частям, продолжительность одной части 10 минут.
Часть закончилась, включается свет, киномеханик перезаряжает бобину с
кинолентой, публика, одно пацанье, обменивается впечатлениями.
Казалось бы, ну что там обмениваться впечатлениями, когда уже
все по 5-10 раз видели каждый фильм. Ан нет, гвалт стоит несусветный.
Гаснет свет, покатилась следующая часть. И так около десяти пауз за один
сеанс.
На Ново-Басманной улице, совсем по соседству с нашей Карла
Маркса был молокозавод и клуб при нем. Здание его сохранилось, а сам
завод похоронен в перестройку.
Стоимость билета не превышала стоимости одной штучной
беломорины в табачном киоске. Такой вид продажи папирос назывался
"в россыпь" и здорово выручал не только начинающую курить пацанву,
включая и скромного автора этих чистосердечных строк, но и взрослых,
находящихся "на мели".
Таким же образом, поштучно, но с рук, торговали сахаром по
2 рубля за кусочек и конфетами шоколадными в обертке "Мишка на
севере". На углу Садовой Черногрязской и нашей Карла Маркса с утра
торговки этим товаром озорно кричали:
-"Мишка на севере"! "Машка на юге"!
Но это пораньше, еще до денежной реформы 47-го года.
Ися была избалована моими пятерками в четвертях и в годовых
оценках. А если иногда проскакивали случайно четверки, то она устраивала
мне скандал. Герасимович относился к этому легче.
Его, как человека некурящего, больше беспокоило моё
покуривание, о чем родителям докладывала нянечка. Так в школе называли
единую в трех лицах уборщицу, гардеробщицу и вечную дежурную
Екатерину Ивановну.
Каждый входящий в помещение школы и покидающий ее не мог
миновать этого малорослого Цербера в синем сатиновом халате.
Над ее головой висели настенные часы с боем, по которым она
давала звонки на урок и звонки с урока. Ну и, конечно, по этим же часам
она исправно отмечала опаздывавших утром на урок и сбегавших с уроков в
течение всего дня.
Без всяких записей, всё держала в своей вредной маленькой
седой головке. При этом она еще успевала следить за тем, чтобы галоши
учеников не оставались беспризорными, а были уложены в
индивидуальные, сшитые мамами или бабушками, мешочки.
А потом докладывала родителям обо всем, включая галоши,
и никто с ней не спорил, потому что все, в том числе гроза школы, ее
директор, Филипп Трофимович Федонин, знали, что нянечка говорит
правду, потому что она говорила ее всегда со дня открытия школы еще
с довоенных времен.
Здесь же муж нашей нянечки, краснолицый молчаливый с седой
косматой гривой верзила, он и слесарь, и дворник, по приказанию
директора стриг тупой ручной машинкой просроченные или вовсе
незаконные у младшеклассников челки.
Тогда очень часто технический персонал с семьями проживал в
помещении школы. А в нашем случае еще и наш директор Филиппок жил
с семьей в школе вплоть до преобразования ее в интернат для умственно
отсталых детей.
В одном крыле директор, в другом нянечка с краснолицым.
А внутри мы, в плотном вражеском окружении. Про интернат я сказал
чистую правду, только произошло это через два, кажется, года после того
как мой 10 "б" вырвался на свободу.
продолжение:http://www.proza.ru/2019/02/10/1583