Пришлый человек

Вместо предисловия



Я  - Бог твой, располагающий обстоятельствами и не случайно ты оказался на своем месте, это то самое место, которое Я тебе назначил.
(из духовного завещания Прп.Серафима Вырицкого)



Эта история началась в переломном, эпохальном и далеком от нас 1991 году. Тогда было время больших надежд, неожиданных открытий, прозрений и свойственных нашему народу запоздалых раскаяний. Вокруг все бурлило и клокотало, в воздухе ощущалось предчувствие глобальных и необратимых перемен. Выставки, презентации, семинары, возвращение прежних названий улицам и городам. На одной из таких выставок, мне посчастливилось познакомиться с одним интересным старичком, эмигрантом, прилетевшим в Москву из Парижа. Звали старичка – Михаил Матвеевич. На торжественном открытии издательства «Русский путь», с благословения Никиты Алексеевича Струве, Михаил Матвеевич рассказал мне, любознательному юноше, всю свою жизнь, просто и бесхитростно, а заодно и «другую» историю России за двадцатый век. Я слушал его, открыв рот, ибо то, что он говорил, я слышал впервые и, наверное, не был к этому готов. Но мне, по его мнению, посетившему такое мероприятие, он счел нужным рассказать правду. Мы беседовали почти весь день. Если быть точным, то это была не беседа, а монолог. Разговаривать на равных мы не могли, я лишь слушал, изредка задавая наивные вопросы. По духу мы были близки, и старик прощал мне незнание очевидных вещей, наивность и невнимательность. Он излагал ясно, четко, убедительно на чистом русском языке, на котором у нас так мало кто говорит. Вскоре выяснилось, что у него похоронены родственники недалеко от имения «Кусково», возле церкви, и он желал бы посетить место их упокоения. Узнав об этом, я очень обрадовался, поскольку проживал в непосредственной близости от музея-усадьбы «Кусково», а ту церковь периодически посещал. Я вызвался быть его гидом по Кусково и Вешнякам. На следующий день, снова встретившись на Таганке, мы поехали на 63 троллейбусе по Нижегородской улице, по Рязанскому проспекту, до остановки «Фабрика Москвичка». Затем пешком по улице «Паперника» дошли до платформы «Вешняки». Пока мы ехали в троллейбусе, старик продолжал рассказывать интересные вещи о жизни русских эмигрантов за границей, о трудностях, с которыми они сталкивались в первые и последующие годы пребывания на чужбине. Пассажиры с интересом посматривали на нас, как на пришедших с того света или как на умалишенных. Михаил Матвеевич говорил в полный голос, не обращая на пассажиров никакого внимания. Он с интересом смотрел в окно троллейбуса, то и дело, возмущаясь, что в Москве очень много пьяных. Дойдя до платформы «Вешняки», мы спустились в подземный переход и, поднявшись наверх, оказались около церкви. Найти могилу родственников не составило труда. Мне, бывавшему там регулярно,  изучившему почти все могильные плиты, быстро удалось разыскать нужную из них. Сопровождал меня и помогал в поиске церковный сторож, мой хороший знакомый – Николай Кузин. Забегая вперед, скажу, что теперь на месте этих могил построили огромный серый дом, непонятного назначения. Рядом с церковью проложили новую автомагистраль, так что, территория «Вешняков» изменилась до неузнаваемости. Пока мы искали могилу родственников Михаила Матвеевича, он разговорился со священником отцом Вячеславом Марченковым и почти целый час увлеченно беседовал с ним.  Старик беседовал со священником, а я  тем временем привел в порядок место захоронения его родственников,  поправил покосившийся памятник и вырубил густой и назойливый кустарник, который заполонил всю ограду. Топор и лопату мне одолжил церковный сторож Николай Кузин. Михаил Матвеевич горячо благодарил меня, и, постояв немного возле памятника, позвал меня пить чай в церковную трапезную, куда его ранее пригласил отец Вячеслав. Во время чаепития они много беседовали. У старика было много сложных неожиданных вопросов, на которые даже священник отвечал с трудом. Я не стал им мешать и вышел в сад. После чаепития старик попросил проводить его. Я предложил посетить «Кусково», на что он с радостью согласился. Во время прогулки он сокрушался, что отец Вячеслав, образованный человек, богослов, не признает и не почитает Царственных Мучеников и государя нашего Николая Второго. К лидерам Белого Движения  и русской эмиграции относится настороженно и не рекомендует всерьез увлекаться их идеями. На мой наивный вопрос – «почему?» -  он ответил, что Сергианство, к сожалению, принесло свои горькие плоды и сыграло с РПЦ злую шутку. Тогда я плохо понимал смысл сказанного, но сегодня, полностью согласен с выводами, сделанными тогда стариком. За разговорами мы не заметили, как наступил вечер. Из парка мы выходили уже в сумерках. Я проводил Михаила Матвеевича на троллейбусную остановку. Он сказал, что завтра улетает в Париж, и попросил мой домашний адрес и телефон. Он аккуратно внес запись в свой блокнот и написал мне свой адрес и телефон. Мы троекратно расцеловались на прощанье. Я пожелал ему счастливого полета, а он в свою очередь пожелал мне оставаться таким же любознательным и чистым сердцем юношей и изучать подлинную историю России. Он сказал, что со временем это принесет свои плоды. Потом добавил, что меня, скорее всего, ждет непростая судьба.
Вот и подошел 63 троллейбус. Михаил Матвеевич зашел в салон, где было достаточно пассажиров и двери троллейбуса закрылись за ним,…..навсегда. Где-то через месяц я написал старику письмо, в которое вложил фотографии «Кусково». Вешняковской церкви и свои первые стихи о России. Ответа я так и не получил. Быть может, письмо затерялось где-то в пути, а может, старик вскоре умер, потрясенный свиданием с Родиной. Только теперь, прожив  жизнь, я понял, что он прилетал попрощаться. На новые поездки он уже не рассчитывал.
Так началось и закончилось мое знакомство с интересным человеком, перевернувшим всю мою последующую жизнь. Его предсказание не сбылось, во всяком случае, пока. Не скажу, что жизнь моя была прожита как-то особенно, хотя, повидал я не мало. Когда несчастья, тоска и одиночество, комом подступают к горлу, я всегда прихожу в парк «Кусково». Лишь здесь, погрузившись в воспоминания и вдоволь надышавшись родным и безмятежным воздухом, я нахожу в себе силы жить дальше. Я открываю глаза, прозреваю и вижу ясно, отчетливо, что вновь дорога предо мной…



P.S.

Спустя четверть века, с момента нашего знакомства, и отчетливо понимая, что Михаила Матвеевича нет в живых, я дерзнул ввести его в свое произведение под подлинным именем. Отчасти, мой герой повторит судьбу реального человека, но лишь отчасти…В романе, я уготовил своему герою более трудную судьбу.


 
Допрос



В кабинете следователя Андрея Николаевича Кирьянова часы показывали без четверти девять. За окнами было уже темно. Разговор с подследственным совсем не клеился, и Андрей Николаевич сидел грустный, подперев руками голову.
- Расскажите еще раз, как это произошло, в котором часу? – спросил следователь.
- Снова-здорово! – возмущался подследственный, - Уже десять раз объяснял, за гастрономом в сквере, где-то около восьми,
              - Сколько их было?
              - Сначала трое, - почесав затылок, сказал подследственный, - Да Вам наверно не хуже моего известно.
              - Что значит сначала? – переспросил следователь.
              - Сперва, эти двое подошли. Один сутулый и второй, которому я нос сломал, а третий в стороне прохаживался. Ну, я как первого уложил, за второго принялся, тогда третий и дал ходу!
               - Дальше что было?
               - А ничего! – Подследственный махнул рукой и повернулся к окну,- Ремень поправил и домой пошел!
               - Так – следователь убрал бумаги в стол и тоскливо посмотрел на подопечного, - Что же мне с вами делать?
                - Я все сказал! – твердо произнес подследственный, - своей вины не признаю, и продолжать беседу не вижу никакого резону! Так-то вот!
                - Долго готовились? – не отставал следователь, - Нанесение тяжких телесных повреждений, умышленное причинение вреда здоровью…Знаете что вам грозит?
                - Готовился!? – с издевкой в голосе произнес подследственный, - Да нужны они мне больно!? Ну а то, что рука у меня тяжелая, - это правда. И потом, кто на кого напал? Если на то пошло, это Вы должны защищать добропорядочных граждан от всякой шпаны. Их и допрашивайте у себя в кабинете, а не меня! Подследственный замолчал. Немного успокоившись, он пододвинул стул ближе к столу и негромко спросил, - Андрей Николаевич, что ты душу то из меня тянешь? В деле у меня чего-нибудь новенькое?
                Андрей Николаевич очень устал от сегодняшнего допроса. Он допил остывший чай и вполголоса спросил как бы сам себя: - И все-таки, что же там произошло?
                - Молодой ты еще, Андрей Николаевич! Шел бы домой, жена, небось, все глаза проглядела, о чем толковать-то?
                - Напрасно, напрасно вы так ко мне. Как же нам дальше работать? – дружелюбно спросил следователь, - Говорить отказываетесь, виновным себя не признаете, как вас понять?
                - Ах, Андрей Николаевич! Чтобы вам меня понять, мне всю свою жизнь пересказать надо, - подследственный тяжело вздохнул и, закрыв руками лицо, тихо произнес: - А на часах уже почти ночь.
                - Кстати, о часах! – оживился следователь, - зачем они вам понадобились? А бумажник?
                - Что!? – подследственный встал, - ты Андрей Николаевич шути, но знай меру! На кой черт мне его часы? Я по чужим карманам не лазаю, нет у меня такой привычки, ясно?
                - У меня заявление потерпевшего Грязнова, там сказано, что вы, избив его, забрали бумажник и сняли часы, - следователь протянул подопечному заявление, - Ознакомьтесь!
                - Брехня! Грязнов – это длинный что ли? – подследственный стиснул зубы и ударил кулаком по столу, да так, что заявление, сделав круг в воздухе, улетело в противоположный угол кабинета, - Придушу гада!
                - Хорошо, - сказал следователь, - пистолет сами выдадите или как? В поселке только и разговоров… Валуев и Грязнов в один голос утверждают, что накануне драки вы им угрожали пистолетом. Да, и еще два свидетеля имеются…
                - Нет у меня пистолета, - грустно выпалил подозреваемый, - Вам надо вы и ищите. Что найдете, то ваше! Я, между прочим, в тот день предотвратил хищение госимущества!  Меня благодарить надо, а вы меня в камеру!
                - Разберемся. Ну, так как насчет пистолета? – не отставал следователь.
                - Да нет, у меня, его, - оправдывался подследственный, - Пугач это, игрушка, только и всего…!
                - Так нет? Или пугач? – вздохнул следователь, - Ничего, найдем и пистолет. Часы с бумажником нашли? Нашли! Найдем и его…
                - Как? Где? -  Подследственный привстал и в упор посмотрел на следователя – Какая подлость!? Теперь точно убью! Мне бы только отсюда выбраться! – Ведь ты поможешь мне, Андрей Николаевич!? - навалившись всем корпусом на стол, спросил подследственный, - Дай закурить!
                - Ты и без курева хорош! – усаживая его обратно на свой стул, отрезал следователь, - Зачем директору леспромхоза угрожал? – следователь строго посмотрел на подопечного,
                - Я на собрании его прямо спросил, откуда у тебя, товарищ директор, такие деньги? Дом отгрохал, машину купил и вообще, живешь не по средствам!? – оживился обвиняемый – я сплетням не верю, и за спиной шептаться не собирался и спросил его прямо в лоб! Какие тут угрозы? Ну и сказал, что, мол, народ всю правду узнает, рано или поздно…
                - Любишь ты чужие деньги считать, - следователь взглянул на него неодобрительно, - Лучше о себе подумай.
                - Тоже мне Порфирий Петрович нашелся, гляжу, и тебя он охмурил! Если он у государства умыкнул – значит у народа, а если у народа, то значит у нас с тобой, у земляков наших! Так какие же они чужие? Наши это денежки, народные! Их беречь надо, считать, да пересчитывать!- подследственный оживился. - Я тебе больше скажу, Андрей Николаевич, - Жену главбухом устроил, тесть складом заведует, а братец его, между прочим, в городе директор ресторана! Детей в Москву учиться отправил! А в нашем поселке десять семей еще в бараках ютятся! Развели семейственность и кумовство! Такой бардак по всей стране, до самого верха…!
                - Довольно!- следователь стукнул кулаком по столу,- Ты говори да не заговаривайся – следователь встал из-за стола и стал прохаживаться по кабинету, то и дело, поглядывая на подопечного, - Тоже мне народный мститель, правдолюб! Дадут срок - будешь знать !
                - Да ладно! – подследственный махнул рукой, - Тоже мне тайна за семью печатями.
  Следователь нажал на кнопку звонка и вызвал дежурного.
                -Уведите задержанного, - строго взглянув на подследственного, сказал следователь.
  Задержанный медленно встал и с грустью посмотрел на следователя: Вы же не верите ни одному моему слову, а этим гадам поверили! – Он опустил голову, - Эх вы, Андрей Николаевич…
Задержанного увели. Андрей Николаевич Кирьянов еще долго сидел за столом, обдумывая и взвешивая каждое услышанное им слово.



Незнакомец


Рано утром в местное отделение милиции вошел пожилой человек лет семидесяти пяти – среднего роста, с хорошей выправкой, с небольшой окладистой бородкой. Седые волосы аккуратно зачесаны назад, в одной руке трость, а во второй руке, тщательно упакованный сверток из серой материи. Подойдя поближе к дежурному, старик поздоровался и встал на почтительно расстоянии, напротив телефонного аппарата.
                - Вы к кому, папаша? – бодро спросил дежурный.
                - К следователю Кирьянову, - спокойно ответил старик, - Никитин моя фамилия,
                - Он вызывал вас?
                - Никак нет. Я сам пришел, - так же спокойно отвечал старик.
                - Ну и настроение у вас папаша, словно с повинной пришли.
                - Как знать…- вздохнул старик, - Поживем – увидим…
Дежурный с недоверием взглянул на старика.
                - Ну что же, идите прямо по коридору, - дежурный встал, проводив взглядом старика, - Первая дверь направо.
В этот день Андрей Николаевич пришел на службу рано. Он почти не спал, вид у него был усталый. В поселке  уже несколько суток фигурирует огнестрельное оружие, о местонахождении которого ему ничего не было известно. При обыске, на квартире у подозреваемого, оружие найдено не было. Если верить Грязнову и Валуеву,  то револьвер, скорее всего, существует и наверняка. Поди, узнай, кто его теперь чистит и смазывает? С этими мыслями следователь стоял у окна и пил крепкий чай, щурясь и всматриваясь куда–то вдаль, словно там, за заборами и за дорогой находился, не дававший ему покоя, злосчастный револьвер. Но вдруг раздался стук в дверь, нарушая тишину кабинета и сбивая стройный ход его мыслей. 
                - Да, да, войдите! – едва не разлив чай отозвался следователь.
                - Старший следователь Кирьянов Андрей Николаевич вы будете? – открыв дверь кабинета, спросил старик. Следователь кивнул в ответ.
                - Проходите…Слушаю вас, - усаживаясь за рабочий стол сказал Кирьянов. Старик присел на стул и положил перед следователем аккуратно сложенный сверток.
                - Никитин моя фамилия, - начал старик, - В прошлом бухгалтер леспромхоза, в настоящее время пенсионер…
                - Простите, не понимаю….- следователь удивленно смотрел то на сверток, то на старика, - чего вы хотите?
                - Видите ли, дело в том …  -  спокойно начал старик, - что здесь, в застенках томится мой друг. Причина его ареста, в общих чертах, мне известна. Поэтому я здесь.
                - То есть, вы хотите сказать…- перебил его следователь.
                - Все, что хотел вам сказать, я обязательно скажу, молодой человек, - так же спокойно продолжал старик, - если Вы позволите мне закончить.
                - Да, непростой старик, - подумал Кирьянов, - Выдержки и спокойствия ему не занимать! Интересно излагает – Да, да, простите, товарищ Никитин, продолжайте…
                - Так вот, - продолжал старик. - Отягчающим обстоятельством, насколько я понимаю, является револьвер, которого вы лично в глаза не видывали, но о котором много наслышаны. Я прав? – старик пристально посмотрел на следователя.
                - Совершенно справедливо, - отвечал следователь, - Откуда вам известно про револьвер?
                - Мне, молодой человек много чего известно. Я жизнь прожил.
Старик оперся обеими руками на трость и задумался.
                - Можно Ваши документы? – спросил Кирьянов.
                - Что простите? – растерялся старик, - Ах да-да, пожалуйста.
Старик положил паспорт на край стола. Андрей Николаевич внимательно изучил документ и вернул его владельцу.
                - Так, - начал следователь, - Михаил Матвеевич Никитин, одна тысяча девятьсот третьего года рождения, уроженец Архангельской области, детей нет. Давайте с вами договоримся – Я не молодой человек, а Андрей Николаевич или товарищ капитан, как вам больше нравится, во всяком случае в этих стенах. Договорились?
                - Договорились, Андрей Николаевич, - старик улыбнулся и пристально посмотрел на сверток, - Можно я разверну это?
                - Да, сделайте одолжение, - следователь снисходительно посмотрел на старика.
Михаил Матвеевич аккуратно развернул сверток и перед следователем, во всей своей красе, предстал черный револьвер марки Наган, бельгийского производства, калибра 7,62 мм.
Андрей Николаевич не поверил своим глазам. Он с удивлением смотрел то на револьвер, то на старика, не говоря ни слова. Затем принялся изучать дедов раритет. Михаил Матвеевич отвернулся от стола и равнодушно смотрел в окно, опершись на трость. Какое то время они сидели молча. Андрей Николаевич  не знал, радоваться ему или нет: Удача! – думал он, - оружие найдено! С другой стороны возникают новые вопросы. Находилось ли оно в руках подозреваемого или это наговор Грязнова и Валуева? Какова роль старика в этой истории? Неужели он причастен к драке? Если да- то зачем выдает себя? Улика серьезная. Если оружие находилось у него, то это вполне конкретная статья и наказание нешуточное! Интересно, как теперь заговорит подозреваемый?
Старик был спокоен. Он все для себя решил и был готов отвечать на вопросы. Никитин поднял глаза на следователя и спокойно спросил:
              - Я полагаю, теперь мой друг может быть свободен?
              - Андрей Николаевич был глубоко погружен в свои размышления, что на какое то время забыл про старика. Он как-то обмяк и задумался. Ему не хватало опыта общения с цельными умными людьми, с сильными личностями, способными дать квалифицированный отпор, и оказывать психологическое давление. За время работы на своей должности он имел дело с разным контингентом: мелкие жулики, самогонщики, дебоширы и пьяницы, тунеядцы и нарушители паспортного режима. Но такой экземпляр попался впервые. Сам явился, правда, толком ничего не рассказал, но это вопрос времени.
               - Отпускать старика под подписку о невыезде или нет? – размышлял Кирьянов.
                - Что Вас смущает? – напомнил о себе старик, - Барабан пуст, патронов нет.
                - Что? – очнулся следователь, - Ах, да. Я понял… Какое то время он приходил в себя. Потом убрал револьвер в сейф, и, не глядя на старика, спросил:
                - Больше ничего не хотите мне рассказать?
                - Могу много рассказать, а могу и ничего. Это как вы Андрей Николаевич, пожелаете…- Старик хитро взглянул на следователя.
                - Я желаю установить истину. Не больше и не меньше…- парировал следователь.
                - М…да, старик покачал головой – глубоко копать придется, уважаемый Андрей Николаевич. Рыть и рыть землицу-то. Можно и надорваться на этом поприще…
                - Не надорвусь! Не дождетесь! – перешел в наступление следователь, - Вам только показалось, что я молодой да не опытный! Разберусь!
                - Что Вы! Господь с Вами! – старик поднял руки, - я полностью на вашей стороне, вы меня не так поняли! Я добра вам желаю…!
                - Вот так-то лучше, - следователь успокоился. Он положил перед собой лист бумаги и достал шариковую ручку, - давайте ближе к делу, итак…Что желаете сообщить?
                - Простите, Андрей Николаевич, простите великодушно, ворчу по-стариковски. Итак, по порядку, - старик подвинулся ближе к столу. – Мая, третьего дня, во время ремонта жилого дома, мною был обнаружен тайник, в котором находились следующие предметы: револьвер марки Наган, сабля, награды времен Первой Германской войны. Вот, пожалуй, и все, - старик посмотрел на следователя, - Более подробная опись найденного имеется у директора местного краеведческого музея.
                - О подобных находках сначала информируют милицию! – отчитал старика следователь.
                - Предвидел ваш гнев, - спокойно ответил старик. - Сперва порывался, да уж больно попахивало стариной! К тому же ничего интересного там не оказалось, ни золотых слитков, ни алмазов, ни берестяных грамот. Подумаешь, старый револьвер, да несколько медалей - экая невидаль! Для вас -  пустяки, а пионерам и туристам, интересно. Вот и не стал беспокоить вас, простите великодушно.
                - Понятно. Вы кому-нибудь сообщали о находках? – спросил Кирьянов.
                - Никому…Так теперь о них все узнали…- отвечал старик.
                - Своему другу не рассказывали о тайнике?
                - Так это он и обнаружил тайник, на чердаке под опилками. Вы спросите у него он, сам вам расскажет.
                - Спрошу, обязательно спрошу! – Андрей Николаевич заметно оживился и принялся во всех подробностях расспрашивать старика об удивительных находках.
                - Дальше что было? – не унимался следователь.
                - Ничего особенного, - старик пожал плечами, - Потом друг побежал к директору музея. Он пришел, мы все переписали и втроем пошли в музей и заперли находки в несгораемый шкаф, который находился в кабинете директора А.А.Богачева.
                - Дальше что было?
                - Ничего особенного. Разошлись по домам – старик снова задумался.
                - Скажите, Михаил Матвеевич, что делал друг у вас на чердаке?
                - Помогал мне с ремонтом дома: заменил пару стропил, начал разбирать потолок, тут все и обнаружилось!
                - Михаил Матвеевич, объясните мне такую несуразность. Насколько мне известно, ваш друг в леспромхозе водителем работает, а вы мне про стропила, потолок, ремонт?
                - Причем здесь леспромхоз? – удивился старик, - Он мастер на все руки. Таких людей защищать, беречь надо, а вы его на цугундер!
                - Беречь, защищать!- повторил следователь, - Вы знаете, что ваш мастер учудил?
                - Знаю, - махнул рукой старик.
                - Человека покалечил!- не унимался Кирьянов, - Так что не беречь и защищать, а по всей строгости….! Вот так!
Следователь вышел из-за стола и стал прохаживаться по кабинету. Потом вдруг остановился напротив старика, и облокотившись руками на стол, спросил:
                - Скажите, Михаил Матвеевич, вы его другом назвали, а что общего меж водителем леспромхоза и бухгалтером того же леспромхоза, пусть и бывшим? Он вам с ремонтом дома бесплатно помогает или как? – следователь хитро взглянул на старика, - по социальному положению вы разные, да и по возрасту тоже…Так как же?
                - Вы меня простите, Андрей Николаевич, - улыбнулся старик, - но тут и слушать вас смешно!
- Отчего же? – возмутился следователь, - Мне, например, непонятна такая дружба, да и в случайность находки я слабо верю. Револьвер очень хорошо сохранился ! Вычищен, смазан…
- Польщен, конечно, - кивнул старик, - Вашу похвалу следует отнести на счет владельца оружия. Причем же здесь я?
- Не прибедняйтесь! – следователь хитро улыбнулся, - По сему видно, вы большой специалист по тайникам, - да к тому же тонкий ценитель старины. Так что, с вашей предусмотрительностью и педантичностью …
- Что Вы! – улыбнулся старик, - Моя педантичность ничто, по сравнению с вашей проницательностью…!
Обменявшись любезностями, наши герои еще долго сидели молча, поглядывая на, когда-то чистый, лист бумаги, исписанный Кирьяновым до корки,
- Ну ладно! – подвинув к старику лист бумаги, снисходительно сказал следователь, - руки болят от писанины. Теперь вы…!
- Что – я? – в недоумении спросил старик.
- Пишите: -  С моих слов записано, верно. Затем подпись внизу и число.
Михаил Матвеевич, оставив автограф, поднял глаза на следователя.
- Позвольте. Куда меня теперь? В застенки, к моему другу?
- Что Вы заладили: Застенки, цугундер, - следователь грустно посмотрел на старика, - идите домой, товарищ Никитин. Советские законы гуманные…
- Ой-ли…- старик покачал головой.
- Не забывайтесь! – улыбнулся следователь, - меру пресечения я могу изменить!
- Нисколько в этом не сомневаюсь. Честь имею! – старик кивнул головой и направился к выходу.
- Завтра в 10-00 жду вас у себя, - бросил вслед Кирьянов, - До свидания.
 
               
               



.                Слезы радости…


Едва старик покинул кабинет следователя, как в дверь снова постучали,
- Войдите! – не поднимая глаз от бумаг, сказал следователь.
В кабинет вошла молодая женщина лет двадцати семи, среднего роста, светловолосая. В руках небольшая сумочка и крупный сверток. Кирьянов мельком взглянул на женщину, потом на сверток.
- И эта со свертком, - подумал следователь, - очередной сюрприз. Что на этот раз?
- Здравствуйте, - тихо сказала женщина, - Вы Андрей Николаевич?
- Да. Слушаю Вас!
- Простите, я не знаю, что мне делать? – взволнованно заговорила женщина, - люди разное говорят. Я была у него дома, а там на двери печать…Сказали он у вас.
- Подождите, я ничего не понимаю…- Андрей Николаевич помотал головой, - Вы кто будете? Лицо Ваше будто знакомое, Где я Вас мог видеть?
- Я медсестра, в санчасти работаю. Петренко моя фамилия, Ольга Петренко. Я узнать про Ваню, что он натворил?
- Так. А кто он вам будет - муж?
- Нет, не муж…- заплакала женщина, - в общем, любовь у нас!
- Успокойтесь! Успокойтесь, пожалуйста! – Андрей Николаевич подал женщине стакан с водой, - слез бабьих мне еще тут не хватало! Возьмите себя в руки!
- Он самый дорогой для меня человек, вы понимаете? – не унималась женщина, - Дороже и ближе у меня во всем свете нет! Что теперь с нами будет?
- Что будет? – переспросил следователь, - не знаю, разбираться надо. Ваш Ваня…Тьфу ты! Иван Васильевич Мельников, пока задержан до выяснения обстоятельств. Его роль в одном деле мне до конца не ясна, так что  пока, ничего сказать не могу.
- Я понимаю, - женщина немного успокоилась, - Понимаю. Я хочу Вам про Ваню рассказать. Мы знакомы уже два года. Я ведь недавно сюда приехала, всякое было…Вы знаете, молодая девчонка, немного симпатичная, появились кавалеры непрошенные, а тут - Ваня! – Ольга улыбнулась, будто бы сам Иван предстал перед ней во всей красе, - в общем, влюбилась я без памяти, а он всех кавалеров сразу отвадил. Красивый такой, сильный!
- Что же не поженились? – спросил Кирьянов.
- Собирались…- кивнула женщина, - Думали, скоро жилье получим и свадьбу сыграем. У Вани дома-то пока нет, хоть уже десятый год здесь работает,
- Что же так? – поинтересовался следователь, - Иные по четыре, по пять лет отработали, а уже новоселье справили. Чем же он начальству не угодил?
- То–то и оно, что не угодил! – Ольга стала что-то искать в сумочке, - Как только узнал Ваня про воровство в леспромхозе, так все и началось. Он на собрании выступил, предложил создать комиссию по проверке финансово-хозяйственной деятельности леспромхоза и его руководства. Коллектив сначала Ивана поддержал, а затем стали все отказываться под разными предлогами. В итоге, остался он один на один с этой шайкой. Какое теперь ему жилье? Комнату и ту опечатали! – она закрыла лицо руками и хотела заплакать, но, взяв себя в руки, успокоилась. Взгляд ее стал спокойным и серьезным. Она достала из сумочки почетную грамоту, благодарность и медаль.
- Это все Иваново – Ольга аккуратно положила перед следователем все, что было в сумочке, - А это – мое! – достав из кармана значок Донора, положила его рядом с медалью и благодарностью, - Вот!  Дороже этого у нас ничего нет, этим и клянусь! Не виновен!
- Медаль за Спасение Утопающего! – Так. Благодарность от директора краеведческого музея! – с удивлением прочитал следователь, - это-то зачем?
- Подождите, - дайте сказать! – Ольга немного нервничала, но говорила уверенно и спокойно, - Я клянусь, что Иван не виноват. Если там на него какие-то наветы – не верьте! Он мне за все время ни  разу не солгал! Он не умеет лгать! Он не виноват…Ваня хороший, поверьте…Он очень хороший!
Теперь, после продолжительной беседы, Андрей Николаевич сумел почувствовать душу этой женщины. Она сильно любила Ивана. Но эта любовь была не сиюминутной страстью, то было чувство выстраданное, осмысленное, подкрепленное жизненной правотой. А ее слезы? В них не было женского эгоизма, отчаяния, досады от потери семейно-бытового рая. Это были слезы радости! Теперь она была спокойна, ее Иван - настоящий крепкий человек, как говорят «со стержнем». Она увидела, проверила, узнала его, потому и любит, плачет от счастья, что не ошиблась, не проглядела свою судьбу.
    Какое-то время они сидели молча. Следователь то и дело поглядывал на Ольгу, не решаясь заговорить первым. Да и что нужно было говорить? В утешении она не нуждалась. Мелочи и подробности уголовного дела ее не интересовали. Ольга верила в невиновность Ивана и  старалась внушить эту веру и следователю, от которого, по ее мнению, зависела его судьба.
- У меня к Вам просьба, - сказала Ольга, - передайте Ване, что я его очень люблю, и вот еще…- женщина нерешительно положила сверток на стол, - я ему тут поесть принесла…и белье…Я вас прошу, помогите Ивану! От вас наша судьба зависит: Как повернете, да как посмотрите…Извините, мне пора, больные ждут.
- Подождите! Остановитесь же! – следователь догнал Ольгу в дверях кабинета и  схватил ее за руку. Ольга замерла и вопросительно посмотрела ему в глаза. Андрей Николаевич отпустил ее руку. Он очень удивился своему поступку. Он никогда не позволял себе подобные вольности с женщинами и раскраснелся как мальчишка. Ольга продолжала смотреть ему в глаза. Вынести ее взгляда Кирьянов не смог и виновато опустил голову.
- Пожалуйста, не уходите! – робко начал следователь, - Я думаю, что вы сами сможете ему все сказать…- Андрей Николаевич подошел к своему столу и нажал кнопку звонка. Вошел дежурный.
- Сержант! Приведите задержанного Мельникова.



                Сомнения



После незапланированного свидания Ивана и Ольги в его кабинете, Андрей Николаевич долго размышлял. Его мучили сомнения.
- Если предположить, что Мельников не виноват, а драка всего лишь провокация, то интересная игра получается! Часы и бумажник заранее подброшены, допустим. Грязнов написал заявление…Стоп! Драка произошла где-то около 20-00, потом ночь, утром наложили гипс на правую руку. Днем заявление лежало на моем столе. Тут одно из двух: либо потерпевший левша, либо заявление написано заранее, когда результат драки не был еще известен. А может заявление написано кем-то другим? Но это опрометчивый поступок, любая графологическая экспертиза обнаружит подделку. Сегодня же вызову этих двоих, пусть еще раз дадут показания, интересно будет их сравнить с первыми. Теперь часы и бумажник. Если подозреваемый забрал их себе, то наверняка на них остались его пальчики. Проверим. И, последнее, телесные повреждения, так ли  они серьезны, как уверяют Валуев и Грязнов? Побеседую с медперсоналом в травмопункте. Да! Чуть было не забыл еще про одного фигуранта этого дела. Кто же тот загадочный «третий», который дал деру, когда результаты драки стали не в их пользу? Так, интересно. Тут есть над чем поломать голову. Сегодня же пальчики задержанного и «потерпевших» - на экспертизу!


                Зерна и плевелы



На следующий день в кабинете Андрея Николаевича раздался звонок:
- Кирьянов! Кирьянов, где тебя носит!? Полдня тебе дозвониться не могу!
 - Виноват, товарищ майор  - встав в полный рост, отвечал следователь, - с утра опрашиваю свидетелей.
- Слушай сюда! – начал майор, - у вас в леспромхозе после ревизии началась комплексная проверка. вроде какие-то нарушения выявлены. Твои поселковые бучу подняли. Я пока не знаю, как там и что, но с сегодняшнего дня все дела побоку и занимайся только леспромхозом. Тебя включили в ревизионную комиссию. Пригласи пару активистов от общественности и действуй! Оперативный состав я предупрежу, чтобы всю информацию по леспромхозу, по начальству и по транспорту давали тебе! Как понял?
- Задача ясна, товарищ майор! – отвечал капитан Кирьянов, - Буду действовать по обстановке и информировать вас ежедневно!
- Ладно, бывай! Смотри, не перегни палку! – напутствовал майор. – А то я тебя знаю…- озадачив подчиненного, майор Супрун бросил трубку.
- Слушаюсь! Буду действовать по обстановке! – Передразнивал Кирьянова Супрун, - Вот и посмотрим, каков ты в серьезном деле, франт столичный! Мальчишка! – не успокаивался майор, - ни заслуг, ни опыта, а гонору…! Поглядим!
          Майор Супрун был невысокого роста, плотного телосложения,                краснолицый. Бегающие глаза и нос картошкой, делали его образ еще более нелепым. Он был свой, коренной, в райцентре и в поселке его хорошо знали. Жена его, Варвара, тоже была коренная, поселковая. Они держали большое хозяйство: помимо большого огорода, сада и двух теплиц, откармливали четырех свиней, про кур и уток говорить не стоит, их было не считано. Два года назад Супрун отстроил замечательный двухэтажный дом. Все бы хорошо, жить да радоваться майору с супругой, но поползли по поселку разные слухи, будто не на свои кровные выстроен дом. Поселковые, знавшие обоих супругов с детства, стали попрекать их дружбой с нынешним директором леспромхоза Виллором Сафроновичем Оборкиным или сокращенно В.С. Местные не любили директора за всякие «темные делишки» и за разгульный образ жизни. Они даже жаловались Супруну на директора, но тот отмахивался, ругался и с позором прогонял жалобщиков. Местным такое обращение не пришлось по сердцу, и вскоре Супруны оказались в полной изоляции, с ними перестали здороваться. Так долго продолжаться не могло и майор Супрун перебрался в райцентр, подальше от пытливых глаз земляков, взвалив заботы о хозяйстве на жену, тещу и двух дочерей. Так получилось, что служебная квартира майора располагалась на первом этаже многоквартирного дома, в котором жил директор леспромхоза В.С. Вот и сегодня утром, встретившись нос к носу с директором в подъезде их общего дома, он по привычке обратился к приятелю:
- Здорово, Сафроныч! Подбрось до отделения, - и вальяжно расположившись на заднем сидении служебной директорской машины, молча ехал свои полтора километра до знакомого серого здания. Затем, не спеша, выйдя из машины, говорил:
- Бывай, Сафроныч! – Так Супрун виделся с директором один- два раза в неделю, чаще не случалось.
  Сегодняшним утром директора леспромхоза Оборкина ожидала плохая новость. Он нервно ходил по кабинету, куря одну за одной, поглядывал на часы и названивал по телефону.
- Знаю, знаю! – кричал в трубку директор, - что же ты меня не предупредил? Еще друг называется! Мы с тобой двадцать лет ноздря в ноздрю, а ты…?! Думать надо? Ах, вот ты как заговорил? – возмущался директор, - Ладно, выкручусь, не впервой! Только гляди, земля она ведь круглая! – В.С.бросил трубку, вытер пот со лба и снова зашагал по кабинету. – Ну, Мальков, ну, гад! Не поддержал – походив по кабинету еще некоторое время, Оборкин вызвал секретаршу. В кабинет вошла размалеванная девица лет двадцати пяти.
- Катя! – сурово глядя на нее, обратился В.С., - где наши два красавца, Мишка с Гришкой, найди их, да побыстрее!
- Что-нибудь случилось, Виллор Сафронович? – испуганно спросила девица.
- Если будешь резину тянуть – случится! – не выдержал директор, - Ревизия у нас, поняла!? Чувствую, почище той, первой!
Секретарша удивленно смотрела на директора и хлопала глазами.
- Так я не поняла. Кого нужно вызвать? – испуганно спросила девица.
- Ты у меня уже больше года работаешь, да все не привыкнешь, - улыбаясь, отвечал директор, - с полуслова понимать пора, с полнамека…! Вызови ко мне снабженцев Грязнова и Валуева! – секретарша послушно пошла исполнять поручение директора. – Ты мне их, где хошь отыщи! –  крикнул ей вдогонку   директор, - Чтобы через десять минут они были здесь! – Оборкин снова вытер платком лоб и закурил. – Вот, побрякушка! – подумал вслух Оборкин, - одни парни, да шмотки на уме. С кем работать? – Немного постояв у окна, директор обреченно рухнул в свое любимое коричневое кресло.
Через некоторое время в кабинет директора ввалились двое мужиков: один высокий, патлатый, непробритый, в мятых джинсах. Второй плотный невысокий, в порванной рубахе. Во взгляде у него было что-то крысиное, хищное, отталкивающее, отчего директор даже поморщился.
- Явились, красавцы! – глядя поочередно, то на одного, то на другого, начал Оборкин, - Я пригласил вас, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие. К нам едут ревизоры из области! Валуев  и Грязнов переглянулись и с удивлением посмотрели на директора.  – Ладно, проходите, разговор есть! – Виллор Сафронович вновь уселся в любимое коричневое кресло. Снабженцы вальяжно расположились на стульях у окна. Грязнов закурил и спросил:
- Чего стряслось, начальник?
- Это я у вас хочу спросить, - накинулся на них директор, - долго это еще будет продолжаться!?
- Да что случилось-то? – заголосил Валуев.
- Вы из меня идиота не делайте! – не унимался директор, - что у тебя с рукой? – взглянув на Грязнова, спросил Оборкин.
- Перелом! – выставив вперед руку, отвечал Грязнов, - бюллетеню я, начальник.
- Перелом! – передразнил его директор, - симулянт! А ты чего носом шмыгаешь? – переведя взгляд на Валуева, спросил Оборкин, - Эх, ты! Лихо он вас отделал! Поделом! Впредь умнее будете!
- Да мы его…! Еще поговорим…! Где-нибудь в подворотне прижучим! – наперебой затараторили снабженцы!
- Ну вот что! – оборвал их В.С., - ваши дела меня не касаются, - поняли? В случае чего, знать вас не знаю! -  Вот так!
- Так мы же для тебя старались! Этого гада проучили…! Это же он – Мельников, на тебя бочку катит! – вскочив со стульев. Мишка с Гришкой перешли в наступление, - а теперь задний ход даешь!?
- Заткнись, босота! – осадил их директор, - на кого гавкнули! Поживите с мое, да покрутите извилинами! – Оборкин злобно посмотрел в их сторону, - Задний ход? Соображать надо! Теперь о деле, -  немного успокоившись, продолжал директор. – Чтобы на две недели затихли у меня! Ясно!? Шуры-муры, пьянки-гулянки – прекратить! Заявление из милиции забрать! А тебе, Грязнов, -  Оборкин схватил его за ворот рубахи, - постричься сегодня же и побриться, на кого похож стал? Патлатый, как баба! А ты, Валуй! директор ухватил его за грудки, - ух, мухомор! Ты вообще…! – немного потрепав последнего, В.С. утихомирился и снова сел в свое любимое коричневое кресло, - одним словом. Следователь этот включен в ревизионную комиссию. Лишний шум нам ни к чему. Так что заявление порви…И приведите себя в порядок, смотреть тошно… - директор вздохнул и с презрением посмотрел на двух «красавцев», поочередно икающих и переминавшихся с ноги на ногу, - у меня все!
- Выручи. Сафроныч…- неуверенно начал Валуев – Подыхаю…
- Ладно, обормоты, идите сюда…- Оборкин достал из сейфа бутылку коньяка и блюдце с кусочками порезанного лимона. Разлив по стаканам коньяк, он в упор посмотрел на подчиненных, которые с жадностью набросились на директорское угощение.
- За наши успехи! – окинув присутствующих взглядом, процедил директор, - Чтобы все как по «нотам»! Поехали! – выпив залпом содержимое стаканов, «красавцы» принялись за лимон.
- Гадость! – ворчал Валуев, - Кто это придумал?
- Дурак! – возразил директор, -  Аристократы так закусывали!
- Это точно, - поддержал директора Грязнов, - Привыкай к культуре, Гриша.
- Тоже мне аристократы! – засмеялся директор, - Никогда не жили хорошо, и нечего начинать!
- Мы тоже с Мишкой кое-чего изобразим! -  отвечал обиженный Валуев, - О нас еще узнают…!
- Выпили! – вспылил Оборкин, - Теперь, пошли вон отсюда! Шпана приблатненная!
- Вальяжно, вразвалочку, с недовольным видом, «красавцы», не говоря ни слова, покинули кабинет директора.
- Шпана и есть, - вслух подумал Оборкин. Он облегченно вздохнул и стал набирать очередной телефонный номер.

           Звонок майора Супруна очень удивил следователя. Он не мог понять, почему выбор пал на него. Зная негативное отношение Супруна к своей персоне, Кирьянову было нелегко понять его решение. Выступать в такой роли ему не доводилось, а тут еще этот револьвер. Голова шла кругом, так что визит в санчасть мог бы многое прояснить. Отпечатки пальцев сегодня будут готовы. Остается найти того, «третьего», для полноты картины и гора с плеч. С утра допрос свидетелей, потом Никитин и, наконец, Мельников. Интересно, что же произошло в сквере за гастрономом восемнадцатого мая, около 2о-оо? – размышлял следователь, подходя к дверям санчасти. Андрей Николаевич три раза постучал, затем слегка толкнул дверь. Она оказалась не запертой.
- Есть тут кто? – спросил Кирьянов.
- Да-да, проходите…- навстречу следователю вышла крепкая сбитая женщина лет пятидесяти.
- Вы, Скрипкина Анна Кузьминична? 
- Да, она самая, - улыбнулась женщина.
- Я следователь Кирьянов Андрей Николаевич. Можно задать вам несколько вопросов*
- Да, пожалуйста, проходите…
- Скажите, - начал следователь, - Вы работали восемнадцатого и девятнадцатого мая?
- Да, работала,
- Вы хорошо помните своих пациентов?
- Прекрасно помню. А что случилось? – удивилась Скрипкина.
- К вам обращались в тот день граждане с переломом правой руки и со сломанным носом?
- Ах, вот оно что! – женщина кивнула головой, - Помню, конечно, помню.
- Кто они? Как выглядели?
- Наши, поселковые… - махнула рукой женщина, - леспромхозовские...
- Вы сделали снимок? – спросил следователь, - Я бы хотел взглянуть,
- Нет, не делала, - спокойно ответила женщина
- Почему? – удивился следователь.
- Я осмотрела руку у того, который повыше, - вспомнила врач, - Кость целая, только небольшая гематома, чуть повыше локтя.
- А второй? Который с носом?
- Его тоже осмотрела, - деловито сказала врач. – У того, что пониже, нос разбит, но перегородка целая, ничего серьезного.
- И что дальше? – с любопытством спросил Кирьянов.
- А ничего? Начали нести всякую чушь, мол, справки им нужны, а от самих разит за километр! – Скрипкина слегка стукнула кулаком по столу, - но я их и вытолкала за дверь.
- А как же гипс? – удивился следователь.
- Какой гипс? – возмутилась Скрипкина, - я же говорю, целая у него кость, а синяк скоро пройдет!
- Так он же в гипсе ходит!               
В дверь кабинета заглянула молодая медсестра.
- Анна  Кузьминична, - робко сказала медсестра, - тут больные ждут…
- Простите, Андрей Николаевич, - Скрипкина встала из-за стола, - я вам все рассказала, как на духу. Думаю,  нужные выводы вы сделаете для себя сами.
- Так, когда они обратились к вам? – уточнил следователь.
- Девятнадцатого мая и обратились! К восьми утра пожаловали…Да вы сами их расспросите, что да как! – Скрипкина открыла дверь кабинета и пригласила пациента, - простите, у меня больные.
Андрей Николаевич был сильно удивлен, даже озадачен. Предстоял допрос «потерпевших», нужно было к нему подготовиться, исходя из новых фактов.
- Так, - размышлял следователь, - Эти двое у меня на девять пятнадцать, затем Никитин - в десять, Мельников - в десять тридцать. Нужно принимать решение по Мельникову. Результаты экспертизы, наверное, завтра будут готовы.
Так, размышляя, Андрей Николаевич прошел большую часть пути, от санчасти до отделения милиции. Вдруг, он, поразмыслив, свернул налево. Ему захотелось осмотреть то место, где по рассказам «потерпевших», было совершено преступление. Подойдя к гастроному, Кирьянов замедлил шаг и попытался представить себе тот вечер, восемнадцатое мая, около двадцати часов.
- Интересно, - размышлял следователь. – Мельников быстрым шагом вышел из гастронома, свернул за угол и пошел к общежитию, через сквер. Андрей Николаевич шел маршрутом Мельникова и, повернув за угол гастронома, оказался в сквере. – Гастроном работает до 20-00, - продолжал размышлять следователь, - Значит, минут за десять до происшествия, он прошел через сквер в гастроном, не встретив по дороге Грязнова с Валуевым. Что же произошло за эти десять минут? Что это роковое совпадение, случайность? А может быть, чей то гениальный план по устранению неугодного человека?
- Войдя в сквер, Андрей Николаевич остановился и стал всматриваться в  зеленое пространство аллеи.
- Да, продолжал размышлять следователь, - около 20-00 на аллее уже наверняка сумерки и, свернув сюда с центральной освещенной улицы, глаза не сразу привыкнут. Если на «потерпевших» действительно напал Мельников, то ему было бы удобнее  поджидать их в сквере -  его самого не видно, а заходящие в сквер, как на ладони. В заявлении потерпевших все наоборот, они стояли в сквере, а Мельников зашел с улицы, так что они его видели прекрасно, еще от угла гастронома. Он же, в свою очередь, увидеть их не мог , даже, если бы очень захотел, пока не столкнулся с ними нос к носу в самом сквере. Так что планировать нападение заранее, он не мог. Да и какие у него могли быть мотивы? Если не брать во внимание мифическое ограбление, то никаких мотивов нет. Да, типы пренеприятнейшие, аморальные, в общем, конченные подонки, но ничего общего между ними и Мельниковым нет и быть не может. Если предположить, что Иван перешел им дорогу, то каким образом? И, наконец, главный вопрос остается - револьвер, вся его роль в этой истории. И загадочный «третий» пока не установлен, так что, ставить точку в деле еще рано.
Налюбовавшись кронами деревьев и послушав их веселый шум, Андрей Николаевич пришел в отделение милиции, где в 9-15 была назначена встреча с потерпевшими, Грязновым и Валуевым.
- Что за дела, начальник? – с порога кабинета захрипел Грязнов, - От работы нас отрывают! Мы план гоним…
- Чего стряслось-то? – вторил ему Валуев, - стрелок Ворошиловский раскалываться не хочет? Так ты прими к нему меры самые строгие, да что тебя учить, начальник!
- Так. Все сказали? – оборвал их следователь, - Прошу садиться. Я пригласил вас для того, чтобы еще раз допросить в качестве потерпевших.
- Ну, валяй! – положив ногу на ногу, сказал Грязнов.
- Кстати, как ваша рука? – спросил следователь, - Больничный лист оформили?
- Зачем? – удивился Грязнов, - Не надо! Я жить не могу без своей работы. Даже хворый хожу…- Приподняв «сломанную» руку, сетовал Грязнов, - Понятно?
- Понятно, - спокойно ответил Кирьянов, - Будем заканчивать маскарад.
- Дежурный! – следователь вызвал старшину, - Ну так что? Сами снимите гипс, или мне позвать нашего врача?
В кабинет вошел дежурный старшина. Грязнов с Валуевым переглянулись и сникли. Эта маленькая моральная победа добавила уверенности Андрею Николаевичу, и он перешел в наступление.
- Слушаю, товарищ капитан! – старшина подозрительно посмотрел на потерпевших.
- Все в порядке, - следователь пронзительно посмотрел на Грязнова и Валуева, - извините, старшина, вы свободны…
- Есть! – отдав честь, старшина покинул кабинет.
- Ну, так что? – уверенно начал Кирьянов, - Рука, по-прежнему, беспокоит? А сломанный нос? – Итак, - серьезно сказал Андрей Николаевич, - Записываю в протокол: Что произошло вечером восемнадцатого мая около 20-00, в сквере у гастронома?
Потерпевшие изменились в лице, заерзали на стульях и как-то странно заулыбались.
- Все, начальник, - махнул рукой Грязнов, - Не надо протокола! Ошибочка вышла!
- Ошибочка? – удивился следователь, - Как прикажете понимать?
- Лепили чернуху, - скроив гримасу, ответил Валуев, - Все! Шабаш!
- Да, все! – подхватил Грязнов, - Порви заявление, начальник!
- Заигрались вы, однако! – убрав бумаги в стол, сказал следователь, - Значит, задний ход даете? Что же послужило причиной?
- Потерпевшие молча сидели перед следователем, опустив глаза, как нашкодившие школьники. Следователь достал из сейфа заявление и положил перед ними на стол.
- Знаете как это называется? – спросил у обоих Кирьянов, - Липа! Да-да! На вашем бумажнике – Грязнов и на ваших часах – Валуев, нет отпечатков пальцев Мельникова! – победоносно провозгласил Андрей Николаевич, - И перелом ваш тоже, липовый! А вот мотив? - Ну да ладно! Больше вас не задерживаю: Распишитесь здесь, и вот здесь. И можете быть свободны. Оставив на память следователю свои закорючки, Грязнов и Валуев с позором покинули кабинет.
    Андрей Николаевич был доволен. Нет, он определенно торжествовал. В его практике это был первый случай, который заставил всерьез задуматься о нравственном значении поступка. С Грязновым и Валуевым все было понятно. Эти персонажи мало интересовали Кирьянова, оставался только загадочный третий. Андрей Николаевич понял, что только теперь созрел для разговора с Мельниковым. Кирьянов взглянул на часы: с минуту на минуту должен был прийти Никитин, на часах было без пяти десять.
- Старик наверняка что-то знает, - размышлял следователь, - что же ему мешает быть со мной до конца откровенным? У самого рыло в пуху? Прошлое? Связь с Оборкиным? Нет, не может быть! – помотал головой следователь, - Разные интересы, воспитание, образовательный уровень. Что если правда револьвер принадлежит ему, тогда!...
Телефонный звонок, прервал витиеватую цепь рассуждений, в которую, как в сладостный сон, был погружен Андрей Николаевич Кирьянов.
- Слушаю! Капитан Кирьянов!
- Здорово, капитан! – раздался из трубки веселый голос, - разбудил что ли? Тебе сюрприз! Трам-тарарам-пам пам!
- Перестань! Докладывай, как положено!
- Докладываю: Оборкин ключи от квартиры потерял, около дома номер десять по Советской улице, рядом с аптекой, помнишь?
-Ну, помню. И что…? -  удивился следователь.
- Ничего! Все, что леспромхоза и его руководства касательно, Супрун приказал тебе докладывать, я даже удивился! Какими персонами ты занимаешься!?
- Слушай, Мухин, причем здесь Оборкин?
- Не знаю, тебе виднее! Ты же теперь в ревизионной комиссии!
- Хорошо, а что за ключи? – почесав лоб, спросил Кирьянов.
- От квартиры, наверное, два обыкновенных и один маленький, от почтового ящика, - отрапортовал Мухин, - Я сейчас привезу!
- Жду…- Андрей Николаевич повесил трубку.
- Час от часу не легче! – вздохнул Кирьянов, - Ключи! Оборкин! Аптека! Стоп!!!
Все повторится, словно встарь…
Аптека, улица, фонарь!
               
Или, как там, у поэта…Аптека как раз находится напротив гастронома, через дорогу! Вход в сквер от аптеки хорошо просматривается! По словам Мельникова, тот третий, как раз неподалеку прогуливался, мог и рядом с аптекой! Но что значит неподалеку? Не мог же Мельников своего директора не узнать? Какая то ерунда получается! Не мог же Оборкин дефилировать по центральной улице в парике, да с приклеенной бородой? Бред! Аптека, улица, фонарь!
В кабинете следователя Кирьянова, часы показывали 10-00. В дверь постучали.
- Войдите! В кабинет вошел Михаил Матвеевич Никитин.
- Здравия желаю! – бодрым голосом поприветствовал Кирьянова старик.
- О! Незабвенный Михаил Матвеевич! – обрадовался следователь, - Милости просим! Как здоровье?
- Благодарю, - старик присел на стул, опершись на трость, - для своего возраста, - а мне уже семьдесят семь, просто замечательно. Можете не развлекать меня светской беседой, я готов ответить на все ваши вопросы.
Старик глубоко вздохнул и задумался, глядя на отрывной календарь на столе у следователя.
- М-да. – начал старик, - как время летит…- Он помолчал немного, потом, словно опомнившись, произнес: Я сейчас директора леспромхоза встретил. Хмурый какой-то, видать, чем то недовольный.
- Вы хорошо его знаете? – спросил следователь.
- Как не знать! – улыбнулся старик, - Эдакий - «салтыковский Помпадур»!
- Интересно! – удивился следователь, - Чем же он недоволен?
- Да, говорят ревизия…- хитро взглянув на следователя,сказал Никитин, - Вот шея у него и чешется…
- Михаил Матвеевич, - заговорил следователь, - со времени нашего первого разговора прошло не много времени. Расследование пошло по иному руслу, скажите, вы могли бы нам помочь?
- Кому это - вам? – переспросил Никитин.
- Следствию, закону, истине, наконец! – высокопарно произнес Кирьянов.
- Андрей Николаевич, голубчик! – улыбнулся старик, - Не смешите меня! Вы сами то верите в то, что вам удастся установить истину?
- То есть? – удивился следователь.
- Вы молоды и многого не знаете, - старик покачал головой, - Вы верите в силу закона, но не знаете тайны беззакония. Вы верите в благородство слуг закона, но не догадываетесь о бесчестии и пороках, которые, как ржа, разъели руководство МВД. Извините, но мне вас жаль… Вы обречены на поражение, поскольку, играете на чужом поле и по чужим правилам!
- Михаил  Матвеевич, - прищурился следователь, - я кое-что узнал о предполагаемом владельце револьвера, - Кирьянов пристально посмотрел на старика.
- Вот как? – старик нахмурил брови, - Вы полагаете…?
- Нет! – перебил Никитина Кирьянов, - Действительно, до вас в этом доме жил герой гражданской войны, лихой кавалерист – Нечипоренко А.А. Скорее всего это его тайник. Награды от первой мировой войны он не бросил, как остальные, а спрятал. Сабля и наган, скорее всего, тоже были спрятаны им, так, на всякий случай, а вдруг? – следователь замолчал и как-то загадочно посмотрел на Никитина, - Как вам такая версия? Старик, до этого момента сидевший вполоборота к Кирьянову, повернулся лицом к нему.
- Я рад за Вас, Андрей Николаевич. Вы сами и ответили на давно мучавший вас вопрос.
- Да, оформим как находку, - отвечал следователь, - Вот сделаем ему «операцию», чтобы нельзя было использовать по прямому назначению, и вернем в музей. Идет?
- Вполне, - кивнул старик, - Можно и любую другую бутафорию, только бы к торжественному открытию поспеть.
- Когда открывается музей? – спросил Кирьянов.
- Планировали открыть в следующую субботу, ко дню пионерской организации, - ответил старик.
- Успеем, Бог даст, - вздохнул  Кирьянов. Старик с удивлением поднял глаза на следователя.
- Как вы сказали? Что это Вы, Андрей Николаевич, Бога вспомнили? – старик заерзал на стуле,
- Что? – будто бы очнувшись, спросил следователь, - Да, так , вырвалось…Ну так как насчет моей просьбы, Михаил Матвеевич?
- Да, конечно, - старик поднял обе руки, - Весь я ваш!
- Коротко поясню, - обрадовался следователь- Руководство включило меня в ревизионную комиссию, в леспромхозе внеочередная проверка, сами знаете…требуется двое представителей от общественности. Вот вы, как бывший работник, бухгалтер, помогли бы нам. Второго человека, можете рекомендовать сами, возражать не стану.
- Вон оно что? – старик опустил глаза, - Знаете, просмотр актов и отчетов меня не очень вдохновляет, да и к тому же…Старый я – вот и весь сказ.
- Так…- следователь постучал карандашом по столу, - Значит, помочь нам отказываетесь?
- Видите ли, - смущенно начал старик, - Вы не найдете там для себя ничего нового. Бумаги у него в порядке, это-то ясно! – Это я вам как бухгалтер говорю, - немного помолчав, он продолжил, - Не там искать надо!
- А где надо? Позвольте полюбопытствовать! – оживился Кирьянов.
- Как же вы все зациклены на материальном? Просто беда! – многозначительно произнес Никитин, - Вы думаете там, наверху ничего не знают?
- А если знают – чего же молчат? – удивился следователь.
- Он их полностью устраивает, - спокойно отвечал Никитин, - В противном случае, его бы давно уже  сменили.
- Не может этого быть! – возмутился следователь, - а руководящая роль партии? Социалистическая законность? По-вашему получается, в нашей стране отсутствует элементарный порядок?
- Что вы за человек? – поморщился старик, - Как же с вами тяжело разговаривать! Не знаете элементарных вещей! Существует новый мировой порядок, который в свою очередь допускает некоторую руководящую роль партии и пресловутую социалистическую законность. Иван это давно понял, с моей помощью, конечно, за что и претерпел, - старик снова оперся на трость и задумался.
- Хорошо, - кивнул следователь, - побеседуем об этом в другой раз.
- Боюсь, другого раза не будет, - отвечал Никитин.
- Это почему?
- Видите ли, Андрей Николаевич, атмосфера, царящая в этом заведении, не располагает к подобным беседам. К тому же, вы очень несправедливо поступаете с моим другом, его судьба пока не ясна, так что…
- Ивана Мельникова я собираюсь освобождать, - перебил старика следователь,- сегодня же!
- Вот как! – обрадовался старик, - Это меняет дело! Я вижу вы самый прогрессивный и самый талантливый сотрудник в костном и неповоротливом карательном аппарате под названием МВД!
- Вы не боитесь мне говорить такое? – Кирьянов пристально посмотрел на Никитина.
- Не боюсь, - спокойно отвечал старик, - Что мокрому воды бояться! Приходите ко мне завтра вечером, узнаете много интересного. Напою вас хорошим чаем.
- Вы уверены, что это хорошая идея?
- Безусловно, - отвечал Никитин, - Казенный кабинет развращает, поверьте личному опыту. А у меня в гостях вы будете самим собой, без важности и напыщенности. Таким образом будет соблюден паритет .
- Все то вы про меня знаете, Михаил Матвеевич.
- Поживешь подольше – узнаешь побольше, - с грустью сказал Никитин, - А за Ивана – спасибо. До завтра, Андрей Николаевич. Так я надеюсь…
После ухода Никитина, Андрей Николаевич долго сидел задумавшись. Сказанное стариком не выходило у него из головы.
- Этот старик что-то знает. Впервые чувствую себя не в своей тарелке, будто он следователь, а не я. Пронзительный взгляд, выправка, манеры… Словом, крепкий орешек. Может он бывший военный, разведчик, или из «бывших»? – размышлял следователь, - Что же завтра, идти или нет? Идти, конечно, идти, только инкогнито, в штатском. Неудобно идти без подарка. Подарю ему карманные часы, интересно, чего он скажет? Правда, они не ходят, ну ничего, для любителя старины этого уже не мало. Как говорят: -  На безрыбье и рак за рыбу сойдет, так что …В дверь кабинета постучали, грубо прервав его внутренний диалог.
- Войдите! Кто там!
- Товарищ капитан! Разрешите?
- А, Мухин, заходи! Какие новости?
- Пока никаких, - шмыгая носом, отвечал лейтенант Мухин, - Я ключи привез.
- Ну, выкладывай! – с нетерпением начал Кирьянов.
- Пожалуйста, вот они, - лейтенант аккуратно положил связку ключей на край стола.
- Да не ключи, версию выкладывай! – не отставал капитан,
- Все очень просто, - начал Мухин, - Шел человек по улице и обронил ключи. Одна старушка видела, она как раз в доме напротив аптеки живет, на втором этаже.
- Ну, дальше! – с любопытством торопил следователь.
- Дальше, ничего! – сник Мухин, - Поливала она цветы и увидела, как у проходившего мимо аптеки мужчины, выпали из кармана ключи. Она утверждает, что это Оборкин Петр Сафронович, брат директора леспромхоза – Виллора Сафроновича. Вот и все. Супрун приказал, все, что леспромхоза и его руководства касается, сообщать тебе. Вот я и позвонил, думал ты в курсе.
- Молодец, что позвонил! – обрадовался Кирьянов, - Задачка то сошлась с ответом! Теперь понятно, кто тот загадочный  «мистер Икс»!
- Я могу быть свободен? – спросил лейтенант.
- Да, спасибо тебе, лейтенант! – поблагодарил Мухина следователь.
Андрей Николаевич рассматривал связку ключей, привезенную Мухиным.
- Ключи, как ключи, - подумал Кирьянов, - два больших и маленький. Сколько же тайн вокруг? Жуть! Но все тайное рано или поздно становится явным. Он поднял ключи и отпустил их. Связка,  с металлическим звоном, упала на гладкую поверхность письменного стола.


                Счастливый рассвет


Еще один прожитый день подходил к концу. Дни стояли теплые, и в раскрытое окно кабинета доносился несмолкаемый птичий гам. Андрей Николаевич работал с документами и не заметил как наступил вечер, В дверь кабинета постучал дежурный старшина.
- Товарищ капитан, Мельников на допрос рвется. Разрешите?
Следователь закрыл глаза и ударил себя кулаком по лбу.
- Вот, память! – Андрей Николаевич встал из-за стола и подошел к дежурному старшине, - Старшина, дорогой ты мой, веди его ко мне, с вещами! – радостно сказал следователь,
Через некоторое время в его кабинет доставили ничего не подозревавшего Ивана Мельникова. Он с удивлением смотрел то на старшину, то на следователя.
- Радуйся, парень, - улыбался старшина, - Освобождать будут!
Иван по-прежнему стоял в центре кабинета, смущенный и потерянный. Кирьянов подошел к нему и, по-дружески, похлопал по плечу.
- Все в порядке, проходи, присаживайся!
Следователь переглянулся со старшиной и глазами дал понять, что тот может идти.
- Я рад за тебя, парень! – обрадовался старшина, - Ну, будь здоров!
- Иван Васильевич, - робко начал Кирьянов, - я установил истину. На бумажнике и часах отпечатков ваших пальцев не обнаружено. Телесные повреждения Грязнова и Валуева - незначительные, заявление они забрали, в общем, все…Я был не прав, подозревая вас, вы свободны, можете идти…
Иван Мельников удивленно посмотрел на следователя, потом поглядел по сторонам.
- Спасибо, спасибо вам, Андрей Николаевич, - закрыв лицо руками, сказал Иван, - А то думал все! Не выберусь…! – Не смотря на все старания сдержаться, слезы сами брызнули из глаз. Ивану стало неловко перед следователем, и он отвернулся к окну.
- Иван Васильевич, - утешал Ивана следователь, - Что с вами? Такой сильный человек и вдруг… Успокойтесь.
- Спасибо, Андрей Николаевич, - немного успокоившись, отвечал Мельников, - Я теперь ваш должник.
- Перестаньте! Что за вздор! – укорял Ивана следователь, - Взрослый человек, умный, серьезный…Ваш друг, Михаил Матвеевич, много рассказывал о вас!
- Что? – встрепенулся Иван, - Старик приходил к вам?
- Приходил, - уверенно отвечал следователь. - Рассказывал, какой вы замечательный человек, работящий, отзывчивый, честный, да и вообще…, много чего наговорил. Даже про краеведческий музей рассказал, как вы помещение просили, экспонаты доставали.
- Да, старик замечательный, - отвечал Мельников, - Я с ним давно знаком.
- Так что, люди за вас,- подбадривал следователь. – Лично мне, вы тоже, глубоко симпатичны.
- Андрей Николаевич, можно вопрос! Что дальше-то будет? Как же Оборкин и эти «двое из ларца»?
- Видите ли, Иван Васильевич, по результатам комплексной проверки, в леспромхозе вновь назначена ревизия. Кстати, необходимо двоих человек от общественности включить в комиссию. Я бы рекомендовал Вас и Ольгу, Думаю, что лучше кандидатур мне не найти, да и Никитин мне вас отрекомендовал, как знающего, ответственного человека,
- Ну, дела! – Со скамьи подсудимых, да в комиссию! Ладно! – махнул рукой Иван, - Согласен! Да и Ольга не откажется, куда я, туда и она!
- Вот и отлично! Договорились! – обрадовался следователь,
- Андрей Николаевич, - опомнился Мельников, - Их нельзя отпускать, так, на все четыре стороны, нельзя! Были уже ревизии, и не раз, а им все нипочем. Хорошо бы с корнем эту ботву вырвать!
- Поживем- увидим, - отвечал Кирьянов, - Мне и Никитин намекал, что не там ищем. Завтра иду к нему продолжать разговор.
- Неужели сам позвал? – удивился Иван.
- Позвал, - с гордостью добавил следователь, - Даже обещал напоить хорошим чаем!
- Да, ты в рубашке родился, Андрей Николаевич! Старик на дружбу скупой, а тут!
- Ладно, схожу, поговорю. Старик, видать, непростую прожил жизнь.
- Тогда, мы с Ольгой тоже придем, раз так вышло. Не возражаешь, Андрей Николаевич?
- Не возражаю, - Кирьянов протянул Ивану руку, - Ступай! Обрадуй Ольгу. Да и мне домой собираться пора.
- Всех благ, Андрей Николаевич, - сказал Иван, - До завтра!
Иван Мельников шел по улице, не чуя под собой ног. Еще утром в это невозможно было поверить, да и теперь все не верилось. Какие только сюрпризы не преподносит жизнь! Вот он – Иван Мельников, здоровый детина, в школе на соревнованиях по плаванию, на лыжне, сильный, высокий, всегда впереди. Хулиганам спуску не давал. Драться приходилось, но с побитой рожей никогда не ходил, оставляя следы на противнике, а тут! Провели, как мальчишку, чего скрывать! Но драка это одно, а кошелек с часами как объяснить? Такой подлости Ваня не ожидал, даже от тех двоих. Всему виной характер, закваска, внутренний стержень. Стремление к правде и справедливости любой ценой. Но куда правде против кривды!? Вот и идут они по жизни рука об руку. Одна шагает с высоко поднятой головой, глядит прямо, уверенно. Вторая же, семенит следом, без конца озирается, петляет, спотыкается, а порой, болтается где-то сбоку, как брехливая собака, сопровождающая тройку вороных. Но тем-то она и сильна, что как бы вскользь, ненавязчиво, бросит лживое, гнилое словечко, вроде бы к месту и ко времени, попадет то словечко в душу, доверчивую, да не окрепшую, смутит, набасурманит, и оступился, потерялся человек. Зачастую так и случается, прорастут и окрепнут брошенные кривдой семена,  вытопчут, вызнобят душу, и остается человек жить с искалеченной душой, напоминая, то ли  оскверненный и обезглавленный храм, то ли покинутый дом, тоскливо глядящий на дорогу из тьмы. 
Наверное, нужно принять такой закон, который с малолетства защищал бы неокрепшие души от всякой кривды и скверны. Но, видно, не родился пока на свет такой заступник для народа русского. Не проскакал его богатырский конь по матушке Руси, не вытоптал копытами кривдовы поля, да дурмановы посевы. Но он обязательно родится, окрепнет и предстанет во всем своем величие, будто с полотен Константина Васильева, наш, русский витязь, защитник всех славян. Придет и восстановит попранное.  А покуда тот витязь не родился, приходится сражаться с врагом своими силами. Иван Мельников так и живет, руководствуясь пословицей: « И один в поле воин, если верно скроен». Вот и сегодня он празднует небольшую скромную победу над злом и невдомек ему, что это еще не конец пути, а только привал.
Иван шел быстрым шагом к дому Ольги. На улице было тихо и безлюдно, лишь в глубине сквера, в сумерках, без умолку пел соловей. Ивана переполняли мысли и чувства. Он представлял, как обрадуется Ольга, как обнимет его, здорового детину, как вместо смеха и веселья, польются из ее глаз слезы радости. В эту минуту Иван был по-настоящему счастлив,  как в детстве, когда весь мир вокруг казался близким и понятным. Как, если бы захотелось Ванятке пройти его из конца в конец, то он ни за что не заблудился бы на его просторах и ничуточку не утомился. Прошлого не воротишь,  а что нас ждет впереди – одному Богу известно, а в эту минуту, здесь и сейчас – он счастлив. Счастье, ожидание встречи с любимым человеком, приятная тревога и помесь радости с грустью, вот что бушевало у него в груди. Иван свернул в знакомый переулок, и, подойдя к дому Ольги, остановился. Двухэтажный, деревянный, барачного типа дом, жил своей обычной жизнью. Почти во всех его окнах уже горел свет. В окне Ольгиной комнаты тоже горел тусклый свет от настольной лампы.
- Читает, милая…- подумал Иван, - Ну-ну…, она читает и не знает, что я под окном. Может, как в прежние времена, маленьким камушком? Ну уж нет! Не та ситуация! Не  каждый день из тюрьмы выходишь! Да, простят меня соседи…
Иван окинул взглядом окна дома, вышел на центр улицы, набрал в грудь побольше воздуха,  и затянул:

Вижу, вижу алые кисти рябин
Вижу, вижу дом ее номер один
Вижу, вижу сад со скамьей у ворот
Город, где судьба меня ждет!

- Эх, хорошо то как! – раскинув руки, потянулся Иван.
Затем, немного постояв и поклонившись дому, он расположился на лавочке, возле колонки. В окна стали выглядывать встревоженные и недовольные лица жильцов, лишь из Ольгиного окна не выглянул никто. Через несколько секунд там погас свет. Еще мгновение и Ольга стояла в дверях дома. Она стояла, прислонившись к дверному косяку, теребя в руках бежевый плащ, и повторяла:
- Ванечка вернулся, Ванечка…- все, что она могла произнести в эту минуту.
- Я вернулся! – раскинув руки, прокричал Иван. - Насовсем!
И недолго думая, поднял на руки, не успевшую опомниться Ольгу, и понес по улице, между домами, спрятавшись под густыми гроздьями сирени.
- Ты не сердишься на меня, любимая? – поцеловав Ольгу в лоб, спросил Иван.
- За что?- закрыв глаза, спросила Ольга.
- Ну, так теперь все узнают.
- Пусть знают, - встав ногами на грешную землю, и обняв Ивана, отвечала Ольга,- Пусть все знают, какой ты у меня!
- Я из милиции прямиком к тебе, - начал Иван, - К себе не хочу, противно! Как представлю, что они у меня там лазили…!
- Правильно,- кивнула Ольга, - Хорошо, что ты сразу ко мне пошел. Вот только…
- Что-то не так, любимая? – испуганно спросил Иван.
- Нет! Все хорошо, - успокоила Ивана Ольга, - В такой вечер не хочется сидеть дома. Пойдем к реке?
- Пойдем.
Они шли к реке по знакомым улочкам, на каждом спуске, узнавая каждый дом. Они шли, держась за руки, лишь гроздья сирени склонялись над ними и трели соловья сопровождали их. Около реки было у них одно любимое место. Спуск к нему был пологий и каменистый. Справа от тропинки стояла высокая, раскидистая береза. Под этой самой березой Ольга с Иваном часто сиживали, подолгу споря, мечтая, а то просто молча наблюдая за спокойным течением реки. С этого места открывался прекрасный вид на реку. На противоположном берегу, за густыми зарослями черемухи, чернели деревенские избы. С другой стороны расстилалось поле, обычно засеваемое льном. А за всем этим, насколько хватало глаз, словно море-океан, качался и шумел зеленый лес.
- Как же здесь хорошо! – упав на траву, сказал Иван.
- Сказочное место! – улыбнулась Ольга, - Только замка не хватает. Замок или терем-теремок.
- Ишь, чего придумала - замок! -  Удивился Иван.
- А, что? Стали бы мы жить-поживать, да добра наживать!
- Тебе Андрей Николаевич привет передал, - серьезно сказал Мельников, - Просил нас быть в комиссии от общественности – Я согласился.
- Это правильно, - Ольга подвинулась к Ивану и положила голову ему на плечо, - Помочь ему нужно в добром деле, как же иначе! Ты поблагодарил его от нас?
- Конечно поблагодарил – Спрашиваешь? – Иван строго взглянул на Ольгу, - если бы не Андрей Николаевич, не сидеть бы мне с тобой у реки, не слушать бы соловья…Нельзя добро забывать!
Какое-то время пара сидела молча, пока последний луч заката не скрылся за лесом.
- Ваня, - первой нарушила тишину Ольга, - Ты знаешь, что такое счастье?
- Счастье? – задумался Иван, - Наверное. В детстве это было: -
На речке с отцом купался, он подбрасывает меня, я кричу, смеюсь! Синий весь, а на берег не хочется! Купаюсь, барахтаюсь, вода в нос и попадает, когда ненароком втянешь ее. Ощущение воды в носу для меня и есть – счастье! Вода в носу и присутствие отца – это самые яркие детские воспоминания о счастье, - но то в детстве, - обняв Ольгу, сказал Иван, - Когда я встретил тебя, то счастье стал ощущать уже по-другому.
- Интересно, - отозвалась Ольга, - Счастье и вода! А для меня счастье – это легкий ветерок, едва осязаемый и почти неуловимый, который исчезает порой также внезапно, как и появляется. Я готова дышать им, пить его, чувствовать каждой клеточкой тела. И не моя вина, что в жизни было так мало солнечного ветра, но все изменилось, когда я встретила тебя.
- Встретила-то, встретила, - улыбнулся Иван, - Да только судьба к нам с тобой не очень-то ласковая!
- Ой, Ванечка, - прижавшись к Ивану, спросила Ольга.- Как дальше-то жить будем?
- А что дальше? – спросил Иван, - Жить будем счастливо! Будем жить, да детей растить! Ты о детях еще не думала?
- Да ну тебя! – засмеялась Ольга, прикрыв руками лицо, - Скажешь, тоже!
- А что тут особенного! – поцеловав Ольгу, сказал Иван, - Чем мы хуже других!?
- Пойдем, Ваня, - пытаясь вырваться из объятий, прошептала Ольга, - Зябко что-то..
- Нет, голубка моя, - крепче обнимая Ольгу, прошептал Иван, - Никуда я тебя не отпущу! Никуда…Никогда…
И ветерок, и вода, все было рядом с ними. Здесь, на шелковистой траве, под раскидистой березой, теплой майской порой, они встретили свой первый в жизни счастливый рассвет.

 

 



                Обретение




       Наступила суббота. Ближе к полудню Андрей Николаевич закончил свои  дела и стал собираться в гости к Никитину.
- Часы! – подумал Кирьянов. – Чуть не забыл!
Андрей Николаевич бережно положил часы с цепочкой в карман пиджака.  Наскоро перекусив, направился к дому Михаила Матвеевича Никитина. Его дом располагался в конце улицы. Это был обыкновенный частный дом в три окна, выкрашенный в зеленый цвет, с белыми резными наличниками и заросшим палисадником. У забора, рядом с калиткой, буйным цветом белела черемуха, в ветвях которой днем и ночью заливался соловей. В палисаднике начинала распускаться сирень, душистые гроздья которой заглядывали в приоткрытое окно дома, наполняя его терпким благоуханием.
Ольга и Иван пришли раньше Кирьянова, и, расположившись на диване, рассматривали фотографии в альбоме. Никитин суетился у самовара, с интересом поглядывая на молодых.
- Что не понятно – спрашивайте! – улыбнувшись приговаривал старик. – Память не дырявая сума, помню многое и многих!
- Давай помогу. дядя Миша! Нехотя отрывая взгляд от альбома, спросил Иван.
- Ну что ты, Ванятка, мне же приятно, - ласково, по-отечески отвечал Никитин, - Вот поженитесь, уедете, кого - же я буду чаем потчевать?
- Ну, уж нет! – отрезал Иван, - мы отсюда ни ногой! Верно Ольга?
- Да, Ваня, здесь наш дом, - поддержала его Ольга, - трудности у нас есть, но от них никто не застрахован и на новом месте. Коней на переправе не меняют.
Здесь мой причал и здесь мои друзья,
Все без чего на свете жить нельзя…!
- обняв Ольгу, пробасил Иван.
- Это хорошо, что у вас такой настрой, - сказал старик, - Все может статься… Может быть, вскоре придется уехать мне. Но об этом после…
- Не уезжайте, Михаил Матвеевич! – заголосила Ольга.
- Да как же мы без тебя? – взмолился Иван,- У нас же кроме тебя никого нет! Кто же у нас первый советчик, а, дядя Миша? Кто для нас пример?
- Плохой из меня пример…- отмахнулся старик, - да и какой я вам советчик? Вы молодые, счастливые, а мой скарб тяжелый. Мои грехи – мой ответ. Прожил век на холщевый мех, пора и честь знать.
- Не нравится мне твое настроение, дядя Миша, - погрозил пальцем Иван, - или случилось что? Почему медицина молчит?
- Верно, - вмешалась Ольга, - хандрить за праздничным столом последнее дело!
- Спасибо, хорошие мои, за добрые слова, давно я таких не слыхивал, - улыбнулся старик, - Как думаешь, Ваня, придет сегодня спаситель твой, или нет?
- Придет! – твердо сказал Мельников, - конечно придет! Он же обещал!
- В таком случае, разрешите оставить вас, - официальным тоном сказал старик, - Пойду разводить самовар.
- Странный он какой-то, наш Михаил Матвеевич, - отложив альбом с фотографиями, сказала Ольга, - что-то в нем есть: родное, знакомое, старинное, ушедшее.
- Да уж, как привет с того света, - добавил Иван.
- Бог с тобой! – отмахнулась Ольга, - Что ты имеешь в виду?
- Не знаю. Может, я не так выразился, - замялся Иван, - Будто он из прошлого века, что ли? Какой-то весь не здешний, сотканный из кружев, изразцов, старых фотографий, - Иван взял в руки старый альбом и протянул Ольге, - Понюхай…Это все о нем…
Ольга взяла в руки альбом, и поднесла к лицу. Она понюхала обложку и закрыла глаза, затем положила альбом  на колени и сказала:
- Я тебя поняла.
В комнате было по-прежнему тихо, лишь ходики стучали размеренно и бодро, в такт их сердцам, да любопытные гроздья сирени, заглядывали в приоткрытое окно гостиной..
            Тем временем Андрей Николаевич подошел к дому Никитина. Войдя в калитку, он решил посмотреть сад. Пройдя мимо крыльца и обогнув дом, он заметил под яблоней закипевший самовар. Через мгновение Андрей Николаевич увидел довольного Никитина.
- Здравствуйте! – следователь удивленно посмотрел на хозяина дома и самовар, - У вас что, электричество пропало?
- Почему? – удивился Никитин, - Помните, я обещал напоить вас хорошим чаем? Так вот. Настоящий хороший чай пьют только из самовара! Так что, молодой человек, прошу за мной.
Старик проводил гостя в дом, а сам вернулся в сад за самоваром. Кирьянов вошел в кухню, справа белела русская печь с лежанкой. Прямо, у окна, расположился холодильник «Саратов», с блестящей никелированной ручкой, над которым висела икона. В середине кухни, с левой стороны, был вход в зал. Пройдя кухню, Андрей Николаевич вошел в зал, и ,поздоровавшись с Иваном и Ольгой, стал рассматривать фотографии на стене.
- Михаил Матвеевич сегодня какой-то грустный, - вполголоса сказала Ольга, обращаясь к Кирьянову.
- Вот как? – удивился следователь, - Мне так не показалось. Тем временем в зал вошел хозяин дома, счастливый и торжественный, с самоваром в руках. Иван и Ольга очень обрадовались и захлопали в ладоши.
- Ура! – закричал Иван.
Андрей Николаевич с интересом наблюдал за происходящим.
- Ну, гости дорогие, прошу всех к столу! – пригласил Никитин, - Самовар подан можно и за стол! Что за жизнь без самовара? – Тоска смертная! Верно, ребята!?
Ребята одобрительно закивали. Кирьянов продолжал с интересом рассматривать фотографии на стене.
- Товарищ Никитин, - обратился следователь к хозяину дома, - Чей это снимок?
- Который? – прищурился старик, - Это, Петр Аркадьевич…
- А тот?
- Федор Иванович!
- А этот? – не отставал следователь.
- Прошу к столу, товарищ капитан, все вопросы потом! – отрезал старик.
- Угощайтесь! Сама пекла! – Ольга принялась резать пирог, - Ну, мужички, что же вы?
- Сегодня какой-нибудь праздник? – не отрывая взгляд от пирога, спросил Кирьянов.
- Как вам сказать? – задумчиво произнес старик, - Сегодня день рождения одного известного вам человека.
Гости молча переглянулись и принялись за праздничный пирог. Иван разливал по кружкам чай.
- Вам покрепче, Андрей Николаевич?
- Если можно…- отвечал следователь.
- Михаил Матвеевич, - сделав глоток чая, спросил Кирьянов, - Вы так и не ответили, чей это снимок?
- Который?
- Мальчик в матросской форме и в бескозырке…
- Царевич Алексей, - спокойно ответил Никитин.
- Это тот, которого…Ну, в общем…?
- Да, да, тот самый, - перемешивая ложечкой сахар, отвечал старик, - Алексей Николаевич Романов.
- Непонятно…- задумчиво произнес следователь, - Но интересно.
За праздничным столом воцарилась тишина. Солнечные лучи, проникавшие в окна сквозь кружевную зелень сада, изображали на стенах комнаты замысловатые узоры. Некоторые из них, попадая в чайные кружки, превращались в причудливых и озорных солнечных зайчиков, появляясь то на стене с фотографиями, то на потолке.
- Какие лица! – Ольга вновь взглянула на фотографии, - совсем другие, непохожие на нас. Вы заметили?
- Лица, как лица, - тщательно пережевывая пирог, отвечал старик, - обыкновенные человеческие лица. Просто они знали, для чего живут.
- И много вы встречали в жизни таких людей? – спросил Кирьянов.
- Достаточно много, - внимательно взглянув на следователя, ответил Никитин, - В прежние времена – много, а теперь почти не встречаю.
- Да, - произнес следователь, - чай у вас действительно замечательный. Вы знаете, Михаил Матвеевич, у меня все клокочет внутри. У меня накопилось столько вопросов! Меня переполняет неизвестное ранее чувство! Мне очень интересно беседовать с вами и ощущать некий ореол тайны, окружающей вас. Мне интересно и волнительно.
- Это нормально, - махнул рукой старик, - вы записывайте…
- Что записывать? – растерялся следователь.
- Что, что? Вопросы! – возмутился старик, - я постараюсь подробно ответить на них. Но предупреждаю, многие ответы вас очень удивят.
Никитин внимательно окинул взглядом присутствующих и вновь принялся за праздничный пирог. Запах самовара, солнечные зайчики на старинных фотографиях и чайный сервиз с диковинными цветами, создавали в гостиной особенную атмосферу. Казалось, будто остановилось время, и строгие границы его, неумолимо сдерживающие нас, вдруг рухнули, и наступило вневременье. Каждому, наверное, хотелось хотя бы раз в жизни пройти сквозь время, нарушив привычные очертания пространства и стройные ряды минувших веков. Каждому из нас хотелось бы заглянуть в будущее, или побродить по прошлому. Но не для того, чтобы набедокурить, или пощекотать нервы, а чтобы лучше и глубже понять настоящее, по-другому взглянуть на ближних, понять их действия и поступки, разобраться во всем раз и навсегда и больше не оскорблять их недовериями и насмешками, а главное не осуждать. Вневременье обладает уникальным свойством, оно показывает индивиду последствия всех совершенных им поступков, которые он уже совершил или еще только задумал совершить – здесь и сейчас, в режиме реального времени. Вот мол, «Отец», «Творец», «Создатель», выбирай, по какой дорожке пойдешь, чем твой эксперимент закончится, сколько человеческих душ загубишь на этом пути, или  сколько знаний приобретешь – решать тебе. Но помни, за все это будешь держать ответ! Кому много дано, с того много и спросится. Не всякому дано пройти это испытание, не всякий способен вместить в себя знания и нести этот тяжкий груз всю жизнь. Увы, человек не способен изменить истину. Но зато истина способна изменить человека.
- Дядя Миша, я не понял, а что стало с тем царевичем? – произнес громогласно Иван.
- Да. Михаил Матвеевич, расскажите до конца, раз начали, - поддержал Ивана следователь.
- Что случилось? – переспросил Никитин, продолжая спокойно пить чай. – Принял мученическую смерть вместе с сестрами и родителями, в Екатеринбурге, в доме купца Ипатьева, в июле одна тысяча девятьсот восемнадцатого года от рождества Христова. Все они страдальцы, были расстреляны, а после, государь и государыня обезглавлены. Головы их в Москве где-то хранятся, заспиртованные.
- Да ну! – удивился Иван.
- Вы никогда нам об этом не рассказывали! – Ольга испуганно посмотрела на Ивана, - Почему?
- Я слышал про Екатеринбург, но подробностей не знаю, - сказал Кирьянов.
- Когда было рассказывать? – оживился старик, - Вы с Иваном друг на друга наглядеться не могли, да и время еще не подошло.
- Я вспомнил! – хлопнул себя по лбу Кирьянов, - нам рассказывали: - Расстреляны по приговору реввоенсовета, как враги трудового народа и революции.
- Как у вас все просто! – Никитин покачал головой, - Расстреляны! Враги! Вот красный командир Нечипоренко, проживавший до меня в этом доме, не задумываясь, рассказал бы вам, как надо поступать с врагами народа и революции!
- Вы их, разумеется, таковыми не считаете? – снисходительно улыбнувшись, спросил следователь,
-  Разумеется, нет! – старик вышел из-за стола, и, заложив руки за спину, стал прохаживаться по гостиной мимо висевших на стене фотографий, - За Россию, за народ русский, за правду, смерть приняли Святые Мученики!
Старик волновался, и порой готов был перейти на крик, но сдерживался. Постояв немного у раскрытого окна и пригладив бороду, он отправился на свое законное место за столом, напротив самовара.
- Всю венценосную семью ритуально убили, а тела сожгли! Вот так, молодой человек! – сурово глядя на Кирьянова, сказал старик, - За русский народ, за Россию, за правду! Живите и помните! Не ищите правды на земле, ушла она на небо, вместе с душами венценосных страдальцев! Ну а вы, молодые люди, разве не слыхали про подвал ипатьевского дома? – глядя на Ольгу и Ивана, спросил Никитин.
- Откуда, дядя Миша! – смутился Иван, - кто мне мог рассказать? Ты же знаешь как я жил…
-Да, Ваня, понимаю, - улыбнулся старик, - Я должен был догадаться.
- А с нами, с сиротами, и подавно не беседовали, - начала Ольга, - не до того было. Одеть бы, да накормить! Да что вспоминать!
- Интересно, этот дом сохранился или нет? – спросил Кирьянов.
- Нет. Андрей Николаевич, увы…- развел руками старик, - Поговаривают, снесли его, совсем недавно.
- Вот как?
- Много любопытных стало приезжать, да глазеть попусту. Много лет стоял за высоким забором, заросший, брошенный. Но народная молва, да «вражеские голоса» сделали свое дело. Вот и решили его снести с лица земли, на всякий случай. Думали все забыто, ну уж нет! Как говорится: срам фигой не прикроешь.
- Дядя Миша, извини, - воспользовавшись паузой, спросил Мельников, - Чего мы празднуем то, ты так  и не сказал?
- Не сказал? – переспросил старик, - сейчас, соберусь с духом и скажу.
- Вы отвлеклись и не рассказали о том, известном нам человеке, - грустно сказала Ольга.
- Сегодня у меня день рождения, - волнуясь, произнес старик, - вернее не у меня, в общем…
- Подожди, подожди дядя Миша, - перебил его Иван, - У тебя вроде, зимой..!
- Сегодня день рождения празднует Платон Александрович Фомин-Агеев, бывший кадет, обер-лейтенант Абвера и прочее, и прочее, и прочее…- старик встал из-за стола и поклонился присутствующим, -Разрешите представиться – Платон Александрович Фомин-Агеев, к вашим услугам.
Старик поочередно пожал руки Ивану и Андрею Николаевичу, затем, слегка наклоняясь, поцеловал правую руку Ольге.
-Что Вы! – засмущалась Ольга, - Зачем это…?– Ну, ты отчебучил дядя Миша!
- Обалдеть! – вполголоса проговорил Кирьянов, - я то думал сюрпризы закончились! Так! Теперь начинаю кое-что понимать!
- Ну что, молодые люди, первый шок прошел? – старик снова повеселел, - Я постараюсь все объяснить. И не перебивайте меня, я и сам собьюсь…- Михаил Матвеевич вышел из-за стола, и немного походив по гостиной, присел на диван, - Я пожилой человек, не вполне здоровый, чувствую, что близится моя полночь, мой предел. Жить мне, по слухам, не более года, так что…Не могу больше носить этот груз, придется вам меня выслушать и постараться понять. Многое из того, что вы услышите, я говорю впервые, и ни одна душа о том не ведает. Мне придется многое объяснить вам, да и себе, это будет не просто, но необходимо. Я не знаю, какое впечатление произведут на вас мои слова, сможете ли вместить все, что будет сказано мной, как поступите потом, но мне кажется, я в вас не ошибся. Наверное, есть события, в каждой человеческой судьбе и есть такие тайны, на которые можно лишь указать и пройти мимо. Я не стану подробно пересказывать всю свою жизнь, в этом нет какой-либо нужды. Я упомяну лишь основные, знаковые события, которые помогут вам лучше понять минувшую эпоху и мои поступки. Предлагаю устроить вечера воспоминаний: сегодня, будем считать, прошел первый вечер, завтра проведем второй и так далее. Буду отвечать на ваши вопросы, обещаю, будет интересно, - старик снова улыбнулся, - ну как, согласны?
- Не сомневаюсь, - обрадовался Иван, - конечно, будет интересно!
- Согласен, - кивнул Кирьянов, - Вы мастер преподносить сюрпризы!
- Мне с вами очень хорошо, - засмущалась Ольга, - с удовольствием буду сидеть и слушать. Я к вам так привязалась, вы мне за место отца.
- Вот и славно, - одобрительно кивнул старик, - а теперь позвольте мне доставить вам немного удовольствия.
Старик подошел к пианино и снял с него накидку, затем поправил галстук, и, поклонившись публике, сел за инструмент. Покашляв в кулак, он сказал, так, между прочим:
- Не Бернштейн конечно, но в удовлетворительном состоянии…
И полилась музыка. Андрей Николаевич узнал «Итальянскую польку» Рахманинова и был приятно удивлен. Иван с Ольгой не знали это произведение, но слушали с интересом. Ольга даже пыталась подпевать. Никитин закончил играть и спросил:
- Как настроение?
- Вы как всегда были на высоте! – сказал Кирьянов.
Все присутствующие аплодировали исполнителю. Андрей Николаевич подошел к старику и пожал ему руку.
- Теперь позвольте и мне доставить вам удовольствие!
- Играете? – удивился Никитин, - Вот как! Ну, изобразите что-нибудь!
 Андрей Николаевич сел за инструмент, осмотрел клавиши и на мгновение закрыл глаза, а затем, хлопнув в ладоши, потер руки.
- Не судите строго, лет пятнадцать не играл, может и больше, - сделав неудачную попытку, он сосредоточился, - таТ, где это? А, вспомнил!
И снова полилась музыка, на этот раз спокойная и серьезная. Ольга с интересом наблюдала за руками исполнителя. Никитин сидел, закрыв глаза, и думал о своем. Иван смотрел в окно, где далеко-далеко, за лесом садилось солнце. Кто слышал «Лунную сонату»  Бетховена, тот знает и помнит, какое оцепенение и неподвижность возникают в теле, и как чувство тревоги постепенно сменяется чувством покоя и умиротворения.
- Браво! – захлопала в ладоши Ольга, едва Кирьянов закончил играть.
- Да, Андрей Николаевич, - удивился Иван, - кто бы мог подумать!
- Скажите, пожалуйста! – покачал головой старик, - Какие люди работают в советской милиции!
- Как-то так…- застеснявшись, сказал Кирьянов, - четыре года музыкальной школы не прошли для меня даром.
- Хвалю! – Никитин похлопал следователя по плечу, - Так держать!
- Да, вот еще что, - неуверенно начал следователь, - вам подарок, - Андрей Николаевич вынул из кармана часы на цепочке и протянул старику, - Это вам, как любителю старины.
- Позвольте, - Никитин бережно взял часы, затем подошел к буфету и достал лупу. Изучив часы со всех сторон, старик поднял глаза на следователя, - поздравляю молодой человек! Вы являетесь обладателем отменного Брегета, второй половины девятнадцатого века! Поздравляю, - старик протянул руку, желая вернуть часы.
- Не я, а вы…- остановил его руку Кирьянов
- Что вы? – удивился Никитин.
- Теперь вы являетесь обладателем отменного Брегета, - сказал следователь, - это подарок. Поздравляю! Только они, почему – то, не ходят.
- Благодарю, молодой человек, - прослезился старик, - А то, что они не ходят – пустяки! Посмотрю на досуге. Жаль зрение не то, что прежде. Годков тридцать скинуть бы.
Старик с надеждой посмотрел на Кирьянова, будто в его власти было скинуть три десятка лет. Он тяжело вздохнул и опустив голову, подошел к буфету, и положил подаренный Брегет в старинную бронзовую шкатулку.


 
 

Прозрение



                Вечер первый





        После волнующих признаний и саморазоблачений, старик слег, не выдержали нервы. Ему стало трудно дышать, поднялось давление. Никитин принципиально не обращался к врачам, поэтому Ольга переехала к нему. Она находилась около старика почти неотлучно, а он постоянно ее нахваливал и называл дочкой. Ольга, не привыкшая к такому обхождению, сперва терялась и краснела, а потом попривыкла и лишь улыбалась старику в ответ. По вечерам прибегал Иван и приносил все необходимое. Как-то днем заходил Андрей Николаевич, справиться о здоровье и рассказать, как идет ревизия, В конце недели, в первых числах июня, Михаил Матвеевич почувствовал себя значительно лучше. Он даже пожелал выйти в сад, и Ольга вынесла его любимое плетеное кресло. Никитин сидел вальяжно, заботливо укрытый пледом, перечитывая военные мемуары, предпочитая их всему прочему чтиву.

           В этот ничем не примечательный вечер, Никитин попросил Ивана и Ольгу внимательно выслушать его.
- Ваня, дорогой мой, - тихо сказал старик, - мне очень жаль, что открытие музея задержится. Я понимаю, насколько это для тебя  важно. Прости меня.
- Да полно тебе, дядя Миша, - успокаивал его Иван, - Днем раньше, днем позже – не беда!
- Михаил Матвеевич, вы только не волнуйтесь, - говорила Ольга, держа в руках ладонь старика, - Вы обязательно поправитесь, и будете рассказывать нам еще много – много интересного.
- Верно, дядя Миша, - добавил Иван, - еще на нашей свадьбе гулять будете!
- Ваня! – одернула его Ольга, - не надо сейчас об этом, не время…
- Он верно говорит, дочка, - улыбнулся старик, - вот поженитесь, дети пойдут, мне старику отрада. А жилье – так вот он, дом – то… Пропишем тут Ивана и таким образом появится у вас собственное жилье.
- Ну вот опять! – покачала головой Ольга, - Вам о здоровье думать надо, а не о нас.
- А мне приятно беспокоиться о вас, - ласково сказал старик, - Я уже все для себя решил. Я в Псков поеду, к дочери.
Ольга с Иваном переглянулись и погрустнели.
- Как же так… - с грустью спросил Иван, - а внуки?
- Рад бы утешить тебя Ваня, да нечем, - отвечал старик, - видать не судьба. Но об этом после. Я попрошу тебя об одном одолжении. Иван, сходи к Андрею Николаевичу и пригласи его завтра вечером на самовар, да чтоб непременно пришел! Рассказать вам многое должен, знания передать. Ближе вас у меня никого нет, так что, не откажите. За несколько вечеров я все расскажу, обещаю, будет интересно. А сейчас ступайте с Богом, мне надо отдохнуть, устал я.
Старик вздохнул и закрыл глаза. Ольга поправила ему одеяло и прикрыла занавеску. Через пару минут Никитин тихонько захрапел и Ольга с Иваном на цыпочках вышли в кухню.
                На следующий день, вечером, наши друзья снова собрались в гостиной у Никитина. На столе, по-прежнему, царствовал самовар. В комнате пахло дымком и сиренью, которая стремилась проникнуть в душное пространство комнаты. Ольга накрывала на стол. Андрей Николаевич с интересом рассматривал Никитинский альбом с фотографиями, удивляясь, то и дело, посматривая в сторону старика. Иван ремонтировал в кухне водопровод и частенько поглядывал в гостиную, ожидая «условного сигнала». Приготовив стол, Ольга робко спросила:
- Михаил Матвеевич, мы еще кого-нибудь  ждем?
- Нет, дочка, никого, - и взглянув на часы, добавил, - Начнем, помолясь.
Все сидели за столом, и пили чай с абрикосовым вареньем.
- Андрей Николаевич, - неожиданно спросил Никитин, - Вы что-то хотели спросить?
- Нет, нет, это я Вас внимательно слушаю. И вообще, как-то тихо, скучно у нас. Мы ждем правдивый и увлекательный рассказ.
- Благодарю, - сказал старик, приглаживая бороду, - но я не потешник и уж тем более, не скоморох. Да и веселья тут маловато.
- Простите, я не хотел вас обидеть, - извинился Кирьянов.
- Я не сержусь, - спокойно ответил старик, - кстати, как там ревизионная комиссия? Есть сдвиги?
- Да, так, - с грустью сказал следователь, - топчется на месте, словом, ничего серьезного.
- Что  я вам говорил! – оживился Никитин, - Их голыми руками не возьмешь!
- Есть у меня одна зацепка, попробую зайти к ним с другого бока. Отрабатываю одну версию- день, два, и будет результат, - отвечал Кирьянов.
Дай Бог, - вздохнул старик, - а почему общественность молчит?
- Не беспокойся, дядя Миша, - Иван хитро посмотрел на следователя, - День, два и будет результат! Прижмем мы этого гада!
- Не сомневаюсь, - закрыл тему старик, - У кого-то есть вопросы? Тогда начнем…
Разрешите мне, - поднял руку Кирьянов, - когда вы последний раз были у меня в кабинете, то говорили про какой – то новый мировой порядок, мировое правительство… Это, простите, фигура речи или собирательный образ всемирного зла?
- Ах, вы об этом…- вздохнул старик, - увы, молодой человек, это вполне конкретные персоналии и они не сидят, сложа руки, уверяю вас.
- Это организация вроде ООН? – спросил Кирьянов.
- Нет! И ООН, и НАТО, и СЭВ, и Международный Красный Крест, и Всемирный совет церквей - все это послушные и надежные инструменты Мирового правительства.
- Но при чем же здесь наша страна?
- Как при чем? – возмутился старик, - Они курируют советский проект! На нашей территории проводится невиданный доселе эксперимент по созданию нового человека! Этот эксперимент вступает в новую фазу, и они очень внимательно наблюдают за нами.
- Сколько же длится этот эксперимент? – спросил Кирьянов.
- Шестьдесят лет, - твердо ответил Никитин, - если быть более точным, то шестьдесят три года. 
- Не понимаю! – помотал головой следователь, - Этого не может быть! Я не верю!
- Какие же вам нужны доказательства? – спросил Никитин
- Не знаю. Да и какие могут у нас с вами доказательства!?
- Правильно, никаких. Прямых улик нет, только косвенные.
- Какие, например?
- Ваша семья!
- Причем тут моя семья? – возмутился Кирьянов.
- Все очень просто, молодой человек. Ваша семья пострадала от этого или от того самого режима, нерушимость которого вы так самоотверженно защищаете. Вспомните своего отца. Он тоже, возмущался, негодовал, а потом, вдруг, перестал. Почему? Ему объяснили, что были перегибы, обстоятельства, но это в прошлом, а теперь мы идем верным курсом. И что сделал ваш отец? – Он их простил: - Восемь лет лагерей, преждевременную смерть супруги, вашей матушки, а вы?
- Что, я.
- Да, вы! – перешел в наступление Никитин, - думаете, я не знаю, почему вы оказались в этой дыре? Вы, коренной москвич, прищемили кое-кому хвост, поперли против верхов, могу и фамилии назвать! Вот итог – вы здесь! Как вам? На первый раз довольно, или еще нужны доказательства?
- Я не знаю, кто вам рассказал про нашу семью, только, - следователь закрыл руками лицо, - не трогайте этого, это мое личное…
- Простите, работа такая, - смягчил тон старик, -  не хотел вас обидеть.
- Конечно – сказал следователь, - у вас, наверное, на всех советских людей досье имеется. Ищете, кого бы завербовать, да?
- Вздор! – сказал старик, - ведь сами знаете, что вздор, а глаголете! Во-первых, собирать досье на всех подряд – не интересно, да и утонуть можно в этих бумагах…
- А во-вторых! – перебил старика следователь.
- А, во-вторых, я предоставил вам доказательства, пусть косвенные, что защищаемый вами режим – преступный! Я показал это на примере вашей семьи. Если бы вы только знали, сколько семей пострадало по всей России, с восемнадцатого года и до наших дней, вы бы ужаснулись!
- Почему я должен вам верить? – спросил сникший и подавленный следователь.
- Мне вы можете не верить, но есть факты, документы, люди! – старик поднял вверх руки, - Что вы за человек? Как же с вами тяжело! Не хотите верить – не верьте, а я вам предлагаю – знать! Знать! Чувствуете разницу между двумя глаголами!?  Преступный режим тоже призывает верить ему, а я вам предлагаю – знать! На днях я покажу вам документы о деятельности псковской ЧК за три года! Хватит для начала!?
- Да, вы стойкий соперник! – немного успокоившись, сказал следователь, - Откуда у вас эти документы?
-  Когда ваша «непобедимая и легендарная» красная армия покинула Псков, то в панике, большевики растеряли или позабыли многие компрометирующие их документы. Я служил в Пскове, курировал Псковскую Духовную Миссию. Я изучал и изъял много интересных документов. Это подлинники, вы сами их прочтете.
- Хорошо, допустим, - допивая остывший чай, сказал следователь, - Тогда объясните, как вы оказались по сторону фронта?
- Как и многие мои соотечественники, я оказался там не случайно. Я белый эмигрант. За границей с двадцатого года.
- Почему после победы советских войск, вы не ушли с немцами? Как проникли обратно в СССР?
- Долго рассказывать, - вздохнул старик, - только не могу я без России … В Пскове, перед самым разгромом, я понял это. Россия – не просто страна, это – Цефеида, гигант, вселенная! Что я без нее? И остался я здесь, пусть она уже не наша, а советская.


                Я с ней умру, как звук унылый,
                Внезапно порванной струной…

Когда наша борьба была проиграна, покинув Псков, потеряв семью, я отчетливо понимал, что СССР, ждет неминуемое историческое поражение. Но об этом позже. Итак все по порядку… Начну с юности… Вскоре, после революции, в суматохе гражданской войны, наш кадетский корпус оказался в Одессе. Мы отступали вместе с добровольческой армией. Было тягостно. Мы, старшие ученики, рвались на фронт, требовали, чтобы нам разрешили с оружием в руках защищать Россию, Дисциплина в классах и казармах оставляла желать лучшего. Вскоре, началась эвакуация корпуса. В первую очередь погрузили знамя и учащихся младших классов. Провожали со слезами на глазах, уже не надеясь свидеться вновь. Плюс к тому, я ничего не знал о судьбе родителей. Отец, по служебным делам, выехал в Тифлис, мать, ожидала его возвращения в Севастополе. Последнее письмо я получил от нее в мае двадцатого года. Затем, произошло то, чего я более всего опасался. Мы, группа старших кадетов и несколько наставников, не успели эвакуироваться. Пришлось уходить с боями, через Румынию. Во время тех боев я и получил «первое крещение», был слегка ранен, но не пал духом и не оробел. Так, без потерь, дошли до Югославии, под командованием полковника Гущина и капитана Реммерта. Славное было время! И люди были славные, героические, теперь таких уж нет … Наш первый русский Великого князя Константина Константиновича кадетский корпус, разместился в Сараево. Там мы, учащиеся, встретились вновь. Какая же это была встреча! Вскоре, директор корпуса, генерал – лейтенант Адамович Борис Викторович, разыскал в Югославии моих родителей. Они, незадолго до взятия Крыма большевиками, с великими приключениями, добрались до Югославии, ничего не зная о моем местонахождении. Родители слышали, что наш корпус успел эвакуироваться, потому были уверены, что я жив. Как же мы радовались! До сих пор помню тот день! Да… -  старик вздохнул и немного помолчав, пропел:
 


                И после испытаний,
                За рубежом родной земли,
                Они предел своих скитаний,
                В уютной Сербии нашли!


- А дальше что было? – с нетерпением спросила Ольга.
- Дальше? Жизнь пошла своим чередом, - сказал Никитин, - Закончил кадетский корпус, затем поступил в университет. Я по профессии – историк. Наш кадетский корпус просуществовал до двадцать девятого года, затем, правительство Югославии перевело его в провинциальный городок Белая церковь. Вспоминаю годы учебы с трепетом. Сколько раз, во время шалостей и прочих настроений, наши мудрые наставники повторяли нам: - «помните, чье имя носите!» Это был наш девиз. С директором, Борисом Викторовичем Адамовичем, я и после окончания корпуса поддерживал дружеские отношения, так же как с новым директором. Поповым Александром Григорьевичем. Через несколько лет после окончания университета, перебрался в Париж. Найти работу по специальности я не мог и устроился в представительство автогиганта «Рено», младшим инженером. В представительстве «Рено», как и в других его подразделениях, работало много русских. Здесь я подружился со многими из них, это были лучшие люди того времени: инженеры, офицеры, чиновники различных ведомств, которые, как и мой отец, были вынуждены покинуть Родину, свою любимую Россию. Моими друзьями стали: Полковник Лемпорт, поручики Дмитриевский, Бакастов-Любский, капитан Тихонравов, ротмистр Барсов, инженер Доливо-Добровольский и многие другие, о которых я обязательно упомяну. Ну, как, интересно? – спросил старик.
- Еще бы! – окинув взглядом присутствующих, восторженно сказал Иван.
- Да, увлекательно, - сказал Кирьянов, - Вы интересный рассказчик, слушал бы вас и слушал…
- Так кто тебе не дает, Андрей Николаевич? – пробасил Иван.
- Наверное, у товарища капитана возник очередной вопрос? – взглянув на следователя, произнес старик.
- Нет, нет, - помотал головой Кирьянов, - я внимательно слушаю. Все вопросы потом.
- Что ж, спасибо и на том, - кивнул старик.
- Как же вы дальше жили, Михаил Матвеевич? -  спросила Ольга.
- Дальше? – переспросил старик, - а что дальше? Работал в «Рено», вступил в РОВС, встречался с офицерами, был представлен генералам Миллеру и Краснову.
- Простите, - перебил старика Кирьянов, - куда вы вступили?
- В РОВС, молодой человек. Российский Обще-Войсковой Союз, это нужно знать.
- Я слышал о нем, просто уточняю. Извините.
- Так вот, - продолжал Никитин, - я был представлен в Париже генералу Миллеру. Это тот самый генерал, которого похитило ваше ЧК. РОВС перебрасывал в Советскую Россию много диверсионных групп, как говорили у нас, за «чертополох». Это были замечательные люди, смелые, отчаянные, настоящие пассионарии. Многие из них не верили в успех подобных предприятий, но сознательно ехали на погибель, поскольку жить так больше не могли.
- Чем вы это объясняете? – спросил Кирьянов.
- Сложный вопрос, - старик задумался, - Видите ли, парижская жизнь действует на людей по-разному, многие уже не верили, что смогут вернуться в Россию, у них парализовало волю, ими овладели резиньяция и фатализм. Совсем немногие нашли себя в этой жизни и преуспели в ней. Большинство моих соотечественников в ту пору бедствовали, как и ваш покорный слуга. Однако оставались немногие, которые готовы были продолжать борьбу, во что бы  то ни стало. Они бодрствовали и по возможности укрепляли остальных. К этим немногим принадлежал и я. Мы непременно хотели вернуться в Россию на конях и под колокольный звон. Я был наивен, но искренен в своем желании освободить отечество от ига большевиков. А те, кому претила сытая парижская жизнь, кто не желал часами сидеть в кафе и поглощать круассаны, те шли в диверсионные группы РОВСа. Я еще раз повторю, это были совестливые и светлые личности, а не маньяки-одиночки, как это показывают в советских фильмах. После переброски через «чертополох», они устраивали диверсии на железнодорожных узлах, военных заводах, действовали решительно, смело, но в непривычных для них условиях зачастую работали топорно, и ваше НКВД их, без особого труда, обезвреживало. Наконец, в самый пик уныния и отчаяния, когда мы с моим другом, поручиком Иннокентием Дмитриевским собрались уехать в Алжирию, «на ловлю счастья и чинов», я получил письмо от дяди. Мой любимый дядя Антуан, брат матери, Антон Александрович Краузе, более двух лет, не писавший мне, теперь обосновался в Германии. Он сообщал, что служит в Абвере, под началом адмирала Канариса, описывал условия службы, довольствие и перспективы в превосходных степенях и настойчиво звал погостить. Дядя приобрел дом в пригороде Берлина, писал, что известил родителей моих и получил положительный ответ. Посоветовавшись с Иннокентием, я пришел к выводу, что это наш шанс найти, наконец, достойную службу и выбраться из мучавшей нас бедности. Я написал дяде Антуану ответ, поблагодарив его за приглашение и присовокупив просьбу, замолвить словечко обо мне и друге. Я не верил, что могу переехать жить в Германию и найти там работу, тем более, в таком престижном департаменте. Я писал на удачу, особо не рассчитывая на успех. Каково же было мое удивление, когда через месяц, я получил ответ с инструкцией подобного содержания:
- Рад сообщить тебе, мой дорогой Платоша, что твои мольбы услышаны и твоя просьба удовлетворена. В восточное бюро обработки данных, в аналитический отдел, требуется человек со знанием русского языка. Немедленно иди в ваш РОВС, пусть напишут характеристику, увольняйся из «РЕНО» и бери билет до Берлина. Я буду ждать. Твой дядя Антуан.


    P.S.  Передай другу, пусть ждет. Его мы вызволим позже.


Я так и сделал. Рождество тридцать четвертого года я встретил в Берлине.
  - Как же ваш друг Иннокентий? – спросил Кирьянов.
- Дядя сдержал слово, - уверенно произнес Никитин,
  - Не прошло и года, как он стал работать в нашем департаменте.
- Скажите, Михаил Матвеевич, или как вас там, Платон Александрович, - спросил следователь, - Что же, Вас так просто приняли? Я сомневаюсь…
- Это хорошо, - сложив руки на груди сказал Никитин, - только дураки никогда ни в чем не сомневаются. Если серьезно, то проверка была не из легких. Проверяли с пристрастием, но …
- И Вы им подошли!? – не отставал следователь.
- Да, представьте себе! – с гордостью сказал старик, - Мы сработались.
- Это была заслуга дяди?
- Ничуть! – строго сказал старик, - Просто я в совершенстве знал дело, за которое взялся. Через два года я возглавил отдел.
- Трудно было, дядя Миша? – спросил Иван.
- Поначалу, не легко, - задумчиво ответил Никитин, - но жизнь в эмиграции закалила меня, и я с легкостью преодолевал трудности, которыми изобиловали мои новая работа и должность.
- Михаил Матвеевич. Можно мы будем так обращаться? – спросил Кирьянов, - Я все понимаю, но мы-то знали и знаем вас именно как Михаила Матвеевича, верно Иван? – следователь посмотрел на Мельникова.
- Да, конечно, - ответил старик, - как вам больше нравится.
- Так вот, - продолжал Кирьянов, - Михаил Матвеевич, мне бы очень хотелось взглянуть на документы, про которые вы упомянули вначале разговора.
- На всякое хотение, имей терпение, - тихим голосом ответил Никитин, - приходите завтра, друзья мои, нынче мне нехорошо, - старик провел правой рукой по груди.
- Мужчины, на сегодня все! – Ольга подошла и погладила его по голове, - Платон Александрович устал, завтра приходите, посмотрите документы.
Сказав это, Ольга подумала:
- Надо же! Прозвучало так естественно, будто я на самом деле его любящая дочь, заботливо ухаживающая за престарелым отцом. Интересно, он почувствовал эту заботу?
Размышляя, Ольга продолжала гладить старика по голове, аккуратно разглаживая послушные седые пряди. Вдруг, придя в себя, она остановила руку и спросила:
- Извините, Михаил Матвеевич, - виновато начала Ольга, - Я случайно назвала вас прежним именем. Вы не сердитесь?
- Старик ничего не ответил, лишь ласково посмотрел на нее и нежно поцеловал руку.



                Вечер второй


На следующий день, Андрей Николаевич Кирьянов пришел к Никитину раньше обычного. Он поднялся на крыльцо. постучал. Дверь оказалась незапертой. Пройдя в кухню, он поздоровался, но никто ему не ответил. Андрей Николаевич пожал плечами, и собрался, было уходить, но услышал шорох, доносящийся из глубины дома.
- Есть кто живой? – осторожно спросил следователь.
- Живые есть пока еще…- тихо ответил Никитин, - А, наш неутомимый следопыт! Очень рад! Прошу…
- Спасибо, Михаил Матвеевич, - усаживаясь на диван, сказал Кирьянов, - Сегодня пораньше закончил… И к вам.
- Это правильно, что пораньше, - одобрительно кивнул старик, - Иван сегодня, должно быть, поздно придет, и Ольга куда-то запропастилась. Ну да Бог с ними, тем лучше, поговорим с глазу на глаз. Знаете, ваш Брегет оказался очень упрямым, - весело произнес старик, - но я оказался упрямее и вот результат! – Старик достал из кармана брюк часы на цепочке, - взгляните! Без четверти три! – И с гордостью убрал часы обратно в карман.
Старик присел на диван рядом со следователем и задумался.
- Да! - очнувшись, сказал он, - о чем я говорил? Так вот, у меня к вам личная просьба, Андрей Николаевич.
- Слушаю Вас.
- Видите ли, - робко начал старик, - у меня в Пскове оставалась дочь,  крестили Верой. Я наводил справки, но …, все безрезультатно.
- Хорошо, Михаил Матвеевич, я попробую, хотя не понимаю, зачем вам понадобились услуги по данному вопросу.
- Вот как? – удивился старик, - что вас смущает?
- Ваша осведомленность о судьбе моей семьи. Я был просто поражен!
- Ах, вы об этом, - улыбнулся старик, - я разведчик, молодой человек, но и в нашей работе иногда происходит такое, чего объяснить невозможно. Словом, как в пословице: «Сапожник без сапог»…
- Что-то вы темните, господин разведчик, - хитро улыбнулся следователь, - ладно, не хотите говорить – не надо! Я наведу справки о вашей дочери, Вера, как по батюшке?
- Не знаю, молодой человек, - задумался старик, - попробуйте искать по моему, я имею в виду, по моему настоящему имени. Получается – Вера Платоновна, а фамилия может быть любая или как у жены.
- Да, да, я записываю, - достав блокнот, сказал Кирьянов.
- Записываете? – переспросил Никитин, - Это хорошо. Итак, Вера Платоновна, сорок третьего года рождения. Фамилия жены – Гончарова – Юрьева, хотя, если она замужем, то неизвестно.
- Не беспокойтесь, найдем! – обнадежил старика следователь, - Я все записал.
- Спасибо, Андрей Николаевич, Вы знаете, какая красивая была у меня жена? О, да! Надежда, Надя, Наденька! Работала в строительно-ремонтном отделе городской управы, под началом господина Сыроватского. Красивая! Бывало, идем по Пскову, мимо монастыря, или по базару, прохожие оборачиваются! Сам Бекинг на нее заглядывался, да и Черепенькин – тоже!
- Кто это? – спросил Кирьянов, - тоже ваши друзья?
- Нет! – отмахнулся старик, - Бекинг – псковский окружной комиссар, а Черепенькин Василий Максимович – бургомистр, кстати, бывший учитель математики.
- Так, - сказал Кирьянов, - подведем итог: Ваша дочь, сорок третьего года рождения, Вера, предположительно, Платоновна, по матери – Гончарова- Юрьева, а по отцу – Фомина-Агеева. Верно?
- Так точно, товарищ капитан! – ответил Никитин, - но …
- Что, но?
- Видите ли, Андрей Николаевич, - замялся старик, право, не знаю, как начать…
- Но начните как-нибудь…
- У меня к вам еще одна просьба…
- Еще кого-нибудь разыскать?
- Нет. Личная просьба, при ребятах не решился бы, - вполголоса произнес старик, - Для вас это не составит труда.
- Заинтриговали… - сказал следователь, - говорите же!
- Я хочу, чтобы под этой крышей поселилось счастье…
- Поясните, пожалуйста…У вас странная привычка говорить загадками.
- Андрей Николаевич, - начал старик, - Я пожилой человек, все может случиться, и хотелось бы…Короче. Помогите прописать Ивана ко мне, по этому адресу. Вот это и есть моя последняя просьба…
Старик замолчал. На глазах у него появились слезы, и Кирьянов не стал досаждать ему своими вопросами.
- Дорогой Михаил Матвеевич, - осторожно начал следователь, - так за чем же дело стало? Милиция этими вопросами не занимается. Я, конечно, вам посодействую, но не думаю, что поселковый совет вам препятствия чинить станет. Пропишете вы Ивана, уверяю вас!
- Спасибо, голубчик, - сдерживая слезы, проговорил старик, - Спасибо на добром слове.
Немного помолчав, Никитин достал из кармана часы и сказал:
- Он все гулял, «пока заботливый Брегет, не прозвонил ему обед».
- Что-то случилось? – спросил следователь.
- Куда- то Ольга запропастилась? Вечереет, - сказал старик, - А у меня для вас чтиво! Полюбуйтесь!
В гостиной, на круглом столе, лежали серые папки, журналы, газеты, немного выцветшие от времени. Когда Андрей Николаевич пришел к старику, то не обратил на них никакого внимания. Никитин раскрыл серую папку и достал из нее какие-то бумаги.
- Садитесь поудобнее, - сказал старик, - это подлинники. У вас это займет несколько часов. А я, с вашего позволения, немного прогуляюсь по саду, а там и Ольга вернется.
Старик накинул пиджак и вышел в сад.
- Пусть почитает, - подумал Никитин, - ему это полезно знать.
Кирьянов пытался вникнуть в суть каждого документа. Он внимательно читал списки, приговоренных к расстрелу, фамилии были преимущественно русские. Фамилии же палачей были преимущественно еврейские, иногда латышские.
- Странная закономерность, - подумал Кирьянов, - я помню, отец говорил кому-то из своих друзей об этом. Они много спорили, но осторожно, вполголоса. Так, ладно, - продолжал рассуждать следователь. - То были девятнадцатые, двадцатые годы, а здесь поздние, тридцать четвертый, тридцать шестой, тридцать седьмой, а вот и сороковой, сорок первый годы. Вот и математика пригодилась, сейчас сложим и получим… О-го-го! В первый год советской власти учет велся плохо, а то и совсем не велся. Подсчитать количество жертв за семнадцатый - двадцатый годы, почти  невозможно. Но даже по имеющимся данным, количество уничтоженных русских людей, по одной только псковской губернии, превышает сто пятьдесят тысяч человек! А сколько же по всей Российской империи? Подумать страшно! Эти документы должны быть опубликованы, пусть не сегодня, так завтра, но обязательно опубликованы!
Изучая архив, Кирьянов не заметил, как вернулись Никитин и Ольга.
- Здравствуйте, Андрей Николаевич! – поздоровалась Ольга.
- Здравствуй, Оля, - не отрывая глаз от документов, сказал следователь.
- Что тут у Вас? – спросила Ольга.
- Оне -с читают! – с важным видом ответил Никитин.
- Скоро Ваня придет, - шепотом сказала она старику.
- Вот и хорошо, - бодро ответил Никитин, - Собирай на стол, встречай мужа! И мы с Андреем Николаевичем присоединимся.
- Да, конечно, - по-прежнему, не отрывая глаз от документов, ответил Кирьянов.
- Что не понятно? – спросил Никитин, - спрашивайте, не стесняйтесь!
- Все понятно, - грустно ответил следователь, - все яснее ясного, - Он откинулся на спинку стула и закрыл глаза, - Тяжело…
- Конечно, - отвечал старик, - обманутому поколению это трудно принять, но необходимо. Соберитесь с силами, дальше легче будет.
- Мне – вряд ли…
- Наберитесь терпения! Это только часть того, что я хотел вам показать. Иван это видел и тоже, не сразу прозрел.
- Отец мне много рассказывал, про лагерь, про его обитателей, но все не верилось, а тут еще такое!
- Да, - многозначительно произнес Никитин, - знания умножают скорбь. А, что, собственно, вас смущает? – старик встал и важно зашагал по комнате,  - размах деятельности? Методы? Вы эти сантименты отбросьте! У банды, которая пришла к власти в России в семнадцатом году, была конкретная задача: Извести как можно больше русских людей, лучших людей, а остальных превратить в белых негров! И никакой народной власти они устанавливать не собирались, никакого светлого будущего они России не готовили. Они вели Россию от обмана к обману, через голод, холод, лагеря – на убой, за мировое господство интернационального кагала! Когда же вы, наконец, прозреете?!
- Прозреем! – уверенно сказал Кирьянов, - Что же, выходит все напрасно? Жертвы, голод, страдания, война?
- О мон дье! – старик покачал головой, - Жертвы, страдания… А с чего вы взяли, что война окончена? Настоящая борьба только началась! А страдания и жертвы вечны в мире, к сожалению…
- Вы хотите сказать, что наша борьба бессмысленна? – спросил Кирьянов.
- Чтобы вести успешную борьбу, нужно изучить врага и уметь правильно распоряжаться временем. Вы, молодой человек, не знаете своих врагов и нерационально тратите время. А что касается капитализма, если желаете апеллировать такими терминами, то он уже победил. Хотите простой пример?
- Хочу.
- Извольте. Вспомните выпускной вечер, лет эдак десять назад, пары кружились в вальсе, а что теперь?  - Рок-н-ролл! А мода, речь, устремления? Вы же в милиции работаете, должны лучше знать. Приезжайте в любой город, поговорите с прохожими, спросите: - Чего они хотят от жизни? И тогда поймете сами.
- Я не согласен, - возразил следователь, - мне по долгу службы, приходится общаться в основном с жуликами, взяточниками, расхитителями, но я так думаю, что все люди разные, если бы я был писателем или ученым, то, наверное, общался с умными и приятными людьми!
- Я говорю о другом! – не успокаивался Никитин, - жулики были всегда, речь идет о среднестатистическом советском человеке, попавшим под влияние скрытой пропаганды потребительского отношения к жизни!
- Это вы про стремление к материальным благам любой ценой?
- Именно, молодой человек! – обрадовался старик, - Ибо, стремление к материальным благам и желание обладать ими больше и больше, есть окончательная и бесповоротная победа капитализма в СССР! И пусть наша страна пока именуется СССР, это вопрос времени, главное уже сделано, человек, внутренне, уже побежден!
- И все же я не согласен… - вздохнул следователь.
- Все еще верите в людей? Ха-ха! Ваше право, ваше утешение! И забудьте вы эти слова-игрушки: Капитализм, социализм. Они были изобретены в прошлом веке, чтобы морочить голову честным людям.
- Что же нас всех ожидает, Михаил Матвеевич? – подала голос долго молчавшая Ольга, - Забегая вперед, скажу, ничего хорошего! Все, что я вам поведал, и все то, что вы прочитали в этих папках, еще цветочки, а ягодки – впереди!
Старик замолчал и задумался, он слегка покачивал головой и гладил правой рукой область сердца. Заметив это, Ольга подошла к нему и спросила:
- Дядя Миша, может, ляжете?
Старик ничего не ответил, лишь поцеловал ей руку и улыбнулся. В эту минуту на пороге появился Иван. Он стоял в дверном проеме, нагнув голову, держась руками за верх дверной коробки, слегка покачиваясь.
- Здорово, спорщики!
- Где же ты пропадаешь? – забеспокоился Никитин, - Жена все глаза проглядела!
- Да вот он я. Весь тут! – радовался Иван. - На работе шум, только и разговоров, про директора, ревизию, кубометры, километры, апартаменты! Чувствую, сковырнут этого аспида!
- Мой руки, труженик! – ласково сказала Ольга.
За ужином, поговорив про работу и про свое житье-бытье, разговор вернулся в прежнее русло. Старик, до сей минуты молчавший, вновь взял слово.
- Ваня, - спокойно начал Никитин, - супруга твоя задала очень интересный вопрос, что же всех нас ожидает?
- А ведь верно, - вмешался Иван, - Как на вулкане живем. Например, сегодня, подходит ко мне начальник колонны и говорит…
- Нет, Ваня, - перебил его старик, - я не об этом…
- А о чем? – спросил Иван.
- Что с нами будет лет через десять, пятнадцать, двадцать? – Окинув взглядом молодежь, и хитро щурясь, спросил старик.
- Могу вас заверить, милиция точно останется, а я стану генералом. Как вам – генерал Кирьянов!
- Кто бы сомневался! – отмахнулся от него старик, - Я серьезно!
- Я стану матерью двоих или троих детей, -  взглянув на мужа, сказала Ольга.
- А я работать буду, - твердо сказал Иван, - иначе нельзя.
- Так-то оно так, - с грустью сказал Никитин, - только будет ли место в жизни, будет ли возможность достойно трудиться и воспитывать детей? Вот в чем вопрос. Чтобы уничтожить целый народ, нужно совсем немного:- Отними у него будущее, надругайся над прошлым и лиши смысла жизни…И через четверть века от народа не останется даже памяти. И никакие войны не нужны. Вот так, Андрей Николаевич, а ты говоришь, борьба…
Старик отвернулся к окну и замолчал. В окно пробивались слабые лучи заходящего солнца, они падали на строгий, почти иконописный лик старика, делая его чуть восковым и каким-то неземным, нездешним. Только живые глаза его, будто два острых копья, с легкостью пронзали пространство и время.



                Вечер третий
 


Сегодняшний вечер обещал быть плодотворным. Михаил Матвеевич чувствовал себя прекрасно. Он целый день разбирал архив, напевая себе под нос арии из любимых опер. К вечеру гостиная была прибрана, на столе стоял самовар, а сам хозяин прохаживался по саду, ожидая гостей. Они не заставили себя долго ждать и вновь, в прежнем составе, сидели за круглым столом.
- Когда состоится открытие краеведческого музея? – спросил у Ивана старик.
- На следующей неделе, дядя Миша, - допивая чай, ответил Иван, - в пятницу.
- Прекрасно, - старик постучал пальцами по столу, - А как там наши раритеты?
Старик посмотрел на следователя. Тот, будто ожидая этого вопроса, оживился.
- Пополнят ваши раритеты  экспозицию, не волнуйтесь, - ответил следователь, - я же обещал…Михаил Матвеевич, теперь, когда все позади, признайтесь, это ваше оружие? – следователь с интересом наблюдал реакцию старика, но тот был совершенно спокоен, продолжая стучать пальцами по столу,-  неужели вы думаете, что я поверил в вашу историю с находкой?
- Если знали, зачем поверили? – старик был по-прежнему невозмутим.
- Я не первый год работаю в милиции, и поверьте, кое-что повидал, - задумчиво сказал следователь, - я сразу вас оценил, вернее, почувствовал. Вы не простой бухгалтер. Я,  несомненно,  догадывался о чем-то таком. Да и те, двое, которых якобы избил Мельников, не внушали доверия. Мне стало интересно, как будут развиваться события, и решил оформить ваш Наган, как находку, надеясь, что в деле всплывут какие-нибудь неожиданные обстоятельства. Но, к моему удивлению, расследование пошло по совершенно иному руслу. Невиновность Мельникова была доказана, а роль Нагана в этом деле столь мала, что я сразу потерял всякий интерес к нему и оставил все как есть.
- Неплохо, совсем неплохо, - старик сел на диван, положив ногу на ногу, - Разум, логика, фантазия – Да-с… Все превосходно! Знаете, чего вам не достает?
- Интересно узнать!
- Выдержки, да-да, молодой человек, выдержки, - старик поднял указательный палец, - особенно в беседах с подопечными. Помянув нашу встречу в вашем кабинете, не сочту за труд добавить, что вы на меня чуть не набросились, когда я нелестно отозвался о вашем ведомстве. И только широкий стол, разделявший нас, не позволил осуществить задуманное.
- Да что вы, Михаил Матвеевич, - оправдывался Кирьянов, - хотя, по правде сказать, вы первый допрашиваемый, который позволил себе не лестно отозваться о МВД, находясь при этом в его стенах.
- Вот оно что! – ликовал Никитин, - От меня еще не то услышите!
- Истории хотим! – закричал Иван.
- Да-да, вы обещали! – подхватила Ольга,
- Хорошо, хорошо, - старик сделал серьезное лицо, - на чем я остановился?
- На том, как вы встречали Рождество тридцать четвертого года в Берлине, - уточнил следователь.
- Что было дальше? – спросила Ольга,
- Дальше – ничего…- Никитин равнодушно глядел на самовар, - дальше все очень просто: Занимался русским вопросом, собирал досье, сведения, разную информацию, которая интересовала центр. Выезжал в приграничные районы: Прибалтику, Финляндию. Готовил агентуру  для переброски в Россию. Читал лекции по истории, проводил много времени в архивах и библиотеках. Присутствовал на втором  всезарубежном соборе РПЦз в тридцать восьмом году. Принимал участие в организации русского охранного корпуса на Балканах, да и мало ли где я еще был, всего не перечислишь и не запомнишь,
- Как Вы оказались в Пскове? – спросил следователь.
-  Очень просто, - отвечал Никитин, - по заданию центра, я курировал Псковскую Духовную Миссию. Летом сорок первого года, в составе миссии я прибыл в Псков,
- Кто руководил Псковской Духовной Миссией? – спросил следователь,
- Псковская Духовная Миссия была создана по благословению Митрополита Виленского и Литовского, Сергия (Воскресенского). Непосредственным ее руководителем был Протоиерей Сергий (Ефимов). Секретарем Миссии был Протоиерей Николай (Жунда), делопроизводителем – Андрей Перминов. Игуменом Псково-Печерского монастыря был отец Павел (Горшков). Других участников Миссии не помню, поскольку не имел с ними общих дел. Я близко сошелся лишь с Протоиереем Алексием (Ионовым) и Протоиереем Сергием (Ефимовым). С остальными был лишь шапочно знаком, например, с архимандритом Серафимом (Проценко), протоиереем Георгием (Бениксеном) и художником миссии Сабуровым.
- Все они, конечно, были вашими агентами?
- Вздор! – возмутился Никитин, - Это были проверенные и преданные делу люди, желавшие только одного, избавление России и русского народа от ига жидо-большевиков.
- Значит, на немецких штыках и по благословению церкви, вы надеялись, как вы выразились, освободить Россию и на старое повернуть?
- Я понимаю вас, - спокойно сказал старик, - Сейчас это кажется безумием, но тогда, многим казалось вполне осуществимым делом. Тем более, что русский народ на освобожденных территориях, активно помогал нам. Кстати, в Пскове, силами горожан и с помощью немецких специалистов, был восстановлен радиоузел, уничтоженный большевиками.
- Складно излагаете, Михаил Матвеевич, - не отставал Кирьянов, - тишь, да гладь, и Божья благодать! Так не бывает…
- Пристыдили! – поморщился Никитин, - справедливости ради, скажу, что среди эмиграции, мнения разделились. Многие нас не поняли, даже ругали. К примеру, многие мои парижские знакомые вступали в ряды французского сопротивления, а некоторые сражались в северной Африке.
- Кто же эти люди? – спросил Кирьянов, - или тоже не припоминаете?
- Отчего же – парировал старик, - прекрасно помню, Среди моих друзей кадетов и родственников, почти все считали, что бороться с большевиками нужно любой ценой, на войне все средства хороши. Из известных людей могу назвать фамилии генералов Краснова, Шкуро. Устраивает это вас?
- Извините, я их не знаю, - сказал Кирьянов.
- Грустно, - покачал головой старик, - генерал Петр Краснов отличный писатель. Ну да ладно. Вот генерал Деникин нас не поддержал, очевидно, имея на то свои основания.
- Допустим, так на что же вы рассчитывали, придя  в Псков?
- Освободить Россию от ненавистного ей режима! – торжественно произнес Никитин, - Я понимаю, звучит высокопарно… Но не всю Россию, хотя бы европейскую ее часть – Москву, Петербург. Мечтали отбросить красных за Волгу, а там, видно будет…
- Ну и как успехи?
- А, бросьте! – махнул рукой старик, - поначалу все шло как надо, но я говорил тогда и сейчас повторяю, что умом Россию не понять! Мы не сидели, сложа руки, позднее, вначале сорок третьего года, по инициативе СД, в Пскове начал работу Русский Национальный Комитет. Его возглавил талантливый журналист Г.Я. Хроменко, сотрудник газеты «За Родину!». Был создан анти партизанский карательный орган «Референт-Н». Всюду были наши агенты, большевиков и партизан ловили, вешали, но …
- Не помогло? – с усмешкой спросил Кирьянов.
- У них тоже были свои методы.
- Например?
- Например? – переспросил старик, - Я расскажу вам несколько случаев из моей повседневной деятельности, и вам многое станет ясно. В те дни я никак не мог понять, как и большинство моих друзей, почему, не смотря на наши успехи во многих областях, агитацию, пропаганду, русский народ, угнетенный, запуганный и обманутый, бросился грудью защищать своих мучителей и угнетателей? У нас было много сторонников: Солдаты сдавались сотнями, советские летчики прилетали на наши аэродромы. Мы создали в Пскове народное ополчение, готовое выполнить любой приказ. Но приказа так и не последовало, Ополченцы ругали начальство и обвиняли нас в чрезмерной уступчивости командованию и в неумении постоять за Псков. Партизаны вынуждали местных жителей шантажом и угрозами помогать им. Простые люди партизан ненавидели и боялись, поскольку те, под угрозой расправы, заставляли людей бросать свои дома и имущество, и уходить в леса. Тогда как в городе у них была мирная жизнь, работа, семья. В Пскове жизнь была относительно стабильна и налажена, По радио передавали новости, концерты, детские передачи. В городе работали магазины, фабрики, железнодорожный вокзал, выходил журнал «Вольный пахарь», газета «За Родину», и другие издания. На освобожденной территории, наряду с немецкой маркой, свободно ходил советский рубль, правда, по курсу один к десяти.
- Как, это по курсу? – спросил Иван.
-  По курсу один к десяти, - пояснил старик, - в Пскове ходили разные деньги, рубли и рейхсмарки. Скоро эти времена опять настанут, вы доживете до них, - с грустью сказал старик, - только, за марку будут давать не десять рублей, а гораздо больше. Но не будем забегать вперед, сначала обещанная история…
- Я не понял, Михаил Матвеевич, - поднял руку Кирьянов, - уточните про рубль….
- Потом, молодой человек, - махнул рукой Никитин, - Вы просите песен, их есть у меня… Слушайте!
Было это вначале лета сорок третьего года. Рано утром раздался звонок, звонил дежурный и попросил, чтобы я срочно приехал в полицейский участок, который находился рядом с железнодорожным вокзалом. Не задавая лишних вопросов, я, как и условились, приехал в указанный участок. Меня встретил дежурный ополченец Иван Кутьин, бывший кузнец, крепкий мужик лет пятидесяти, среднего роста, с окладистой бородой.
- Доброго здоровьичка, господин обер-лейтенант! Вас тут два гостинца дожидаются, очень любопытные! – Иван указал на входную дверь большим пальцем левой руки и хитро подмигнул мне.
- Прелестно! – сказал я, - Веди…
Я снял фуражку и медленно вошел в караульное помещение.
- Иван, чем вы тут благоухаете? – в караульном помещении, мне в нос ударил резкий запах дешевого одеколона.
- Виноват, господин обер-лейтенант, - опустил голову Иван, - Это Петька свою деколонь разлил!
- Иван, - негромко сказал я, - Объясни мне такую несуразность…
- Да. Ваше благородие! – сказал он и осекся, - Извините, господин обер-лейтенант, можно я буду по-старому обращаться, так сердцу милей!?
- Хорошо, Иван, можно, - похлопал я его по плечу, - мне и самому так любо, но только, когда нет высокого начальства! Условились?
- Так точно, Ваше благородие, условились! – отрапортовал довольный Иван.
- Так вот, - продолжил я, - объясни мне такую несуразность, зачем Петьке, крестьянскому сыну, одеколон?
- Да какой он крестьянский сын, Ваше благородие? – Запрячь лошадь  не умеет, да ячмень от овса не отличит! Вот вернется – я ему всыплю!
- Полно бушевать, Иван, - пытался я его успокоить, - Он сирота, не так ли?
- Так точно, Ваше благородие, сирота. Сынок это погибшего дружка моего. Тот на руках моих помер, да крепко-накрепко наказал мне не бросать парня. Вот я и …не бросаю.
- Обогрел сироту, то дело Божье…
- Воистину так, Ваше благородие, - вздохнул Кутьин.
- Ну что же, пойдем твое гостинцы смотреть?
- Пойдем, Ваше благородие.
Дверь, за которой  находились те самые «гостинцы»,  была с окошечком. Я заглянул в него и увидел юношу, лет восемнадцати-девятнадцати и девушку, его ровесницу, спавшую у него на плече.
- Иван! – подозвал я ополченца, - В Гестапо не сообщали?
- Да что вы, господин обер-лейтенант! – отмахнулся Иван, - Вы же знаете, я без вашего разрешения, никому!
- И не надо, - спокойно ответил я, - эту партию разыграю я сам. Пойдем!
Мы с Иваном зашли в комнату, где находились задержанные. Они нехотя открыли глаза и удивленно посмотрели на нас, и я понял, что они не до конца понимают тяжесть своего положения. Я решил не давить, жалея их юный возраст, и обратил неловкость первых минут нашего знакомства, в шутку.
- Здравствуйте, молодые люди! – поздоровался я.
Они не ответили ни слова, лишь опустили вниз головы и заерзали на скамье.
- Меня зовут Платон Александрович, а это Иван, из нашей зондеркоманды, - указал я на Кутьина, - Вы наверно уже успели познакомиться. Ну, теперь рассказывайте, - начал я дружеским тоном, - кто у вас в корню? Кто в распряжку?
- Парень поднял на меня глаза и равнодушно посмотрел, затем с полуулыбкой спросил:
- Господин офицер говорит по-русски? Лиза, ты представляешь? – он слегка толкнул плечом, сидевшую рядом девушку.
- Конечно - говорю, - уверенно ответил я, - Я русский, и тем горжусь!


                Страшись, о рать, иноплеменных!
                России двинулись сыны:
                Восстал и стар и млад, летят на дерзновенных
                Сердца их мщеньем зажжены


Прекрасные стихи! Это Пушкин, молодые люди!
- Меня совсем не трогают ваши сердечные привязанности, - равнодушно ответил юноша и отвернулся к окну. Девушка по-прежнему сидела молча,
- Ну что же, попробуем по-другому, - я сел за письменный стол и строго взглянул на них, - Иван!
Иван, стоявший у двери, быстро подошел к письменному столу.
- Да, Ваше благородие!
- Иван, удалось установить, кто эти молодые люди?
- Пока нет, Ваше благородие. Парнишка, будто наш, городской будет, а это ухажерка его, - кивнул он на девушку, - эх, прыткий оказался – насилу догнали! – Иван погрозил парню пальцем, - ух, выжлец ты, эдакий!
- Отец у тебя учитель? – спросил  я в лоб парня.
- Откуда Вы знаете? – он  удивился и переглянулся с девушкой.
- Работа такая, - спокойным тоном ответил я.
- Иван, как ты их обнаружил? – глядя парню в глаза, спросил я.
- Сразу и обнаружил, как только они на пути спрыгнули.
- Дальше!
- Дальше, шел за ними следом, пока он, - указывая на парня пальцем, говорил ополченец, - кулек под рельсу не подложил. Тогда уже крикнул: Стой!
Потом стал преследовать.
- Так. Отчего же сразу не задержал эту парочку?
- Виноват, Ваше благородие. Да все не верилось, что они, ну, эти самые, партизаны, - поморщил лицо Иван, - барышня уж больно приличная. Не думал я,  что они бомбу подложат, думал, у них там какая «петрушка», или еще чего…
-  Ладно, Иван, ступай, - свернул я разговор, - дальше мы сами.
Иван молча покинул комнату и закрыл за собой дверь.
- Вы все слышали? – обратился я к задержанным. Все подходы к железнодорожным путям хорошо охраняются. Проход туда без спецдокументов строго запрещен. Вы это знали. Так что…
- Только не надо нас пугать! – резким голосом сказал парень, - нам смерть – не родня!
- Вот как? – удивился я такому повороту, - значит, возомнили себя матерым партизаном. Кстати, как вас зовут? Вы так и не представились. Ну так вот, - продолжил я, - Вы думаете, что вас казнят, а казнь будет всенародной?  Нет! Можно было бы отправить вас в Германию на принудительные работы, но этого не случится, Я бы мог вас отправить в Гестапо, и подержать какое-то время  возле проходной, чтобы ваши люди увидели вас там. Затем, отпустил бы на все четыре стороны, После этого вам бы уже никто  не поверил, что вы вышли из Гестапо живыми, невредимыми и не завербованными. Но всего этого не будет! Я хочу вам помочь. Вы будете говорить?
- Я не знаю, что говорить! – волнуясь, начал юноша, - Мы не хотели ничего взрывать! Это была не бомба, можете проверить!
- Уже проверили!
- Мы не собирались туда идти! Нас заставили! Что будет с родителями?
- Да, господин офицер, - подала голос девушка, - Мы не за себя боимся, а за родителей!
- Здесь вам ничто не угрожает, будьте откровенны со мной, и я помогу вам.
Они переглядывались между собой, не решаясь, или не зная с чего начать. И я пошел им навстречу.
- Нам все известно, - выдержав паузу, сказал я, - Ваши сведения не представляют для нас никакого интереса. Вы, Лиза, - обратился я к девушке, - работаете в строительном отделе Городской Управы, моя супруга знает вас. А, Юрий без пяти минут учитель. Вы же знаете, как сейчас не хватает учителей, хороших учителей, - подчеркнул я.
Юноша, от неожиданности, вскочил со своего места.
- Невероятно! Откуда?
- Долго рассказывать, - успокоил его я, - Теперь о главном, - потирая руки в предвкушении победы, подытожил я, - Все, что вы не решаетесь рассказать мне, озвучу я сам.
Я встал из-за стола, и стал, не спеша, прохаживаться по комнате, взад-вперед. Молодые люди, вытаращив на меня глаза, сидели не шелохнувшись.
- Муляж бомбы вам вручил некто Коган, не так ли? В ваши обязанности входило заложить его на путях, а спустя сутки, проверить его целостность. Проведя этот эксперимент, Борис Маркович желал удостовериться, можно ли проникнуть на железнодорожные пути без особого риска, или это сопряжено с трудностями. Сегодня он в этом лично удостоверится. В ближайшее время мы планируем обезвредить Когана, вместе с его подельниками.
- Это невозможно! – удивился Юрий.
- Отнюдь! Мы достаточно давно занимаемся партизанским вопросом. У нас работают вполне квалифицированные люди, уверяю вас. Коган до войны в НКВД работал, не так ли? – Но это ему не поможет.
В дверь постучали. В комнату вошел сияющий Кутьин.
- Ваше благородие, разрешите доложить! – Он с недоверием посмотрел на задержанных.
- Докладывай, что же ты.   
- Виноват… - Иван вновь взглянул на молодых.
- Говори при них! – сгорал я от нетерпения.
- Задержали са-мо-го! – вполголоса проговорил Кутьин, - взяли всех скопом, везут к нам! Правда, одного своего мы потеряли. Упокой Господи душу раба твоего Федора… - запричитал Иван.
- Ступай, я скоро освобожусь…
Иван покинул комнату. Я торжествовал, мои труды не пропали даром. Мои подопечные приободрились и расправили плечи.
- Ну вот, как и обещал, - я взглянул на часы, - Не прошло и часа… Теперь, я надеюсь, вы в полной безопасности, но прежде, чем идти домой, расскажите мне все, что хотели рассказать.
- Вы не представляете как это страшно, - волнуясь, начал Юрий, - Коган служил в НКВД до тридцать девятого года, потом был переведен в Ленинград. Вначале войны его вновь видели в окрестностях Пскова. А недавно, мы узнали, что он возглавил партизанский отряд и наносит урон городским коммуникациям и немецким частям, расположенным в окрестностях города. Облавы и розыск ничего не дали. За его поимку назначили крупное денежное вознаграждение. И вот, дней десять назад, он пришел к нам в дом. Он пришел глубокой ночью, в сопровождении одного из своих головорезов. Он вел себя грубо, развязно, оскорблял отца, потом подозвал меня и сказал, что нужно искупить вину перед советской властью. Отец для этого дела не годится, должен идти я. Коган объяснил, что нужно делать, и оставил муляж бомбы. В случае нашего отказа, он обещал, что после освобождения Пскова советскими войсками, сошлет в лагерь не только отца, а всю нашу семью. У меня есть младшая сестра, ей только тринадцать лет… Так мы оказались на железнодорожных путях. Лиза – моя невеста, поэтому мы пошли вдвоем. Поверьте, взорвать железнодорожное полотно и покушаться на жизнь немецких военнослужащих, совсем не входило в наши планы.
- Я верю вам, юноша, - улыбнулся я, - мне даже страшно подумать, что было бы, если заложенная в том месте бомба, взорвалась! Разрушения были бы значительные. Было бы много жертв, среди горожан. А ведь среди них могли бы быть ваши родители, друзья, знакомые.
- Еще раз, простите нас, что доставили вам столько беспокойства. И за мой тон, в начале допроса, прошу принять извинения.
- Принимаю, - я одобрительно кивнул, - И последнее, прежде чем вы покинете мой кабинет, расскажите о взаимоотношениях Когана с вашим отцом. Из вышеизложенного, я выяснил для себя, что у Когана была личная неприязнь к вашему батюшке, или давний конфликт. Собственно, почему он явился именно к вам домой?
- Я постараюсь вспомнить,- Юрий на мгновение закрыл глаза, потом резко вскочил с места, - Вспомнил! Это может быть важно для вас! Когда он уходил от нас, отец спросил его: - Мол,  как же вы в город проникли, кругом посты. А он как-то зло усмехнулся и сказал:- В гробу!
- Так и сказал? – удивился я.
- Так и сказал. Мы еще сильнее испугались, заперли за ним дверь, да так и не заснули до утра.
- Мистика какая-то! Я думаю, что сегодня, он нам сам все расскажет. Но вернемся к вашему папеньке…
- Ах, да! – тряхнул головой Юрий, - В тридцать пятом году, Коган и его помощники сослали отца. Их фамилии – Шмульян и Кац. Через пять лет отец вернулся, постаревший и больной, и вновь добился восстановления в должности учителя. География – его любимый предмет, да и жизни без школы, он не представлял. Вначале сорокового года, когда отец вернулся в Псков, Когана в городе уже не было. Жизнь стала понемногу налаживаться, а тут – война!
- Не припомните, какая формулировка обвинения?
- Якобы за антисоветскую агитацию и за хранение какой-то нелегальной литературы. Кажется, так.
- Так, якобы… Или действительно за агитацию? – поинтересовался я.
- Утверждать не берусь, - вздохнул Юрий, - лет мне было немного, а отец, на разные такие темы со мною не беседовал.
- Ну что ж, очень жаль… - развел я руками.
- Мама говорила, что его за старые дела Коган не любил. Он еще до революции к евреям относился негативно, книги разные читал, выступал с лекциями. Многие его считали черносотенцем, вы наверно слышали, Союз Русского Народа…., Вот за все за это…
- Героический у вас папенька, передайте ему от меня поклон.
- Непременно передам!
- Жму вашу мужественную руку, юноша, и более не задерживаю, - я пожал Юрию руку, затем подошел к девушке, - Прощайте, Лиза, вы очень смелая девушка. Иван! – крикнул я, - проводи их на улицу и отпусти.
Уже в дверях кабинета, Юрий повернулся ко мне и кивнул головой на прощание. Я кивнул ему в ответ. Больше тех молодых людей я никогда не встречал.
- Что же с ними стало после войны? – спросил Мельников.
- Не знаю, - задумался старик, - боюсь, что самое страшное…


                Зачем, зачем,  о люди злые,
                Вы их разрознили сердца!

- А вы неплохо вели допрос, - сказал Кирьянов, - Нет, я совершенно серьезно. Спокойно, без надрыва, вкрадчиво, как заправский следователь.
- Скажите,  пожалуйста! – старик хлопнул себя левой рукой по колену, - Наконец-то дожил я до вашей похвалы, молодой человек! Вы с одним Оборкиным справиться не можете, а я в свое время, таких «Оборкиных», десятка три обезвредил! Только ни в честь, ни в славу!
- Я думаю, время расставит всех по местам, Михаил Матвеевич, - сказал Кирьянов.
- Возможно, - кивнул головой Никитин, - только его у меня почти не осталось.
- Тем более, не будем тратить его на ненужные споры и препирательства.
- Тогда, продолжу рассказ, - сказал старик и окинул взглядом присутствующих, - Если возражений нет…
- Продолжайте, дядя Миша, - сказала Ольга, - У вас это так хорошо получается.
- Спасибо, дочка, - старик как всегда улыбнулся ей, разгладил бороду, и поудобнее  устроился на диване, - Как только молодые люди покинули кабинет, к зданию полицейского участка подъехала крытая машина, на которой привезли того самого Когана. Его доставили к нам под усиленной охраной, предварительно оцепив прилегающие улицы. За несколько минут, я, как мог, подготовился к предстоящему допросу, не предполагая даже, по какому руслу он потечет. Наконец, он предо мной, тот самый, неуловимый комиссар, политрук, чекист, активист, или как его там именовали местные подпольщики. Всклокоченная шевелюра, неприятный колючий взгляд, связанные за спиною руки. Всем своим видом он напоминал свергнутого и поверженного демона. Он не вызывал во мне ни малейшего сострадания. Четыре ополченца стояли по бокам и позади его, и о чем-то перешептывались.
- Развяжите его, - обратился я к ним.
- Да вы что, господин обер-лейтенант! – сделав круглые глаза, сказал один из ополченцев, - Он же бешеный! Его развяжи, он в окно кинется или вас покалечит!
- Развяжите, я не из пужливых.
Немного посверлив меня взглядом, Коган отвернулся к стене и стал потирать запястья, только что освобожденных от веревок,
- Вы свободны… - обратился я к стоящим тут же ополченцам. Те, нехотя, переминаясь с ноги на ногу, вышли за дверь. Последним выходил Иван. Выходя из комнаты, он обернулся и сказал: - Ваше благородие, если что, мы туточки…
- Все в порядке, Иван.
Я внимательно взглянул на Когана и, указав ему на стул, сказал: - Садитесь! Он медленно опустился на стул и стал равнодушно созерцать предметы и обстановку той небольшой комнаты. Затем он пригладил шевелюру, сложил руки на груди и уставился на меня.
- Вот и все, товарищ комиссар! Все дороги ведут в Рим! – начал я наступление. Коган, сидевший все это время молча, зло усмехнулся и с ненавистью посмотрел на меня.
- Плевал я на ваш Лифостратон! Плевал!
- Примерно такого ответа я и ждал, - спокойно сказал я.- Не скрою, вы будете расстреляны, но прежде…
- Отчего же такая задержка? – перебил меня Коган.
- Отчего такая спешка? – не растерялся я, - Если вы говорить не желаете, я с чистой совестью передам вас в Гестапо.
- Я вам ничего не скажу, и покончим с этим!
- Ваши сведения меня мало интересуют, - садясь за письменный стол, сказал я, - С ядром партизанского сопротивления мы покончили. А переловить оставшихся,  вопрос времени.
- Вы русский эмигрант? – неожиданно обратился он ко мне.
- Да
- В университете учились, не так ли?
- Учился. Я - историк.
- Ничего у вас не получится, как вы этого еще не поняли! – Коган перешел на крик, - Он историк! За двадцать лет нами проделана огромная работа по созданию нового человека. Это уже другая Россия! Той России больше нет! Нет! Нет! Нет! И никогда не будет, ясно вам!? Вы не в праве судить нас, отсутствующий долгое время – всегда не прав!
Не скрою, его выпады поставили меня в тупик. Он не боялся смерти, и собственная участь его мало заботила, Его увлекала схватка с соперником, то есть со мной. Моральная победа в ней, была для него куда важнее, чем собственная жизнь.
- Я и не собираюсь вас судить, это не моя компетенция, - отвечал я ему, - Командование уполномочило допросить вас, а судить… Судить будет русский народ.
- Чепуха! – прошипел Коган, - Какой русский народ? Это те двое, что вышли от вас? Они тоже ваши люди?
- Нет. Это не наши люди. Для вас они быдло, масса, расходный материал, не так ли? Поэтому вы и послали их на верную гибель. Вы же знали, что железнодорожный узел хорошо охраняется!
- Да черт с ними! – поморщился Коган и снова отвернулся к стене. – О чем мы вообще говорим!?
- Мы говорим о русском народе, пардон, о советском. За свободу и независимость которого, вы якобы сражаетесь. Вы спросили - наши ли это люди? Да, наши, русские, и не вам, комиссарам, с местечковым мышлением, распоряжаться их судьбами!
- Да за такие слова…! Попадись вы мне раньше…!
- Знаю. Только ситуация иная. А судить будут вас!
После приступа злобы, Коган как-то сник, обмяк, на лбу выступила испарина,
- Горе вам, гои, горе, размером с море. Немцам и русским, горе… Кто обидел еврея – обидел Б-га. Немцы будут платить нам, а русские будут массово вымирать. На вашей земле будут жить другие народы, а вы, если выживете, станете их рабами!
Слушая такие речи, я испытывал физическую ненависть к этому существу. Слушая его, я не мог отделаться от ощущения, будто все, что он говорит – правда, что это рано или поздно с нами произойдет.
- Складно поете! – усмехнулся я. – Знаю, про кого та сказка…Значит, следователь – гой, можно всякие «пули отливать», он не поймет. Не на того напали, товарищ комиссар! Я могу вам сказать, кто вас истребляет и за что! Желаете? – Коган с удивлением поднял на меня свои колючие глаза.
- Ну и кто же?
- Ваши ортодоксальные братья по вере, - сказал я. – Это те, кто чтит закон и кто верен законам Израиля! Первый вопрос исчерпан, перехожу ко второму, - глядя ему в глаза, строгим тоном сказал я. – Вас, еврейское население восточной Европы, Росси и Малороссии, уничтожают за отступничество. Вы – «Отсохшая ветвь», вас срубят и предадут огню, руками немцев. Я говорю это вам не как офицер германской армии, а как историк
- Ложь! Все ложь! – вновь забесновался комиссар. - Вы не можете, не имеете права, трактовать наши книги как вам вздумается!
- Скажите, вы учились в университете? – неожиданно спросил я.
- Год проучился и бросил! Да какая вам разница?! – бушевал он. – Я окончил хедеру в Риге! Все, отстаньте от меня!
- И все-таки, откровенность за откровенность, - не отставал я, - Ответьте мне еще на один вопрос, раз уж я открыл вам учение пращуров с неожиданной стороны.
- Какое еще учение?
- Такие вещи надлежит знать самому. Вы что, не читали Тору?
- Ладно, валяйте ваш вопрос! – немного успокоившись, сказал Коган.
- Скажите, почему русский народ, двадцать лет проживший под вашим игом, претерпев голод, холод, лагеря, наблюдая осквернение родных святынь, кинулся грудью защищать своих мучителей и притеснителей?
Коган зло усмехнулся и немного подумав, ответил:
- Я думаю, что выхода у него другого не было. Такие были созданы ему условия. Знаете, как между молотом и наковальней…
- Я рад, что вы это сказали, - одобрительно кивнул я, - В противном случае не поверил бы в вашу откровенность.
- Да какая к черту откровенность! – вновь разбушевался комиссар, - Я вообще, разговариваю только из-за снисхождения к вам, больше ничего говорить не буду! Ну вас к черту!
- Вот как? Вы не сможете впредь проявлять снисхождение, вы будете лишены этой привилегии!
Я очень устал и решил завершить допрос. В продолжение беседы я не видел смысла, мне все было ясно. Я решил высказать все, что у меня наболело по партизанскому вопросу.
- Вы совершали диверсии в тылу немецкой армии, нападали на автоколонны, склады, убивали немецких солдат и офицеров, Самое ужасное, что вы со своим отрядом терроризировали местное население, лояльно настроенное к нам. Вы подбрасывали, особо несговорчивым, оружие, подставляя их головы под наши пули. Подбрасывали немецким властям ложную информацию о неугодных вам честных тружениках, будто бы они совершали преступления против Германии. Я уже не говорю о многих убитых полицейских и сельских старостах, честно выполнявших свой долг. После ваших рейдов по нашим тылам, в указанные населенные пункты, выезжали карательные отряды СС, населенный пункт сжигался, а жителей вывозили на принудительные работы в РЕЙХ. Так вот, я как офицер, обещаю, что ни одна русская деревня не пострадает по вашей вине. Я употреблю все свое влияние, чтобы этого не происходило впредь. Мы покончим с вами, раз и навсегда!
- Все равно, вам нас не победить! Враг будет разбит,  победа будет за нами!
- Слушали, знаем! – осадил я еврея. – Так значит, вы не верите в военную мощь великой Германии? Не верите в немецкий порядок и дисциплину?  Думаете, Англия и Америка будут всерьез помогать вам? Не верите в нашу победу?
- Никакой победы не будет! – почернев от злобы, прошипел Коган. – Нет, Советский Союз конечно победит. Но это будет наша победа над  Россией и Германией!
- Так, - насторожился я, - Это уже интересно. А теперь прошу поподробнее.
-  Для этого война и задумана, чтобы сократить количество ариев-славян, людей светловолосых и голубоглазых. Вы с Германией одно целое, невежда Гитлер этого не знает, и вы принялись с невиданной яростью уничтожать друг-друга. У вас разруха, горе, смерть, а мы потираем руки. Вам не суждено будет оправиться от этого удара. Кончится война, экономики стран восстановятся, все утихнет, позабудется, вот тут мы и нанесем свой сокрушительный удар, откуда вы не ждете. А дальше, я говорил ранее, на территории России будут жить другие народы, а вы будете сметены с лица земли. Так закончится история самого гордого и непокорного народа на земле. Ха-ха, победители и побежденные уйдут в небытие!
- Что это вы развеселились Коган!?
- А что мне еще остается? – улыбнулся кривыми зубами комиссар. – Веселиться вы мне не можете запретить!
- Ну что ж веселитесь, - отвечал я. – У вас есть часов десять-двенадцать.
- Почему? – удивился Коган.
- Потому что за ваши деяния полагается расстрел. Вот почему. Расстреливаем мы на рассвете…
Комиссар как-то сник, затем закрыл лицо руками и забормотал: - Шма, Исраэль…Аданай Элохойну, Аданай, э-хат!...- Наверно, только теперь, он окончательно понял весь трагизм своего положения.
- И что стало с тем евреем? – спросил Мельников, - Расстреляли?
- Естественно! – ответил старик. – На рассвете, как я и обещал.
- А вы кровожадный человек, Михаил Матвеевич, - с улыбкой сказал следователь,
- Ничуть! Он получил по заслугам. И всех его подельников постигла та же участь!
- Какие унылые и безрадостные дни стерегли вас в Пскове… - сказала Ольга. – Облавы, допросы, расстрелы.
- Отнюдь! – возразил Никитин. - Как раз через два дня после допроса, в Псков прибыл мой давний друг, знакомый еще по Сараево, полковник Семеновского полка – Лемпорт Георгий Александрович, служивший какое-то время в контрразведке у генерала Врангеля. Мы с ним прошли огни и воды, неся тяжкое бремя изгнания и бедности. Наш штаб занимал небольшую квартиру из четырех комнат на втором этаже двухэтажного кирпичного дома, ранее принадлежащего какому-то купцу. Руководство заранее известило меня о прибытии Георгия Александровича. Я с легкостью преодолел скрипучие ступени деревянной лестницы и, войдя в помещение  штаба, увидел своего старого друга. Это был хорошо сложенный, статный мужчина лет шестидесяти, среднего роста, седоватый, с небольшой, но аккуратной бородкой. Я встал в дверях и не спешил обнаруживать свое присутствие. Он деловито рассматривал какой-то журнал и не обращал на меня никакого внимания, пока я сам не выдал себя:


                Узнают коней ретивых
                По их выжженным таврам…

- Спокойным голосом произнес я. Он обернулся и, сделав несколько шагов мне навстречу, остановился.
- Так вот ты, какой стал, Платоша…- едва сдерживая слезы, сказал полковник. Он выронил журнал и с восхищением посмотрел на меня, потом вытянулся во фрунт и запел:

Братья! Все в одно моленье,
Души русские сольем.
Нынче день поминовенья,
Павших в поле боевом!

Его бас громовым раскатом, прокатился по штабным помещениям. Я не остался в долгу и продолжил петь нашу знаменитую «песнь дворянского полка»:

Вот таким дееписаньем,
Царь-Отец нам повелел,
Сохранять воспоминанья,
Православных ратных дел!


Мы крепко обнялись и троекратно расцеловались по-русскому обычаю.
- Я рад! Как вы тут? Как супруга? – расспрашивал Георгий Александрович, - Как на передовой?
- Расчищаем «Авгиевы конюшни». Георгий Александрович, сие занятие никому не прибавляет радости.
- Ты Сараево помнишь? – он обнял меня за плечо. – Ребят наших помнишь?
- Как забыть…? – вздохнул я.
- Ах, старый я осел! – спохватился полковник, - Недавно был в Сараево, навестил твоих родителей! Они сердечно поздравляют тебя с рождением дочери, и непременно ждут в гости!
- Как там они, Георгий? – спросил я. – Как живут, здоровы ли?
- Как живут? – он на мгновение задумался, - Верой и надеждой… Ой, прости за каламбур, я не хотел…Не будем трогать святые имена.
- Где вы остановились?
- Присоветовали одну каморку у какого-то старого учителя. Не знаю право…
- Вздор! Будете жить у нас, супруга очень обрадуется. Еще одна родная душа…
- Быть по сему! – обрадовался полковник, - Платон, тебе чертовски идет этот мундир! Кто бы мог подумать! И этот железный крест! Неужели наш адмирал?
- Бери выше, Георгий! – гордо сказал я.
- Да, надо же? – переменившись в лице, сказал полковник. – Я определенно не здоров. Какой-то ненадежный стал, слабый…Старею брат! А у меня для тебя посылка от дяди!
- Дядя Антуан! Как он там?
- О! – полковник сделал важное лицо, - Большими делами занимается у адмирала, к нему просто так не попадешь! Подожди!
Георгий Александрович зашел в приемную и принес свой чемодан, затем, аккуратно открыв его, достал серый сверток и протянул мне.
- Держи! Любимому племяннику! – Полковник закрыл чемодан и расположился на черном кожаном диване, - Серая бумага – это моя работа. Завернуть пришлось, сотни верст пути, сам понимаешь…
- Вот это да! Настоящий французский! – обрадовался я.
- Да, «Мартель»! Это еще не все, там на дне…Нашел?
- Духи!? Очень кстати! Пойдем в театр, непременно пойдем! Благодарю вас, дружище…
- Пустяки…Главное, благополучно добрался, - Полковник положил голову на спинку дивана, и закрыл глаза, - Неделю в дороге – жуть!
- Георгий Александрович, я надеюсь разделить нашу радость пополам. Пойдемте ко мне домой, отметим ваш приезд.
Сложив подарки обратно в чемодан, мы спустились по скрипучей деревянной лестнице, и вышли на улицу. Накануне был ливень, а нынче светило солнце. Голубое небо отражалось в летних теплых лужах, то там, то здесь, встречавшихся на мостовой. По дороге к моему дому, полковник Лемпорт изложил цель своего приезда.
- Как же хорошо на улице! Тепло, а не жарко! – восторгался Георгий Александрович, - Ближе к делу! Наш патрон поручил мне изучить, а если понадобится, то изъять, архив Псково-Печерского монастыря, и привлечь к этому тебя. С завтрашнего дня, все дела побоку, будем заниматься только архивом. Патрон полностью доверяет тебе, так что бери в помощь двух-трех человек, желательно честных и неглупых, и приступай. Времени у нас мало.
- Зачем это им понадобилось? – удивился я.
- Своевременный вопрос! Дело секретное, не мне тебя учить. Будем изучать каждый листок, в каждый склеп заглянем, но нужный материал добудем! - Что их конкретно интересует? Это же гигантский объем работы, мы утонем в нем! – возмущался я.
- Их интересуют пророчества о будущем России и мира, все, что касается будущего. Ты же знаешь, я в этом плохо разбираюсь, а ты – историк, поэтому там решили задействовать тебя.
- Помилуйте, Георгий Александрович! – снова возмущался я, - В России двадцать лет хозяйничали большевики! Они, наверное, тоже интересовались подобными вопросами. Что могло остаться от архива, после их посягательств? Я  вообще сомневаюсь, что архив монастыря сохранился. Вы предлагаете нам работать на пустом месте?
- Наш патрон предвидел и это. Есть мнение, что послания были зашифрованы нашими мудрыми предками, дабы тупоголовые большевики и им подобные, никогда не смогли их прочитать.
- Вы уверены в этом? – спросил я.
- Абсолютно! Я в этом убежден!
- Мне почему-то кажется, что эти, как вы выразились, тупоголовые, нам еще покажут!
- Отставить разговоры, Фомин-Агеев! – одернул меня полковник. – Поверь мне, я старше не только по званию, но и по возрасту. Завтра приступим к делу. Ответственность за операцию возложена на меня, за своих людей отвечаешь сам. Вопросы есть?
- Нет вопросов. Слушаюсь, господин полковник!
- Ладно, ладно, Платон! – похлопал он меня по плечу. – Не обижайся! Патрон тебя уважает, и дядя гордится тобой! Выше голову! Иначе нельзя…
Какое-то время мы шли молча, потом полковник заговорил:
- Мы были почти у цели. Дело в том, что в монастыре у меня свой человек, он был уже близко к цели, но…
- Кто он? Что говорит?
- Пафнутий – монах Псково-Печерского монастыря, человек проверенный. Он служил у самого берлинского Митрополита Серафима (Ладе), но сейчас он затаился и бездействует. Собственно, поэтому я здесь.
- Что же ему помешало осуществить задуманное? – спросил я.
- Сам не пойму! Я читал его рапорт: - Пишет какую-то чушь, будто бы ночью, когда он смотрел бумаги, явился ему старец и строго-настрого запретил вывозить что-либо из монастыря!
- Действительно, чушь! – возмутился я. – Не хватало еще потусторонние силы впутывать в нашу работу! Я бы хотел немедленно переговорить с ним!
- Завтра тебе представится такая возможность, - заверил меня полковник,
Мы прошли по тесному переулку, и вышли на широкую улицу, на которой располагалась городская управа. Неподалеку от входа в нее, в луже, сидел человек и ругался, он сыпал проклятиями и махал руками. Редкие прохожие шарахались от него в сторону, а несколько зевак стояли на противоположной стороне улицы и с интересом наблюдали, чем кончится дело. Когда мы подошли ближе, он замолчал, но вставать на ноги не собирался и все время что-то бормотал себе под нос.
- Взгляни-ка! – сказал полковник, кивая в сторону чудака, - какой павлин!
- Да, любопытно. Молодой человек! – подозвал я одного из зевак, - Что здесь происходит? Кто этот человек?
- Лыткин, бывший купец! – смеясь отвечал зевака, - Привез для нужд управы столбы для опор, а Сыроватский – не берет, говорит негодные, тонкие…Вот он и разбушевался, а конторские выволокли его на улицу, да еще наподдали…, он в лужу и угодил. Сейчас приедут, заберут в участок и вся недолга…
Молодой человек вернулся к своим не в меру веселым товарищам, а я обратился к Лыткину:
- Что, так и будем сидеть в луже, господин Лыткин?
Он не отреагировал, но, заметив новых зрителей, продолжил лицедействовать:
- Ты кто такой? Знать тебя не желаю! – грозил он кулаком в окна городской управы, - Да я тебя в бараний рог! Ты у меня навоз пожрешь!
Я понял, что для несчастного Лыткина это может плохо закончиться, и решил тоже   немного полицедействовать:
- О, Форум, не отверзай своего чрева! Громы и молнии да падут с неба! О, храбрый Марк Курций, благословенный Рим спасен! Благодарные римляне не забудут тебя! Протяни руку богу войны, господин Лыткин. Смени чешую Нептуна на Марсовы доспехи! Ну же, смелее!
Все присутствующие уставились на меня, как на диковину, в том числе и полковник Лемпорт. Лыткин, пришедший в себя, глядел на меня во все глаза.
Он вдруг понял, что представление окончено, перед ним стоял немецкий офицер, и он сделал робкую попытку встать.
- Господин офицер! – с трудом встав на ноги, сказал купец, - Господин офицер, я сейчас все расскажу! Я расскажу…!
- Я все знаю, - ответил я, - Возьмите себя в руки и следуйте за мной. Где вы живете?
- За базаром…Третий дом… - с трудом вспомнил Лыткин.
- Стало быть, нам по пути…Я берусь уладить инцидент, для этого явитесь завтра с утра в управу с повинной. Вы меня поняли?
- Да-да, когда? С утра…В управу? С утра…? – невнятно бормотал он.
Мы снова тронулись в путь. Полковник Лемпорт поминутно оглядывался назад, я же шел не оборачиваясь, будучи уверен, что Лыткин идет следом.
- Ловко ты его… Не ожидал… Талант! – восторгался полковник.
- Талантливый человек, талантлив во всем! – с чувством собственного достоинства ответил я.
Лыткин не решался приближаться к нам, а семенил сзади, на почтительном расстоянии, Мы прошли базар и остановились. Убедившись, что Лыткин движется в верном направлении, мы продолжили путь.
- Что было дальше? – спросила Ольга.
- Вы разыскали архив? – спросил Кирьянов.
- Да. Разумеется, - ответил Никитин, - подробно расспросив монаха Пафнутия, мы обнаружили искомые письмена.
- Как же он объяснил свой провал? – спросил Кирьянов.
- Вот с этого момента началось самое интересное, - заинтриговал присутствующих Никитин, - Монах Пафнутий был не робкого десятка. При встрече с нами он держался настороженно, поговорив сперва с полковником Лемпортом, затем со мной. Полковника он отвел в свою келью. Я не слышал их разговор, но понял, что объяснения монаха его не удовлетворили. Со мною Пафнутий предпочел побеседовать в монастырском саду, откуда рукой показывал окна помещения, где с ним произошел непонятный случай. Он настоятельно просил меня помочь грамотно написать рапорт руководству, чтобы избежать неприятностей. Я уговорил не торопиться писать рапорт, пока мы сами во всем не разберемся.
- Что же на самом деле с ним произошло? – спросил Мельников.
- По его словам, ему явился некий старец, монах, называвший себя Филофеем, - вспоминал во всех подробностях старик, - Говорил, что является хранителем монастырского архива, и строго-настрого запретил Пафнутию и кому бы то ни было, вывозить бумаги из монастыря, а тем более отправлять за границы Руси.
- Вот те раз! – удивился Иван, - Ты его не послушал?
- Выслушав объяснения нашего агента, я отнесся к ним скептически, хотя с трудами самого монаха Фелофея, знаком. Его выражение – «Москва – третий Рим, а четвертому не быти», знал как Отче наш.
- Так это реальный исторический персонаж? – спросил следователь.
- Еще бы! В этом то все и дело!
- Так вы вывезли архив или нет? – спросил Иван.
- Как вам сказать? И да, и нет… - с грустью сказал старик, - Забегая вперед, скажу, когда спустя восемь месяцев, переправляя архив из Пскова в Гатчину, чуть не погиб, тогда вспомнил грозные предупреждения старца Филофея и горько пожалел о содеянном. Но в те дни, не придавая особого значения данному происшествию,  я с головой погрузился в работу. Помимо изучения бумаг, мы погружались в пещеры и подземелья, бродили среди гробниц, пробирались сквозь паутину в кромешной тьме, жалея, что не имеем лампу «Дэви». Отобрав из кучи бумаг самое главное, я взялся за их подробное изучение и пришел к выводу, что к пророчествам монаха Филофея, они не имеют никакого отношения. Помимо зашифрованных посланий на церковно-славянском языке, я обнаружил письмена на неизвестном мне, историку, языке, более древнем, чем латынь и греческий. Я слышал про древние языки, санскрит и про крит, но читать и понимать их не умел. Посоветовавшись с полковником Лемпортом, я спросил его санкции на включение дополнительно в нашу комиссию сведущих людей. Я перерыл весь город, расспросил всех старых профессоров, живших тогда в Пскове и его окрестностях, но все разводили руками. Время шло, Георгий Александрович грустил. Он все реже беспокоил меня расспросами и почти не появлялся в монастыре.
В порыве отчаяния я написал письмо дяде, в котором изложил суть нашей проблемы. Вскоре я получил ответ. Дядя Антуан изъяснялся туманно, вспоминал поездки своих коллег на Тибет, обмолвился про Анненербе, общество Туле, обещал сообщить о моих находках куда следует и что непременно желает свидеться со мной. Больше писем от дяди я не получал.
- Вы больше не встречались с дядей? – спросила Ольга.
- Нет, дочка, не встречался – старик грустно посмотрел на нее, - Последний раз я встречался с дядей после моей отправки в Псков. Это было в Гатчине, дядя прилетел туда на один день, Мы встретились у нашего общего знакомого, парижанина Рудченко – заместителя начальника местного СД. Больше мы не виделись. От надежных людей я знаю, что дядя мой погиб в Австрии, в последние дни войны.
- Кто эти надежные люди, Михаил Матвеевич? – спросил следователь, - или тоже секрет?
- Нет тут секретов! – буркнул старик – Люди из НТС сообщили мне, уже после войны.
- Как вы поддерживали связь?
- Я ее не поддерживал. Они сами нашли меня и все рассказали.
- Где же они теперь? – интересовался Кирьянов.
- Не знаю, - ответил старик, - какое-то время, они приходили очень часто. Их интересовали списки моей агентуры в Пскове. После того, как я предоставил интересующие их сведения, они утратили всяческий интерес ко мне. С тех пор прошло более двадцати лет, как они не напоминали о себе.
- Почему же дядя больше не писал вам? – снова спросил следователь.
- Видите ли, - начал старик, - он и так слишком много написал в письме такого, о чем распространяться не следует, даже между родственниками и, скорее всего, поплатился за это. А что касается архива, то над нашими исследованиями нависло какое-то проклятье.
- В каком смысле? – спросил Иван.
- Сейчас поясню, - старик уселся поудобнее, и пригладил бороду, -
Как-то раз, прогуливаясь в монастырском саду, размышляя о полученном мною задании, я все более склонялся к мысли, что выполнить его  не в силах. Я присел на скамью, глубоко погрузившись в свои размышления, и не заметил, как ко мне подошел незнакомый старый монах. Он был невысокого роста, сутулый, с длинной седой бородой. Он стоял, опершись на посох, и внимательно смотрел на меня. На ногах у него были валенки, и я подумал:
- На улице лето, теплынь, а он в валенках, наверное, ноги больные.
- Вот-вот…- начал он, - Разрешите присесть, господин офицер.
- Да, пожалуйста… -  я подвинулся, чтобы ему было удобнее. Он присел рядом. Какое-то время мы сидели молча, потом он спросил:
- Ты русский?
- Да, я русский, и тем горжусь! – твердо ответил я. Но вскоре почувствовал, как по моему телу разливается тепло, наступает умиротворение и покой. Я почувствовал, что собеседник мой, человек добрый и родной, что роднее его никого на белом свете нет, и открылся ему. Я поведал вкратце всю свою жизнь: - детство, юность, эмиграция, учеба, служба. Заодно рассказал про монастырский архив, сам не зная, почему.  Он внимательно выслушал меня, покачал головой и промолвил:
- Вона что…! Тяжко тебе будет…
- Почему? – удивился я.
- По-твоему, для чего им пророчества занадобились?
- Как для чего? – недоумевал я, - Они помогут людям многое предотвратить, поправить, не допустить в будущем!
- Кабы так! Нет, не на доброе дело они их взыскуют! Нельзя вывозить их из монастыря! Ты, чадо, меня послушай, полковник твой скис, и ты скажись хворым, отступи…Я сам тебе все покажу: - и прошлое, и будущее, все, что Россию ожидает, своими очами увидишь. Но не теперь, еще не время. Ты за мной не ходи, я сам за тобой приду, а пока, будь здоров, Михаил!
Затем он, кряхтя, приподнялся и пошел в сторону кладбища, не торопясь, ворча и причитая. Идет, валеночки стертые, ветхие – диковина! Я подумал:
- Должно быть на жаре сморило…Поворачиваю голову, глядь, а его нет нигде, ни там, ни тут – чудеса! Я осторожно поднялся со скамейки, огляделся по сторонам, и облегченный пошел домой.
- Теперь понятно, почему вы такое имя выбрали! – сказала Ольга.
- Да это не я выбрал, а мне выбрали… - поправил ее старик.
- Больше вы его не встречали?
- Нет, дочка, не встречал, - с грустью ответил старик, - А то много о чем расспросил бы…


Вечер четвертый


Сегодня Михаил Матвеевич чувствовал себя очень хорошо. Днем он сходил в магазин и ожидал Ольгу, возвращавшуюся с дежурства. Старик встречал ее в саду, под раскидистой яблоней, где стояло его любимое плетеное кресло. Вскоре вернулась Ольга, и Михаил Матвеевич осторожно спросил:
- Дочка! – подозвал он ее, - Мне намного лучше, может, ты к себе перейдешь, отдохнешь от меня?
- Да что вы! – обиженно ответила Ольга, - Как же я вас одного оставлю? Сготовить, прибраться, постирать! Я теперь всегда рядом буду, не отвертитесь!
- Не малое дитя! – спорил старик, - Неудобно мне…С Иваном-то почти не видитесь!
- Мы с Ваней думаем одинаково, как он, так и я, - улыбалась Ольга, - У нас вся жизнь впереди, наглядимся еще друг на друга!
- Хорошо, коли так, - вздохнул Никитин, - Что-то опять он сегодня запаздывает. На работе, поди…?
Немного поворчав, старик направился в дом. Вскоре в дверь постучали. Пришел Андрей Николаевич.
- Здравствуйте, Михаил Матвеевич, - поздоровался следователь, -Здравствуй Ольга.
- Вы там Ваню не видели? – спросила она у Кирьянова.
- Идет твой суженый! – подмигнув Никитину, сказал следователь, - летит на всех парусах! Двадцать минут назад его в гастрономе видел.
- Стало быть, сейчас прибудет, - сказал старик, - Прошу, самовар на столе.
- Привет честной компании! – крикнул, вбежавший в дом Иван, - Хорошая новость!
- Выкладывай! – сказал следователь.
- Через два дня открытие музея, я Богачева встретил…!
- Славно! Большое начальство пожалует, как думаешь? – наливая чай, спросил Никитин.
- Не думаю, - помотал головой Иван, - У них своих дел выше-крыши!
- Это верно, - поддержал Ивана следователь, - Горячая пора! Завтра завершается комплексная ревизия. Оборкин вызван на допрос  к девяти утра.
- Неужели скрутите? – спросил старик.
- Да, господин обер-лейтенант, - шутя, сказал следователь, - Мы тоже, кое-что можем. Имеются все основания для возбуждения уголовного дела.
- Чует мое сердце, вывернется проклятый! – сокрушался Никитин, - Осторожно с ним, Андрей Николаевич.
- Что вам могу пообещать? Буду стараться! – сказал следователь.
В гостиной воцарилась тишина. Все допивали чай и поглядывали на Михаила Матвеевича, который чинно восседал на венском стуле во главе стола. Всеобщее внимание было приятно ему, и он с важностью произнес:
- Итак, друзья мои, кто мне скажет, на чем я вчера остановился?
- Вы рассказывали о пророчествах, часть из которых, вам удалось расшифровать.
- Все верно, Андрей Николаевич, - ответил старик, - О них, родимых! Но прежде, хочу рассказать случай, произошедший со мной в тот же год. Проживая в Пскове, работая с агентурой, я встречал самых разных людей. От бывших советских чиновников и кадровых военных, пожелавших служить нам, до эмигрантов всех мастей - дворян, купцов, священников, которые стремились в освобожденный Псков подышать «воздухом Родины» Основная масса этих людей совершенно не подходила нам и никакого интереса для разведки не представляла. Советские люди, назовем их так, важными сведениями не обладали. Они были страшно напуганы и очень боялись попасть в плен к «своим». С такими я расставался без промедления. Вторая группа, куда входили эмигранты и их дети, тоже, по большому счету, была мало пригодна для нашей работы. Они энергично брались за порученное им дело, порой, выступая с инициативами, которые шли в разрез с требованиями немецкого командования. Поначалу, мне удавалось сглаживать конфликты, но в дальнейшем, ситуация стала выходить из-под моего контроля. Приходилось деликатно намекать господам, что они здесь не полноправные хозяева, во всяком случае, пока… К тому же, местные жители им не вполне доверяли. Многие уехали восвояси, когда эйфория первых дней пребывания на Родине, прошла. Многие из них говорили мне перед отъездом, что многострадальная отчизна наша, неласково встретила своих блудных чад, что она им не мать, а суровая мачеха, и что той, прежней России больше нет, и никогда не будет. Я по возможности утешал их, говоря, что может быть «той России» никогда и не было, что она им приснилась? Костяк моей агентуры составляли частью, торговцы, ремесленники, немного местных крестьян и три монаха. Все они были мною проверены и выполняли свои обязанности безукоризненно. Многие из них так и остались в Пскове, их судьба мне неизвестна. Однажды, наши молодцы, доставили мне одного любопытного субъекта. Заросший, неряшливый, голодный, он говорил, что скрывался по лесам, побывал у партизан, но, узнав, что я в Пскове, захотел непременно со мной встретиться. Как только мне доложили о нем, я тотчас приказал доставить его. Когда его доставили к нам в департамент, я естественно его не узнал и посмотрел с недоверием. Но из-под косматых волос, на меня смотрели ясные и мудрые глаза.
- Надо же! – подумал я, - Неисповедимы пути Господни! Должно быть этот человек много повидал на своем веку! Потом я спросил: - Кто он, и что ему угодно, но он молчал, опустив глаза.
- Зачем вы хотели видеть меня, милейший! – спросил я.
- Я Перов… - выдохнул он, - Помнишь меня? Одессу помнишь? Реммерта, капитана, помнишь?
Я стоял как вкопанный и смотрел на него. Он продолжал что-то бормотать, смотря на меня.
- Петр, ты ли? – вполголоса спросил я, - не может этого быть!
Я подошел и положил руки ему на плечи.
- Что же ты, Фома, подойди и вложи свои персты в раны мои… - стиснув зубы, проговорил Перов.
- Поручик, живой! – тряс я его за плечи, - а мы думали, сгинул ты!
  - Выходит, панихидку по мне справили, эх, вы!
- Я очень рад, что ты нашел меня! – я усадил его на стул и распорядился насчет бани, - одежду долой! Сейчас помоешься, побреешься и отдыхать! Все расспросы потом!
Я устроил поручика Перова на одной из наших служебных квартир и три дня не посылал за ним. Каково же было мое удивление, когда на четвертый день, он явился к нам в департамент в сопровождении моего друга, Иннокентия Дмитриевского. Сначала я их не узнал – новая форма, манеры, выправка, мне представилось, будто они два типичных честерфилда, либо, только недавно окончили Сендхерст.
- Как это понимать, господа? – воскликнул я, не скрывая негодования.
- Что обер…, не ожидал? – пробасил Перов. Он был немногословен, но действовал уверенно, напористо, результативно, великодушно предоставляя мне возможность додумывать цели и мотивы его поступков, - Оба мы теперь с тобой… оберы! – сказал он и рухнул в кресло.
- Видишь ли, дорогой друг, - объясняя поведение Перова, сказал Иннокентий, - поручик Перов всех разом очаровал, даже полковника Лемпорта. После их совместной и продолжительной беседы, господин полковник распорядился выдать новую форму господину поручику.
- Не удивляйся, Фомин-Агеев, - сказал Перов, - все очень просто. Я уроженец здешних мест. Прибыл к вам в помощь из Орла, в распоряжение полковника Лемпорта.
- Да, Платон – это правда, - сказал Иннокентий, - господин Перов прибыл со специальным заданием, касательно нашего вопроса.
- Верно излагаете, коллега! – подтвердил Перов.
С прибытием поручика Перова наша работа вновь закипела.
- Где же он скрывался все эти годы? – спросил Иван.
- Его след потерялся в Одессе, накануне нашего исхода. Он подхватил сыпняк и долго пролежал в госпитале. Потом легализовался и одно время работал даже учителем немецкого языка.
- Почему же он не покинул Россию вслед за вами? – спросил Кирьянов.
- Тогда, сделать это было не просто, - ответил старик, - а может, не было на то оснований. Он сумел изготовить новые документы, перед советами был чист, к тому же, он нашел себя в мирной жизни.
- А вы могли бы найти себя в той жизни? – спросил следователь, - может, не стоило и уезжать?
- Нет, друг мой, - прищурился Никитин, - обстановка на юге России была такова, особенно в Крыму, что сдавшись красным, я обрек бы себя на страшную смерть. Это было равносильно самоубийству. Не забывайте, я был кадет, почти офицер, а с нашим братом не  церемонились. Сколько русских людей, офицеров, лучших людей своего времени, большевики утопили в Черном море – сказать страшно! Десятки тысяч были вывезены в открытое море и утоплены. Несчастных связывали по нескольку человек и бросали за борт. ЧК особенно зверствовало в те дни, так что, оставаться мне было нельзя.
- Вы продолжали работать все вместе? – спросил Кирьянов.
- Да, продолжали. Я постепенно отходил от изучения архива, уступая пальму первенства Перову.
- Вы это делали намеренно?
- Думаю, что да. Следовал завету старца. Я действительно не желал переправлять архив в генеральное губернаторство, но и оставлять его большевикам не считал возможным. В те дни я и не предполагал, что всевидящий Бог все расставит по своим местам. А пока, моя жизнь в Пскове шла своим чередом. Поздней осенью, бургомистр Пскова Черепенькин, устроил банкет в честь псковского окружного комиссара Беккинга. Помню, выпал снег, на улицах полно народа, все шли в театр. Сегодня выступал оперный певец Николай Печковский, затем торжественный прием в трапезной Псково-Печерского монастыря. Присутствовали, сам Беккинг с адъютантом фон Эссеном, прибыли некоторые чины рейхскомиссариата Остланд. Присутствовало местное духовенство, во главе с игуменом Павлом (Горшковым). Наша группа присутствовала в полном составе, во главе с полковником Лемпортом. Прибыли -  начальник восточного бюро обработки данных, энергичный подполковник Гольтерс, генерал Смысловский, полковник фон Ренне, подполковник Кламмрот. Присутствовали – местное руководство с женами, Сыроватский с заместителем, глава Русского Национального Комитета – Хроменко, военный советник Ремезов, артисты театра, журналисты. Среди приглашенных мелькнуло лицо Бориса Коверды. Разместились с трудом. После общей молитвы и здравицы, началась официальная часть. Далее последовали традиционные тосты – за Фюрера, за силу германского оружия, за общую победу над большевиками. После традиционных тостов, гостей в трапезной поубавилось. Еще через час, после отъезда высокого начальства со свитой, обстановка стала совсем домашней. Люди занимали любые места, садились, кто, где хотели, с кем хотел, и потекли обычные задушевные беседы, близких по службе и по духу людей.
- Платоша, друг мой! – подозвал меня полковник Лемпорт.
- Слушаю Вас, Георгий Александрович.
- Я хотел бы познакомиться с Борисом Ковердой, Вы его видели?
- Видел, - ответил я, - сегодня утром, на базаре.
- В Париже, я имел беседу с генералом Красновым. Так вот, он мне говорил о нем в превосходных степенях, желал, чтобы я непременно познакомился с ним.
- Понимаю, господин полковник, - кивнул я, - Нет ничего проще. Обождите несколько минут, и Борис Софронович предстанет перед вами.
Я покинул трапезную, и спустя пять минут, вернулся вдвоем с Борисом Ковердой.
- Господин полковник, разрешите вам представить:

И огнями горит золотыми,
Путеводная наша звезда,
Дорогое, любимое имя,
Русский рыцарь – Борис Коверда!

Да-да, тот самый рыцарь, который застрелил цареубийцу Войкова!
- Рад познакомиться с вами, - протянул руку полковник, - Много наслышан о вас от генерала Краснова. Да-с, встретились с вами в России – это отрадно!
Перед ним стоял аккуратно одетый, без лоска, человек, среднего роста, с проседью, с худощавым лицом. Он был немного застенчив, поэтому слегка улыбался. Своё присутствие в Пскове старался не афишировать, насколько позволяла обстановка. Борис Софронович протянул полковнику руку.
- Очень приятно, господин полковник…- тихим голосом сказал Борис.
- Георгий Александрович!- он, шутя поправил Коверду, - Как вам здесь служится?
- Признаюсь не легко, - отвечал Коверда, - Но при нашей работе, рассчитывать на легкий успех не приходится.
- Прошу меня простить, господа, я вас оставлю, - откланялся я.
Ко всеобщему удивлению, мой друг Иннокентий Дмитриевский, хватил лишнего и мне предстояло вести его домой.
- Перов! Помогите мне…! - обратился я к поручику. Он был абсолютно трезв, не смотря на огромное количество пустых бутылок, стоящих неподалеку от него.
- О чем разговор, Платон! – с радостью откликнулся поручик, - Доставим куда надо! Кстати! А куда надо?
- Как куда? К «трем Святителям», куда же еще! Где мы были вчера, помните?
- Конечно! Тогда в путь!
- Сейчас, я вернусь. Пойду, доложу начальству.
Я вновь подошел к полковнику Лемпорту. Тот сидел за столом в гордом одиночестве. Видно, Борис Коверда ушел, так же незаметно, как и появился. Увидев меня, Георгий Александрович обрадовался, и позвал за стол.
- Какой интересный человек – Коверда! Вы не находите?
- Пожалуй. Сам прославился и Россию прославил! – с гордостью сказал я, - такого монстра уложил!
- Верно, - поддержал меня полковник, - Жаль, что только одного.
  Мы втроем вышли из монастыря, по краям, я и Перов, а в середине – обессиленный Иннокентий. Воздух  был морозный. На небе светила луна и выступили редкие звезды. Сперва мы шли по освещенному большаку, потом фонари закончились, и тут я понял, что мы зашли совсем не туда. Морозный воздух действовал на Иннокентия положительно, и он начал приходить в себя.
- Где мы, а? Где я? – озирался по сторонам неловкий Иннокентий.
- Да ты брат совсем размяк! – потряс его за плечи Перов, - Так не годится! Посмотри на меня! Теперь на себя! Шинель запахни, застынешь!
- В атаку, братцы! Вперед! – закричал Иннокентий, - Промедление смерти подобно!
- В какую атаку! Мы пойдем в кроватку, к этой… - запнулся Перов и обратился ко мне, - К этой…Как его мамзель зовут?
- Какую именно? Ах, да! Кажется, Мэри…
- Все, решено! Все идем к мамзель Мэри! – твердо сказал Перов.
- Но-но! Я бы вас попросил…! Не троньте этого…! Никуда я не пойду!
- Полно ребячиться, Иннокентий, - я попытался взять его под руку, - Пойдем ко мне.
- Нет! Я в лес пойду! Сражаться надо, а не ждать, когда они придут и всех нас прикончат! – Он свернул с дороги и направился в лес.
- Стой, безумный! – крикнул я ему вслед.
- А чего ты его удерживаешь? – равнодушно сказал Перов, - до того лесочка метров триста, а там партизаны, иди Кеша, иди! Они тебя встретят…С музыкой!
Иннокентий, спотыкаясь, продолжал идти по полю в направлении леса. Он шел не оборачиваясь, что-то бурча себе под нос.
- Надо что-то делать, Петр! – дернув его за рукав, сказал я.
- Идем! Убью мерзавца! Стой, дурак! – крикнул поручик.
Мы кинулись догонять Иннокентия. Когда мы, наконец, его догнали, Перов отвесил несчастному хорошую оплеуху:
- Это тебе для ума!
- Поручик! Я попросил бы вас…! – вступился я за Иннокентия.
- Какой я тебе поручик! – он оттолкнул меня, - был поручик, да весь вышел! Ладно, взяли его…А то, чего доброго и вправду партизаны нагрянут, а у меня всего одна обойма!
- После поимки Когана, партизанское движение прекратило существование,  – сказал я.
- Как же?  - огрызнулся Перов, - Ждите! Поймали одного главаря и успокоились! Кто-то еще остался в городе! – он огляделся по сторонам, - Я чувствую, кто-то остался…
Мы пошли по дороге в обратном направлении, в надежде дойти до монастыря. Мой друг окончательно пришел в себя и шел чуть позади нас, без посторонней помощи.
- Не отставай, Кеша, а то волки съедят! – окликнул Перов Иннокентия.
- Не называй меня Кеша! Платон, скажи ему! – с обидой говорил Дмитриевский.
- В самом деле, господа, не время ссориться, положение у нас незавидное, да и вообще…
- Что значит, вообще!? – пробасил Перов, - Что, поджилки трясутся? Особенно у тех, в заднем ряду! Ха-ха!
Мы с Иннокентием шли молча, не реагируя на колкости, отпускаемые поручиком. Луна светила ярче, мороз крепчал, а монастыря все не было. Мне стало не по себе от одной только мысли, что мы можем попасть в плен к партизанам.
- Скажите, Перов, - первым нарушив тишину, спросил я, - Кто же остался в городе, неизвестно?
- Пока неизвестно, - с невозмутимым спокойствием ответил он, - на след вроде напали, ищем…
- Скорее бы… - сдавленным от страха и холода голосом, сказал я, - Вот уж, воистину, каждый час дорог.
Мы шли еще какое-то время в том же направлении, но ни монастыря, ни городских окраин, видно не было. Перов замедлил шаг, и сказал:
- Сбавим шаг, господа. Спешить нам некуда, можно и помечтать! – он окинул нас взглядом и усмехнулся. Вид у нас был жалкий. Мы замерзли и испугались не на шутку. Заметив это, он начал читать стихи:

Мне все равно – и что меня,
Всегда, как цепь, к земле тянуло,
Исчезло все с тревогой дня,
Все в лунном блеске потонуло…

Мы с Иннокентием смотрели на него, как завороженные, при этом, стуча зубами,
не то от холода, не то от страха. Видя наше состояние, он еще более распалялся:

Иль при  обманчивой луне,
Меня лишь дразнит призрак ложный,
Иль это сон? О, если б  мне
Проснуться было невозможно!

- Взгляните! – одернул я Перова, - впереди какие-то строения! Неужели дошли?
- Не строения, а развалины... – поправил он, - Доверьтесь мне, господа, мы движемся в верном направлении.
- Ах, да, я совсем забыл… Вы уроженец здешних мест… - выдохнул я, послушно следуя за ним.
В ответ мне вновь прозвучали стихи. Поручик читал громко, с выражением, лукаво поглядывая на нас, испуганных и озябших.

Все пусто – башни и киоски,
Лишь чей-то тени виден ход,
Да слышны в звонком плеске вод,
Стихов волшебных отголоски!

- А что вы делали до войны, поручик? – спросил я.
- Ты же читал мой рапорт, Платон…– не оборачиваясь, ответил Перов.
- Рапорт – бумага, в нее душу человека не впишешь…
- А тебе моя душа нужна? Чтобы все аккуратно, заверено печатью и подшито к делу, так что ли?
- Ладно, не хочешь – не отвечай. А собачиться друзьям – последнее дело.
- Учителем я был – устраивает? – резко ответил Перов, - А до этого, на конезаводе работал. Да! Я лошадей люблю и детей, а остальных – презираю!
- Ну и как тебе жилось при советской власти? – спросил я.
- Выжил, как видишь, не пропал и отчета давать не обязан!
- Я помню тебя по Одессе, Петр.  Концерты, рестораны, поэзия, музыка, лангусты, Кампари...., а тут… Рукоприкладство, ругань, грубости! Жизнь при советской власти не пошла тебе на пользу…
- Это не тебе судить, господин кадет! – он злобно окинул меня взглядом сверху донизу, - Здесь тебе не Сараево, не Париж и не Берлин! Ты знаешь, что такое тюрьма, обыски, допросы, облавы? Я два года в подполе прожил, а ты приехал из Европы рассказывать о пользе жизни!
- Зачем тогда в наш департамент пожаловали, господин поручик? Учителям у нас везде открыта дорога. Взгляните на Черепенькина – ваш коллега! А вы у нас, оказывается, по лошадиной части?
- Что мне ваш департамент? Вот разобьем большевиков, на конезавод вернусь, директором стану!
- Не знаю. Я не стал бы говорить об этом так уверенно…
- Да брось, Фомин, как там тебя, Агеев! – махнул на меня Перов, - Двум смертям не бывать! Если не попадем к партизанам, то живы будем и всех разобьем!
- Стойте! – остановил я своих попутчиков, - лошадь! Слышите, сани скрипят?
- Где лошадь? Не вижу… – всматривался в темноту Иннокентий,
- Так, это он…! Действуем слаженно и без помарок, а то все дело погубите!
- Кто, он? – спросил Иннокентий.
- Тот, кто нам нужен, ясно? Думаете, я просто так вас два часа  морозил? Ха-ха! Приготовьте оружие, вояки! – усмехнулся Перов. Затем, изменившись в лице, сказал: - Все, тихо!
Мы приготовили оружие и молча пошли навстречу лошадиной упряжке. Подойдя поближе, на расстоянии тридцати шагов, мы остановились. Я шагнул вперед и поднял вверх левую руку.
- Хальт! – крикнул я.
Лошадь остановилась. Мне навстречу вышел коренастый мужик, пятидесяти лет, бородатый, в меховой шапке.
- Кто такой? – спросил я, - Аусвайс!
Мужик протянул мне документ и стал извиняться.
- Виноват, господин офицер, припозднился. Недавно узнал, что Устин Нилыч скончались…
- Что за вздор! – не выдержал я, - Ты кто такой?
- Гробовщик я, Носов Захар, отпустите, господа… - заскулил мужик.
Несмотря на лунный свет, прочитать документ не представлялось возможным, и я делал вид, что внимательно изучаю его. Тут вмешался Перов:
- Как, говоришь, твоя фамилия?
- Носов я, Носов Захар – гробовщик… - тараторил мужик.
- Что везешь? – строго спросил Перов. Мужик будто потерял дар речи, он только показывал рукой в сторону лошади. Мы с поручиком переглянулись и направились осматривать багаж мужика. Подойдя ближе, мы увидели старенькую лошаденку, запряженную в пошевни. На них лежал гроб, наполовину прикрытый рогожей.
- Открой крышку! – скомандовал поручик. Мы достали оружие.
- Делайте, что вам говорят! – сказал я.
Мужик стоял возле лошаденки, опусти голову.
- Что, язык проглотил? – Перов толкнул мужика в бок, - Открывай подлец!
Мужик упал в снег. Перов и я подошли к гробу и переглянулись.
- Иннокентий! За него отвечаешь головой! – буркнул Перов.
Дмитриевский остался караулить мужика, а мы с поручиком приподняли крышку гроба. Каково же было наше удивление, когда вместо усопшего, мы обнаружили на его месте десять винтовок, шесть пистолетов, четыре гранаты и три пары валенок. Вся поклажа была аккуратно уложена и накрыта саваном. Мы снова переглянулись с поручиком и посмотрели в сторону мужика. Поручик достал пистолет с гранатой, приподнял их над головой и разразился здоровым, грудным смехом. Все присутствующие при этом, включая мужика, уставились на поручика, не понимая причину его веселья.
- Вот подлец! – Перов посмотрел на меня и медленно направился к мужику, - А ведь я узнал тебя… Думал, никогда не встретимся? Врешь…!
Перов хотел ударить мужика. Мне едва удавалось сдерживать его.
- Вспомнил меня, гад!? А отца моего, полковника Александра Александровича Перова, вспомнил, которому ты подлец служил, а потом, постыдно и подло обокрал?
- Поручик! – я пытался успокоить его, - Петр Александрович, держите себя в руках!
- А лошадь? Это наша лошадь, которую ты увел в восемнадцатом году!
- Не виновен! – взмолился мужик и упал на колени, - Батюшка, Петр Александрович, не хотел, меня силой заставили! Не виновен! Богом клянусь!
- Подлец! Бога вспомнил! – поручик неудержимо рвался к мужику.
- Поручик, успокойтесь, доставим в участок, допросим по всей форме! – пытался урезонить его Иннокентий.
- Успокойтесь! Какое тут к лешему спокойствие! – Перов сел на рогожу рядом с открытым гробом и спросил у мужика:
- Давно партизанам служишь?
- Это как посмотреть… – отвечал мужик, - для себя – недавно, а так – два года.
Я припомнил допрос двух молодых людей и фразу, брошенную Коганом в их доме во время ночного визита. Сопоставляя факты, убедился, что мужик и был его главный сообщник и свой человек в городе. Действительно, кто будет тщательно обыскивать поклажу гробовщика, примелькавшегося изо дня в день. Он имел возможность почти беспрепятственно, въезжать в город и покидать его.
- Петр Александрович! – отозвал я поручика, - Я полагаю, это и есть тот человек, которого вы с таким усердием искали в Пскове.
- Ах, как вы умны и прозорливы! – с издевкой произнес поручик.
- Сейчас не время выяснять отношения, поручик, обстановка не подходящая и время позднее.
- Иннокентий! Свяжи этого и в путь! – буркнул Перов, - Я продрог и устал, как собака…
- Нет, нет! Я не поеду! – заупрямился мужик, - Пощадите, не виновен!
- Поговори у меня, мерзавец! – прошипел Перов, - Из лесу едешь, а в гробу что – грибы да ягоды? Купил на грош пятаков!?  - Поручик от души приложил мужика, да так, что тот перелетел через сани и кубарем скатился в придорожную канаву, - Вот тебе на разживу!
- Попрошу без рукоприкладства! – не выдержал я.
- Чего-чего? – скривил лицо Перов, - Будет меня всякий пришлый указывать!
- Иннокентий, пойдем домой, - спокойно сказал я, насквозь промерзшему другу, - Поручик без нас управится.
- Иннокентий! – рявкнул Перов, - Поедешь со мной! Давай, грузи эту сволочь!
Иннокентий послушно поплелся выполнять приказ поручика.
- Ну, родимые! Ну-у-у-у! – дернул вожжи поручик.
- Куда она нас привезет? – спросил Дмитриевский у Перова.
- Не боись, Кеша, она дорогу знает! – усмехнулся поручик, - Эй, Платон, а ну не отставай!
- Ну, вас к черту! – крикнул я им вслед.
Связанный мужик ворочался, ворчал и пытался слезть с саней.
- Только попробуй! – предвидя намерения мужика, крикнул Перов.
Мужик понял, что сбежать ему не удастся, но, желая все же досадить своим конвоирам, запел песню на мотив «Катюши».

Не цветут ни яблони, ни груши,
Немцы все срубили на дрова,
Не выходит на берег Катюша,
На работах в лагере она…!

Сани тронулись, я остался в ночи один. Я не знал, где нахожусь, и понятия не имел, куда нужно идти. Немного постояв на дороге, и посмотрев по сторонам, я тяжело вздохнул и двинулся в путь. Пройдя какое-то расстояние, я услыхал позади себя чьи-то шаги и лошадиное фырканье. Я продолжал идти, шаги приближались, и, наконец, вплотную приблизились ко мне.
- Стой, кто идет! – послышался хрипловатый голос.
- Свои! – зачем-то ответил я.
- Какие - такие свои? А ну, покажись!
Ко мне подбежал высокий, стройный человек, с хорошей выправкой и богатыми усами, какие носили в прежние времена, Рассмотрев меня вблизи, он изменился в лице и спросил по-немецки: «Вы немецкий офицер?» Сообразив, в чем тут дело и услыхав его произношение, я ответил по-русски:
- Да, братец, я офицер Абвера, имею чин обер-лейтенанта. Можете обращаться просто – Платон Александрович.
Усач приободрился, улыбнулся в усы и представился:
- Поручик Преображенского полка – Петр Петрович Томазов, ныне дозорный. Базируемся недалеко от Пскова, прикрываем мост от партизан.
- Спасибо, поручик! – поблагодарил я его, - Спасибо за службу! Выправку вижу!
- Благодарю, господин обер-лейтенант!
- Далеко ли до Пскова, поручик?
- Версты две, если быстрым шагом, то за час доберетесь!
- Кто там с тобой? – спросил я
- Казак, Степан, недавно прибыл из Сербии, с семьей.
- Из Сербии? – удивился я, - Интересно!
Я подошел к казаку и представился. Он, повесив винтовку на плечо, держал под уздцы лошадь, которая не желала стоять на месте подле хозяина, а постоянно крутила головой и переминалась с ноги на ногу.
- Одновол, моя фамилия, - отвечал казак, - Кличут Степаном, сам из Екатеринодара. Воевал в корпусе у генерала Краснова, затем, погостил в «голом поле», а потом перебрался в Сербию – вот такая судьбина.
- Я тоже немного повоевал, - рассказал я, - Одесса, потом Румыния и Сербия. На Галиполе не бывал, сия чаша меня миновала.
- Откуда вы здесь взялись? – удивился Одновол, - Ночь, мороз, до города две версты, один-одинешенек?
Я не знал, что ответить двум добрым людям, моим спасителям, поэтому решил соврать:
- Участвовал в секретной операции по поимке партизан… - ответил я.
Томазов и Одновол переглянулись.
- Садитесь, господин обер-лейтенант, - подведя ко мне каурую кобылу, сказал Томазов, - Устали, должно быть…
- Нет-нет! – возразил я,- Благодарю, поручик. Пройтись хочу со своим земляком, а вы, езжайте…
- Оно верно, Петр Петрович, - подтвердил Одновол, - скачи, братец, а мы до города доберемся, да за разговорами время скоротаем.
Мы двинулись в путь. Лошадь не желала спокойно идти под уздцы. Она то и дело останавливалась, фыркала и сбивала кубанку с головы казака.
- Что это она у тебя, Степан, неспокойная какая-то? – спросил я.
- Так и есть, Ваше благородие, неспокойная, - гладя лошадиную морду, отвечал Степан, - Неук! Молодая, да необъезженная, третьего дня как принял.
Ну, ничего! Сдружимся, да сроднимся!
- Расскажи, Степан, как поживает генерал Краснов? Много ли пишет?
- Страсть как много! – отвечал Степан, - Когда бывал у него, то много книжек подарил мне. Мы с женой их читаем, но больше она.
- На здоровье не жаловался?
- Никак нет. Собирался с «Советами» воевать, а где он теперь – не ведаю.
Говорил, что шашку на стену не повешу, пока красных не изведу.
- Когда ты его видел, Степан, последний раз?
- В сороковом году и видел, а с той поры – ни разу.
За разговорами, я и не заметил, как мы подошли к окраинам Пскова. Вдруг, из-за стоящего неподалеку старого дерева, выскочил человек с винтовкой:
- Стой! Кто идет?
- Свои, Корнеич! – махнул рукой Степан, - Мечтай себе дальше!
Корнеич повесил винтовку на плечо, вздохнул и отправился к своему укрытию.
- Подождите, пожалуйста! – догнал я человека с винтовкой, - Разрешите взглянуть на ваше убежище?
- Конечно, взгляните, господин офицер, - ответил он, - Отчего же не взглянуть?
Это было старое, толстое дерево, полое внутри. В такой полости легко мог поместиться человек средней комплекции. Дерево стояло метрах в двадцати от дороги, поэтому она просматривалась превосходно, а самого человека заметно не было.
- Просто и надежно! – постучал я по стволу дерева, - Удобная кордегардия  - в спину не дует и сверху не льет! Правда, Степан?
- Истинно так, Ваше благородие! – отвечал довольный Степан.
- Ну, мне пора… - сказал я, - Благодарю за почетный эскорт!
- Может вас проводить?
- Не стоит, Степан. До базара дойду, а там, и дом…
- Заходи в гости, Платон Александрович, - уговаривал казак, - Жена обрадуется. Самовар поставим, чихиря выпьем! Мой курень вам любой покажет.
- Благодарю, Степан, - я пожал ему руку, - Как доведется. Сам понимаешь – служба…
Простившись со Степаном, я пошел домой. Время было позднее на улице ни души. Пройдя немалое расстояние, я обернулся. Степан и его неук, стояли на прежнем месте, провожая меня взглядом. Лишь убедившись, что я в безопасности, Степан со свом другом, отправились в обратный путь. Через четверть часа я был дома.
- Больше вы не встречали Степана? – спросила Ольга.
- К сожалению, нет, - с грустью сказал Никитин, - Ни Степана, ни его друга, усача Томазова.
- Как дальше складывались ваши отношения по службе с Дмитриевским и Перовым? – спросил Кирьянов.
- Я человек не злопамятный, - отвечал старик, - Но, нужные выводы для себя сделал. К тому же, после того ночного приключения, мы более вплотную не работали. Кстати, тот мужик, что перевозил в гробу оружие, исчез при загадочных обстоятельствах. Мне его так и не удалось расспросить. Ловок оказался, подлец!
- Засиделись мы с вами, скоро полночь! – всполошилась Ольга, - Михаилу Матвеевичу нужно отдыхать! Пора по домам, мужчины, завтра приходите.
Андрей Николаевич и Иван, нехотя поднялись с насиженных мест, и, откланявшись, вышли в кухню. Ольга провожала их.
- Вань, завтра не задерживайся, хорошо?
- Хорошо, любимая, - он крепко обнял ее и исчез в непроглядной темени сада.
- Иван, обожди, вместе пойдем! – высматривая в темноте Ивана, сказал Кирьянов.
- Ты что, один боишься ходить? – веселился Иван.
- Ерунду говоришь, Мельников, не подумавши…- обижался следователь.
- Да сам знаю, что ерунда, - отвечал Иван, положив руку на плечо Кирьянова, - настроение хорошее, весело, вот и говорю непотребное…


Вечер пятый

На следующий день дом Михаила Матвеевича был прибран и выглядел празднично. На столе в гостиной, стоял большой букет сирени  разных оттенков. Михаил Матвеевич и Ольга сидели на диване и рассматривали фотоальбом. Никитин рассказывал историю каждой фотографии: кто на ней изображен, в каком году сделан тот или иной снимок, и что стало в последствие с теми, кто на них запечатлен. Рассказал старик и про свою жену, которая осталась в Пскове, и о судьбе которой, он так  ничего и не узнал. Он говорил Ольге, что она очень похожа на его жену, делал ей комплименты и по-прежнему называл дочкой. Вскоре подошли мужчины. Ольга и Иван суетились на кухне, а Кирьянов подошел к старику и сказал:
- Я выполнил вашу просьбу, Михаил Матвеевич, - Он улыбнулся и протянул старику принесенный документ, - Завтра утром явитесь по указанному адресу. Ивана я проинструктировал и, как говорится, дело в шляпе!
- Спасибо, Андрей Николаевич, услужил, - прослезился старик, - во век не забуду.. Не знаю, как и благодарить!
- Не стоит благодарности, Михаил Матвеевич, - начал следователь, - Я много думал над вашими словами, анализировал, сопоставлял, вспоминал свою жизнь и жизнь отца. Несколько ночей подряд я изучал ваши уникальные документы, и считаю, что они должны быть обязательно опубликованы, пусть не сегодня, не завтра, но когда-нибудь…Я в ближайшее время буду в Москве и думаю, что смогу найти людей, которые ими заинтересуются. Они должны быть обнародованы.
- Вы абсолютно правы, молодой человек, - отвечал старик, - Я и сам думал об этом и пришел к тому же выводу. Вот видите, специально достал эти папки… Держите, я верю вам, - Старик вручил папки следователю.
В комнату вошли Иван и Ольга. Иван поставил на стол бутылку вина.
- Что это вы грустные сидите? – спросил Иван.
- Мужчины, прошу к столу! – хозяйничала Ольга.
- Дядя Миша, штопор есть? – не отставал Иван.
- Не помню, был где-то… - растерялся старик, - Оленька, дочка, посмотри в ящике буфета…
Разлив по бокалам вино, Андрей Николаевич попросил слово:
- Михаил Матвеевич, разрешите произнести тост…
- Разрешаю, - улыбнулся старик.
- Я хочу выпить этот бокал за молодых, за их семейное счастье, за то, что теперь у них будет свой дом. Так пусть под его крышей, всегда будут мир, любовь, взаимопонимание и достаток. За тебя Иван! За тебя Ольга! Ура!
- Ура! – дружно подхватили все присутствующие, и протянули бокалы навстречу друг другу.
- Красиво ты говоришь, Андрей Николаевич! – Восторгался Иван.
- Да ну… - застеснялся следователь, - ничего особенного, пустяки…
- Для вас может и пустяки, а нам с Ваней приятно, - волнуясь, говорила Ольга, - Нам никто никогда таких слов не говорил, и таких подарков не делал. Правда, Ванечка?
- Это верно! – подтвердил Иван, - Никто, никогда… Считайте, что новоселье отмечаем! Вы  наши самые близкие люди, друзья и первые гости!  Верно, дядя Миша?
- Конечно, Ваня, - вздохнул старик, - Сегодня ваш день, это так, но история еще не окончена. Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается…
- Вы хотите продолжить рассказ? – спросила Ольга.
- Да, - сказал Никитин, - Чуть-чуть осталось. Отвечу на все интересующие вас вопросы, чтобы тему закрыть навсегда, так что, устраивайтесь поудобнее.

Еще одно последнее сказанье –
И летопись окончена моя…!

Только в начале сорок четвертого года, в январе, мы закончили изучать архив. Отобрав самое ценное, полковник Лемпорт упаковал все в несгораемый ящик. Этот ящик он поместил в обыкновенный чемодан, и ждал приказ из Берлина. По непонятным для нас причинам, приказ так и не поступил, и отправка архива откладывалась. Время шло и только в феврале сорок четвертого, когда Абвер был упразднен, а адмирал Канарис отправлен в отставку, поступил приказ, всему нашему подразделению сворачиваться и немедленно выезжать в Берлин. От срочного вызова в Берлин я не ждал ничего хорошего. Меня могли перебросить в любое другое место, а моя супруга, ни за что не хотела покидать свой родной Псков. Было принято решение выезжать небольшими партиями. В первой партии должны были ехать я и мой друг Иннокентий Дмитриевский. В первоначальном списке значился и поручик Перов, но перед самым нашим отъездом, полковник Лемпорт его почему-то исключил. Вторая партия должна была выезжать спустя три дня. Ехать в грузовике, в сопровождении немецкой пехоты, было не безопасно. В лесах все еще находились партизаны, и я не понимал, кто и по какой причине, мог отдать такой нелепый приказ! Таким образом, первая партия должна была прибыть на станцию Сиверская, что недалеко от Вырицы. Там находился штаб восемнадцатой немецкой армии «Север», а оттуда самолетом перелететь в Дабендорф. Наконец настал день нашего отъезда. Я не стал объяснять жене всю опасность этой авантюры, просил лишь сохранять спокойствие и молиться за меня. Я достал из тайника заготовленные заранее новые советские документы. Вручил жене ее документ, а свой забрал с собой. Надо отдать должное этой женщине, она, наверное, обо всем догадывалась, но сохраняла полное спокойствие. И вот , попрощавшись с женой и поцеловав спящую дочку, я покинул Псков…Навсегда…
- Сколь было вашей дочке, дядя Миша? – спросил Иван.
- Восемь месяцев, - старик покачал головой, - совсем кроха… Какова ее участь? Я даже не знаю, воспользовалась супруга сделанными мною документами.
- Вы пытались разыскать свою семью? – спросила Ольга.
- Конечно пытался, но все безрезультатно… - с грустью сказал старик, - Уже после войны я наводил справки, по своим каналам. Мне объяснили, что скорее всего, мои жена и дочь были сосланы… Или успели вовремя  покинуть Псков. Вся надежда на Андрея Николаевича, на его каналы.
- Я не забыл вашу просьбу, – сказал следователь, - Запрос я отправил, в ближайшие дни придет ответ. Не волнуйтесь, я вам сразу сообщу.
- Спасибо – сказал старик, - Я верю в вас. Но вернемся в сорок четвертый год.  Случилось то, что я и предполагал! Не доехав да места назначения примерно ста верст, нашу колонну атаковали. Сопровождавшая нас пехота на бронетранспортере вырвалась вперед. Колонна сильно растянулась. Грузовик, в котором ехал я, замыкал колонну. Впереди был мост. Как только пехота его миновала, он был взорван. Наш грузовик остался на одном берегу реки, а пехота на другом. После взрыва моста, партизаны открыли шквальный огонь по разрозненным частям нашей колонны. Началась паника. В машину, где ехал мой друг Иннокентий, попал снаряд, и она загорелась. Из нее не успел выйти ни один человек. Я с чемоданом в  руке, отстреливаясь, успел добежать до леса. Все произошло очень быстро. За несколько минут с нашей колонной было покончено. Добежав до леса, я обернулся назад, и мне открылась жуткая картина. Два грузовика, находившиеся на этом берегу, горели, к небу поднимались густые, черные клубы дыма. На противоположном берегу, сквозь снежную заметь, удалось разглядеть лишь лежавших вдоль дороги немецких солдат,  расстрелянных почти в упор партизанами. Вот и все… – подумал я. В тот же момент рядом со мной разорвался снаряд. Очнулся я в полной темноте. Было тихо. Я полностью осознавал, что со мной произошло, но не испытывал боли и страха. Тело не болело, даже ощущалась какая-то легкость, будто бы прошло несколько часов спокойного здорового сна. Рядом со мной лежал чемодан с архивом, который мне вручил полковник Лемпорт. Я нащупал часы. К моему удивлению, они продолжали исправно ходить и показывали два часа ночи. Я нащупал фляжку во внутреннем кармане шинели, и, достав ее, сделал несколько глотков коньяка. Немного привыкнув к темноте, я, как мог, осмотрел свое убежище. Оно напоминало медвежью берлогу, глубиной около двух метров и шириной примерно столько же, сверху прикрытую ветками. Собравшись с силами, я осторожно встал на ноги, и попытался выбраться на поверхность. С трудом покинув свое убежище, я огляделся по сторонам. Сквозь ветви деревьев струился лунный свет. Я увидел дорогу и остовы сгоревших машин. Пройд немного  вперед, я обнаружил обломки взорванного моста и тут же, неподалеку, лошадь, запряженную в сани! Я не поверил своим глазам, посмотрев вокруг, я никого не увидел и не услышал. Я, не долго думая, сел в сани, прикрыл рогожей чемодан, сам укутался в лежащий тут же тулуп, и тронулся в обратный путь, подальше от этого проклятого места. Я мчался по той же дороге, где днем ранее ехал в грузовике, навстречу неминуемой гибели. Дорога была укатана и моя лошаденка резво бежала по ней. Впереди, безмолвный и величавый, расступался перед нами сказочный зимний лес. Бубенчик под дугой весело звенел, тулуп согревал меня и вдруг, словно ветерок, меня коснулось ощущение какого-то простого, бесконечного счастья! Только я и лошадь в зимнем лесу под луной. Хорошо, весело! Мне сразу вспомнилась песня – «Однозвучно звенит колокольчик». Встав в полный рост, держась за вожжи, я крикнул что есть мочи – «Э-ге-гей!» Словно почувствовав мое настроение, лошаденка ускорила бег и вот, впереди, показались низкие деревенские крыши. Я остановился у первого дома и постучал. Дверь открыл невысокий бородатый мужик. Я представился и велел загнать лошадь во двор. Он так и сделал, затем мы прошли в избу, где кроме него находилась жена. Денег у меня было достаточно, я обещал хорошо заплатить им, если они выполнят мои распоряжения. Мужик согласился мне помочь и взял деньги. Он что-то шепнул жене и вышел из дома. Поев немного, я завалился спать. Проснулся я оттого, что луч солнца светил мне в лицо. Рядом с моей кроватью сидела жена мужика и смотрела на меня. Она рассказала, что пока я спал, к ним во двор приходили партизаны, и ее мужик с трудом выпроводил их со двора. Она спросила кто я и откуда. Я рассказал ей все как есть и попросил у нее совет. Женщина долго плакала и не сказала мне ничего определенного. На следующий день, придя в себя, она сама заговорила со мной на эту тему. Мы решили ничего не говорить ее мужу, а закопать ларец с документами в подполе, поглубже, до лучших времен, а там, как Бог даст. Мы так и сделали. Я попросил раздобыть какую-нибудь одежду и обувь, а немецкую форму зарыть куда-нибудь, от греха. В том доме я прожил несколько дней. Я ждал возвращения мужика, но он так и не появился. Оставаться в том доме дальше было нельзя. Попрощавшись с хозяйкой и поблагодарив за все, я отправился в путь. Итак, обер-лейтенант Платон Александрович Фомин-Агеев, навсегда остался в том доме, в глухой деревне, название которой я так и не спросил. Покинул деревню и пошел по лесной дороге в страшную неизвестность, другой человек – Михаил Матвеевич Никитин…
- Скромный бухгалтер… - закончил фразу Кирьянов.
- Вот оно как все получилось-то! – удивился Иван.
- Да. Война для меня окончилась у взорванного моста, в феврале сорок четвертого года. С новыми документами, переодевшись, теперь мне не имело смысла умирать, но и немедленно воскресать тоже. Я решил пробираться вглубь страны, осмотреться в новой обстановке, устроиться на службу и ждать…
- Вы не боялись, что кто-нибудь мог увидеть и случайно узнать вас? – спросил Кирьянов.
- Не боялся, - ответил Никитин, - Я ушел слишком далеко от Пскова. Как говорят, черт не выдаст – свинья не съест! Вот такая история! – Старик хлопнул в ладоши и стал допивать чай.
- А как же ваши родители? – спросила Ольга.
- Ах, да! – вспомнил Никитин, - Совсем забыл сказать. Мои родители были убиты в конце сорок третьего года хорватскими усташами. Мой младший брат Николай, служивший в русском корпусе на Балканах, был убит в перестрелке с «титовскими» партизанами. Так что, в Сербии у меня никого не осталось, только в России… Поначалу я еще надеялся вернуться в Псков, но в середине сорок четвертого года стало ясно, что победоносная германская армия «Советы» не одолеет. Поэтому мои чаяния воссоединиться со своей семьей, таяли с каждым днем. В порыве отчаяния, я написал письмо жене и передал его с малознакомым человеком, который уверял меня, что будет проездом в Пскове. Я указал свой точный адрес на тот момент и стал ждать ответ. Я ждал три года, но ответа не последовало. Вскоре, после моего исчезновения, немецкие части покинули Псков, оставив местное население на произвол судьбы. Но это была уже другая история, не имевшая ко мне никакого отношения. Я находился за сотни километров от полюбившегося мне Пскова и проклинал свою судьбу, как незабвенный Гай Марий.
- Что же было дальше? – спросила Ольга.
- Дальше? – старик хитро взглянул на нее, - Дальше я встретил вас, молодые люди! Кто бы мог подумать, что в этом поселке я останусь навсегда…
Старик погрустнел и задумался.
- Я, пожалуй, пойду. Мне необходимо выспаться, - сказал следователь, - Завтра с утра допрос Оборкина, - Он хитро подмигнул Ивану.
- Это есть наш последний и решительный бой… – медленно проговорил Иван.
- Ваня! – поморщился старик, - Не надо к ночи…
- Виноват! Исправлюсь!
- Потом расскажете, Андрей Николаевич. Не падайте духом! – напутствовал Никитин.
Смеркалось. Из раскрытого в палисадник окна повеяло прохладой.




                Созидающие


В кабинете следователя Андрея Николаевича Кирьянова, часы показывали  девять часов утра. Сегодня он пришел на работу раньше обычного, чтобы подготовиться к допросу. Андрей Николаевич долго думал, что можно сказать человеку, окончательно потерявшему совесть, стыд, да что там, совесть и стыд, сам человеческий облик был изуродован в нем до неузнаваемости. Чувство опасности у директора было развито особенно сильно и редко подводило его. Он понимал, что ситуация на сегодняшний день выкручивается довольно поганая и если не принять срочные меры, то закончиться для него она может в местах не столь отдаленных. Все взвесив и обмозговав, он решил идти до конца. Актер он был превосходный, с легкостью меняя личину, он выходил сухим из воды, когда казалось бы, все – кирдык! Так и шел по жизни, тасуя и меняя личины, окончательно потеряв, а может и, позабыв, свое собственное лицо. Вот и сегодня, Виллор Сафронович надеялся охмурить молодого, и как ему казалось, неопытного следователя. Подойдя на цыпочках к кабинету, он приложил ухо к дверному полотну. Но ничего интересного для себя Оборкин не услышал. Позывные Маяка и сигнал точного времени, вернули директору ощущение реальности происходящего. Поправив костюм и почесав лоб, Оборкин потихоньку постучал в дверь.
- Да-да, войдите! – отозвался Андрей Николаевич.
- Здравствуйте, товарищ Кирьянов! – расплываясь в улыбке, сказал Оборкин, - А я к вам, с утра пораньше…! Как говорится, день работой весел!
- Проходите, Оборкин. Садитесь.
- Благодарю…
- Я вызвал вас, чтобы ознакомить с результатами комплексной проверки.  Следователь положил перед директором несколько листов машинописного текста.
Оборкин внимательно вчитывался в написанное. Он что-то шептал себе под нос и хмурил брови, протирал носовым платком лоб, то и дело, поглядывая в сторону следователя. Когда все листы были прочитаны, директор отложил их в сторону, и, подперев  рукой голову, многозначительно замолчал.
- Виллор Сафронович, что-то не так? – тихо спросил следователь.
Директор приоткрыл правый глаз и взглянул на следователя.
- Так дело не пойдет, Андрей Николаевич, - хитро улыбаясь, сказал Оборкин, - Написать то все можно, бумага стерпит…
- Бумага-то стерпит! А люди? – спросил следователь.
- А что люди? – возмущался директор, - Живем дружно, работаем с огоньком!
- Это вы на прошлогодний пожар намекаете?
- Какой пожар?
- Никакой…Так, к слову пришлось. Как складываются ваши отношения с трудовым коллективом? Например, с водителем лесовоза Мельниковым Иваном Васильевичем?
- Нормально! – махнул рукой Оборкин, - Мельников хороший водитель, дисциплинированный, отмеченный благодарностью за безаварийную езду.
- Дисциплинированный, отмеченный благодарностью… - повторил следователь, - Поэтому десять лет не может получить жилье, ютится в восьмиметровой комнате?
- В этом же году получит жилье, обещаю, один из первых получит!
- Перестаньте! Первым…! Я о другом хочу с вами побеседовать…
По финансовым вопросам с вами подробно будет говорить ревизор Саморуков.
- А что? Финансы у нас в порядке! Это вам кто угодно подтвердит!
- Подтвердят, подтвердят… Потом. Скажите, Оборкин, вы свою работу любите?
- В каком смысле? – удивился директор,
- Вы знаете дело, которым руководите?
- Скажете тоже! – ухмыльнулся Оборкин, - Это плотник топором думает, а я директор…Все знаю! Куда ни глянь, всюду мое хозяйство, всюду глаз да глаз! А вы говорите…
- Вы восьмой пункт на второй странице прочитали? Что можете сказать?
- Врут, все врут, злыдни! – вскипел директор, - Ну, случаются огрехи, сучки да задоринки. Не уследишь, Андрей Николаевич, у меня тоже не сотня глаз!
- Сами знаете, что ерунду говорите! Вам приведены конкретные цифры, а вы мне про сотню глаз. Нужно лишь свои два открыть и протереть. Все ваши огрехи и сучки, как вы выразились, давно учтены и просчитаны на ЭВМ, согласно отраслевым стандартам, а вы мне сказки рассказываете!
- Завидую я вам, Андрей Николаевич, легко вам живется, - сказал директор, - цифры точные, результаты экспертиз, протоколы допросов – все у вас на столе, ждет распрекрасного и объективного следователя, товарища Кирьянова! А вы в моей шкуре не хотите побыть, денек другой? Всем же угодить надо! План – давай! При минимальных капиталовложениях – результат на гора! Рабочие чтобы не в накладе были, да вышестоящее руководство не в обиде! Я света белого не вижу, забыл, когда в последний раз на море отдыхал! А вы мне суете разные бумажки, да цифры! Как легко чужими судьбами то распоряжаться! Одного потеряете, второго, третьего – не велика потеря!
- Потерявшихся отыщем, если  по нашей вине - сказал следователь, - Самое страшное, Оборкин, когда человек потерял самого себя. Такому, наверное, помочь уже невозможно. Но будет об этом… Одиннадцатый пункт прочитали? Исчезновение двухсот кубометров леса.
- Ну, читал! – фыркнул директор, - Я уже объяснял… Что, еще раз?
- Да, еще раз, и поподробнее. Ваше объяснение меня не устраивает,
- Это почему?
- Вас то самого оно устраивает?
- Вполне! Не моя вина! – стучал себя кулаком в грудь директор, - Стихия – ничего не попишешь! Половодьем смыло!
- Скажите, Виллор Сафронович, вы в школе учились? Сколько классов окончили?
- Я то? – директор почесал затылок, - учился, конечно…Семилетку окончил,
- А что же ерунду пишете? В одиннадцатом пункте упоминается эпизод полугодовой давности, точнее восьмимесячной давности… Ну, вспомнили? Какое половодье  - осенью? Наша река тогда так обмелела – баржа не могла ходить!
- Все, хватит! Нашли дурака! Сегодня же пишу заявление, пусть снимают с должности – уйду! Думаете, не отпустят? Неужто вам отдадут на поругание?
- На поругание? Не думаю! Защищать кинутся! Вы для них ценный кадр, фундамент системы, если хотите. И насчет дурака, тоже зря, дураком тут и не пахнет. Выдержка и холодный расчет, стремление к намеченной цели любой ценой. Одного вам не достает, Оборкин – умения ладить с людьми, с простыми людьми, на этом и погорели.
- Что-то я не пойму, Андрей Николаевич, куда гнешь?
- Чего тут непонятного? Не хочу говорить про ваши загулы и пьянки, про них и так все известно. Люди на собрании прямо указывали на серьезные недостатки в работе, в дисциплине, а вы?
- Что, я? – возмущался директор.
- Вы помните, куда их посылали в нецензурной форме? А с самыми неугомонными, проводили личные беседы у себя в кабинете, запугивали, шантажировали! Жильем когда обещали обеспечить работников леспромхоза? Напомнить, в каком году? А на дворе, какой год? Все с вами ясно Оборкин, вы откровенным хамством, нецензурной бранью и нежеланием вникнуть в насущные проблемы людей, настроили против себя весь коллектив! А когда Мельников со своим напарником Тарасовым, случайно обнаружили место, куда «смыло», те самые двести кубометров леса, тут вы завертелись не на шутку. Так что, извините, Виллор Сафронович, я вас не понимаю и понимать отказываюсь! Это же надо додуматься, устроить такую подлость Ивану Мельникову! И не ссылайтесь на своих подручных, без вашей подсказки, те недоумки, никогда бы не придумали такую подлость!
- Воды…- шепотом проговорил директор.
- Что вы сказали?
- Валидол…
- Сейчас! – Кирьянов достал из аптечки валидол и протянул Оборкину. Он включил вентилятор и приоткрыл дверь кабинета, - да, действительно, душно у нас… – Не спуская глаз с Оборкина, сказал следователь.
Но Оборкин не был бы Оборкиным, если бы не его врожденно-приобретенный артистизм. Он старался достоверно изображать приступ: - держался за сердце, дрожащими руками отправлял под язык валидол, боковым зрением наблюдая за реакцией следователя. Но следователь, тоже был не промах, обладал немалым опытом и интуицией. К тому же, беседы с Никитиным, не прошли у него мимо ушей. Он прекрасно понимал, что за фрукт товарищ Оборкин и какие фортели может выкинуть.
- Вроде полегчало… – прошептал директор.
- Вот и отлично, - сказал следователь, - Продолжим разговор?
Следователь прикрыл дверь кабинета и налил Оборкину стакан воды.
- Да. И не пытайтесь сбить меня с толку всевозможными отвлекающими маневрами. Со мной это не пройдет. Я предупрежден о вашем коварстве и не теряю бдительности.
- Я знаю, это тот старик, что работал когда-то у нас бухгалтером, - сказал Оборкин, допивая воду из стакана, - он давно мутит воду в поселке… Вот и тебя охмурил. Он не так прост, каким хочет казаться.
- Будет вам, Оборкин, подумайте лучше о себе, каким вы предстанете на суде, и что будете отвечать. Перейдем к следующему эпизоду – торговля лесом и пиломатериалами. Что можете сообщить?
- Клевета! У кого только язык повернулся? Что, кто-нибудь видел, как я выносил доски за проходную или бросал их через забор? Это они, работяги, доносчики и кляузники, выносят дерево! Я не голословно! Вы к ним в дома загляните – вешалки, табуретки, антресоли, комоды – все из моего дерева! Вот кого судить-то надо!
- Мне вас слушать даже не смешно, а противно. У ваших родственников, работающих в леспромхозе, какие дома? И какие хижины у остальных работников? Кстати, многие из них еще живут в бараках. Ну, так как насчет родственников, Виллор Сафронович, сами расскажете, откуда у них такие дворцы? Как в сказке, что ли, по щучьему веленью!? Молчите? Вот и еще эпизод. Рабочие с пилорамы, что расположена по адресу улица Космонавтов три, прямо говорят, что вы, в разгар рабочего дня приезжали к ним на пилораму и лично командовали погрузкой досок на грузовые автомобили. Видите, они даже номера грузовиков указали. Нет, Оборкин, не умеете вы разговаривать с людьми, вы даже своих земляков не уважаете. Сколько раз поселковые обращались к вам за помощью по постройке здания краеведческого музея? Раза три? На четвертый, вы озвучили конкретную сумму за свою, с позволения сказать, помощь. Люди всем миром собирали эту сумму, вы деньги взяли, но с транспортом так и не помогли! Кстати, ни одного документа в бухгалтерии, подтверждающего продажу строительного материала музею, мы так и не обнаружили. Что, тоже клевета, злые языки, завистники?
- Очень жаль, что мы не нашли общего языка, Андрей Николаевич, - хитро улыбаясь сказал директор.
- Не получится, Оборкин…
- Почему не получится?
- На разных языках мы с вами говорим, Виллор Сафронович. Потому и не получится.
- Позвольте мне уйти, - расстегивая ворот рубахи, прошипел директор, - Я не могу больше разговаривать…Не могу…
- Хорошо, можете идти. Но помните, настоящий разговор нам еще предстоит. Могу вам сообщить, что по всем указанным эпизодам, у меня есть все основания для возбуждения уголовного дела. Так что, отвечать придется, Виллор Сафронович… За все…
Директор ничего не ответил, лишь кивнул на прощание и покинул кабинет, аккуратно прикрыв за собой дверь.
По дороге в леспромхоз Оборкин шел быстро, не оборачиваясь, не замечая здоровавшихся с ним людей. Придя в контору, он рвал и метал. Досталось грузчикам, вахтеру и даже секретарше Кате. И со словами:
- Меня нет ни для кого! Ясно? И чтобы тихо у меня! – он заперся в кабинете и не выходил часа два, потом крикнул, - Катька! Чаю мне, живо!
Выпив чай, и немного успокоившись, он начал крутить телефонный диск.
- Товарищ полковник! – тонким голосом заговорил директор, - Это я! Вспомнили? Нужна ваша помощь… Что? Когда? Еду, еду! Выезжаю сию же минуту!
Дорога до города казалась ему вечностью. Он торопился, превышал скорость, совершал обгоны на опасных участках дороги. Его красный жигуленок показывал невиданную доселе прыть и маневренность. Приехав по знакомому адресу, Виллор Сафронович не торопился покидать автомобиль. Он все еще раз обдумал, взвесил и, закурив, с важным видом, не торопясь, вышел из машины. У подъезда дома, раздавив мыском ботинка окурок, он произнес:
- Ну, ни пуха, ни пера…!
Он застегнул пуговицы, поправил галстук и вошел в подъезд. Поднявшись на нужный этаж, он откашлялся и нажал кнопку звонка. Дверь открыла миловидная женщина лет тридцати пяти.
- Антонина Степановна! – расплылся в улыбке Оборкин, - Мое почтение! Давно не виделись! А вы все хорошеете, да молодеете!
- В прихожей появился хозяин квартиры в кожаных тапочках и домашнем халате.
- А, это ты… - кивнул хозяин, - проходи. Тоня, чаю нам!
Они вошли в гостиную, через нее в кабинет с библиотекой и большим письменным столом.
- Что, Вилька, опять погорел? – спросил хозяин дома.
- Так, пустяки…  Все шло хорошо, а тут… ревизия… Прицепился ко мне один капитан… Помоги, друг, тебе же ничего не стоит, а я… Ты знаешь, если что, то всегда…
- Помочь, говоришь? – хозяин дома смаковал коньяк, строго и внимательно разглядывая Оборкина, - Помочь? – вдруг он схватил за воротник вусмерть перепуганного директора и плеснул ему в лицо остатки коньяка, - На чем погорел? Ну! В глаза мне, хорек…!
- На чем? На доме, товарищ полковник! Домишко выстроил маленький, терем-теремок, а тот следователь прицепился! Ну, еще брату жены помог, родственникам…
- Домишко, небось, в три этажа выстроил? – поубавив гнев, спросил полковник.
- Что ты! Господь с тобой! – замахал руками Оборкин, - в два, в два этажа, с маленьким балкончиком…
- С балкончиком? – переспросил полковник.
- Так точно, с балкончиком, - живописно рассказывал директор, - А с балкончика вид на реку – загляденье! А в реке рыбы полно, тут тебе и уха, и жарево, и банька с веничком!
- Ладно… - умиротворенно сказал полковник, - помогу по старой дружбе. Как фамилия капитана, обидчика твоего?
- Кирьянов, товарищ полковник. Ки-рья-нов! Запомнили? Не забудьте!
- Я никогда, ничего не забываю… - Полковник откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Оборкин, как преданный пес, смотрел на хозяина и ждал своей участи.
- Ладно. Есть у меня в Москве человек, надежный и влиятельный. Я скоро увижу его, дел накопилось давних, словом, пойдем на прием к Чурбанову… Свои дела устроим и за тебя словечко замолвим, только ….
- Благодарю, благодетель ты мой, вовек не забуду! – целуя руку хозяину дома, лепетал Оборкин. Полковник отдернул руку и с презрением взглянул на директора.
- Только, Виля, ехать к нему с пустыми руками я не могу. Ты меня понял? Это такой человек, что …!
- Сколько? Я готов! – сказал Оборкин.
- Пятьдесят… - спокойно сказал полковник.
- Сколько? Господь с тобой, откуда? У меня крошечный леспромхоз, народа не хватает, семья…!
- Это ему… - невозмутимо продолжал полковник, - Так говоришь, река у тебя? Рыба? Годится! Баня, рыбалка, костер – это мое! Ну, по рукам?
Виллор Сафронович обреченно протянул полковнику правую руку.
    На следующий день в приемной директора ожидали с утра Грязнов и Валуев. Оба с похмелья, небритые, помятые и злые. Секретарша Катя, то и дело отвечала на частые телефонные звонки.
- Нет. Виллор Сафронович пока не появлялся. Кто? Хорошо, я запишу.
- Ну где его носит? – нервничал Валуев. – Полчаса уже ждем!
Тут появился Оборкин и, не поздоровавшись ни с кем из присутствующих, прошел к себе в кабинет. Грязнов и Валуев переглянулись.
- Он чего, офонарел? – процедил сквозь зубы Валуев.
- Своих не признает - буркнул Грязнов.
Через несколько минут из дверей кабинета выглянул директор. Он махнул рукой, приглашая их войти. Войдя в кабинет, они первым делом налили себе воды из директорского графина и залпом выпили. Оборкин посмотрел на них с презрением и плюнул.
- Опять нажрались вчера, босота? У меня беда за бедой, а вы…!
- Не кипятись Сафроныч! – сказал Грязнов.
- Что, погорел, товарищ директор? Все…? – ехидничал Валуев.
- Дурак! – директор стукнул кулаком по столу, - Типун тебе на язык.
- Земля слухами полнится, что скоро снимут вас, господин хороший! – хохмил Грязнов
- Брось! – махнул на него Оборкин, - руки у них коротки! Я не потопляемый! Лучше о себе подумай!
Директор сладко зевнул и потянулся в своем любимом кресле. Он посмотрел на часы и подозвал секретаршу:
- Катерина, чаю мне! И никого ко мне не пускай!
- Зачем вызывал-то? – не выдержал Валуев.
- Эта комиссия мне крепко насолила, - спокойно начал директор, - Тут еще этот следователь, так его растак! В общем, надобно счеты свести кое с кем.
Директор, не спеша, пил чай и поглядывал на двух «красавцев».
- Ты чего, хочешь, чтоб мы его…?  - начал Валуев.
- Но-но! Этого мне еще не хватало! Диверсанты… - усмехнулся Оборкин. – Следователя я беру на себя, а там, сами соображайте.
- Так что нам делать? – волновался Грязнов.
- Не знаю! Делайте что-нибудь, а не то я с вами сделаю, - злобно оскалился Оборкин, - на нашей территории два пожарных водоема…
- Ну и что?
- Так вот, утоплю обоих. Тебя Грязнов – в правом пруду, а тебя Валуй – в левом, понятно?
- Так бы сразу и сказал. Ну мы пошли…Не боись, Сафроныч, за нами не пропадет.
Бедолаги вышли из кабинета и направились к выходу.
- Пока, Катюха! – буркнул Грязнов.
- Слышь, сколько у тебя осталось? – спросил Валуев у приятеля.
- Да есть немного. А что?
- Пойдем в пивную!
- Надо было этого жлоба тряхануть, а то ходим, звеним мелочью…
- Попробуй, тряхани! Потом он тебя так тряханет, мало не покажется!
 
   В пятницу, тридцатого мая, состоялось торжественное открытие  краеведческого музея. На открытии присутствовал почти весь поселок. Перерезать красную ленточку выпала честь местному краеведу, долгожителю, бывшему в прежние времена почтмейстером, пенсионеру Скобенкову. Пионеры передали ему ножницы и он, дрожащими от волнения руками, разрезал ленту под общие аплодисменты. Торжественный митинг было решено не проводить, а сразу начать с осмотра экспонатов. Иван и Ольга, с трудом пробрались к входу, натыкаясь на снующих туда-сюда пионеров. Андрей Николаевич тоже присутствовал на церемонии открытия, но Иван его не сразу заметил.
- Здорово, Андрей Николаевич! -  сказал счастливый Иван, - Ну как, впечатляет?
- Действительно, несколько лет трудов не пропали даром.
- Наши все здесь, присоединяйтесь!
- Я свое слово сдержал! – с гордостью сказал следователь, - Взгляни!
Он показал Ивану стенд, где лежали револьвер, марки Наган и сабля. Возле этого стенда сгруппировалась целая ватага мальчишек.
- Ну ты даешь! – не поверил своим глазам Иван, - А ну-ка, детвора, расступись!
- Тут им самое место, как думаешь, Вильгельм Телль?
- Скажете тоже… - засмущался Иван.
- Иван, а где Никитин, чего-то я его не вижу? – посмотрев по сторонам, спросил Кирьянов.
- Он сегодня не пошел, сослался на плохое самочувствие. Дома он, «голоса» слушает.
- Не понял. Какие голоса? – удивился следователь.
- Известно какие – вражеские! – засмеялся Иван, - Мы после музея как раз к нему собирались, пойдем с нами! Старик обрадуется.
- Да я как раз собирался его навестить. Я получил ответ из Пскова на свой запрос.
- С обоих краев пусто? – спросил Иван.
- Нет, Ваня, - они вышли из музея на улицу, - Я разыскал его дочь. Она жива, проживает в Пскове. Я с ней связался и обо всем проинформировал.
- Андрей Николаевич, вот радость то! Это же надо отметить! Чего же мы стоим? Идем в гастроном, тут недалеко, через сквер, минут семь, и мы там…
- Не спеши Иван, поостынь, - задумчиво произнес следователь, - Ты уже один раз сходил в гастроном…
- Да что случилось-то? – Иван смотрел на следователя непонимающими глазами,
- Видишь ли, сегодня мне деликатно намекнуло руководство, чтобы я оставил Оборкина в покое.
- А ты сам чего думаешь? Нет, тебе обязательно нужно посоветоваться со стариком, он в этих делах дока.
В гастроном они не пошли. Позабыв предупредить Ольгу, Иван со следователем отправились в уже ставший родным, зеленый домик в три окна, с белыми наличниками. По дороге, Андрей Николаевич рассказал Ивану свою версию случившегося, Они решили, не откладывая, поговорить со стариком. Никитина они застали в прекрасном расположении духа. Он, как и предполагал Иван, действительно слушал «вражеские» голоса на старом ламповом приемнике «Телефункен».
- Чего передают, дядя Миша? – первым делом спросил Иван.
- Так, пока ничего интересного, - мельком взглянув на гостей, ответил старик.
- А все-таки? – не отставал Иван.
- Музыкальная программа, - отвечал Никитин, - Новости современной музыки из Великобритании. Певец Йен Кевин Кертис, покончил с собой, восемнадцатого мая.
- Чем же он знаменит? – спросил Кирьянов.
- Я не знаю, - ответил старик, - Всего двадцати трех лет отроду.
- И чего им там не живется? – спросил Иван.
- Ну, как прошло открытие? – старик перевел разговор на другую тему,
- Весь поселок пришел, а вы уклоняетесь, - сказал Кирьянов.
- Не беда, зайду в другой день, когда пройдет ажиотаж.
- Дядя Миша, Андрей Николаевич хотел с тобой поговорить.
- Да. Мне нужен ваш совет.
- Слушаю внимательно, - старик поудобнее устроился в кресле, - говорите…
- Комплексная ревизия завершена, - начал следователь, - есть все основания для возбуждения уголовного дела против Оборкина. Но сегодня утром, начальство мне деликатно намекнуло, чтобы я оставил его в покое. Это и тебя Иван касается, будь осторожен.
- Да брось ты, Андрей Николаевич, - отмахнулся Иван, - обложили мы его крепко.
- Не знаю, что-то на душе неспокойно… - Кирьянов опустил голову.
- Что ж ты сник-то так, молодой человек, - сказал Никитин, - не помирай раньше времени.
- Я не знаю, как мне поступить. Мне в этом городе и посоветоваться-то не с кем, я имею в виду коллег. Не к Супруну же на поклон идти.
- Задача однако, - старик задумался, - Помнится, я вас предупреждал во время нашего первого знакомства, а вы мне про руководящую роль партии, про социалистическую законность… Ну да ладно, как говорится, кто старое помянет…
- Дядя Миша, делать-то что? – не выдержал Иван, - это все из-за меня, не было бы меня, и не было бы у вас неприятностей!
- Перестань, Иван! – одернул его Кирьянов, - Глупости говоришь!
- Вы спрашиваете что делать? Ждать! – приободрился старик, - ждать! От нас с вами уже ничего не зависит. Так или иначе, ситуация будет развиваться по какому-либо сценарию. Тебе, Иван, и вправду, надо быть поосторожнее. А тебе, Андрей Николаевич, так скажу – плетью обуха не перешибешь, будь потише, с начальством не спорь, что говорят – слушай, соглашайся, а поступай по совести. Не забывай московский урок, а там, видно будет…
Вскоре домой вернулась Ольга:
- Что же вы, мужчины, меня с собой не взяли? Я бегаю, ищу их, а они уже здесь! – возмущалась Ольга, - Какая погода на улице стоит – загляденье!
- Присядь, - сказал Иван, - Хватит щебетать! 
- У нас совет в Филях, дочка, проходи, садись, - ласково пригласил ее старик.
- Опять что-то натворил!? – Ольга строго посмотрела на Ивана.
- Нет, Оля, тут другое… - успокоил ее следователь, - Иван ни при чем.
- Андрею Николаевичу не дают заниматься расследованием, - Важно и многозначительно произнес Никитин. В комнате воцарилась тревожная тишина.               




Осмысление

После обеда, гости Михаила Матвеевича расположились на диване. Хозяин дома сидел за столом и просматривал старые выпуски газеты «Речь», за июль сорок второго года.
- Вот, полюбуйтесь…- показывая гостям газету, сказал старик, - Хвалят тенора Николая Печковского. Я его слушал в Пскове – бесподобно! Прометей оперной сцены, так про него и писали…
- Какова его дальнейшая судьба? – спросил Иван.
- Судьба у него непростая, - отвечал старик, - Хотя, справедливости ради, надо отметить, что ему еще повезло. А вот его супруге – увы…После того, как большевики узнали, что ее муж поет на освобожденной, простите, оккупированной территории, Таисию Александровну тут же арестовали и отправили в вологодскую тюрьму, где она вскоре скончалась.
- За что ее арестовали? – спросила Ольга.
- Как жену изменника Родины… Абсурд! – развел руками старик, - Вот вам и социалистическая законность, Андрей Николаевич! Практика большевизма – лучшее средство против его теории!
- Скажите, Михаил Матвеевич, где именно вы проживали в Пскове? – спросил следователь.
- С момента моего приезда в Псков, в составе Псковской Духовной Миссии, в августе сорок первого года, я проживал на Успенской улице (улица Калинина).
- Помните, где находится Петропавловская церковь?
- Представляю, - кивнул головой старик, - на пересечении улиц Единства и Октябрьской.
- А район Завеличье, вам о чем-нибудь говорит?
- Слышал…
- Михаил Матвеевич, я выполнил вашу просьбу, - волнуясь, сказал Кирьянов, - Мне удалось разыскать вашу дочь Веру.
Старик испуганно посмотрел на следователя и, схватившись за сердце, сказал:
- Жива, стало быть…
- Дядя Миша, что с вами? – испуганно спросила Ольга, - Андрей Николаевич, ну нельзя же так сразу!
- Я в порядке Оленька, - улыбнулся ей старик, - не каждый день узнаешь о чудесных случаях воскресения.
- Михаил Матвеевич, это вам… - Кирьянов протянул старику бумагу с печатью, - Вы можете написать дочери письмо, там указан точный адрес. Дочь ваша, теперь Вера Константиновна Шемелинина, учитель начальных классов. Проживает по адресу: Псков, район Завеличья, улица Киселева, дом двадцать пять. Я разговаривал с ней по междугороднему, она все знает.
- Что вы ей сообщили? – разволновался старик.
- Ничего компрометирующего вас я не сообщал, только общие сведения и ваш домашний адрес. Она очень обрадовалась, что вы живы и здоровы. У вашей дочери очень приятный голос. Все остальное вы расскажете при встрече, если сочтете нужным.
- Благодарю вас, любезный Андрей Николаевич, Я ваш должник…
- Не стоит благодарности, это наша работа. Псковские коллеги мне здорово помогли.
- Простите меня, я ненадолго… - старик вышел из комнаты, прижимая к груди принесенную следователем бумагу.
- Я пойду, посмотрю… - тихо сказала Ольга.
- Не ходи! – остановил ее Иван, - Ему сейчас нужно побыть одному. Понимать надо…
- Как вам это удалось? – спросила следователя Ольга.
- Сообразил! – с гордостью ответил Кирьянов, - Сопоставил факты, все обдумал и послал соответствующий запрос. В Пскове поняли, что к чему, и разыскали мне трех подходящих Вер. Поговорив с каждой по телефону, я, методом исключения, вычислил ту самую, искомую Веру.
- Что бы мы без вас делали Андрей Николаевич, - сказал Иван.
- Все… - задумавшись, сказала Ольга, - Теперь он точно уедет…
- Да, такой возможности он не упустит, - сказал Иван.
- Странное дело, - взглянув на Ивана и Ольгу, сказал Кирьянов, - вроде как я виноват в том, что произошло.
- Да брось, Андрей Николаевич, - успокаивал его Иван, - Старик давно искал свою семью. Он теперь самый счастливый человек.
Через некоторое время Михаил Матвеевич вернулся в дом, как ни в чем не бывало, и занял свое любимое кресло.
- Ну что, молодые люди, я вас слушаю…Какие у вас остались вопросы?
- Михаил Матвеевич, - начал Кирьянов, - Помните, во время нашей первой беседы в моем кабинете, вы рассказывали про мировое правительство, про тайну беззакония… Тогда я не был готов к разговору, но изучив ваши документы, я многое узнал, многое переосмыслил. Расскажите, кому и зачем была нужна вторая мировая война?
- Трудный вопрос, - покачал головой старик, - давайте рассуждать вместе.
Я думаю, что ни Германии, ни СССР, эта война никаких дивидендов не принесла. Оба братских народа, русские и немцы, являются потерпевшими. По нам был нанесен сильный и непоправимый удар, я имею в виду – генофонд. Это скажется лет через пятьдесят, но уже и сейчас видно, что русский народ сильно обмельчал. В недалеком будущем, у нас и у немцев, возникнут демографические проблемы. Это первое, Второе. Как справедливо заметил Андрей Николаевич, мировое правительство не сидело, сложа руки. Им было неважно, кто конкретно победит в этой войне. И Сталин, и Гитлер, оба годились на эту роль. Соотношение сил было примерно одинаковым. Я полагаю, что удар готовился не только и не столько по России. Их целью, было ослабить и свести к минимуму белую расу вообще. Поэтому, чем больше белых людей погибнет, тем для них лучше.
- Как вы думаете, Гитлер понимал это? – спросил Кирьянов.
- Думаю, что скорее да, чем нет. Видите ли, у каждого правителя имеются собственные Авгуры. Гитлеру изначально было не просто: - с одной стороны старая прусская аристократия, которой чужды идеи национал-социализма. С другой стороны – торговцы и ремесленники, жадные до еврейских денег. Тем не менее, Гитлеру удалось сцементировать немецкое общество. Это надо понимать. И участие мирового правительства не будем списывать со счетов. Так что личные амбиции правителей и их харизмы, большой роли не играют.
- А бомбардировка Хиросимы? – Спросил Иван.
- Превентивная мера, не более того, - вздохнул старик, - Видите ли, СССР не мог воевать на два фронта. Большие расстояния и длительная переброска войск с западной границы на восточную.  Если бы не эти бомбы, то японцы спокойно бы дошли до Урала и никакие сибирские полки их не смогли бы остановить.
- То есть, вы хотите сказать… - хотел спросить Кирьянов.
- Да, - уверенно ответил Никитин, - Атомная бомбардировка японских городов была для нас спасением.
- С какой стати Америка вдруг стала бы нам помогать? Она хоть и была нашим союзником по антигитлеровской коалиции, но всегда держала камень за пазухой.
- Как же хорошо поработала советская пропаганда! – сокрушался старик, - Запомните, мировую политику делают не правительства отдельных стран, не армия, не НАТО и не СЭВ. Вектор развития задают крупные финансовые корпорации, а точнее, две-три сотни богатейших семей и кланов. Для них не существует государственных границ, национальных государств, религий и расстояний. Они почти всесильны.
- Тогда я ничего не понимаю, - помотал головой следователь, - Зачем мировым силам зла было помогать России, да еще таким чудовищным способом? Покончили бы с ней и вся недолга!
- Россия тут не при чем, - объяснял старик, - Для них она лишь куча хвороста для пожара мировой революции. Сами же читали, знаете…Они спасали «советский проект» от преждевременного и неминуемого уничтожения, только и всего.
- Зачем? – спросил Иван.
- Как зачем? Чтобы завершить начатый ими эксперимент по созданию нового типа человека, на сегодняшнем этапе – человека советского. Теперь понятно?
- Не совсем, - сказал следователь, - Почему они хотят уничтожить белую расу? Кто придет нам на смену?
- Нам на смену придет другая, более живучая, агрессивная, неразвитая, но послушная раса, с которой у мирового правительства будет меньше проблем. Планета перенаселена, природных ресурсов не становится больше. Так что, проблему со старушкой Европой, они решат именно так.
- А как же Россия? – не выдержал Иван.
- Меня самого мучает этот вопрос, - старик задумался, - Что с ней будет лет эдак через сто? Как она будет называться? Кто будет ее населять? На каком языке говорить? Да… - вздохнул Никитин, -


Есть умирание в теперешнем,
В прошлом бессмертие есть…

- Повторяю, большевизм аморален по своей сути, и все его потомки, несут на себе печать его греха…
- Все это софистика, Михаил Матвеевич, не более того… - возразил Кирьянов.
-  Нет. Советская система лишена какой-либо морали, не только христианской, а следовательно, она обречена.
- Что же нам делать? – спросил Иван.
-  Не знаю. Наверное, необходимо попытаться объяснить людям, что их массово истребляют, и тогда начнется активное гражданское сопротивление. Вы знаете, сколько русских людей уничтожено в СССР с семнадцатого по сорок пятые годы? – Пятьдесят четыре миллиона человек!
- Откуда у вас такие точные сведения? – спросил следователь.
- Вы же изучали мои документы, молодой человек, чего спрашиваете?
- Такой статистики там нет. И все-таки, откуда? – не отставал Кирьянов,
- Сорока на хвосте принесла… - обиделся старик.
- Дядя Миша, а правда, что все герои попадают в рай? – спросила Ольга.
- Правда, - кивнул старик, - Все желают попасть в рай, но никто не хочет умирать.
- Дядя Миша, помнишь, ты говорил про человека со смешной фамилией.
Он еще в какого-то посла стрелял, - спросил Иван.
- Боже мой! – удивился старик, - Надо же, запомнил!
- Вы рассказывали, громкое дело было… - сказала Ольга.
- Коверда Борис Софронович – имя этого человека, - ответил Никитин.
- Да, точно, Коверда! – обрадовался Иван.
- Что, собственно, рассказывать. С Борисом мы встречались всего два раза. Первый раз – во время его приезда в Псков. Нас тогда познакомил НТСовец Роман Редлих. Второй раз – во время банкета у Бекинга. Тогда я познакомил Бориса с моим другом – полковником Лемпортом.
- Вы могли бы его охарактеризовать? – спросил Кирьянов.
- Могу, - согласился Никитин, - Человек он начитанный, эрудированный, но при этом скромный и деликатный. У меня осталось о нем очень хорошее впечатление. Служил он под началом генерала Смысловского Бориса Алексеевича, в зондерштабе – R, если мне память не изменяет. Безусловно, очень умный человек, ничего плохого сказать о нем не могу.
- Какова его дальнейшая судьба? Неизвестно?  - спросил Кирьянов.
- Я точно не знаю, Говорят, что он ушел за границу вместе с отрядом генерала Смысловского. Потом перебрался в США.
- Почему вы его считаете умным человеком?
- Это я понял из разговора с ним. Умные люди всегда знают больше, чем говорят. Он был молчун. Такие люди мне более по душе.
- Простите, а кто такой генерал Смысловский? – спросил Кирьянов.
- А, Борис Алексеевич! – оживился старик, - Русский дворянин, офицер царской армии, образованный человек, умница! У нас его еще называли Артур Холимстон, фон Регенау. Он возглавлял особый штаб – «Россия», человек исключительный и во многом незаменимый. Я мало его знал. Мы встречались только два раза, и только в Пскове. Первый  раз я беседовал с ним пять-семь минут рядом с Варламовой башней. Второй раз – на военном параде, летом сорок третьего года, когда приезжал генерал Власов.
- И все эти замечательные образованные люди стали прислуживать гитлеровцам? – усмехнулся следователь.
- Не будьте столь категоричным. И  Смысловский, и Коверда, и Краснов, и Лемпорт, и многие другие, все они желали русскому народу только добра, а России – величия и процветания. И не их вина, что судьба распорядилась по-иному.
- Так можно потерять не только Родину, но имя и даже честь,  - сказал Кирьянов.
- Увы, мой друг, жизнь состоит из потерь. Хотя, в отношении чести и имени, я бы поспорил. Приведу пример. Лиенц – это о чем-нибудь говорит вам?
- Нет, - сказал следователь. Иван и Ольга тоже пожимали плечами.
- Так я и думал… - сокрушался Никитин, - Тогда послушайте. Это произошло первого июня сорок пятого года. Англичане вероломно выдали на расправу Сталину около семидесяти тысяч казаков и казачек. В одном только «Казачьем стане», походного атамана Доманова, их было не менее двадцати тысяч! Их обманули, предали и принесли в жертву. Маленький австрийский городок Лиенц и река Драва, навеки останутся в памяти русского народа, как позорная страница советской истории. Многие казаки, не желая попадать в лапы чекистов, бросались с моста в Драву, вместе с детьми и женами. Австрийцы спасли многих казачьих детей. Многие казачки, предвидя трагическую развязку, успели отдать своих детей в австрийские семьи. Несколько тысяч казаков были переправлены из Лиенца в Юденбург, где были ритуально убиты и сожжены в печах старого литейного завода. По свидетельству очевидцев заводские печи работали без перерыва несколько суток. Свыше сорока тысяч казаков составляли пятнадцатый казачий кавалерийский корпус, под командованием генерал- лейтенанта Гельмута фон Паннвица. Генерал казачьих войск барон Гельмут фон Паннвиц был удивительный человек. Он настолько ценил и уважал казаков за их обычаи и характер, что принял православие и усыновил русского мальчика Борю Набокова, что являлось прямым вызовом Гиммлеру. Он разделил судьбу казаков, казненных в Москве, так как не счел возможным бросить в беде братьев по духу. Что же говорить про казаков, если даже своим военнопленным Москва не протянула руку помощи. Генерал Смысловский, Власов и многие другие чины немецкой армии, в том числе Вячеслав Григорьевич Науменко, атаман Кубанского казачьего войска в Германии, принимали участие в оказании помощи советским военнопленным. Помогали по официальным каналам, а когда это было невозможно, то помогали лично, под свою ответственность. Многим военнопленным удалось выжить, только благодаря этой помощи. К сожалению, Сталин запретил, чтобы на советских военнопленных распространялись международные конвенции, и Красный Крест не имел права оказывать им помощь. Огромное количество советских военнопленных были преданы и брошены Москвой на произвол судьбы.
- Хорошо, допустим, - начал Кирьянов, - Но как же ужасы блокадного Ленинграда, зверства в Бабьем Яре…?
- Ситуацию в Ленинграде советское командование создало собственными руками. Блокада была создана искусственно. Какую цель преследовала Москва – не понятно. По моим сведениям, за ситуацией в Ленинграде Берлин внимательно следил и готовил план по освобождению города и снабжению его жителей продовольствием. Кстати, руководство Ленинграда чувствовало себя достаточно комфортно. Они хорошо питались, имея на столе фрукты и сладости. К ним приводили даже голодных, худых ленинградских школьниц, для развлечений. Я сначала не поверил, но донесения разведки говорили об обратном. Мой дядя Антуан лично читал рапорт одного из наших разведчиков.
- Я на вас удивляюсь!  - недоумевал следователь, - по всем вопросам вы прекрасно осведомлены, но откуда вы могли все это знать, живя в Пскове, а с февраля сорок четвертого года, пустившись в бега?
- Ничего удивительного, работа такая, - урезонил Кирьянова старик, - Когда я жил в Пскове, то в соседнем доме квартировал некий оберст, с которым я  был на дружеской ноге. Он и делился со мной последними сводками из Берлина. И не надо сбрасывать со счетов усилия наших журналистов и публицистов. Например, в газете «За Родину», писал отменные статьи Андриевский Иван Михайлович (псевдоним Андреев).
- Ну, допустим, а Бабий Яр? – не отставал следователь,
- А что, Бабий Яр? – переспросил Никитин, - Там немцы сжигали вонючую «черту оседлости» и тех, кто ей сочувствовал и помогал. Остальное население продолжало жить и трудиться, естественно, с поправкой на военное время.
- Михаил Матвеевич, простой советский человек вас не поймет и не примет, как бы вы не оправдывались. К тому же, фашизм и национальная справедливость, две вещи несовместимые.
- Во-первых, я не оправдываюсь, - защищался старик, - потом, обыватель он на то и обыватель, чтобы подставлять свои уши под очередную порцию лапши, Во-вторых, об угрозе фашизма громче всех кричат именно те, кто хочет вечно сидеть на чужой шее, заткнув жертве рот. Национальной справедливостью здесь и не пахнет.
- Наше общество никогда не примет вашу сторону. Даже если то, что вы нам рассказали - правда, то власть сделает все возможное, чтобы ее скрыть.
- Да, к сожалению это так, - старик тяжело вздохнул, - Ваша авторитарная власть, получила в свои руки «законный» инструмент для политического и экономического воздействия на общество – Гулаг.
- С вами не легко, вы стойкий оппонент, - сказал Кирьянов.
- Думаете, с вами просто? – парировал Никитин, - Сейчас вы мой гость, но я ваш должник, посему буду вещать и далее, а вы поступайте, как вам заблагорассудится.
- Так вы считаете, что надеяться на чудо или поумневшее начальство нет смысла? Нужно действовать?
- Именно так, молодой человек, действовать! – отвечал старик, - Путь знания не оставляют выбора, по нему может идти только воин. Так, кажется, сказал иностранный классик. Видите, мы в свое время попробовали уничтожить гидру, но не смогли. Дерзайте, да поможет вам Бог.
- Дерзайте! Легко сказать…!  - воскликнул Иван, - Можно запросто голову сложить на этом поприще…
- Смерть за Отчизну – заветная доля, так говорил мой отец! – протянул нараспев Никитин, - Снова вспоминаю Второй Всезарубежный Собор тридцать восьмого года, на котором мне посчастливилось присутствовать по службе. Русское духовенство говорило твердо и определенно. Грех русского народа состоит в том, что он прельстился коммунистическими обещаниями земного рая. Русский народ забыл то высокое призвание, какое указал ему Бог, и не устоял в истине и правде жизни, которая была открыта ему яснее, чем какому-либо другому народу на земле. Само советское «царство» на земле, является неким преддверием ада, в котором мучаются и страдают абсолютно все, и угнетаемые и угнетатели, ибо служение злу, никому не приносит истинной радости.
Старик замолчал и задумался. Кирьянов переглянулся с Иваном и Ольгой.
- Благодарю вас за интересный рассказ, - сказал Кирьянов, - Если бы не знакомство с вами, я ничего бы не узнал и не понял. Так и умер бы не прозревшим дремучим невеждой. Думаю, что Иван и Ольга меня поддержат.
- Еще бы! – отозвался Иван, - Мы с дядей Мишей давно на одной волне, вместе документы читаем, вместе «вражьи голоса» слушаем!
- Этого мало, Ваня, - отвечал старик, - Голоса – это конечно интересно, но нужно услыхать голос, который звучит у тебя в душе, свой, единственный и неповторимый.  Он словно камертон, истинный и неподкупный, с ним ты пойдешь по жизни легко и уверенно, не отклоняясь от курса.
- Михаил Матвеевич, у меня еще вопрос. Как вы думаете, какова судьба архива, который вы спрятали в той глухой деревне?  - спросил следователь.
- Я наводил справки, - отвечал старик, - После жуткого лесного пожара, который уничтожил все жилые дома, было принято решение, деревню заново не отстраивать. Таким образом, надо полагать, ларец остался лежать на прежнем месте, укрытый толстым слоем земли и пепла. На месте той деревни вырос новый лес. Так что, старца я не ослушался, архив остался в России.
- Вам так и не удалось расшифровать и прочитать хотя бы часть документов? – спросил следователь.
- Удалось… - с озорным блеском в глазах ответил старик. Потом он переменился в лице и, отвернувшись к окну, произнес, - Но рассказать не могу. Дал слово старцу.
После таких слов, все присутствующие сникли и сидели насупившись. Иван отвернулся к окну, а у Ольги на глазах выступили слезы. Старик, видя такое дело, и сам сник, но, опомнившись, махнул рукой и сказал:
- Ладно, согрешу…Да простит меня Господь…
Присутствующие встрепенулись и, забыв печаль, смотрели на старика так, будто он был долгожданный оазис, на бескрайних просторах пустыни.
- Дядя Миша, пожалуйста! – обрадовалась Ольга.
- То, что мне удалось прочитать – ужасно! Никакого елея и благодушия я там не обнаружил. Мне было больно и грустно, посему не знаю, стоит ли?
- Стоит! – уверенно произнес Кирьянов, - Правда, правда, ничего кроме правды! Если конечно то, что там написано, действительно является правдой.
- Даже не сомневайтесь, молодые люди, - Он посмотрел на присутствующих, с глубоким нескрываемым сочувствием и стал говорить. Старик говорил долго, почти не сбиваясь, стараясь не упустить ни одной важной детали. Молодые люди слушали молча, опустив глаза, не шевелясь, то и дело, проглатывая горький ком, который периодически подступал к горлу. Ольга  закрыла руками лицо. Андрей Николаевич сидел за столом в своей любимой позе, подпирая руками голову. Старик продолжал вещать. Глаза его были полуоткрыты, голова слегка наклонена назад. Вся его поза была неестественно напряженной. Со стороны могло показаться, что он, подобно древним шаманам, впал в транс, или, говоря по-русски – был «не в себе».
- … В недалеком будущем, вокруг вас будет все чужое -  Чужая власть, чужие народы, господство чуждых вам лиц, интересов, культур. И нищета, бесправие, безнадежность. Ваших детей будут забирать из семей под разными предлогами, и отдавать в рабство. У многих из них будут изымать органы для нужд интернационального кагала. Родители будут бесправны, а особо строптивых будут отправлять в концентрационные лагеря, которых будет великое множество. В отчаянии, люди будут покидать города и уезжать в отдаленные деревни, надеясь обрести там покой и спасение, но все будет тщетно. Это будет очередная уловка, ибо от мирового правительства и слуг его, нигде нельзя будет укрыться. Инородцы, варвары и изверги рода человеческого, будут хозяйничать на русской земле. В скором времени, русским в России, просто не останется места….
         Пока звучали пророческие слова в доме у Михаила Матвеевича Никитина, никто из присутствующих не мог знать, что под окнами краеведческого музея промелькнули две безобразные тени. В свете уличного фонаря, могло показаться, что это обитатели преисподней вышли на земную поверхность, чтобы посмотреть, как ведут себя их подопечные. Один из них спросил у другого:
- Где волын?
- Здесь… Вот окно…
- Точно? Ну, гляди, убью…!
Дальше послышался звон битого стекла, шорох, скрип. Что-то тяжелое упало на музейный пол. Потом все разом стихло. Через несколько минут, алое зарево пожара осветило темный небосклон. А в доме Никитина продолжали звучать пророческие слова о судьбе несчастной, многострадальной России, но настойчивый стук в дверь прервал  их поток. Старик замолчал. Какое-то время все находились в оцепенении. Первым пришел в себя Никитин.
- Помните, дети мои, грядущее свершается сейчас!
Потом очнулась Ольга, и, оглядев присутствующих, как-то неуверенно произнесла:
- Стучат… Пойду открою…
Возле крыльца никитинского дома стоял мальчик лет тринадцати. Завидев Ольгу, он прислонил к штакетнику велосипед, и пулей влетев на крыльцо, спросил:
- Скажите, дядя Ваня у вас?
Ничего не понимающая Ольга, глядела на него во все глаза, потом спросила:
- Какой дядя Ваня?
- Мельников! – прокричал мальчик, - Музей горит! Пожар!
Услышав слова - пожар, музей горит, Иван выскочил из дома, в три прыжка, оказавшись на крыльце, рядом с мальчишкой.
- Что за шутки?
- Пожар, правда! Музей горит! – кричал мальчик, - Мне сказали, что вы здесь, я и приехал!
- Как тебя звать? Ты где живешь?
- Я, Коля! Живу от музея третий дом, у площади…
- Слушай меня, Коля, пожарных вызвали?
- Вызвали, едут!
- Так. Теперь дуй домой на велосипеде, только не как сюда ехал, а промчись через площадь! Вдруг кого заметишь – потом расскажешь, а я напрямик, огородами!
Не прошло и пары секунд, как Иван растворился в ночной духоте. Он бежал со всех ног, сопровождаемый недружным лаем собак. На крыльцо вышел Андрей Николаевич, но Ивана уже не застал.
- Иван, подожди!
Возле крыльца стояли Ольга, Кирьянов и подоспевший к тому времени Михаил Матвеевич. Коля хлопал глазами и не знал, что ему делать.
- Какой у тебя хороший велосипед! – сказал следователь, подойдя к мальчику, - как называется?
- Украина! Отец подарил! – с гордостью ответил Коля.
- Слушай, Коля, езжай тем маршрутом, что тебе указал дядя Ваня, а я, следом пойду. Если что подозрительное заметишь, потом расскажешь. Это очень важно для нас с дядей Ваней, понял?
Мальчик кивнул, сел на велосипед и помчался по темному переулку.
- Михаил Матвеевич, Оля – оставайтесь дома и ждите нас. Из дома – ни ногой! – сказал Андрей Николаевич и вышел за калитку.
  Зная все тропинки и пустыри в поселке, как свои пять пальцев, через несколько минут Иван оказался почти у цели. Не добежав до музея метров сто, Иван увидел перед собой долговязую фигуру, злые глаза и нацеленный на него револьвер. Запыхавшийся Иван остановился, и, взглянув на револьвер, поднял взгляд на долговязого. Им оказался  никто иной, как Грязнов.
- Ну что, снова встретились, шоферюга…Все?!
- Дурак! Он уже никогда не выстрелит… - глядя Грязнову в глаза, сказал Иван.
- А это не важно… - отвечал самодовольный Грязнов.
- А что для тебя важно? – успел произнести Иван.
Вдруг, будто несколько ослепительных молний, блеснули у него перед глазами. Сильная боль пронзила его насквозь, будто он стал струной, нервом, через который проходил электрический ток. Источник боли был в области поясницы. Иван дотронулся рукой до того места, потом взглянул на руку, она была в крови. Он вновь хотел взглянуть на Грязнова, но не смог, перед глазами у него появились белые круги. Иван уже не чувствовал запаха гари, не слышал людские голоса вокруг горящего здания музея. Простояв на ногах еще несколько секунд, он упал на траву, лицом вниз.
- Кажись, все… - сказала одна тень, - Готов!
- Канай, что встал! – ответила ей другая.
Андрей Николаевич шел быстрым шагом в сторону краеведческого музея. Он шел тем маршрутом, которым поехал мальчик. В темноте он налетел на какое-то бревно, незаметно торчащее у обочины дороги.
- А, черт! – схватившись за ушибленное место, вскрикнул Кирьянов.
Вдруг он услышал какое-то шевеление и стон, источник которого находился в придорожной канаве.
- Коля! – подумал следователь. Это первое, что пришло ему в голову, - Коля! – Кирьянов позвал мальчика. Осмотревшись, следователь увидел в канаве велосипед Украина, и его предположение подтвердилось, - Коля, где ты? – он снова позвал мальчика.
- Я тут, - услышал он слабый голос, доносившийся из канавы
- Сейчас, я тебе помогу! – следователь добрался до мальчика и вынес его на дорогу, - Ты в порядке?
- Вроде, да… - тихо ответил Коля.
- Так вроде или да? – переспросил следователь.
- Все хорошо… Только ударился я сильно…
- Как ты туда угодил?
- Меня двое взрослых толкнули. Один высокий, волосатый, а второй маленький, пухлый. Еще сказали, что доносчику первый кнут…
- Где они? Куда пошли?
- По тому переулку, - показал рукой мальчик, - Там дальше пустырь…И музей.
- Самостоятельно до дома доберешься?
- Конечно. Я взрослый, дорогу найду.
- Ну, хорошо, - сказал Кирьянов, - Иди не торопясь, держись за велосипед…
Побегу дядю Ваню искать…До встречи!
Коля поковылял домой, Андрей Николаевич пошел по переулку, в направлении пустыря.
- Вот так зарево! – сказал Кирьянов, увидев столб огня.
Пожарные старались во всю, но отстоять музей не удалось. Толпа зевак со всех сторон обступила место происшествия, мешая пожарному расчету бороться с огнем. До горящего музея оставалось совсем немного, и Андрей Николаевич сбавил шаг, понимая, что спешить больше некуда. Вдруг, что-то крупное и мягкое оказалось перед ним, и Кирьянов, не успев среагировать, снова упал на землю.
- Черт! Вот не везет сегодня! – вслух выругался следователь. Он встал, осмотрел препятствие и замер. На тропинке, ведущей от пустыря к музею, лежал окровавленный Иван Мельников. Кирьянов не сразу оценил характер ранения. Но он отдавал себе отчет в том, что рана глубокая и серьезная. Посмотрев в сторону собравшихся на пожар зевак, следователь крикнул, что было сил:
- Люди! Помогите! Кто-нибудь…!
Его услышали. Люди, стоящие спиной к нему – обернулись и стали всматриваться в ночную мглу. Через несколько секунд, четверо мужчин пришли на зов Кирьянова и, увидев окровавленное тело, сразу побежали обратно. На пожаре присутствовал наряд милиции, вызванный местными жителями. Трое милиционеров подбежали к Кирьянову. Среди них он увидел знакомого сержанта.
- Мухин! Скорую, срочно! – кричал следователь.
- Вызвали, товарищ капитан…Едет! – отрапортовал сержант Мухин.
- Скорее бы! – взмолился следователь, - Вот уж, действительно, каждая секунда дорога!



И вновь дорога предо мной…



На следующий день после пожара, в кабинет Андрея Николаевича Кирьянова, влетел раздраженный и красный майор Супрун.
- Что у тебя тут стряслось? А…? – набросился он на следователя, - Подопечные твои совсем распоясались!
- Товарищ майор… - начал было Кирьянов, но майор перебил его.
- Знаю! Что, товарищ майор?! Установил истину – Порфирий Петрович? – усмехнулся Супрун, - Ты знаешь, наши тебя так и называют, а что? Дотошный, скрупулезный, обходительный – вылитый Порфирий Петрович!
- Что случилось, товарищ майор? – настороженно спросил следователь.
- Это ты меня спрашиваешь? – снова взъерепенился Супрун. Он ходил по кабинету взад-вперед, злобно посматривая на Кирьянова, - Вчера, меня как мальчишку, вызвали на ковер и отчитали по полной, из-за тебя, между прочим!
- Я-то здесь при чем?
- А при том…! – Супрун, тяжело дыша, опустился на стул, и протерев лоб и шею носовым платком, тяжело посмотрел на следователя, - Дурак ты, Кирьянов…Ведь говорил тебе, поступай с директором по-доброму, а ты?
- Я действовал по закону… - ответил следователь.
- В общем, так…, завтра утром - на ковер! Пиши рапорт и уматывай в свою Москву! Мне такие кадры без надобности…Все!
- А если я не подам рапорт?
- Тогда, сам понимаешь, хорошего не жди, - Супрун с трудом встал со стула и направился к выходу, - И мой тебе совет, давай по-хорошему…У тебя в Москве остались знакомые, там и служи…Бывай!
- Вы с материалами моего расследования ознакомились? – спросил он, у уходящего майора. Но тот ничего не ответил, лишь хлопнул дверью кабинета.
         
Прошло несколько дней. Погода стояла теплая и безветренная, лишь изредка, белые кружевные облака, медленно проплывали по синему небосклону. День клонился к вечеру. Скупые лучи заходящего солнца, красили в розовый цвет белые больничные стены. В эти дни в отделении было мало больных и Ольга, каким-то образом, договорилась с медперсоналом, чтобы  ей  разрешили находиться рядом с Иваном постоянно. Рана оказалась серьезной, но молодой крепкий организм брал свое, и дело шло на поправку.
- Ванечка, ты бы поел, - хлопотала возле больного Ольга, - Силы-то нужны…
- Спасибо, не хочется, - тихо ответил Иван и отвернулся к окну. Ольга держала его ладонь в своих руках, чувствуя, как по сосудам циркулирует, пробегает кровь. Слегка касаясь двумя пальцами его запястья, она считала пульс.
- Один, два, три, четыре… - считала она про себя. Пульс был нормальный, и она нежно погладила его по волосам.
- Ванечка, а к тебе гости, - тихим голосом сказала Ольга, - Доктор теперь разрешил.
Иван повернулся к входной двери и попытался приподняться, но Ольга ему этого не позволила,
- Лежи, лежи… - она поправила ему одеяло, - Андрей Николаевич к тебе. Я сейчас его позову, поговори с ним, я мешать не стану…
Ольга вышла из палаты и вскоре в дверях показалась фигура следователя, в наброшенном поверх одежды, белом халате.
- Ну что ж ты, Иван… - запричитал следователь, - Как же тебя угораздило?
- Здравствуй, Андрей Николаевич, - улыбнулся Иван, - Вот видишь, лежу, сочкую…, ты-то как?
- Обидчиков твоих мы задержали. Теперь получат по полной, будь уверен!
- Да черт с ними! – нервничал Иван и сжал в своей руке руку Кирьянова, - Ты-то как?
- Хуже некуда, Иван. Отстранили меня от дела, я рапорт подал, так что, все…
- А, суки…! – выругался Иван и ударил кулаком по больничной койке, - А как же Оборкин? Что же, теперь, все сначала начинать?
- Старик оказался прав, все по его  вышло, - грустно сказал Кирьянов, - Директора голыми руками не взять. Большие люди за ним стоят, понимаешь, Иван? Не в моей это власти, поверь, я сделал все, что мог…
- Большие люди, говоришь? – усмехнулся Иван, - Выходит, мы с тобой – маленькие? На своей земле не можем порядок навести!  Тогда, кто мы после этого?
- Выше головы не прыгнешь, Иван.
- Как там дядя Миша? Жив, здоров?
- Здоров, только из дома не выходит, переживает за тебя, даже свои «голоса» не слушает. Я к нему заходил – все в порядке. Он сам к тебе придет, у него к вам с Ольгой разговор есть.
- Ладно, пусть будет так, - сказал Иван, - Значит – Москва… Это твое окончательное решение?
- Да, Иван, - кивнул следователь, - У меня там отец и младший брат.
- Нам будет тебя не хватать…Старик-то что сказал?
- Мы поняли друг-друга. Спасибо ему за все…Я как приеду – напишу.
- Удачи тебе, Андрей Николаевич, - Иван крепко сжал руку следователю, - А теперь, давай помолчим с тобой…
Они долго сидели молча, рука в руке. Эти двое мужчин научились понимать друг-друга с полуслова. Даже в их молчании, чувствовалась мужская сила, уверенность и вера в окончательную и неминуемую победу задуманного ими дела. Ольга наблюдала эту сцену через стеклянные двери больничной палаты. От увиденного, на ее голубые глаза невольно набежали слезы.
Через несколько дней Иван встал на ноги и начал уверенно передвигаться по палате. Врач разрешил ему выходить на улицу и Иван, в сопровождении Ольги, гулял по больничному саду. В один из таких дней, после обеда, в палату к Ивану зашел Никитин, в сопровождении мальчика Коли.
- Я гляжу, дела идут на поправку! – бодрым голосом сказал старик.
- Как видишь! – обрадовался Иван. Ольга принесла старику стул, а сама села на койку к Ивану.
- Даже из пребывания в лазарете можно извлечь для себя не мало пользы… - сказал Никитин.
- Все-то вы знаете, дядя Миша, – улыбнулся Иван.
- Поживешь подольше – узнаешь побольше! – улыбнулся в ответ старик, - Гляди, кого я к тебе привел!
Мальчик протянул руку Ивану.
- Как вы, дядя Иван? – спросил Коля, - сильно болит?
- Нет брат, уже лучше, - Иван погладил мальчика по голове.
- Хочу поздравить тебя с боевым крещением, - сказал старик, - Будем считать, в первом бою ты победил.
- Какой же это бой? – возмутился Иван, - это скорее предательское нападение!
- На войне, как на войне! Ты пострадал за свои убеждения, а точнее сказать, за правду. Вот, взгляни – тоже пострадавший!
- Да, ну! – удивился Иван и с интересом взглянул на мальчика. Тот засмущался.
- Было дело… - опустив голову, сказал Коля.
- Правда, отделался ушибами, да легким испугом, - уточнил Никитин, - А супостатов твоих Андрей Николаевич обезвредил. Теперь получат сполна!
- Ну что ж, каждому – свое, - вздохнул Иван, - Андрей Николаевич теперь в Москве, даже телеграмму прислал.
- Знаю, мне тоже прислал, - сказал старик, - Пишет, что восстановился на прежней работе, правда, в другом районе города. Ну да ладно…
- Как живете-то, дядя Миша? – спросила Ольга, - Я все дни с Иваном, у вас давно не была, не навещала…
- Как живу? – задумался старик, - Верой и надеждой… Я собственно, попрощаться пришел.
- Как? И ты…? – Иван и Ольга грустно посмотрели на старика.
- Коленька, ступай на улицу, подожди, мы скоро спустимся.
Мальчик покинул палату и вышел на улицу.
- Да… - многозначительно произнес Никитин, - У меня уже и билет на руках. Вчера выписался, а там, дочка обещала прописать. Вот и все…Дом добротный, крепкий, Иван, ты и сам знаешь…Живите, а что? Не держите зла, простите, если что не так. Старик замолчал. Иван с Ольгой тоже молчали, не зная, что ответить. Теперь они останутся в поселке одни – без поддержки, без единомышленников.
- Что ж, ответ едешь держать? А если признает кто? – спросил Иван.
- Брось! Черт не выдаст – свинья не съест! – махнул рукой старик, - Хочу умереть дома…
- Дома? Разве вы псковитянин, дядя Миша? – спросила Ольга.
- Дело не в этом. Считаю своей родиной Псков, поскольку, именно там, я по-настоящему понял и полюбил Россию. Тяжело всю жизнь под чужой личиной ходить. Там дочь и внучка, так что остаток дней проведу с ними, чего еще желать?
- Пойдемте в сад, - сказала Ольга, - там под липами есть широкая скамейка.
Все трое, молча покинули душную палату, и вышли на улицу. День был жаркий. По территории больницы, то и дело пробегал медицинский персонал в белых халатах и бродили больные в серых робах. На скамейке, что ранее приметила Ольга, сидел больной с тремя посетителями.
- Ну что же, будем ходить? – взглянув на Ивана, спросил Никитин.
- Я не против… - ответил Иван.
- В таком случае, проводите меня до остановки. Пойду собирать вещи. Я не прощаюсь…В день отъезда я непременно зайду к вам, оставлю ключ и последний наказ.
В день выписки, в палату к Ивану зашел его лечащий врач, заведующий отделением, пожилой, румяный весельчак. Сан Саныч быстро обходил вверенную ему территорию, подбадривая расквасившихся и унылых больных.
- До свадьбы заживет! – каждому отвечал он.
- Доктор, а у меня… - начинал жаловаться очередной больной.
- До свадьбы заживет! – резко отвечал Сан Саныч, не давая больному закончить фразу. Его так все и звали – «До свадьбы заживет». Это с его молчаливого согласия, Ольга заняла свободную койку в комнате дежурных сестер.
- Мельников, как дела? – спросил Сан Саныч.
- На свободу с чистой совестью! – шутил Иван, - Отдохнул у вас под наркозом – хватит! Дела ждут…
- Вот и славно! Вот и чудненько! – глядя на Ивана и Ольгу, воскликнул врач, - Гляди, Мельников, больше к нам не попадай!
Ольга отвела Сан Саныча в сторонку, чтобы поблагодарить его за все и поподробнее узнать про здоровье Ивана. Сан Саныч слегка приобнял ее, и хитро подмигнув Ивану, произнес:
- До свадьбы заживет! – и бодро зашагал по больничному коридору.
Иван с Ольгой покинули больничные стены. Они шли, не спеша, по липовой аллее. Ивану хотелось дышать полной грудью и он, набирая в грудь побольше воздуха, закидывал назад голову, созерцая зеленые кроны деревьев.
- Ваня, я должна тебе кое-что сказать, - робко и неуверенно начала Ольга, - может не вовремя…
- Что стряслось? – спросил Иван, - Выкладывай!
- Мне кажется, что я беременна…
Иван остановился посередине аллеи и поцеловал смущенную и растерянную Ольгу, потом пройдя немного взад-вперед, засмеялся. Смеяться в полную силу было больно, и Иван с трудом сдерживал эмоции. Немного успокоившись, он снова подошел, к ничего не понимающей Ольге, и снова поцеловал ее.
- Какая все-таки интересная и непредсказуемая штука – жизнь!
Незаметно за разговорами, они подошли к автобусной остановке.
- Может лучше пешком? – сказал Иван, - Пока его дождешься…
- А ты дойдешь? – спросила Ольга.
- Дойду…С тобой, я куда хочешь дойду!
- Вань, У нас опять телевизор не показывает. Звук есть, а картинки нет – посмотришь? – заглядывая ему в глаза, спросила Ольга, - Скоро Олимпиада, хотелось бы посмотреть…Москву покажут.
- Конечно, посмотрю, милая. Все будет хорошо, голубка моя, - ласково говорил Иван, - Все сделаем, все успеем, какие наши годы!
Они шли по улице, держась за руки. Впереди, как им казалось, была интересная и счастливая жизнь. Они и не догадывались, что в будущем, им и их детям, уготована совсем иная судьба.



19 августа  2018 г.



















               
 
Вместо послесловия



Покажите мне такую страну
Где славят тирана
Где победу в войне над собой
Отмечает народ
Покажите мне такую страну
Где каждый обманут
Где назад означает вперед
И наоборот…..
Игорь Тальков

На протяжении почти ста лет идет непрерывное глумление над русским народом.
Глумятся над нашей памятью, духом, над самим именем – русский, великоросс, славянин. Антинародный режим, прикрываясь советскими достижениями и патриотической риторикой, продолжает убивать русский народ. Чего стоит один только закон о повышении пенсионного возраста! При нынешней скудости и безработицы – это прямое убийство нескольких миллионов человек! В современной России ежегодно пропадают около пятидесяти тысяч детей и подростков. Вы что-нибудь слышали об этом? – и не услышите! Зато целый год вам будут рассказывать и показывать про Сирию и семью Скрипалей, про «ненавистную Америку» и новые санкции против России. Вы никогда не задумывались, почему дорожают бензин и лекарство, а водка дешевеет? Да что там водка, вы не задумывались, почему олигархический режим так крепко держится за советскую топонимику (мавзолей, станция метро Войковская, ул. Воровского, ул.  Землячки, и т.д.)? Зачем ему все это? По логике вещей, нынешний режим должен был в первую очередь избавиться от советского наследия, но этого не происходит – почему? Чего стоит один только пломбир за сорок восемь копеек и печенье «Юбилейное»! На пересмотр истории, точнее, на советский ее период, наложено строгое табу. К примеру, про набивший оскомину холокост, знает почти каждый житель страны, а про Лиенц, Галиполи, Сандормох – единицы! Как вы думаете – почему? Вы задумывались когда-нибудь, какую роль играет статистика в нашей жизни? Нет? А, зря! Официальная статистика, сродни одной из древнейших профессий. Простой пример – в Госкомстате раздался звонок – Кремль на проводе:
- Предоставьте нам цифры по смертности населения за прошлый год?
Глава Госкомстата, подобострастным голосом спрашивает:
- А сколько вам нужно?
Дальше – больше! На войне, как известно, все средства хороши… Убивать население можно по-разному. Против русского народа ведется еще одна необъявленная война  – алкоголизм! Его жертвами, в период с 1945 по 1985 годы, стали  20 млн. человек! Вы знали об этом? Зато, гордые потомки «победителей», приняв на грудь изрядную дозу спиртного, запросто могут избить немецких туристов, которые попались им под горячую руку во время майских праздников, где-нибудь на турецком побережье.
- Можем повторить!  - кричат они вдогонку вовремя спохватившимся туристам, имея в виду, военную компанию 1941-1945 годов.
- Можем, можем! – кричат самодовольные «победители», - только сбегаем за «Клинским» и сможем!
В минувшей войне не было победителей и не могло быть! Два братских народа – немцы и великороссы, являются проигравшей страной. По генофонду России и Германии был нанесен непоправимый удар. Белая раса находится на грани исчезновения! Засилие иммигрантов всех мастей, как в Москве, так и в Берлине, лучшее тому подтверждение! Кто знает, может одной из задач той войны, как раз и было, спровоцировать новое великое переселение народов. Это и есть итог минувшей войны. Вот и задумайтесь, кому это было выгодно и кто истинный победитель в той страшной войне!
    В наши дни, наследники большевиков и чекистов, которые разворовывают Россию, вновь уничтожают всех, кому ее будущее не безразлично! Они – наши общие враги!
Злоба и ненависть, которые, начиная с семнадцатого года, оставила на советском, и, как следствие, на российском обществе, неизгладимые следы. Наследники большевиков продолжают проводить проверенную политику злобы, ненависти к свободным людям и стравливанию братских народов. Мы никогда не забудем Лиенц, Галиполи, все ужасы братоубийственных войн. Будем исцелять раны разделений. Россия возродится только тогда, когда вырастут новые поколения русских людей, не изуродованных чекистско-олигархической пропагандой, и не вымрут все продукты этой пропаганды. Только тогда Россия станет сверхдержавой, которой можно будет по-настоящему гордиться!
Мне вспомнился эпизод. Где-то с осени 2004 года, с отмены прямых выборов в губернаторы, шаг за шагом, избранный президент Путин, превратил себя в несменяемого диктатора. Все демократические институты от Госдумы, судебной системы, до местного самоуправления, сделал чисто декоративными, и поставил Россию на порог нового, еще невиданного тотального рабства. Можно долго рассуждать на тему, ходить на выборы, или не ходить – это детский лепет! Нужно осознать проблему целиком – завершается новое порабощение русского народа!
В советское время ходило такое выражение: «СССР – тюрьма народов…»  Я не берусь судить, соответствовал ли этот тезис тем экономическим и политическим реалиям. Но в нынешних условиях, могу с уверенностью сказать, что нынешняя ЭРЕФИЯ – тюрьма русского народа! В путинской России, никогда не будет принят закон о русском народе, в котором были бы прописаны права и привилегии для титульной нации. В путинской России, русский человек никогда не будет чувствовать себя в безопасности. В путинской России, русским скоро не останется места. Их вытеснят нацмены и прочий иностранный сброд, под молчаливое согласие «гаранта конституции». В путинской России участь русских печальна. Маргарет Тэтчер была куда гуманнее в своих прогнозах, чем ВВП. Тем из нас, кому «посчастливится» дожить до «лучших» времен, скорее всего, депортируют далеко за Урал. Оставшаяся часть будет доживать в резервациях, группируясь вокруг Лавр и монастырей. В путинской России, русский человек никогда не будет хозяином на своей земле. К сожалению, почти вся земля, пригодная для проживания и ведения сельскохозяйственной деятельности, уже продана. Все попытки узнать имена и контакты некоторых крупных землевладельцев, не увенчались успехом (имеется опыт).
Еще небольшой экскурс в историю межнациональных отношений. Бывшие союзные республики, как и те, что остались в составе РФ, отделались, что называется, легким испугом. Советский период истории, почти не травмировал их, пройдя «по касательной». После крушения Союза, они не утратили свою национальную идентичность, увеличили популяцию, изгнали русских за пределы своих национальных образований. При этом они приезжают в Россию на заработки, без всякого зазрения совести, отнимая рабочие места у русского населения. При малейших попытках местного населения навести элементарный порядок, и выпроводить непрошенных гостей, сразу раздаются крики о русском фашизме и т.д. О произволе местных властей в национальных республиках могут рассказать сотни тысяч русских беженцев, потерявших там жилье и имущество. Наличие новых границ нисколько не обезопасило Россию от вторжения иноплеменников. Всеми правдами и неправдами они стараются проникнуть к нам, желательно конечно поближе к Москве. Так кто же находится в выигрышном положении в РФ, русские или мигранты? Ответ очевиден. Они будут отбирать рабочие места и усиленно размножаться, получая от государства положенные льготы, чего не скажешь про русских. Кто же виноват, мы, или они? Отчасти мы, отравленные советской пропагандой, внушавшей губительный для нас интернационализм. Отчасти они, гонимые нуждой, вынужденные покидать свои дома, ввиду полного отсутствия какого-либо заработка. Но это их проблемы. Надо было думать, когда отделялись, когда бросали в нас камни. Знали, на что шли. Можно еще много чего добавить к сказанному, как вы думаете? Правильно, читатель, я тоже об этом подумал…
Я не сторонник крутых мер и считаю, что лучше решать все конфликты мирным путем, но ситуация зашла слишком далеко. «Бархатная» революция, в смысле, бескровная, в России вряд ли получится. Возможно, все начнется с оранжевых палаток на русском «майдане». Одно можно сказать точно, кровавая смута будет, как и в 1917 году. Люди будут погибать миллионами. И подоплека у той революции, будет, скорее всего, национальная. Русский народ, конечно же, будет сопротивляться, но это произойдет только после окончательного падения в пропасть, когда точка невозврата будет безнадежно пройдена. Когда нам уже будет нечего и некого терять, когда мы останемся один на один со смертью, может быть свершится чудо, явится русский витязь и поведет нас за собой. Тогда явит русский народ чудеса храбрости и отваги. Все еще только начинается! А вы как думаете?


Прошло тридцать восемь лет, после описанных в романе событий. Я думаю, что читателю будет интересна судьба героев, что с ними произошло потом и где они теперь. Платон Александрович Фомин-Агеев, он же Михаил Матвеевич Никитин, благополучно добрался до Пскова, где его ждали дочь Вера и внучка Вика. Они полюбили старика, и он умер счастливым, в кругу семьи, как и мечтал. Это произошло первого мая 1981 года в полдень, на руках у дочери. О судьбе своей несчастной супруги Платон Александрович так ничего и не узнал. Догадывался только, что она попала в лапы чекистов, после взятия Пскова советскими войсками. Так оно и случилось. Супруга его Надежда, урожденная Гончарова- Юрьева(1916 г.р.), не покинула Псков. Она была арестована осенью сорок четвертого года и сослана в лагерь, где и скончалась зимой сорок шестого гола. Незадолго до своего ареста, предвидя страшный конец, она успела отдать дочь Веру своим хорошим знакомым, жившим неподалеку. Ими были супруги Боковы, работники трамвайного депо. Своих детей они не имели и воспитали Веру, как родную. Они дали ей свою фамилию и отчество. Тайну эту хранили они до совершеннолетия Веры, а потом рассказали всю правду. Вера сильно переживала, но продолжала считать их своими родителями. Потом вышла замуж и стала жить отдельно от них. О судьбе родной матери ей так и не суждено было узнать.
Иван и Ольга прожили счастливо, но не долго. У них родился сын Владимир(1981 г.р.) и дочь Людмила(1983 г.р.). Первый удар случился в марте 2000 года. Людмила ушла утром из дома и не вернулась. Последний раз ее видели на автобусной остановке, недалеко от дома. Больше живой ее никто не видел. Кто знает, быть может, ее убили, а может, похитили и продали в рабство. Русские красавицы арийской внешности по-прежнему в цене на планете «обезьян». Светловолосая и голубоглазая Людмила, была в поселке первой красавицей.
Второй удар в семье Мельниковых случился год спустя, когда семнадцатого сентября, во время нападения чеченцев на Гудермес, был убит их сын Владимир. Эти удары оказались смертельными для Ольги. Получив страшную весть о гибели сына, она прилегла на кровать и больше не встала. Сам Иван, поседевший и больной, еще жил, передвигаясь по дому как привидение. Последнее время, незадолго до смерти, его часто видели в церкви. По рассказу его единственного друга Евгения Тарасова, Иван умер во время просмотра вечерних новостей. По телевизору шел репортаж об открытии Ельцин-центра. Последними его словами были:
- Такая страна…! Как же такое возможно…!
     Андрей Николаевич Кирьянов служил в Москве. Дослужился до майора, женился, родилась дочь. Но недолгим было их счастье. В сентябре-октябре 1993 года, его часто видели возле здания Верховного Совета. Предположительно он был убит снайпером. Его тело было обнаружено в районе Глубокого переулка. На опознании присутствовали младший брат и жена. Личные вещи и одежду убитого, родственникам не вернули.
     Виллор Сафронович Оборкин благополучно «доработал» до пенсии и ушел на заслуженный отдых. Скончался от инфаркта в декабре 1988 года. Перестройку встретил с воодушевлением.
    Грязнов и Валуев, после отбытия наказания в поселок не вернулись, след их теряется.
     Краеведческий музей было решено заново не отстраивать. Сейчас на этом месте магазин «Дикси». Остались лишь два свидетеля той страшной ночи, когда бушевал пожар и Иван Мельников получил удар ножом. Это -  водонапорная башня, да страшное серое здание дома престарелых, где доживают свой век одинокие, никому ненужные старики. В наши дни остатками леспромхоза командует нацмен Гаджиев Адалат Мухаррамович. Держится он крепко, привез семью и многих своих земляков. По вечерам, люди, оставшиеся в поселке, боятся выходить на улицу. На площадь, где конечная остановка автобуса, и где когда-то был краеведческий музей, каждый вечер съезжаются автомобили с тонированными стеклами. Это понаехавшие земляки Гаджиева, собираются, чтобы обсудить свои дела. По такому случаю на площади открыли кафе или что-то в этом роде. И «наслаждаются», оставшиеся местные жители, их напевами, криками и запахом чужой жратвы. Милиция их не трогает, зато переловила и пересажала многих русских парней, пытавшихся своими силами навести в поселке порядок. Из того, что предсказывал Михаил Матвеевич Никитин, многое сбылось и Иван в этом успел убедиться. В единственной поселковой школе, почти половина учеников – дети мигрантов! Русским в России, действительно, не остается места. Большинство поселковых подписались бы под этими словами! Иван ощутил это на собственной шкуре, когда, с приходом Гаджиева, его уволили из леспромхоза. И это за шесть лет до пенсии! Не известно, как бы он выжил, если бы не друг Женя Тарасов, у которого была собственная «Газель». Так и перебивались они случайными заработками, да сажали картошку.
Улица, где жили Мельниковы, изменилась до неузнаваемости. На месте деревянных, милых сердцу домиков в три окна, появились чуждые, грубые, вызывающие отторжение, коттеджи. Местные жители куда-то исчезли, а на месте их домов, кто-то предприимчивый построил те самые коттеджи, подвел к ним все коммуникации и продал…
Русский народ уходит с исторической арены безмолвно и незаметно, под юморок Петросяна, под нудное бубнение Киселева и скабрезные шутки «Камеди Клаб». Власть в РФ старается, старается, а «дорогие россияне» упорно не хотят жить – вот неблагодарные! Все для них – парады, олимпиады, реформы, выборы, чемпионат по футболу, реновация….., а они!? – мрут как мухи! Кто будет жить на нашей земле через пятьдесят лет? Не знаете, дорогие читатели? Вот и я не знаю. Скажу вам одно, я завидую героям романа, потому что они уже там, дома, а я пока здесь! Страшные слова – согласен. Мне не хватает оптимизма, бодрости, позитива – согласен. Страшны эти слова даже не тем, что они звучат из уст крепкого здорового, сорокалетнего мужика, а тем, что в нашей жизни больше не на кого и не на что опереться.  Через год, другой, мы станем свидетелями страшной катастрофы, когда на фоне всеобщего изобилия, все острее будет ощущаться дефицит надежды на благополучный выход из глубочайшего кризиса, имя которому – наша жизнь.
В связи с выше изложенным, у меня всего два вопроса к нашему дорогому президенту, так, два самых маленьких вопроса:
1. С кем Вы собираетесь возрождать Сверхдержаву с громким именем Россия?
2. И для кого Вы собираетесь ее возрождать?
Очень хочется услышать что-нибудь членораздельное, если не из ваших уст, господин президент, то хотя бы из уст вашего секретаря  Пескова. Слушать Вас самого, занятие не из приятных. Последнее время Вы стали напоминать Горбачева, та же удивительная способность говорить много и ни о чем.
Покажите мне еще такую страну, где власть, с таким усердием, уничтожала бы собственный народ! На память ничего не приходит, разве что Кампучия и отчасти Китай, но их-то миллиард с лишним, а нас?
Вот и все, дорогой читатель. С судьбой главных героев романа я тебя ознакомил. В романе много реальных персонажей, которые оставили свой след в истории, о них можно подробно прочитать на просторах Интернета. До свидания. До новых встреч.



P.S.

Еще раз простите за пессимизм. Хочется быть оптимистом, но оптимизм в наше время – роскошь, которая принадлежит только власти или идиотам…





Конец

                26 августа  2018 года
С.В. Емельянов