5
- Нет, нет и нет!
Зычно с пафосом прокричал почти Оберон, остановившись у шахматного столика и энергично разрубая ладонью воздух. Разъярённо посмотрел на Пахомова:
- Онетис нарушил условия игры и я за него заступаться не намерен!
При последних словах изо рта его выплеснулись брызги слюны и едва не попали на Владимира.
Оберон нервно прошёлся взад-вперёд по залу, задрав голову, поглядел на ослепительно сияющую люстру, поморщился, вытащил из кармана пиджака в бежевую клеточку носовой платок, вытер рот. И вдруг оскалился в белозубой улыбке - глаза мастера не улыбались:
- Его в кандалы заковали? Нет. Били его, истязали? Нет. Он предупредил, чтоб за него не беспокоились? Предупредил. Так с какой стати я должен за него хлопотать?!
Раздражённо раздёрнул руки в стороны:
- Он не имел права пытаться вывести тебя из игры. Есть правила, которые нельзя нарушать. И то, что он теперь игру покинул – справедливо.
Сел за стол.
- Давайте расставим отложенную позицию, - сказал он спокойно-холодно, - вы её помните?
- Помню.
Оберон в новом приступе раздражения откинулся на спинку стула:
- Опять нет воды. Где Ниблодд?
- Он простился со мной перед входом.
- Ниблодд!.. Это что-то невообразимое.
Встал, со скрипом отодвигая стул:
- Пойдёмте, Владимир, поищем вместе этого негодяя.
Они проследовали к ещё одной мало приметной двери, сжатой толстыми мраморными колоннами… И Владимир ослеп. После шахматного зала тут, за дверью, казалось, была кромешная тьма. Тем не менее, Оберон, как ни в чём ни бывало, уже спускался вниз по лестнице, Пахомов же только нащупывал перила, угадывал ногами ступеньки… И тихонечко-тихонечко-тихонечко - вниз, но в конце всё же оступился, едва не упал, толкнул в спину своего спутника… Они стояли перед серой металлической дверью. Бетонная стена. Оберон рванул за грубо приваренную прямоугольную ручку.
Волна спёртого горячего воздуха, пропитанного специфическим ни на что не похожим запахом крови нахлынула на них. Странные звуки – хрип, и монотонные глухие удары – тюк, тюк, тюк… Озарённая красным огнём камина комната, на круглом столе в центре – тускло поблёскивают железные крючья, щипцы, пилы… И шевелятся стены – Господи! – голые окровавленные люди, подвешены по всему периметру стен, они - шевелятся и хрипят!..
Тюк- тюк- тюк…
Широкоплечий, без рубахи, детина, блестящая от пота могучая спина, перекатывающиеся бугры мышц, он - бил кого-то с обеих рук...
- Ниблодд!
Здоровяк резко обернулся, вынырнул из сумрака к столу. Чёрные очки. Брызги крови на груди, на руках…
- Сколько раз мне надо повторять, - отчеканивая каждое слово и разрубая ладонью воздух, пролаял почти Оберон, - когда я играю в шахматы, на столе должен стоять графин со свежей родниковой водой. Если через пять минут его на столе не будет, я – тебя – накажу!
Висящий у самого входа за вывернутые назад руки, скелет - вместо человека, поднял на них лицо – застывшая кровавая корка вместо лица, и вновь уронил голову.
Оберон с грохотом захлопнул дверь.
- Вам плохо?
Сквозь стёкла очков за Владимиром наблюдали цепкие оценивающие глаза.
- Нет, всё нормально.
- Не думайте о Ниблодде слишком дурно, - Оберон коснулся его руки, - по крайней мере, в этом подвале порядочных людей нет: одни изверги - палачи, насильники… Пойдёмте побыстрее отсюда…
- Всё-таки вы бледны, - сказал Оберон уже в шахматном зале, в очередной раз заглядывая Пахомову в лицо. – Хотя тут слишком яркий свет. – Поморщился, обводя глазами светильники. – Я люблю, чтоб было ярко и празднично, но не до такой же степени. Во всех мирах у нас всё шиворот-навыворот. – С некоторой издевкой покосился на собеседника: - Как уж сказано: «хотели как лучше, а получилось как всегда».
Они расположились за шахматным столиком. Оберон нетерпеливо принялся расставлять на доске отложенную позицию.
- Удивительная игра! Михаил Ботвинник утверждал: никто, на самом деле, не знает, что такое шахматы. Действительно – спорт? искусство? закодированное отображение нашей жизни?.. Что с вами?
- Я вспомнил фильм, - произнёс Пахомов, облизывая пересохшие губы, - сказка по пьесе Шварца. Моя дочь в детстве очень любила этот фильм. Принцесса говорит: «Смерть страшна и грязна. Она носит с собой мешок отвратительных инструментов»…
- А-а… Вы всё про подвал. Не стоило водить вас туда. Врач, а впечатлительны. Ваш Шварц был насильник?
- Я же сказал – писатель.
- Как будто издевательство над человеческими мозгами не насилие.
Оберон помолчал.
- Недавно читал я одну книжицу… Популярнейший писатель! Дело такое. Красивая молодая девушка отстреливает себе из карабина нижнюю челюсть, чтоб, значит, её любили не за внешность, а за прекрасную её душу. После заматывает лицо платком и пускается в странствования, искать похожих на себя душевнобольных. Поиски, понятно, были долгими. Но подружка всё-таки нашлась. Впрочем, позднее выяснилось, что и она – старший брат девушки, который сделал себе пластическую операцию, а также изменил пол… По-моему, это стопроцентное насилие над человеческим разумом!
И вдруг поворотился на стуле:
- Ну наконец-то!
По залу, фрак,бабочка, важно шествовал Ниблодд с графином и двумя стаканами на подносе… Вот он чинно поставил поднос на стол… Владимиру стало страшно и омерзительно, ему показалось, что на волосатых руках ученика Оберона застывшие, несмытые пятна крови.
Оберон картинно поднялся, отбросив стул:
- Я больше не позволю издеваться надо мной и моим гостем, - загремел он, - графин с водой должен стоять здесь за пять минут перед каждой игрой! Ты всё понял?!
Ниблодд усмехнулся и кивнул. Оберон поставил стул на место, сел, вытирая рот платком.
- Как мне всё-таки не нравятся твои очки, - добавил он сухо и холодно. – Можешь идти, я тебя позову, когда будет нужно.
Ниблодд поклонился и неторопливой походкой, слегка переваливаясь с ноги на ногу, вышел из зала.
- Вообще-то он мясник, - сказал Оберон, и, как показалось Пахомову, опять с издевкой: - А знаете, Владимир, почему он не снимает чёрные очки? У него очень страшные глаза, беспощадные, глаза палача. Он тактичен, он не желает вас пугать, ибо эмоциональное состояние игрока должно быть перед игрой в полном порядке. Ну, ходите.
Пахомов помялся:
- Я хотел бы отложить партию.
- Очень хорошо, - просиял улыбкой Оберон, - можно и отложить. Позиция вроде и простая, а на самом деле сложная до чрезвычайности. Как в жизни.
И вдруг поник, попасмурнел. Перед Владимиром сидел другой человек – смертельно усталый, осунувшийся, измождённый.
- Как собираетесь ходить? - хрипло спросил мастер.
- Отойду королём, пока не знаю, куда.
- Правильно, пешку вы не двинули, увидели ловушку.
Оберон помолчал.
- Пора отсюда валить.
- Зачем? – не понял Пахомов.
Глаза Оберона внезапно загорелись и он снова преобразился:
- Потому что крылатые огненные кони великой волной несутся уже по млечному пути, ни сонмы воинов, ни целые флотилии боевых кораблей, ни неприступные стены, ни хитроумнейшие орудия – ничто не может остановить их, не даром их называют иногда – конницей Бога!.. Только знай, - Оберон навалился на столик, приблизил лицо к Пахомову, тот опять опустил глаза перед его нечеловеческим взором, - только знай, - тише, с силой, - знай, чтобы не случилось, ход всё равно за тобой, и ничего ещё не ясно, не ясно, не решено! – выкрикнул он последние слова. Встал, отшвырнул от себя стул, только теперь не картинно, не по актёрски, как с Ниблоддом…
Несколько секунд оба молчали, пока эхо от голоса Оберона не заглохло окончательно под сводом шахматного зала.
- Иди, - сказал мастер уже спокойно и безразлично, - твой друг, братец небесный Тошка уже ждёт тебя, чтобы отправиться в новое путешествие… Потому что, как говорил Рене Декарт: «Тщательно всё обдумывая, я не нахожу ни единого признака, по которому достоверно можно было бы отличить состояние сна от бодрствования. Они так походят друг на друга, что я бываю озадачен и не знаю, не грежу ли в данный момент».
И уже совсем бесцветным голосом, в сторону:
- Если ты попытаешься убежать или не вернёшься в срок, за тобой придёт Ниблодд.
Владимир Пахомов молча двинулся к выходу.