Сейчас 10-ое февраля, 14 часов 45 минут …
Миг, когда ушел Позт…
Колкий снег раздражал не только кожу промерзшего лица, но и все мое существо, до самой глубины моей раздосадованной души.
«Господи! - кричала она, - Ну, что тебя заставило приехать сюда, в эту февральскую мерзость? Как будто ты не знал, что тебя ждет?!»
Я круто развернулся на месте, решив вернуться в гостиницу.
Но там было не лучше. Маленький частный отель, расположившийся в старом и несуразном доме совсем рядом с Невским проспектом, тоже промерз до основания. В номере было сумрачно и холодно. Хозяин извинялся за плохие условия проживания, ссылаясь на неблагоприятную ветреную погоду, и обещал принести мне электрический обогреватель. Но, видимо, тут же забывал об этом. Вместо этого, при встрече он напоминал мне, что на первом этаже их дома находится прекрасный коньячный магазин.
Но я представил, как я валяюсь пьяным на холодной постели в своем любимом городе, и мне стало не по себе.
Вечером я решил пойти в театр. Он находился рядом с моей гостиницей и, судя по названию, был экспериментальным.
Но эксперимент, как говорят ученые, явно не удался. Герои Лопе де Вега, перенесенные в наш век, пытались импровизировать, рассказывая современные анекдоты и даже нецензурно ругаясь, и я ушел, не дожидаясь антракта.
На улице по-прежнему шел колючий снег, ветер усилился, наметая сугробы. Ища спасения от этой погодной пытки, я свернул в какой-то переулок, и неожиданно оказался на Мойке. Там было безлюдно и тихо. Я решил выйти к Певческому мосту и вернуться в гостиницу, которая находилась где-то в той стороне. Шел, пригнув голову от ветра и глядя себе под ноги.
- Гражданин, у вас огоньку не найдется? – услышал я вдруг чей-то молодой голос.
Я поднял голову и увидел сбоку от меня молодого милиционера со снежинками на ресницах.
Я щелкнул зажигалкой, он прикурил дешевую сигарету без фильтра и вежливо поблагодарил.
- Что вы здесь охраняете, такое важное? – спросил я.
- А вы разве не узнали? – удивился он. – Это же дом Пушкина, Мойка, 12.
Он подпрыгнул, пытаясь протереть рукавом мемориальную табличку на стене дома.
- Теперь узнал, - сказал я. – А вы не можете охранять его в каком-нибудь теплом помещении?
- Можем, - ответил он. – Но сегодня здесь много народу будет.
Милиционер взглянул на часы, а потом как-то осуждающе на меня и сказал:
- Где-то через полчаса здесь столько людей соберется, что не продохнуть. Сегодня же день гибели Пушкина. Вы разве не знали?
«Господи! – подумал я. – Сегодня же десятое февраля! Как я мог об этом забыть?»
Милиционер нагнулся, смёл рукой в толстой рукавице снег у основания стены, и я увидел там… красные розы.
Словно кровь на белом снегу.
- С утра начали нести цветы, - сказал паренёк, пыхая сигаретой. – Я на дежурство пришел, а здесь всё в цветах. Но тогда снега меньше было. А сейчас вон как замело, их и не видно. Митинг был во дворе днем. А скоро люди придут как бы на его поминки. Стихи будут читать, весь день сегодняшний вспомнят по его минутам. Народ, в основном, будет простой, не то, что на митинге…
Я вспомнил, что еще студентом был здесь на подобном собрании, и мне стало грустно и совсем уж холодно.
Хотел закурить, но пачка оказалась пустой.
Через дворик Капеллы я вышел на Невский, где у станции метро нахохлившиеся старушки в ветхих шубейках торговали сигаретами, поштучно и пачками. Я подошел к одной из, напомнившей мне своим обликом мою учительницу музыки, учившей меня в детстве игре на фортепиано. Она была одета хуже других и, видимо, поэтому сидела прямо у входа в метро, где теплый воздух порой вырывался из открывавшихся дверей.
Я купил у неё две пачки «Marlboro», она долго рассматривала на просвет мою тысячерублёвую купюру, а потом спрятала ее где-то за пазухой и совсем неожиданно для меня сказала:
- Слава Богу, будет чем помянуть Пушкина…
Эти её слова настолько поразили меня, что я невольно склонился перед ней и поцеловал её руку, которую она еще не успела спрятать в старомодную облезлую муфту…
Потом, забыв о том, куда я шёл и зачем, я спустился в метро и сел в поезд, следовавший на Черную Речку….