М О Я М О С К В А
(ч а с т ь п е р в а я)
Все чувствовали, что война неизбежна, но мало кто думал,
что она начнется так внезапно. Возраст Федора был непризывной,
поскольку к началу войны ему уже шел 46-й год.
Несмотря на это, весной 42-го в его Трудовой книжке
появилась невнятная по датам запись: "27.04.1942г. приказом №55
от 11.05.42 уволен с должности мастера-инструктора обувной
фабрики Советского РПТ в связи с призывом в РККА ", что было
немудрено из-за нервозности, царившей везде и во всем в первые
годы войны.
Молодые бойцы зачастую были обучены на скорую руку
и плохо вооружены. Да и тех стало не хватать, поэтому вскоре в
действующую армию стали призывать сорока- и пятидесятилетних
мужчин, сражавшихся еще в Первой Мировой войне.
А в гражданской обороне под Москвой участвовали все,
кто мог держать в руках лопату, старики, женщины и дети.
Федор был мобилизован согласно своей военной
специальности артиллериста, полученной им в Первую Мировую
в частях Карской крепостной артиллерии, на территории нынешней
Турции, которая в обеих Мировых войнах сохраняла нейтралитет
почти до самого конца военных действий.
Ларису сослали в Чувашию, как лицо без гражданства,
следовательно, по тогдашней чиновничьей логике, лицо
неблагонадежное. Таким закон запрещал проживание в крупных
городах и уж тем более в столице, у стен которой стоял враг.
Каких либо сведений друг о друге они не имели, кто где
пребывает не знали. И, конечно, никакого понятия не имели о том,
где находится в этот момент новороссийская часть их семейства.
Через несколько месяцев Федор был ранен в челюсть
бомбовым осколком на излете, что спасло его от смерти, но
изувечило на всю жизнь.
До ранения это был ладно скроенный среднего роста
миловидный, очень энергичный, по единодушному мнению друзей,
да и что уж тут скрывать, подруг тоже, весьма моложавый блондин
спортивного телосложения.
Радовался жизни, праздничному застолью с песнями и
рядовым выпивкам с друзьями, любил свою работу. Любил театр и,
насколько я мог судить позже, мог почти профессионально
оценивать актерский уровень. Сказывалось тесное знакомство и
дружба с актерами Театра Революции.
Очень любил музыку, оперу и особенно хоровое
многоголосое пение, поскольку разбирался в нем не только
как слушатель, но и как исполнитель. Я уже рассказывал раньше, что
во время службы в царской армии он пел в церковном хоре.
Следил с интересом за политическими событиями.
Обсуждал их и в горячих беседах, и после горячительного с
друзьями тоже. В молодости не чурался драк, из которых чаще всего
выходил победителем.
А потом и мне с особым рвением пытался привить самое
главное мужское качество, с его точки зрения это, конечно, была
независимость. Которая, по его мнению, включает и гордость, и
чувство самодостаточности, и ответственность за зависимых от тебя.
Осколок длиной около 20 миллиметров ударил его в левую
сторону верхней челюсти в трех сантиметрах от виска (еще один
каприз войны), проник в полость рта, смешал в кашу зубы и десны,
раздробил подбородок и, пробив дырку в носоглотку, остановился.
Дальше на протяжении 9 месяцев череда челюстно-лицевых
госпиталей. В результате полная атрофия и нечувствительность
лицевых мышц, языка, сквозная диаметром в палец дыра,
соединяющая носоглотку с полостью рта.
Часть кости левой скулы и подбородка вовсе отсутствовали.
При этом полная потеря зубов, жевательной функции и возможности
членораздельного воспроизведения звуков человеческой речи.
Несколько месяцев он мог только мычать носом и ртом.
Наконец его выписали и он, инвалид, с изуродованным до
абсолютной неузнаваемости, кривым и совершенно чужим лицом,
"не пригодный к дальнейшему прохождению службы", прибыл в
Москву. Комната пуста, соседи ничего о судьбе Ларисы не знают.
Его самого они встретили как покойника, случайно
заглянувшего на прежнее место жительства по пути на тот свет.
Он отправился в домоуправление, одноэтажный, на скорую руку
оштукатуренный в противопожарных целях деревянный сарай,
приткнувшийся к забору между больничным двором и двором их
дома №25.
Управдом Синицын (опять управдом), однорукий мужик
моложе Федора, его не узнал, долго разглядывал документы, качал
головой, всматривался в лицо.
Раскрыл домовую книгу и, ведя пальцем по строке,
прочитал, как приговор, с ударением на каждом слове, когда, куда и
согласно какому указу была эвакуирована его жена.
После этого строго глянул на Федора поверх очков с
собственноручно ремонтированной несвежим бинтом оправой и
бережно закрыл свою книгу.
Если верить этой книге, Лариса уже год как проживала в
Чувашии, точнее в Чебаксарах. Это больше шестисот километров
от Москвы. В военное время за сутки не уложишься.
Федор решил осмотреться, по возможности разобраться
в создавшейся ситуации, немного прийти в себя от постылых
госпиталей и, главное, набраться сил для розысков жены.
Для начала он, постучав указательным пальцем по горлу,
попросил помочь ему приобрести водку и, в доказательство
серьезности своих намерений, стал вынимать из топорщащегося
кармана вылинявшей гимнастерки серые сторублевки с портретом
Ленина в овале.
Сообразительный управдом (везло все же Федору на
толковых управдомов) неторопливо спрятал домовую книгу в
коричневый с бледными разводами сейф, склонившись к старушке
бухгалтеру громко прошептал ей наказ и, дав знак Федору следовать
за ним, шагнул к выходу.
Во дворе заглянул в угольный подвал под домом, покрутил
озабоченно головой, и тут же, то ли ощупывая, то ли уже как своего
закадычного дружка похлопывая Федора, но не по плечам, а по его
вещмешку, увлек того в сторону Разгуляя.
По пути старожил рассказал, что на Немецком рынке,
единственном рынке на всю округу, у спекулянтов можно приобрести
все необходимое. А именно, поллитра водки за 800 руб, буханку
черного хлеба за ту же цену, масло подсолнечное и сливочное,
шмотки любые.
Был совсем близко на Земляном Валу еще и коммерческий
магазин с такими же спекулятивными ценами, как и на рынке. Но на
рынке выбор значительно богаче и можно было поторговаться.
Правда, и смотреть надо было в оба глаза, обманут, всучат,
обсчитают, залезут в карман. Рынок и коммерческие магазины были
рассчитаны на покупателей с шальными деньгами или у которых не
было другого выхода - тяжело больной или вовсе умирающий в доме.
Для остальных, а их было большинство, существовали
обычные государственные магазины, отпускавшие продукты по
выдававшимся на весь месяц рабочим и иждивенческим карточкам.
И не дай бог потерять карточки, особенно, в начале месяца.
В этом случае до конца месяца вы были обречены на голодное
существование.
В госпиталях Федора кормили через трубку, в основном,
жидкими кашами. Здесь, на Немецком рынке, он решился на диету,
которая была под силу далеко не каждому.
Управдом, не рискуя вводить солдатика в излишнюю трату,
демократично высказался за пару селедок с черняшкой, раз уж под
водку. И еще Федор взял 100 грамм топленого сливочного масла,
завернутого в пергаментную конденсаторную ленту.
Дома выпили на кухне. Федор осторожно утерся рукавом
гимнастерки. Управдом, держа на весу селедку за хвост, сноровисто
обглодал ее. Так мальчишки в чужом винограднике, горя от
нетерпения и сторожко оглядываясь, поступают с первой кистью.
Управдом почти тут же сомлел. Федор растопил масло в
металлической кружке, держа ее высоко над газом, чтобы оно не
перегрелось. Налил полный стакан водки.
Остановив дыхание медленно вытянул половину стакана,
потом, не дыша, теплое тягучее как кисель масло из кружки и тут же
запил его оставшейся водкой.
Труднее всего было попадать точно в рот. Нормальный
человек и в кромешной тьме найдет губами нужную кромку стакана.
А для Федора омертвевшие непослушные губы и нечувствительный
язык из помощников в его прежней жизни в нынешней превратились
в непреодолимое препятствие.
Половина пролилась, но опьянение и забытую блаженную
сытость, не наполненность желудка, а именно сытость, он почти сразу
почувствовал. И тоже уснул за столом.
Реабилитационных медицинских центров тогда не было.
Я думаю, что и слова этого в стране никто не слышал, за исключением
специалистов.
Впервые оно прозвучало у нас широко в 53-ем году, но
почти всегда в устойчивом словосочетании "реабилитирован
посмертно".
Были так называемые ВТЭК - Врачебно-Трудовые
Экспертные Комиссии, но они не лечили, а устанавливали группу
инвалидности. Первая - самый тяжелый случай, далее вторая и
совсем легкая, третья.
Систему собственной реабилитации Федор разработал сам.
Он начал с ежедневных походов на Немецкий рынок, где покупал
бутылку водки и 100 граммов топленого масла. Этого хватало на весь
день. Он чувствовал, что этого достаточно его организму чтобы
двигаться, делать необходимое.
Даже временами испытывать ощущение некоего подъема,
но понимал, что это только этап, что ему на этом останавливаться
нельзя. Если вы сейчас подумали о пьянстве, то зря, это ему не
грозило никогда, не тот это был человек, хотя выпить любил и
выпивал подчас в полную силу.
Насколько я помню его с семилетнего своего возраста до
его кончины, он никогда не терял придирчивого интереса к своей
личности вообще и к своему лицу в частности. За своим внешним
видом, впечатлением, которое он производил на окружающих, друзей,
даже на меня, следил неустанно.
Это было для него, как сказали бы сейчас, средством
обратной связи. Конечно, он был тщеславен, но в меру, и это никогда
не раздражало знавших его. Поскольку был лишен малейшего намека
на самодовольство, более того, он не скрывал, что наличие такового
расценивает как признак человеческой глупости.
Перед объективом фотоаппарата всегда садился только
правой, неизуродованной стороной лица, даже в семейном окружении.
Исключение составляли фотографии анфас для документов. Тут уж
никуда не денешься.
Следущий драматический этап это его поездка в Чебоксары
за Ларисой. Как он смог разыскать почерневшую, вросшую в землю
избу на окраине Чебоксар, улетучилось из моей памяти.
Но хорошо помню его рассказ о том, как еле дождавшись
утра, он стучал то в низкую из горбыля дверь, то в маленькое окошко,
начинавшееся почти от завалинки. Наконец, дверь приоткрылась.
На пороге стояла седая женщина, пытавшаяся накинуть на
голову непослушную белую косынку.
-Вам кого?
Он так и не смог ответить и жестами попросил разрешения
войти. Женщина решила, что немой солдатик просит водички. Пока в
сенях она зачерпывала воду из бадьи, кружка и бадья были
деревянными, он отщипнул кусочек мякушки от буханки в вещмешке,
скатал в шарик и привычно заткнул им дырку в нёбе.
Так он мог произнести хоть что-то, что можно было понять.
От воды отказался, знал, что не справится с этой самодельной
деревянной утварью. Едва внятно получилось:
-Я ищу Миленную из Москвы.
-Я Миленная, а вы кто?
Мелькнула мысль уйти не сказавшись. Но все-таки стал
рассказывать как мог, помогая себе жестами, что служил с ее мужем
в одной части. Выдумывал про себя, Федора Миленного, долго и
неумело. Путал себя, стоящего перед ней, с тем, с мужем, про которого
рассказывал.
То он был ранен, но легко, а то и вовсе обошли его стороной
пули и снаряды. А хлебный мякиш, пока пытался врать, почти
полностью размок и растаял во рту.
И снова сослуживец ее мужа совсем потерял речь, замычал,
да еще и прослезился отчего-то.
Главное из его малопонятной речи счастливая Лариса
уловила. Поняла, что муж ее жив, что вот-вот, но должен же
закончиться этот кошмар последних лет и что совсем скоро они снова
будут вместе.
Федор жестами отказался от чая с лепешками и направился
к выходу. Перед дверью остановился и, не оборачиваясь, совсем
глухо, одними длинными гласными промычал:
- Лариса, ты не узнаешь меня?
продолжение
http://www.proza.ru/2019/02/09/922: