Анна Кристина Беринг. Из цикла Иноземцы в России

               
     По сравнению с первым своим помощником  Шпанбергом Витус  Беринг обладал, без сомнения, более мягким характером, но вряд ли уступал  ему в делах «пополнения своего кармана». Причем есть все основания считать, что руководящую  роль в этих делах  играла его жена  – 34-летняя Анна Кристина, -  дочь коммерсанта Матиаса Пюльзе, принадлежавшего к немецкоязычным бюргерам Выборга.  Что же касается самого знаменитого мореплавателя, которому, к слову сказать, в это время было далеко за 50, то ему в семейных делах приходилось довольствоваться ролью  обожавшего свою жену подкаблучника,  послушного исполнителя её желаний.

     Читатель, наверное, возмутится по поводу такой характеристики именитого мореплавателя. Однако у него есть возможность самому в этом убедиться, прочитав восторженный очерк  Натальи Охотиной-Линд  «Капитан-командорша». Но прежде читателя следует ознакомить с тем, что из себя представляет сама  автор этого очерка.
 
     Наталья Охотина родилась в 1961 г. в Москве, закончила истфак МГУ, работала в Археографической комиссии РАН. Кандидат исторических наук, автор многих монографий, статей и публикаций документов по древнерусской литературе и по истории Камчатских экспедиций Витуса Беринга.
     Когда и при каких обстоятельствах она стала еще и Линд, мне найти не удалось. Ну, а дальше – всё, как по маслу: в 1993 году - период «Ельцинско-Гайдаровской демократии» она оказалась в Дании и ныне  работает научным сотрудником Копенгагенского университета.
 
     Это та  самая  Охотина-Линд,  что является одним из авторов  сборника документов Второй Камчатской экспедиции, изданного в  2009 году. Сборника,  в котором жёсткой и необоснованной критике подвергнуты русские участники экспедиции, - капитан-лейтенант Казанцев, начальник Охотского порта  Григорий Скорняков-Писарев и другие (более подробно об этом – в моём очерке  «Каплей Казанцев - изгой экспедиции Беринга»).
     Её очерку «Капитан-командорша», может быть и не следовало бы уделять особого внимания, но, основанный на исторических документах, он дает яркое представление  о происходивших в Якутске и Охотске событиях того времени.

     В очерке  изложена  история жизни жены Беринга – Анны, рисующая образ темпераментной молодой женщины, полной неукротимой энергии и  бесстрашия, граничащего порой с авантюризмом.  Впечатляет уже само начало очерка, дающее представление о героине, где автор пишет, что дата рождения сына Витуса Беринга - Антона не очень-то  соответствует времени  его возвращения  из первой Камчатской  экспедиции. Судя по рапорту, он вернулся в Петербург 1 марта 1730 года,  Антон же родился через шесть с половиной месяцев.
     В январе 1730 г. брат Анны - Бенедикт Пюльзе был послан в Москву в составе делегации горожан, пытавшихся добиться от российских властей подтверждения традиционных прав города Выборга. Анна выехала с ним в Москву, дабы ускорить долгожданную встречу с мужем, который возвращался из Первой Камчатской экспедиции.
     Впрочем,  пытаясь оправдать  эту конфузию, автор пишет, что Беринг мог приехать раньше остальной команды, или Анна выехала ему навстречу. В любом случае, делает заключение Наталья Охотина-Линд, вряд ли стоит на этом основании обвинять Анну в супружеской неверности. Если сам Беринг считал Антона своим  сыном, а не бастардом, то почему должны в этом сомневаться мы?


     Сохранилось письмо Беринга тетушке в Хорсенс, где он просил  писать ему в Кронштадт на адрес вице-адмирала Сандерса, - мужа младшей сестры Анны, который служил в это время командиром Кронштадтской крепости и являлся, таким образом, свояком Витуса. Именно он в своё время способствовал назначению его руководителем Камчатских экспедиций.
     Сохранившиеся письма показывают круг общения Берингов в Петербурге. Это такие влиятельные персоны, как граф Остерман - вице-канцлер и режиссер внешней политики России в тот период, и Гогенгольц - постоянный представитель австрийского императора при русском дворе. К слову сказать, жена Гогенгольца была близкой  подругой  Анны.

     Пока родители находились в Камчатской экспедиции, именно венский резидент и его жена были главными «опекунами» старших детей Витуса Беринга - Йонаса и Томаса. Так писала в своём очерке Наталья Охотина – Линд.
     Старшие сыновья  Беринга, - Йонас и Томас, отправились в пансион при ревельской гимназии. Профессор Сигизмунди и его жена взяли на себя бремя повседневной ответственности за воспитание и образование мальчиков. Близкому родственнику, комиссару Штатc-коллегии Антону фон Зальцу, женатому на сестре Анны — Хелене Катарине, выдавалось из жалованья Беринга на содержание мальчиков по 300 рублей в год на каждого. К слову сказать, участник Камчатской экспедиции студент Степан Крашенинников (будущий академик) имел годовое жалование 100 рублей.

     Двое  младших его детей, - Антон и Аннушка отправились в Сибирь вместе с родителями.  В семью Берингов, в которой  домашним языком был немецкий, входил еще оставшийся без отца двоюродный брат Анны, - Йохан Лунд. Беринг намеревался дать сироте морское образование. Правда мать мальчика вскоре стала писать жалобы в Адмиралтейств-коллегию, обвиняя родственников в том, что они используют ее сына в качестве слуги, хотя  была у Берингов и  прислуга, по меньшей мере – четыре  человека. Автор  очерка  называет  двоих, сопровождавших Беринга   в плавании, — Ивана Кукушкина и Ягана Мальцана.

     С собой  Анна  взяла  в экспедицию столовое белье,  изящную фарфоровую и серебряную посуду, так как Берингша, как ее называли другие участники экспедиции, и в Сибири не хотела  ударить в грязь лицом перед гостями. Взяли с собой и Аннины клавикорды (клавишный струнный ударно-зажимной музыкальный, - один из предшественников фортепиано), и весьма вероятно, пишет Охотина-Линд, что Анна была первой, от кого тунгусы, якуты и другие сибирские народы услышали звуки европейской музыки.
     В октябре 1734 года после полугодичного странствия семейство добралось, наконец,  до Якутска, где задержалось почти на три года. Управлять экспедицией из Якутска, - заверяет Наталья Охотина-Линд, -  было удобнее всего.

     Светская жизнь Якутска, - пишет автор очерка, - носила специфический характер в силу  абсолютного преобладания мужчин, кромешной тьмы и трескучих морозов. Долгими зимними вечерами офицеры экспедиции и высшие чины местной администрации ходили друг к другу в гости, пили, играли в карты. Банкеты иногда оканчивались дуэлями или сочинительством пространных доносов в Тайную канцелярию.
     Как водится, больше всего доносчиков волновало поведение и образ жизни начальства (в нашем случае Беринга), источники его доходов и размеры состояния.

     Так, лейтенант Михаил Плаутин обвинял Беринга в том, что вместо того, чтобы заниматься делами экспедиции, он  «для зимъних забав и прославления себя зделал линейные великие сани такой величины, что близ трицеть сидело человек на тех санях кроме трубачев четырех человек,  и тем забавлял жену свою,  детей и якуцких жителей. И поставлены были столы з конфектами,  и триумфовал по Якуцку».
     Плаутин писал, что для летних забав своей жены Беринг приказал сделать баржу и карету, причём колеса для нее вез из Тобольска за счет экспедиции.

     Обвинял Плаутин капитан-командора еще и в том, что тот нажил огромное богатство за счет экспедиции, а также благодаря тому, что гнал вино и выменивал его на пушнину. К слову сказать, писал об этом и якутский по-лицмейстер, - его доношение приводится в упоминавшемся выше сборнике документов.
     Что же касается пития, то, скажите мне, кто тогда не пил в Сибири? Пили и русские, пили и иноземцы.  Документы свидетельствуют, что склонен был к этому и немец-адьюнкт Стеллер, и француз-академик  Де ла Кройер. Судя по всему, не чурался этого и капитан-командор Беринг. Правда, предпочитал более изысканные напитки, нежели водка. Известно, что он обращался с личным письмом к Остерману, в котором просил выделять экспедиции ежегодно две подводы для завоза рейнского вина "для справления праздников".

     Надо сказать, что Сенат относился к проблеме пития  простительно, и даже  с пониманием. В указе о  назначении Писарева начальником Охотского порта говорилось, что «жалованье ему положено 300 рублёв в год,  хлеба всякого, каким он хочет взять, по сту четвертей, а вина простого - по сту вёдер в год», (по паре ведер в неделю!).  Ну, как тут не пить?

     Почти в духе ковбойского вестерна, - иронизирует Охотина-Линд,-       пересказывалась в экспедиции история похищения Анной Беринг двух якуток, которых она сделала своими служанками: «Бречялова девку Наталью да бабу Авдотью, отчего  Торопцов много и всячески её отговаривал. Тогда помянутая Беренгша сказала, что оне уже подговорены, и хотят итти,  ты их толко у себя на кварътере схорони и вывези завтре из Ыркуцка, а штрафу тебе за то не будет, для того что капитан-каманъдор сам об них приказал, чтоб увесть. И по тем ея, камендоршиным, словам он, Торопцов, не смел ослушатьца, и вышепомянутую девку и бабу з двора Бречялова свели в ношное время, и спрятали у себя в кварътере, а на другой день вывезли их из Ыркуцка на телеге, наметав на них епанч и другова платья, чтоб не видали.
     А как ехали мимо квартеры капитана-команъдора, тогда капитанъшя-камандоръшя глядела в окошко и махала рукою, чтобы везли скорее мимо квартеры. А как вывезли, … и подводчики возратились в Ыркуцк, тогда показанная девка и баба поехали при капитане-камандоре, и ныне у него живут».

     Вывод другого завзятого доносителя, - возмущается Наталья Охотина-Линд, - начальника Охотского порта ссыльного Григория Скорнякова-Писарева, состоял в том, «...  что та экспедиция  напросилася в Сибирь ехать только для наполнения своего кармана,  Беринг уже и в Якуцку великие пожитки получил, и не худо б де было жену ево, едущую в Москву, по обычаем сибирским осмотреть, чтоб явны были их пожитки».
     Жалобы эти не остались безответными.  В 1738 году Сенат дал указание Сибирскому приказу, а тот, в свою очередь, поручил Тобольской таможне осматривать всех возвращавшихся из Камчатской экспедиции.


                *

     Анна оставалась с мужем до конца лета 1740 года, то есть прошла с ним  и  самый опасный участок сухопутного путешествия  до побережья Тихого океана. До Юдомского Креста она добиралась вместе со «скарбом» на собственном судне Беринга. Так, - восторгается автор очерка, - наша отважная путешественница попала на берег Тихого океана.
     Из окна командорского дома в Охотске она могла созерцать строительство экспедиционных судов, предназначенных для плавания в Америку, отсюда  наблюдала  триумфальное возвращение в Охотск  Мартина Шпанберга после успешного  открытия морского пути в Японию.

     19 августа 1740 года Анна вместе с  детьми выехала из Охотска на запад, при этом для нее специально был сооружен паланкин, так как дорог и колесного транспорта в тех краях просто не было. Ей надлежало вывезти все нажитое Берингами за годы Второй Камчатской экспедиции имущество, которое, - пишет автор,  оказалось, по сути дела, её «вдовьей пенсией».
     Надо сказать, Анна не торопилась с возвращением. Большую часть, если не весь 1741 год, она провела в каком-то  восточно-сибирских городе. Где именно – неизвестно, но вероятнее всего в Иркутске, в качестве гостьи  вице-губернатора Лоренца Ланга.  Задержалась, видимо, потому, что в столице  в это время происходили события, способные отразиться, как на её собственной судьбе, так  и судьбе всего её родственного окружения.

     Умирающая императрица Анна Иоановна провозгласила своим наследником Иоанна Антоновича - новорожденного сына своей племянницы Анны Леопольдовны. В октябре 1740 года  императрица  скончалась, а 9-го ноября на русский престол взошёл новый правитель, - Иоанн Антонович, регентом которого до его совершеннолетия  умирающая Анна Иоановна назначила Бирона. Для большинства русских царедворцев  эта новость была удручающей, но такова  была воля почившей императрицы.
     Скромно жившая при дворе Анна Леопольдовна была дочерью герцога  Мекленбург-Шверинского  Карла-Леопольда,  супругой принца Брауншвейгского Антона Ульриха, - племянника австрийского   императора Карла VI. Это был момент триумфа царедворцев немецкого происхождения.

     По сути дела,  теперь уже и сам российский престол со всеми подданными российской короны оказался во власти австрийского двора. Наверное, ни у кого  не оставалось сомнений в том, что Россия со всеми её природными богатствами войдёт в состав Священной Римской Империи. В этом, без сомнения,  были уверены в семье  подруги Анны Беринг  – жены  резидента  австрийского императора при русском дворе Гогенгольца, где в это время находились на попечении старшие дети Анны. Наверное, так, или примерно так,  думала и сама Анна  - дочь  немецкоязычного  бюргера.
     Очень может быть, что подруга Анны в своих письмах извещала её о происходивших в столице событиях и рекомендовала не торопиться с приездом, поскольку  двор кипел интригами на почве противоборства двух политических  партий, - проавстрийкой и пропрусской направленности, и не было ясности, чем все это закончится.

     Как это часто бывает, дело испортило отсутствие единства. Бирон,
усмотрев в Антоне Ульрихе опасного конкурента,стал при всяком удобном  случае  делать ему  неприятности. Более того,  стал  грозить Анне Леопольдовне, что вышлет ее с мужем в Германию.
     Грубое и оскорбительное обращение регента вывело, наконец, из терпения кроткую принцессу. Она пожаловалась на Бирона фельдмаршалу  Миниху. Дело кончилось тем, что фельдмаршал  арестовал Бирона с его женой,  ближайшими родственниками и приверженцами. К  утру все было кончено.  9 ноября  появился  манифест  «Об отрешении от регентства Империи  герцога  курляндского Бирона», объявлявший до совершеннолетия императора Анну Леопольдовну правительницей России с титулами великой княгини и императорского высочества.

     В тот же день Бирон с семейством был отправлен в Шлиссельбургскую крепость. Специальная комиссия приговорила его к смертной казни, но       правительница своим манифестом от 17 апреля 1741 года заменила этот приговор отправкой его в ссылку в далекий Пелым.
     Миних за свою услугу не получил ни ожидаемого звания генералиссимуса, которого жаждал, ни какой-либо иной особой милости. Это вызвало новые конфликты, кончившиеся тем, что за доброжелательство к Пруссии, неисполнение приказов Антона Ульриха, ставшего генералиссимусом, и  поступки,  противоречившие приказаниям самой правительницы,  3-го марта 1741 года он был отправлен в отставку.

     Падение Миниха вызвало радость австрийского посланника и его приверженцев. Должно быть, радовалась такому известию и Анна Беринг,  находившаяся в сибирской глубинке.
     Торжество и бесконечные интриги иноземцев при дворе не могли не вызвать ответной реакции в русском обществе. Правительством были недовольны из-за постоянных раздоров между его членами,  изобилия в нем иноземцев, и его слабости, отражавшейся на положении внутренних дел в стране. Стала стремительно расти популярность принцессы Елизаветы Петровны, в которой русские люди видели спасение от засилья иноземцев.
     В ночь с 24 на 25 ноября 1741 года Елизавета явилась во дворец и при поддержке гвардейцев-приображенцев захватила правительницу вместе с её  семейством. Вслед за этим были арестованы  Миних, Остерман, вице-канцлер граф Головкин. В стране произошел  дворцовый переворот. Утром 25 ноября был обнародован манифест о восшествии на престол дочери Петра – Елизаветы Петровны.

                *

     Прошло не менее двух месяцев, прежде чем  эта новость достигла сибирской глубинки. После чего действия Анны Беринг приобрели неожиданную стремительность. Неопределенность  положения её столичных друзей и родственников, в том числе старших детей, требовала энергичных действий. 
     К этому времени Анна уже знала о гибели Витуса Беринга, что адмиральшей ей не быть.  Нужно было спасать детей и нажитое в Сибири  добро.

     Когда в феврале 1742 года она  добралась до Тобольска, все ее вещи подвергли таможенному досмотру. Были составлены  перечни содержимого ее 11 сундуков, груженых на семи подводах. Имущество, - пишет  в своем очерке Охотина-Линд, состояло в основном из товаров, купленных  в Сибири:  пушнины (соболя, лисицы, горностаи, бобры, белки, песцы, рыси в шкурках, большое количество мужских и женских меховых шуб),  китайского фарфора и тканей. Различных серебряных предметов набралось в общей сложности  28 фунтов (примерно 11,5 кг).
     Были в багаже и диковинки: «Одна завеса китайская, шитая шелком по алой канфе з зеленым подзором, подержаная; одна жаровня китайская ис красной меди; один чайник китайской финифтяной, серебреной; одна кукла медная китайская на пружинах, ...  шесть ящичков лаковых с чернилами ки-тайскими..., сундучек з бельем, скатертьми и с салфетки ..., девять кукол ...,  один цветник фарфоровой синей з золотыми травы».

     На большинство товаров предусмотрительная Анна представила  «из Якуцкой таможни выпись, в которой показано, что  вышеписанные товары куплены про домовую нужду, не на продажу, вышепоказанным мужем ее, - капитаном-командором господином Берингом за получаемыя из казны блаженныя и вечнодостойныя памяти Ея Императорскаго Величества жалованныя деньги».
     На таможне, надо думать, были немало озабочены столь большим количеством шуб, мягкой рухляди и китайских тканей «про домовую нужду» и, по всей вероятности, решение пришлось принимать тобольскому губернатору, – престарелому Петру Ивановичу Бутурлину.
    
     Указом о досмотре пожитков у людей, возвращавшихся из Камчатской экспедиции,  предусматривалось изъятие излишков сверх установленной нормы. Однако мог ли он применить крутые меры в отношение столь именитой особы, да еще и в обстановке, когда императрица, подписавшая указ, почила, а происходившие в Петербурге события неизвестно чем завершатся.
     Бутурлин принял «Соломоново решение»: приказал опечатать багаж и сопровождать именитую особу с её пожитками до Москвы.
     Сохранилась данная солдатам секретная инструкция, предписывавшая не спускать глаз с таможенных пломб на Аннином багаже. Весь товар должен был быть в неприкосновенности доставлен в Москве в Сибирский приказ, где с него полагалось уплатить налог.

     Из донесения солдата Кондина, сопровождавшего Анну, известно, что она прибыла в Москву 29 марта 1742 года, остановилась в Немецкой слободе у пастора кирхи. Кондин писал в рапорте: «И того же числа без объявления в Сибирском приказе она, капитанша, взяв сильно из возов 2 места с товары с пожитки, вносили в хоромы к тому пастору, а потом оные места выслала на двор и велела положить в возы. А по усмотрению те места явились за ее, капитаншиной, а не за казенною печатьми. А что из оных мест она вынимала, того он не знает, а им в Сибирской приказ тех товаров и пожитков объявить не дала, и сказала, что оного приказу она не послушна,  хотела ехать и те товары и пожитки увесть в Санкт Питербурх».
     В Москве Анна с детьми пробыла довольно долго и уехала с детьми в
Петербург ночью 15 сентября, сразу же после визита в «дом Ея императорского величества», так и не появившись в Сибирском приказе.

     Означает ли это, что она была на аудиенции у Елизаветы Петровны? Дело в том, что, как уже говорилось,  с конца 1742 года Сенат  потребовал от Адмиралтейств-коллегии сведений о результатах   деятельности Камчатской экспедиции. В сентябре 1743 года императрице Елизавете Петровне был представлен доклад Сената.  В докладе говорилось, что «ту экспедицию, от которой Сенат нималого плода быть не признавает, надлежит вовсе отставить».
     Указывалось на чрезмерные государственные расходы и разоренеие Сибирского края Берингом и его командой,  ее деятельность предлагалось завершить, а Чирикова и Шпанберга с их людьми направить в сибирские города за пределами Иркутской провинции. Доклад был одобрен императрицей и 26 сентября того же года вышел указ  о прекращении экспедиции.

     Нет сомнений в том, что петербургская знать встретила вернувшуюся вдову-героиню с должным почтением и сочувствием.  Во всяком случае – её близкие друзья, знакомые, сослуживцы и поклонники Беринга, в том числе вице-адмирал Сандерс  и  резидент  австрийского императора при русском дворе Гогенгольц со своей женой – подругой Анны.
     Можно ли сомневаться, что в беседах с ними Анна рассказала им все, что знала об  экспедиции, что видела и о чем слышала  от офицеров, поделившись  сведениями, которые интересовали собеседников. Тем более, что этот «тюхтя» Витус, как она его называла, так и не пробившийся в адмиралы, был мертв, а сама она  присяги о нераспространении секретных сведений не принимала, и не была связана никакими обязательствами.

     Ну и, конечно же, она повеселила гостей рассказом о том, как она в духе русской сказки о колобке «и от дедушки ушла, и от бабушки ушла …», так и не предъявив в Сибирском приказе привезенное  из Сибири  добро. «За свое имущество, - восторгается автор очерка, - Анна Беринг сражалась как львица!».
     Но на этом её «подвиги»  в «сражениях за своё имущество» не закончились.   После смерти Витуса Беринга, пишет Охотина-Линд, офицеры послали ей некоторые его личные вещи. Среди них были золотые карманные часы, личная печать, серебряные башмачные пряжки с хрустальными вставками, шпага с серебряным эфесом, письма. Но Анна этим не удовлетворилась, просила прислать ей еще ночной колпак василькового атласа, расшитый золотом, и «шлафрок» (домашний халат) Витуса.  Но оказалось, что  эти вещи уже были  проданы с аукциона.

     О своем возрасте Анна оставила сведения, приводящие исследователей в  замешательство. В апреле 1744 года она подала прошение о вдовьей пенсии, в котором писала, что ей 39 лет. Получалось так, что она вышла замуж в 8 лет, а сына Витуса родила в 11.
     Объяснение этому феномену автор очерка нашла в параграфах Морского устава о назначении пенсий вдовам морских офицеров:  женщина, овдовевшая до 40 лет, получала единовременную выплату  полного годового оклада мужа. А овдовевшая после 40 лет, или больная и не имевшая шансов выйти вторично замуж, получала пожизненную пенсию в размере восьмой доли последнего годового оклада мужа.

     Вообще-то с точки зрения здравого смысла второй вариант был для неё более выгодным и надежным, но  у Анны  были  другие соображения, -  ей нужна была сразу крупная сумма. Однако  с выплатой возникли осложнения, и в декабре 1745 года ей пришлось повторить свое прошение, но опять с тем же результатом.
     Последнее, что  известно по этому делу: в марте 1750 года Анна  подала  прошение, где уже писала, что она стара («а ныне имея себе близ пятидесят лет») и больна, и потому просит назначить пожизненную вдовью пенсию. По иронии судьбы ей  выдали годовой оклад мужа, о чем она просила в первом своем   прошении, и  на том поставили точку.
     Никакой  информации о дальнейшей судьбе жены Беринга я в литературе не нашел. Но у читателя, должно быть, сложилось ясное представление о том, какой была Анна Беринг, - жена великого мореплавателя.