Предыдущая:http://www.proza.ru/2019/01/15/527
8. ОТЕЦ, ЕГО БРАТЬЯ И СЁСТРЫ.
НА ВОСТОК!
Юрий Прохорович ГОЛЫШЕВ
И вот неописуемая радость в большом Талгарском семействе Голышевых – вернулся живым с германского фронта Прохор. Прежде всего отец увидел семейную прибавку – в люльке годовалого Бориса, которого он ещё не видел. Обнял мать и отца, поздравил их с малышом. Затем шумная ватага подростков буквально оседлала отца – демобилизованного солдата: повис на нём двенадцатилетний братуля Николай, прилипла с одной стороны самая бойкая из всех четырёх сестёр семилетняя Тамара, с другой – юркий пятилетний братишка Веня. А трём старшим сёстрам – двадцатилетней обаятельной Марии, девятнадцатилетней застенчивой Вере и семнадцатилетней красавице Таисии пришлось выжидать свой черёд для выявления своего восторга по случаю прибытия с фронта их любимца – старшего брата. Отпарившись в деревенской бане, отоспавшись за всё время пребывания на войне, отец прежде всего занялся своим любимым делом – охотой. Неспроста же он не бросил свой главный трофей фронта – трёхлинейку.
Та Советская власть, которая в начале марта 1918 года объявилась в Верном, в казачьей станице Талгар не особенно приживалась. Казаки заприметили демобилизованного вояку с винтовкой, промышляющего охотой. Решили его приобщить к белому движению. Первыми об этом узнали старшие сёстры отца. Спрятали его на три дня с винтовкой в погребе, а прибывшим казакам сказали, что брат Прохор с винтовкой подался в Верный. Вскоре он так и поступил.
В апреле 1918 года он уже был зачислен бойцом в 1-й Семиреченский полк, в котором провоевал против белоказачества до апреля 1920 года.
А в этот период фронтовые дела на юго-западе России, откуда разбежалась отцовская 4-я русская армия, складывались не в пользу революционных сил. В Одессе с военных кораблей высадился французский десант, который при поддержке англичан стал активно помогать усилению контрреволюционных сил под общим командованием А. Деникина. На Украине объявились многочисленные националистические формирования (Петлюры, Махно, Григорьева и других).
Южной группе войск из-под Днестровья удалось в августе 1919 года с боями прорваться сквозь вражеское окружение и соединиться с войсками 12-й армии Южного фронта. Группу из 45, 58 дивизий и бригады Котовского возглавлял начальник 45-й дивизии И. Якир. Начальником штаба был бывший командующий Черноморским флотом, уроженец северной Молдавии, контр-адмирал А. Немитц.
А И. Уборевичу в августе 1918 года удалось бежать из немецкого плена. Осенью же этого года он успешно воевал в должности командира бригады, дивизии с интервентами на Севере. С 6 октября 1919 года он вступает во временное командование отступающей 14-й армией. Здесь проявилось великолепное военное дарование 23-летнего командарма. Армия не только остановила наступление деникинцев, но и погнала их на юг. Военный талант И. Уборевича в южном походе 14-й армии был замечен командующим войсками Южного фронта А. Егоровым и первым членом Реввоенсовета И. Сталиным. Он в декабре 1919 года военным руководством Республики утверждается в должности командующего 14-й армией.
Когда в феврале 1920 года рядовой 1-го социалистического полка Прохор Николаевич Голышев воевал в Семиречье с отступающими к китайской границе подразделениями генерала Анненкова, его одногодок И. Уборевич, с которым военная судьба свела их на миг в начале января 1918 года под Кишинёвом, выбивал деникинцев со своей 14-й армией из Одессы и гнал этих белогвардейцев за Днестр.
Конечно, командарм-14 И. Уборевич, командир входившей в армию 45-й дивизии кишинёвец И. Якир и его подчинённый бессарабец командир кавбригады Г. Котовский рвались за Днестр для того, чтобы выгнать неблагодарных румын с глубоко памятной им Бессарабии. Но в это время на Советскую республику напали поляки. И высшее военное руководство вынуждено было срочно бросить 14-ю армию на польский фронт.
Мечту этих именитых полководцев позже осуществил самый талантливейший ученик Уборевича, тоже рождение 1896 года, Георгий Константинович Жуков – командующий войсками Киевского военного округа, возглавивший освободительный поход летом 1940 года в этот чудесный край.
После изгнания контрреволюционных сил Семиреченский фронт ликвидируется. Отцу предлагают остаться в 3-й туркестанской дивизии, на которую возложили и несение пограничной службы. Его направляют в Верненский военный госпиталь на кусы младших медицинских специалистов. В 1921 году младший командир медицинской службы Голышев Прохор Николаевич получил назначение на китайскую границу восточнее Пржевальска. В этот же горный край получил назначение и его друг по медицинским курсам Илья Синенко.
Многие жители Семиречья в зиму с 1920 на 1921 год голодали. Эта беда заставила дядю отца Ивана Григорьевича Голышева, жившего с большой семьёй рядом с военным госпиталем, посылать к отцу своих младших детей – семилетнюю Таню и трёхлетнего Николая на дополнительное пропитание в госпитальной столовой. Отец их встречал у входа в госпиталь и препровождал на кухню.
В 1921 году отец познакомился со своей будущей женой Прасковьей Тимофеевой. Свои отношения они оформили позже. 11 мая 1922 года их брак был зарегистрирован в Каракольском (Пржевальск) райисполкоме.
Весной же 1921 года горная грязе-каменная лавина селя пересекла Верный. Были разрушения и человеческие жертвы. Моя будущая мать Прасковья Ивановна Тимофеева видела, как ворвался в город этот страшный горный поток, ломавший и разворачивавший на своём 20-километровом пути верненские дома по ул. Карла Маркса.
Остатки этого буйства природы я мальчишкой в 1935 году видел на улице Карла Маркса ниже пересекавшей её Торговой улицы. Там ещё тогда сохранялось огромное нагромождение каменных валунов диаметром до 1,5 метров. Я ещё удивлялся тому, какая же нужна силища потока, чтобы приволочь сюда это скопище громадных камней.
Так вот тогда этот мощный сель вынес на центральные магистрали города, которые как бы являются естественным продолжением ущелья Малой Алмаатинки, около 1,2 миллиона кубометров каменного материала.
Природная беспардонность, нанося ущерб людям, порой своими отложениями приносит и некоторую пользу человеку. Этому селевому выносу в последующие годы были рады городские дорожники. Они почти на 15 лет были обеспечены доставленным прямо в город строительным материалом. Это практически ощутили отец, который с 1932 по 1934 год трудился старшим бухгалтером треста «Гордорстрой» и его младший брат Вениамин Николаевич, работавший с 1932 по 1936 года бухгалтером транспортной конторы этого треста. Меньше тратилось усилий и средств на добычу и подвоз строительного материала к дорожным объектам.
Но эта природная опасность, как домоклов меч, грозно нависала над душами жителей столицы Семиречья, которая в 1921 году сменила своё название – стала называться Алма-Атой («Отец яблок»). После очередных угроз схода селей в начале тридцатых годов городские власти, не имея достаточных средств для строительства противоселевых дамб, призвали население Алма-Аты принять участие в строительстве каменных преград. Автор этих строк, будучи школьником, принимал участие в строительстве дамб. Конечно, эти рукотворные каменные наброски были невысоки.
Позже дополнительно выше по ущелью были построены более мощные преграды для селевого потока из больших металлических ферм. Однако и они не гарантировали надёжной защиты от селя. Тогда выше урочища Медео направленными взрывами склонов этого ущелья воздвигли колоссальную земляную плотину, предварительно заложив в её основание водоспускные трубы. Гребень её на высоте 1860 метров был облицован и стал великолепной обзорной площадкой.
А ущелье Малой Алмаатинки, пожалуй, одно из красивейших в Семиречье. Тот, кому удавалось преодолеть многосотенные бетонные ступеньки, поднимаясь на гребень плотины, оказывался в царстве величественных панорам, открывающихся вверх по ущелью и вниз. Здесь с высоты птичьего полёта можно вживую осязать близость многих горных ландшафтов. Предгорья, покрытые лиственными деревьями и фруктовыми садами, сменяет первое высокогорье со стройными тяньшаньскими елями. Выше – простираются зелёные альпийские луга. И, наконец, эту красоту венчают снежные пики главного высокогорья – Заилийского Алатау.
Выше плотины – головокружительно глубокая котловина, которая должна вобрать в себя содержание селевых потоков. По дну её шумно несёт свои бурлящие воды Малая Алмаатинка, пропадая в отводных трубах. Ниже плотины она снова появляется со своим буйным нравом. Здесь, на её возвышенном левом берегу, расположено чудо всего ущелья – знаменитый высокогорный каток Медео, действующий с сентября по апрель.
Неподалёку от этого ледового комплекса в отходящем от ущелья распадке расположена и лыжная база Чимбулак, куда глава Казахстана Назарбаев в чарующий март 2002 года пригласил на саммит президентов стран СНГ. Ниже по ущелью до самого города уютно разместилось множество санаториев, детских здравниц, домов отдыха, придорожных ресторанов.
Это ущелье с давних времён облюбовали жители окрестных мест. Оно – традиционное место отдыха алмаатинцев. Здесь побывали многие поколения Голышевых.
Из окна пригородного автобуса при подъёме по асфальтовому серпантину ущелья слева на вертикальной скале видны многие автографы побывавших здесь, среди которых была вырисована белой краской и фамилия «Голышевы». Мне думается, что этот след могли оставить мои дяди Вениамин Николаевич и Борис Николаевич. Они часто прогуливались вместе по горным ущельям Заилийского Алатау. Я последний раз побывал на Медео в 1982 году. А мой двоюродный брат Владимир Вениаминович впервые увидел эту благодать в 1984 году. Жаль только, что он посетил ущелье не летом.
И вот, казалось бы, что эта могучая земляная плотина достаточно надёжно обезопасила Алма-Ату от нашествия своенравных селей.
Оказывается, нет. Критическая обстановка лета 1973 года показала, что даже эта мощь может не устоять под натиском огромного селя. В три раза больше принёс осадочных пород сель того года в верхний котлован, чем его предшественник 1921 года. Была создана чрезвычайная правительственная комиссия по борьбе с возможным обрушением селя. Срочно были эвакуированы дети из пионерских лагерей, взрослые из санаториев и домов отдыха, а также местное население. С помощью прорытых боковых траншей был произведён постепенный сброс верхнего уровня селя. Плотина устояла.
Может быть, эта постоянная селевая опасность стала одной из причин переноса в 1998 году столицы Казахстана из Алма-Аты в Астану. Потому как величественные служебные дворцы руководства республики расположены на главном пути возможного селя.
Участок китайской границы у Нарынкола, куда были направлены отец и его друг Синенко в 1921 году для прохождения дальнейшей службы, забытый Богом и, видимо, Аллахом тоже, представлял собой огромную дикую горную местность с открытой в сторону Китая долиной реки Текес, о которой только и мечтали контрабандисты как с китайской стороны, так и со стороны Семиречья. В редких аулах этой долины проживали в основном казахи вперемешку с киргизами и уйгурами.
Весной 1921 ода двинулись два младших военных медика из Алма-Аты грунтовкой на Каскелен. Затем горной дорогой на Актюз, Бурулдай до посёлка Рыбачье. На пристани Рыбачье сели на пароход и пересекли уникальнейшее высокогорное (1600 м) озеро Иссык-Куль. Высадились на его восточном берегу у памятника Пржевальскому. Потом едва проторенными горными дорогами добрались до мест службы.
В начале мая 1922 года по этому же маршруту к своим будущим мужьям двинулись две подружки детства Прасковья Ивановна Тимофеева и Ольга Семёновна Стрелкова. У пристани Каракол их встретили Прохор Голышев и Илья Синенко. При встрече их благоверные убедились, что невестами выполнены их просьбы – захватить с собой в долгую дорогу мандолины и гитары. В глухом приграничье без музыкальных инструментов невероятная скука. Потом они коллективно осмотрели памятник знаменитому исследователю Н. Пржевальскому.
Затем отдохнули в Караколе (Пржевальске) у знакомых отца. Там Тимофеева 11 мая 1922 года стала Голышевой, а Стрелкова приняла фамилию Синенко. Этот квартет пронёс семейную дружбу через всю оставшуюся жизнь. Я до сих пор слышу знакомые с детства мелодии двух чудесных мандолин (Прохора и Ильи) и аккомпанемент двух гитар (Ольги и Прасковьи).
Отцовское музыкальное образование началось с церковного хора, руководителем которого был его отец Николай Григорьевич. Затем отец продолжил музыкальное самообразование в станичном струнном оркестре. Играл он на трубе и гармошке. Из струнных музыкальных инструментов предпочтение отдавал мандолине, как и его друг Илья Синенко. Насколько были дороги для отца музыкальные инструменты можно судить по такому жизненному факту. Перед тем, как молодой чете попасть на заставу, надо было переплыть полноводную быстрину горной речки Текес. Лодка при переправе перевернулась. Молодые оказались по пояс в воде. В первую очередь отец бросился спасать мандолину и гитару, а затем обиженную этим молодую жену.
Служба на китайской границе для отца не была в тягость. Её не сравнить со службой на германском фронте или в Семиречье в гражданскую войну. Конечно, контрабандисты не давали дремать солдатам, нёсшим боевую погранслужбу. Однажды зимой китайцы даже вырезали передовой пост погранзаставы. На долю отца выпала самая неприятная миссия – опознать убитых, погрузить замёрзшие тела бойцов и вывезти их вглубь. Молодым солдатам это было просто жутковато, а бывалому фронтовику, повидавшему много смертей, - тяжёлая, но необходимая работа.
Ко времени приезда на границу жены Прасковьи у отца уже был отдельный двухкомнатный дом. В большом помещении у него была приёмная для больных, нехитрый мединструментарий, лекарства. А рядом – в малой комнате – его жилище с двумя винтовками (одна для жены). Во время тревоги вооружённые солдаты разбегались по своим позициям, вели операции по задержанию нарушителей границы. А оставшиеся три женщины с винтовками, да свора собак, - были тыловым обеспечением приграничья.
Медицинская служба дивизии обязывала отца оказывать медпомощь не только солдатам его подразделения, но и местному населению. Подавляющее большинство населения ближайших аулов русского языка не знало. Отец вынужден был основательно совершенствоваться в знании казахского языка.
Впоследствии в Алма-Ате за знание казахского языка отец получал 15% надбавки к служебному окладу.
Понятно, участие в военных действиях на двух фронтах оторвало его надолго от любимого увлечения – охоты. Теперь же здесь, в этом диком захолустье открылась широкая возможность для реализации спортивного азарта с пользой для семейного стола и солдатской столовой.
В марте 1922 года Прохор Николаевич Голышев официально был уволен из рядов 3-й дивизии. Однако дивизионный врач уговорил отца остаться на годик в качестве вольнонаёмного на этой же должности. Его просто некем было заменить. Отец дат согласие продолжить службу в новом качестве. Где ещё в то сложное время можно было подлечить потрёпанные на войне нервы, как не в тишине глухого горного ущелья. Работа по полученной в госпитале специальности налажена. К нему потянулся, как к уважаемому лекарю, тамошний люд. К тому же здесь такие охотничьи угодья – душа замирает.
В августе 1922 года, когда отец нёс несложную службу гражданского медика в военном подразделении, охранявшем участок китайской границы в Семиречье, в это же время теперь известный нам по Молдавии 1918 и 1920 годов И. Уборевич, ставший к этому времени известным полководцем на юге России, объявился на Дальнем Востоке в качестве Главкома Народно-революционной армии. В первой же его операции в начале сентября 1922 года почувствовался подчерк умелого вояки – решительно отбита попытка наступления войск белогвардейского генерала М. Дитерихса на Хабаровск.
Затем Уборевичем была разработана и успешно осуществлена последняя в Гражданскую войну войсковая Приморская операция. Под его руководством с 4 по 25 октября 1922 года были выдворены интервенты и белогвардейцы с Дальнего Востока России. 25 октября 1922 года части НРА и партизаны вступили во Владивосток. В 1922 году в дальневосточном курорте Дарасун И. Уборевич, поправляя своё, издёрганное войной здоровье, женился на медицинской сестре Нине. Она стала его самым близким другом на всю его дальнейшую, увы, короткую жизнь.
К этому времени жена отца Прасковья уже была в положении. В декабре 1922 года молодые Голышевы решили тронуться в Каракол, где было у кого остановиться. Дороги к этому времени уже были занесены снегом. Пришлось прибегнуть к верблюдам. Затем пересесть на лошадей. Преодолели заснеженный перевал. Добрались в конце декабря до Лизогубовки (ныне Советское).
И вот в сельской бане 1 января 1923 года я появился на свет. Девятью годами позже, в 1932 году в этой Лизогубовке Александр Михайлович Згуриди организационно создал Памирскую экспедицию. Вторично я побывал в этом пригорном киргизском селе летом 1975 года. К сожалению, той бани, в которой родился, я не нашёл.
Вскоре с родителями я оказался у знакомых отца в Караколе, где и был зарегистрирован. Хозяин, приютивший нас, стал мои крестным отцом. К сожалению, фамилию его память не сохранила. Из Каракола отец связался со своим дядей Иваном Григорьевичем Голышевым и попросил его помочь добраться до Алма-Аты. За ним в Рыбачье прибыл его старший сын Анатолий.
Наконец, после долгой дороги прибыли в основное гнездовье моего деда Николая Григорьевича – в Талгар.
Отец в начале 1923 года, проработав несколько месяцев во врачебном участке станицы, вспомнил своё призвание юности – отдал предпочтение более прибыльной должности торгового работника.
Жили в центре Талгара на 2-м этаже дома Ирискиных недалеко от мельницы прадеда и дедовой церкви.
С 1924 по 1929 год с нами жил брат отца Вениамин. Так что я своим крикливым детством надоедал не только родителям, но и своему десятилетнему дяде. К этому времени были уже замужем сёстры отца Таисия, Вера, Мария и был женат его брат Николай.
НЭП-овский период оживил Семиречье. Эти пять лет были, пожалуй, самыми лучшими в жизни большого семейства Голышевых. В каждой молодой семье были свои профессиональные увлечения, но общий семейный надел земли обрабатывали сообща. Дружно засевали и убирали урожай. Появились в семьях коровы и лошади. Отец тогда получал 64 рубля, а корова стоила 19 рублей.
Помню, как во время уборки урожая, а на неё выезжали поголовно все, меня Веня подсадил на отцовскую лошадь. Мне – малышу показалось, что я забрался на большую гору и было страшновато, но интересно – сразу было видно всех на хлебном поле, а горы стали почему-то ещё выше!
В начале 1928 года отца пригласили на работу завмагом в Алма-Ату. Жили мы в том же доме на улице Комсомольской (недалеко от современного мединститута), где был размещён магазин. В этот период завмаговской деятельности отца в Алма-Ату был сослан один из виднейших партийных и военных руководителей советской России, не потрафивший новому Генсеку И. Сталину Лев Троцкий. Однажды отцу довелось слушать его выступление. Отец был в восторге от его зажигательной речи. ЦК партии вскоре запретил выступления Троцкому. И тогда главным занятием именитого ссыльного стала охота. Это его увлечение ещё сильнее укрепило симпатии отца к опальному Троцкому.
В мае 1929 года здесь, в Алма-Ате, родилась моя сестра Тоня. А в конце июня этого же года мы вновь вернулись в Талгар, где отец купил двухэтажный дом с большим садовым участком. Поступил на работу в станичный Совет счетоводом. Память шестилетнего малыша сохранила некоторые моменты той жизни. Однажды, поздно возвращаясь с родителями из гостей, мы вошли в дом. На столе, вовсю надрываясь, кипел самовар.
Рядом, положив голову на стол, преспокойно спал Веня. Я потормошил его. Он вскочил и громко выпалил: «А я не сплю!» Мы рассмеялись.
Помню, как долго, чертыхаясь, он вытаскивал меня из глубокой ямы (она отрывалась для погреба), куда я случайно свалился. Веня тогда был красивым парнем с мощной чёрной шевелюрой, и соседские девки бегали за ним гуртом. Я его постоянно дразнил этими «невестами» - он мне за это отпускал щелбаны.
Самым большим праздником в июле 1929 года был приезд из Маловодного деда и бабушки. В большом застолье принимали участие и наши соседи Миловидовы. Александр Ксенофонтович Миловидов был знакомым деду священником. Его жена Анна Фёдоровна привела и своего младшего четырёхлетнего сына Евгения, который поле Великой Отечественной войны женился на моей сестре Тоне.
На следующий день после этой торжественной встречи на семейном «хурале» дед и мой отец посоветовали 16-летнему Вениамину, закончившему восемь классов, продолжить учёбу в финансово-экономическом техникуме, или в сырдарьинской Кызыл-Орде , или в прииртышском Семипалатинске.
Очевидно, выбор был сделан в пользу Кызыл-Орды, потому что в то время там по соседству, на берегу другой аральской реки Аму-Дарьи в Турткуле проживала сестра Прохора и Вениамина Таисия Николаевна Кишканова со своим семейством. Дед мог настаивать и на Семипалатинске, где у него были старые знакомые ещё по тому времени, когда он занимался извозом.
Помнится мне, что Вениамин с Борисом были в гостях у своей сестры Таисии в Турткуле. Скорее всего, это было летом 1930 года после ареста их отца Николая Григорьевича в Маловодном за церковную деятельность. Этот слух через год дошёл и до техникума, где учился Вениамин. Его как сына священника исключили из техникума и комсомола.
К этому времени начал работать Турксиб. Полагаю, Вениамин решил в 1931 году прокатиться поездом по новому пути в дальний Семипалатинск с двумя целями – попытаться продолжить учёбу в тамошнем финансово-экономическом техникуме и навестить своего отца, уже год сидевшего в Усть-Каменогорской тюрьме. А эти два города рядом. Удалось ли ему навестить отца и продолжить учёбу в семипалатинском техникуме – мы того уже не узнаем. Но известно то, что он в 1931 году стал счетоводом базы «Кожснаба», может быть, даже при помощи своего дяди Ивана Григорьевича, работавшего в то время в системе «Скотимпорта», в которую входила эта база. Там Вениамин проработал год.
К тому времени в Талгаре начала назревать нездоровая обстановка вокруг отца, имевшего двухэтажный дом и большой сад (появился новый кулак).
Отец вынужден был уехать в Алма-Ату. Тем более его давно приглашал на должность старшего бухгалтера треста «Гордорстрой» хорошо знакомый ему управляющий этим трестом Снегирёв. И вот мы 15 января 1932 года уже вчетвером в Алма-Ате. На Гоголя, 3 б.
Отец, чтобы иметь надёжную опору в транспортной конторе дорожного треста, добивается приёма на должность бухгалтера этой конторы своего брата Вениамина Николаевича. В этом качестве он трудится до 1936 года. Приличный постоянный заработок Вениамина позволил ему подключиться к оказанию помощи своей матери и младшему брату Борису. Вскоре Вениамин забирает их к себе на частную квартиру в Алма-Ате, по Каракольской, 4.
Администрация треста размещалась в двухэтажном доме по Гоголя, 3 б. Большой внутренний двор был рассечён длинным деревянным складским помещением. В тыльной части двора была построена прежним хозяином всех помещений добротная баня. Так как я был рождён в бане меньшего масштаба, отец посчитал, что это двухкомнатное помещение в качестве временного жилья подойдёт для нашего семейства. Правда, это «временное» растянулось до 1936 года. Это банное сооружение, обустроенное предыдущими жильцами, имело и значительные преимущества – оно размещено в центре Алма-Аты, рядом с бойким азиатским базаром. С двух сторон к нашему жилью примыкали фруктовые сады.
Неурожайные 1931 и 1932 годы насторожили отца. Он рядом с новым нашим жилищем соорудил свинарник и курятник, заселил их живностью.
Посадили на окраине города два огорода. Это нам помогло пережить менее болезненно страшный голод 1933 года в Семиречье. Тогда сразу выросли очереди за хлебом. И он в магазинах быстро кончался. Отец посылал меня в магазин, где торговала хлебом его двоюродная сестра Нюся Козлова.
Я подходил к концу торговли. Она, увидев меня, выходила со своей сумкой, в которой была и наша заветная буханка.
Мой двоюродный дядя Николай Иванович Голышев вспоминает тот период тяжёлого времени так: «Мы жили тогда на железнодорожной станции Или. Это было страшное время. Голод наступил внезапно. Люди бродили в поисках любой пищи. Все бросились на промысел рыбы в реке Или: сазана, леща, маринки, османа и других пород. Стали заготавливать степных черепах. На улицах появились трупы умерших с голоду. Отец был в тюрьме.
Мать срочно собрала лучшие вещи и выехала в Сибирь. Там обменяла их на муку и крупу. В начале 1934 года в Семиречье приехал Сергей Миронович Киров и жизнь вошла в нормальное русло».
А 1 декабря того же года не стало этого энергичного волевого государственного руководителя. Помню, как сейчас, солнечный день начала декабря 1934 года, когда вышли на улицы Алма-Аты тысячи жителей столицы на демонстрацию, посвящённую памяти отзывчивого на беду Кирова. В этом уличном шествии принимал участие в составе своего 4-го класса и я.
Тогда, перед замужеством, жила у нас сестра отца Тамара. К нам часто на обед заглядывали зрелые студенты мединститута Ольга и Илья Синенко. Бывал за обеденным столом приезжавший из Каскелен в Алма-Ату по делам школы Михаил Родин. Как страшный сон вспоминает 1933 год и его сын Герман Родин. На этот год сестра отца Таисия Николаевна забрала к себе в Турткуль их младшего брата Бориса.
В ноябре 1934 год отец, как опытный торгаш, перешёл на работу в Наркомат торговли Казахстана, на должность старшего бухгалтера, где и проработал до 5 декабря 1941 года.
Его брат Вениамин с 1936 по 1941 год трудился бухгалтером-ревизором Казкнигоцентра. Эта книжная фирма республики была размещена при самом крупном в то время книжном магазине на улице Карла Маркса напротив Дворца труда. А в конце двадцатых годов в этом дворце жил ссыльный Лев Троцкий.
Младший брат отца Борис в 1935 году поступил в Алма-Атинский железнодорожный техникум. После его окончания в 1938 году был призван в ряды Красной Армии. Рядовой Голышев Борис Николаевич – участник Великой Отечественной войны – пропал без вести в декабре 1941 года.
А брат отца Николай Николаевич после окончания восьми классов работал подсобным рабочим на складе. Затем занял должность заведующего складом, позже заведовал крупной торговой базой. Жил с семьёй постоянно в Алма-Ате, сначала около современного центрального рынка, затем купил двухкомнатный дом с небольшим приусадебным участком в верхней части города (ниже Дворца им. В.И. Ленина). Дважды ревизоры у него на базе обнаруживали недостачи. Выручал его из беды отец (брал на поруки).
В 1940 году в его семье случилась страшная беда – отравились угарным газом обе дочери – шестнадцатилетняя Тоня и двенадцатилетняя Ира. В похоронах принимал участие и я. Их захоронение на центральном Алма-Атинском кладбище стало самым большим захоронением Голышевых. Рядом с сёстрами похоронены: их мать Ольга Иосифовна Голышева, дед Николай Григорьевич Голышев, бабушка Анна Ивановна Голышева, моя сестра Антонина Прохоровна Голышева (Миловидова), сестра отца Тамара Николаевна Голышева (Вербицкая), её муж Пётр Фёдорович Вербицкий и их сын Владимир Петрович Вербицкий.
У брата отца Николая и его жены Ольги в 1942 году родилась третья дочь, Лариса. Но над этой семьёй продолжала витать чудовищная трагическая судьбина: Ольга умирает в 1943 году, сам Николай погибает на фронте в 1945 году, муж Ларисы Евгений Беседкин погибает в автокатастрофе в Кировограде, позже зверски убивает Ларису в её же ленинградской квартире одноклассник её сына Александра.
Сестра же отца Мария Николаевна вместе с мужем Иваном Яковлевичем Жуковским из-за притеснений вынуждены были в 1931 году также покинуть Талгар и выехать с шестилетним сыном Яковом и трёхлетней дочерью Зоей в Киргизию. Местом жительства избрали уютный город Токмак, зелёную улицу Бокамбаева, 42, деревянный малогабаритный дом с земельным участком. Особой гордостью приусадебного участка Ивана Яковлевича был виноградник. Чуйская долина, прикрытая у Токмака от северных ветров горами, позволяла выращивать янтарные гроздья.
После войны мы постоянно переписывались с Иваном Яковлевичем. И когда в яркий солнечный день лета 1958 года мы с женой Маргаритой неожиданно объявились в их усадьбе, первым нас встретил со слезами радости Иван Яковлевич. Эта его растроганность была понятной – он во мне увидел своего друга юности Прохора.
Мы с Ритой увидели крепких, красивых, дружных Ивана и Марию, родившихся в один день – 27 января 1898 года. Познакомились с их внуком – бойким парнем Анатолием. Радость встречи была облагорожена чудесным искристым розовым виноградным вином производства старшего электрика авторемзавода Ивана Яковлевича. Встреча была краткой. После задушевного общения и доброго винного причастия мы в великолепном настроении расстались с обаятельными родственниками. К сожалению, тогда моей двоюродной сестры Зои и её старшей дочери Люды нам не довелось увидеть.
Вскоре после возвращения в Кишинёв я по просьбе Ивана Яковлевича выслал ему посылкой черенки многих сортов молдавского винограда. А вот поинтересоваться тем, как они прижились на киргизско-токмакской земле, забыл.
Вторая моя, также неожиданная, встреча в этом же гостеприимном дворе состоялась в октябре 1982 года. На радость встречи легла и тень печали – за два месяца до этого ушёл из жизни Иван Яковлевич. На лицах Марии Николаевны, Зои и Анатолия ещё был заметен траур недавней утраты мужа, отца и деда. Печально и то, что из этого замечательного семейства не увидели новый, XXI век и Мария Николаевна, и брат Зои, погибший 16 февраля 1945 года в Великую Отечественную войну в Чехословакии, у деревни Чайка, двадцатилетний лейтенант Яков Иванович Жуковский, безвременно ушедшие из жизни в 1988 году сын Зои Анатолий Александрович Мерлинов и в 1999 году – её старшая дочь Людмила Александровна Мерлинова (Водолазская).
В двадцати километрах к востоку от Талгара расположена ещё одна красивая предгорная станица Иссык. Здесь, после изгнания в 1920 году из этих мест частей генерала Анненкова, вскоре начала свою учительскую деятельность сестра отца Вера Николаевна. Тут же она повстречала артиллериста Михаила Никитича Родина, ставшего позже учителем математики и её мужем. Первое своё свадебное путешествие, по-видимому, они совершили на Иссыкское высокогорное чудо-озеро.
Тысячи лет назад скалистые отроги Заилийского Ала-Тау, видимо, под воздействием землетрясения, обрушились в ущелье реки Иссык, образовав на высоте 1780 метров этот горный водоём. Одними из первых восторгался озером знаменитый географ Семёнов Тянь-Шаньский ещё в 1856 году. Прозрачная вода, заполнившая котловину ущелье реки Иссык, обрамлена отвесными скалами, каменными кекурами, тяньшаньскими елями, спускающимися к самому урезу озера.
Эта горная красота и великолепие чистой водной глади привлекали сюда людей, тем более мечтательных молодожёнов. Здесь также бывали и горные путешественники Вениамин и Борис Голышевы. Сюда в 30-е годы на грузовом гордорстроевском автомобиле привозили и меня мои родители. Для всех прибывших строителей алма-атинских дорог это был незабываемый отдых души и тела. Мне, моей сестре Тоне и её мужу Евгению Миловидову 1961 год подарил последнее удивительное путешествие в этот чарующий уголок горного озера. Мы видели, как река Иссык переливается через каменный завал, образуя 300-метровый шумный водопад.
К этому природному феномену уже была проложена асфальтированная дорога, выстроены фешенебельные пансионаты, обзорные вышки, рестораны. Руководство Казахстана летом этого же года показало свою базу отдыха и тогдашнему Председателю Совета министров СССР Косыгину. Кратковременное пребывание высокого гостя было прервано страшнейшими грозовыми тучами и чудовищным ливнем. Вскоре после его отъезда начали из выходящих к озеру двух ущелий вырываться огромные сели, заполнившие грязе-каменными отложениями чашу озера. Померкла красота этого иссыкского ущелья.
А молодая чета Родиных в двадцатых годах покинула станицу Иссык – переехала в Талгар, а потом облюбовала Каскелен в 35 километрах к западу от Алма-Аты.
Минул голодный 1933-й. Далее жизнь в Семиречье стала улучшаться. Работники образования Родины позволили себе, кроме сына Германа, заиметь и двух дочерей, Римму и Иру. Но семейному благополучию недолго было суждено длиться. Наступили роковые 1937 и 1938 годы. Под «ежовые» рукавицы НКВД попал и бывший офицер-артиллерист царской армии Михаил Никитич Родин. То, что он потом воевал в рядах Красной Армии, изгоняя анненковцев из Семиречья в Китай, не было учтено при его аресте. Бульдожья хватка тогдашних сталинских сатрапов известна.
Джамбульская тюрьма для Михаила Никитича Родина стала последним жизненным пристанищем. Он расстался с жизнью там в 1943 году. Вдове Вере Николаевне пришлось одной поднимать на собственные крылья троих детей. Великая душевная труженица успешно справилась с этой важнейшей жизненной задачей. Её сын, старший лейтенант Герман Родин, пройдя с боями по многим военным дорогам, победу встретил в поверженном Берлине. Дочери Римма и Ира получили соответственно педагогическое и экономическое образование, активно включились в трудовую деятельность, каждая по своей специальности, и конечно же, проявили большую порядочность в воспитании своих детей.
Последним основным местом проживания Родины избрали Семипалатинск, откуда и пошло их следующее поколение, ворвавшееся со своими детьми в новое столетие.
Мои родители были очень дружны с Родиными и когда появлялись они в Алма-Ате, часто бывали у нас. Я всегда чувствовал молчаливые нити симпатии, которые связывали отца с его сестрой Верой Николаевной. А с Михаилом Никитичем отец частенько зимними воскресными вечерами в 1935-1936 годах засиживались за карточным столом. Видимо, играли в «пас» и «вист». Помню, что Михаил Никитич иногда во время игры насыпал в ложечку соду, отправлял её в рот, запивая водой. Повышенная кислотность желудка заставляла его прибегать к этой процедуре.
Последняя очная моя встреча с Верой Николаевной в Алма-Ате состоялась, видимо, в 1961 году, когда она с семьёй жила уже в Семипалатинске, а я, будучи в отпуске, появился в родительском доме, на улице Дзержинского. У нашего дома под огромной берёзой у журчащего арыка мы столкнулись нос к носу – она шла к нам, а я устремился в город.
Остановились, радуясь нашей неожиданной встрече. С лёгкой улыбкой на озабоченном лице, она произнесла: «Юра, как хотелось бы с тобой поговорить, но я, как всегда, спешу – у меня ещё уйма дел по моим школьным проблемам, а меня там, дома, заждались мои девочки. Прости, всего тебе доброго».
Я ей пожелал успехов и удач. Мы тепло простились. Переписывались мы с ней до конца её жизни.
А сестра отца Таисия с юных лет тянулась к своему старшему брату Прохору. В 1914-15 годах она, справившись с заботами по уходу за малолетками Веней и Тамарой, прибегала в лавку, где торговал отец. Ей просто нравилось быть рядом и с ним. Иногда выполняла его небольшие поручения. Порой даже на некоторое время оставалась за прилавком вместо отца. Красивая дивчина привлекала покупателей. Да и работа за прилавком ей просто была по душе. И эта тяга к торговому делу стала её пожизненным увлечением, переросшим в профессию.
Пребывая на бойком, видном месте, она первая вышла замуж за алма-атинца Ивана Кишканова. В конце двадцатых годов Иван Кишканов был приглашён на интересную для него работу в узбекский город Турткуль («четыре озера»). Туда он увёз жену и двух сыновей. Правобережный Турткуль и левобережный Ургенч – два расположенных рядом города-близнеца, разместились в благодатнейшем оазисе нижнего течения Аму-Дарьи, рассекающей песчаные пустыни Туранской низменности. Интересно, что Кишкановы покинули Турткуль в 1935-м, в год, когда в Ургенче родилась Анна Герман, позже ставшая знаменитой польской певицей.
Семейство Кишкановых переехало во Фрунзе. Позже я был у них в гостях. Жили они в двух затемнённых комнатушках, но зато рядом с рынком. Старшеклассник Валентин уже тогда посещал аэроклуб, увлекался парашютным спортом. Затем стал лётчиком. В 1941 году сгорел вместе со своим сбитым бомбардировщиком под Сталинградом. Младший его брат Николай из-за сердечной недостаточности скончался в Москве в начале 1958 года.
В этом же году я побывал у Таисии Николаевны. Она показывала кресло, в котором, будучи уже больным, Николай сидя спал. Не было уже и её мужа. Она жила одна. Всю себя отдавала работе в гастрономе, заведуя отделом. Я ей тогда предложил устроить голышевский обед у неё на квартире и пригласить на прощальное застолье своих тёщу Галину Андреевну и тестя Флегонта Петровича Поповых, которые тоже жили во Фрунзе. А я приехал в столицу Киргизии, чтобы помочь им в переезде к нам в Кишинёв.
Таисия Николаевна с радостью согласилась. Я сбегал на рынок. Закупил всё необходимое для званого обеда. Помню, что среди моих закупок самое достойное место занимал огромный пишпекский мраморный арбуз. Трапеза прошла памятно.
Последний раз я виделся с Таисией Николаевной в октябре 1982 года уже на другой её фрунзенской квартире. Вспоминали всех близких, ушедших из жизни, перелистывая её альбомы с фотографиями. Кое-что из них я у неё выпросил и приобщил в свой фамильный альбом. В последние годы её жизни за ней ухаживала её племянница Зоя Ивановна Горбунова. Сестра отца ушла из жизни в 1994 году.
Младшая сестра отца Тамара Николаевна – стоическая семиреченка – энергичной оптимисткой оставалась до конца дней своих. Родилась она в 1911 году в Талгаре, где прошли её детство и юность. Сначала на её бойкие девчоночьи плечи легла главная семейная обязанность – нянчить своего младшего братика Бориса, который всего на шесть лет был моложе её. Она, несмотря на своё малолетство, лихо справлялась со своей обязанностью.
Весело и шумно училась. За ней увивались станичные мальчишки, а затем и парни. Как-то она мне по секрету поведала – из-за естественного беспокойства её мать (моя бабушка Анна Ивановна) стала часто предупреждать её: «Смотри, Тамарка, не принеси кого-нибудь в подоле!»
Тамара озорно отвечала: «Не боись, маманя!»
После ареста деда (её отца) в Маловодном она перебралась в Алма-Ату. Жила у своего брата Николая Николаевича, помогая его жене Ольге нянчить младшую дочь Иру. Часто жила у своих старших сестёр Таисии Николаевны и Веры Николаевны. А перед самым замужеством жила у нас на Гоголя, 3 б.
Помню, в жаркие летние дни мы с ней часто устраивались на ночлег во дворе – в доме было душно. Вскоре она удачно вышла замуж за Петра Фёдоровича Вербицкого, детство и юность которого прошли в Украине. В тех местах, где батько Махно формировал свои вольные отряды. Вскоре после февральской революции 1917 года здоровое любопытство 17-летнего Петра привело в возбуждённо-бойкую Одессу и в тогда тоже неспокойный Кишинёв. В конце 20-х годов он появился в Алма-Ате, уже имея профессию механика сельхозтехники.
Умелый и грамотный, энергичный и волевой организатор, он быстро вырос в ответственного руководителя Казахстана по обеспечению сельского
хозяйства республики техникой.
Не скрою – она мне был очень симпатичен не только как родственник, но и как эрудированный и интересный собеседник. Видимо, подобные чувства он питал и ко мне. Мы с ним переписывались. Когда я появлялся в алма-атинском родительском доме, меня всегда тянуло посетить свою тётку и, конечно же, Петра Фёдоровича и младшую сестрёнку Таню.
Когда в семейной беседе речь заходила о Кишинёве, Одессе, о городах на Южном Буге – Вознесенске и Первомайске (где у нас часто проходили военные учения), у Петра Фёдоровича зажигались глаза со слёзной поволокой – он уходил в себя, вспоминая места своего детства и юности. Я его не раз приглашал приехать к нам в Кишинёв. Но он так и не собрался.
Тамара ему родила в 1938 году дочь Татьяну, а затем сына Володю. Если с любимой дочерью им крупно повезло – она, получив высшее образование, в жизни стала энергичной и пробивной в отца и мать, то сын их родился недоразвитым. Два десятка лет родители пытались с помощью врачей избавить его от недуга, но так до конца его дней ничего положительного не получилось.
Видимо, на этой почве у Тамары Николаевны стали прогрессивно развиваться катаракты на глазах. Вспоминаю, как в период этой её глазной болезни мы однажды с двоюродной сестрой Ларисой Николаевной Голышевой навестили свою тётку в привилегированной больнице Алма-Аты. Тогда с ней в одной палате лежала на излечении и дочь известного генерала И. Панфилова. Тамара Николаевна в бойком настроении собиралась прожить до 100 лет, но Богу было угодно предоставить ей только 87.
Конечно, из всех братьев и сестёр отцу ближе всех был Вениамин. Сначала его младший брат, одиннадцатилетним влившийся в нашу семью, был у отца на правах старшего сына. А меня Веня считал своим младшим братом, правда, не всегда послушным. Опекал он меня зимой и летом. Зимой на свою излюбленную талгарскую забаву – катание под гору на больших санях со своими сверстниками – он часто брал и меня. Нас, малышей, они садили в середину розвальней. Вениамин с другом на коньках брались за длинные оглобли и «рулили» быстрым ходом саней по накатанной, круто спускающейся улице. Эта стремительная езда приводила нас, малышей, в дикий восторг. Зимние радости сближали нас с Веней.
Весной они с отцом обрабатывали парижской зеленью наш талгарский сад. Осенью же мы с Веней на центральном станичном базаре с малой тележки торговали яблоками. Для меня – малолетки это было нудно – рутинное занятие в жару. Тем более, что конкурентов было множество, а покупателей мало. Когда Веня отлучался для встречи с девчатами, я сразу же сбавлял цену на яблоки. Моментально у меня оживала торговля. От внезапно появившегося Вени мне за это самовольство попадало «на орехи». К торговому делу он с юности, как и его старший брат, относился серьёзно. А мне с детства это занятие было не по душе.
Когда в 1932 году возмужавший Вениамин стал трудиться в транспортной конторе алмаатинского гордорстроя, взаимоотношения отца и Вени были возведены в высокий ранг братской дружбы. Когда у отца появилась возможность приобрести новый пензенский велосипед (тогда основной транспорт охотника), он старый отдал Вениамину. Позже дружба стала семейной. Но страстному охотнику не удалось заразить ни Вениамина, ни меня этим его пожизненным увлечением. Вениамина раньше, меня чуть позже он часто брал с собой на охоту «за фазанами», на перепелов, уток, стрепетов, горных кекликов.
Мы, конечно, с великой радостью принимали его приглашения и благодарны были ему за эти выходы на природу удивительных горных и степных окрестностей Талгара и Алма-Аты. Но войти в братско-отцовский охотничий раж нам с Веней так и не было суждено. Однако, усилия отца не пропали даром: мы с его помощью научились не просто смотреть на природу, но и видеть её неописуемую красоту.
Отца же ничего не могло отрешить от любимого занятия, даже тогда, когда он в дельте реки Или, у озера Балхаш, охотясь на фазанов, страшно обгорел (обжёг себе руки и лицо воспламенившейся в руках пачкой пороха) и мать ему сказала: «Хватит заниматься охотой». Он, находясь ещё в больнице с чудовищными струпьями на лице, от вида которых при встрече у меня ком подкатил к горлу, заявил: «Охота – это моя жизнь».
И после инсульта, который однажды случился с ним на улице Фурманова (в одном квартале от дома), - он после выздоровления начал заряжать охотничьи патроны.
Впоследствии как бы по наследству зародившаяся братская дружба между отцом и Вениамином стала прорастать и в наших отношениях с Веней. Позже эта семейная традиция основательно укоренилась между мной и младшим сыном Вениамина Владимиром. Теперь же я радуюсь тому, что это дружелюбие, как родственная эстафета, передана в надёжные руки моего сына Виталия и моего младшего двоюродного брата Владимира.
(Продолжение следует...)