Пришли мы, значить, к Кузьмичу на поминки. Не то, что одного кого помянуть, а так, всех по-немногу: одних за здравие, других за упокой. Село-то раньше богатое было, а таперь оскудело до шести дворов. Старики век доживають, молодежь по городам мыкается, будто родной земли у них нет.
Трое нас у него собралось. Ульяна, к своим в город поехала, а Никифор захворал. Да, сколько лет, как один день пролетело!? Самовар кузьмичев из меди, ешо довоеннай на печи дождался гостей. Я окуньков принес, Петро - теплых пирожков, что Васильевна напекла, да огурчиков соленых. У Кузьмича на каждый день - картоша вареная, картошка жареная, печенка и лук. Сели, значить, за стол. Хлеб по-холостяцки на газете лежить, окуньки мои в мяшочке, только пирожки с капустой да огурцы на тарелке, чай крепкий налили, а разговор, будто, не вяжется.
Помолчали так-то за едой, а мне вот случай вспомнился. Жили такие Федькины, мать с сыном. Домишко у них маломальский был. Сыну уж сорок стукнуло, када жанился. Жана с худым норовом попалась. Все в хозяйстве ладно, а мать-старушку заедать стала: того нельзя, ентого не трогай. Свалилась старая, а та куска хлеба ей жалет. Мужа накормит, а ежли тот тарелку с похлебкой матери понесет, так по рукам даст, что все на полу окажется. Сын-то мягкотелай был, не мог жане перечить. Соседи прознали про болезнь хозяйки, да гуськом по одному проведывать, кто булочку сунет, кто картошечки или яблочка принесет. Так ента ведьма или изо рта у ней выташыт, или при соседях в поганое ведро еду кинет. Походили так, да перестали, видят, не помочь горю. Говорят, опосля смерти матери он с ума сошел, мать часто стал видеть. Пару раз его жена сдавала на лечение и толи не в попуть оно пошло, толи с совестью больной долго не наживешь, а года чере два похоронили его быстро и без церемоний. "Молодая" домишко продала и уехала. Када добры люди в нем жили, не жаловались, а злые не приживались. Поговаривали, что ночью старуха являлась и валенком их, валенком понужала.
(Вышемирская Ольга)