РУССКАЯ ВЕСНА
1.
Реки праздновали русскую весну.
Сивцев Вражек, Волхонка, Самотека, Неглинная и прочие перестали быть улицами и снова сделались реками, как было назначено им.
По Москве разлились непомерные лужи.
Горожане в болотных сапогах настороженно переходили улицы вброд.
Авто ездили по капот в воде, как жабы, отрастив жабры.
Бряцали на гуслях и фанере-плюс новые Садко: кареокое караоки.
Сибаритствовали в уличных кафе жирные, больные водянкой водяные.
А большегрудых русалок в столице и всегда было в полном достатке.
Исхитрялись крутиться одновременно в двух стихиях (там и здесь) андроиды. Двоедышащие Ихтиандры.
Морские чудища, змеи и осьминоги ловили лохов, раскинув сети на перекрестках и площадях.
На черных лакированных гондолах проплывали чиновники в форменных тогах и золотых масках, скрывающих лица.
В глубине лежали на дне желтые (ностальгически-битловские) подводные лодки ММФ.
Новый Ной строил ковчег для всей живой твари.
Профессор богословия Дворкин ставил каждой твари по паре.
Оборудовал себе отдельную смарт-яхту капитан Немо.
Сладкоголосо, лужеными глотками распевали сирены (не Сирины) СМИ.
Бежали по волнам судьбы эмансипированные Фрези Грант.
У нас на Руси все есть.
И капитан Кук свой, недоеденный людоедами.
И Робинзоны Крузо, пол-страны их.
И Ниагара собственная. Саяно-Шушенская. Ангара при впадении в Енисей — 7 км.
И летучие голландцы, там и сям.
Извержение в Мальстрем.
Погружение в колодец.
На дне.
Банька по-черному.
Сауна с бодуна.
Душ Шарко.
Ушастый ушат.
Лохань для лохов.
Корыто — много ль в нем корысти.
Анна-Ванна, наш отряд хочет видеть поросят.
Давайте же мыться, купаться, плескаться, нырять, кувыркатся.
В ушате, в корыте, в лохани, в реке, в ручейке, в океане.
Мы все в наш поток принимаем, все растворяем в себе, переиначив до полной самостийности.
Самостихийности.
Стихии стиха.
Не стихать ей.
2
Митингующие стояли на Болотной, когда под ногами у них начала проступать влага.
Прорвало кордоны.
Снесло плотины.
Смыло дамбы.
Хлынуло.
Из-под глыб!
Протестанты побежали прочь, спасаясь от цунами.
Вязли в матерой жиже, теряли ботинки и сапоги.
Проваливались в грязь по пах и по горло.
Выходи из берегов, Чертановка!
Расплещися морем, Таракановка!
Подымайся Чура – чур-чура! –
Потому что кончилось вчера.
В одиночке больше не кукуй,
Ты не плачь и не грусти, Кукуй.
Понапрасну на судьбу не сетуй,
В чешуе серебряная Сетунь.
И не надо мамой клясться,
Заклинаньем станет Клязьма.
А коль взбунтовалася Чучёра,
Значит, оседлаем мы и черта.
Жужа, Рачка, Рыбинка и Жабенка,
Капля-реченька, и речка-Раменка,
Сосенка, Черничка и Ольшанка,
Золотой Рожок и Серебрянка.
Малая Синичка, Самородинка,
(Родина, смородина и родинка,
Роженица, рожь и родова)
Яуза, Неглинная, Москва.
Список рек Москвы, реальных и исчезнувших, читается как лирическое стихотворение.
Имена у них иногда вполне человеческие: Дарья, Поля, Филька.
Ручей Филька влюбился в речку Дарью.
Решили они пожениться.
Семью создать, родничков наплодить.
Но не было у них своего законного места под солнцем.
Не светило им в этой жизни квадратных метров в личной собственности.
Прописка попискивала.
Дарья обреталась под боком у двоюродной бабушки, старой ведьмы Пехорки.
Старуха все кашляла, перхала по ночам. Жаловалась на здоровье, отравленное городскими химикалиями, но помереть не помирала.
Пехоркина мать
Собиралась помирать.
Помереть не померла
Только время провела.
Что нам ваша химия.
Кто в Химках рожден, тому она мать родна.
А Филька вообще числился по ближнему Подмосковью.
Замкадыш.
Нанялись Филька и Даша банку-танку.
Запряглись в тачанку.
В орден, в ордынское рабство.
Орда, не доведет до добра.
Совсем задрала. Доведет до одра.
Не до ордена, была бы Родина!
А тут рубль упал к евро и доллару. В два раза упал!
Валюта — вол лютый.
Девятый вал!
С ног валит валидность.
Инвалидность.
По натуре Филя, как река, имел характер гибкий.
Плавное течение.
Неизменно попадал в струю.
И даже застаивался, вне эпохи застоя.
Замирал в истоме под плакучими ивами, воспетыми в отечественной словесности.
Шепот, робкое дыханье, трели соловья.
В шляпе из фетра (слетающей от ветра) и с томиком Фета.
Но из любви к Дарье сделался готов на подвиги.
Оседлал, взамен коня, ручей Коньков.
И двинулся в бой. На Кремль.
В тихом омуте черти водятся.
Домчал до самой Иверской.
Сердце Москвы.
Иванушка с ивушкой.
Бронзовому Минину в лицо плеснул волной.
Едва не затушил патриотический пожар Пожарского.
Обмочил Боровецкие ворота.
Но был вовремя пресечен уполномоченными органами и в ходе следственных мероприятий направлен в правильное русло.
3.
Речка Леся, новенькая, тоненькая встретилась на своем молодом пути с пожилым и мутноватым, но еще бурным потоком.
По имени Беня.
Беня был покорен грациозным струением всех членов прелестницы.
Брызгал эмоциями.
- Ты мой бриллиант! Перл! В жемчужных переливах Сена!
- Так подари колье, папашка!
- Что колье! Я дарю тебе лирический лимерик.
Прочту что-нибудь из Рембо
И брошусь с моста Мирабо!
Потомкам во славу:
Ведь пал не в канаву,
А в Сену, с моста Мирабо!
- А в Париж когда поедем? - спрашивала Леся.
Все лазурь, лазурь. А как насчет Кот д`Азур?
Но Беня, вроде как, и не слышал.
Журчал:
- Ты моя страстная Амазонка! Ориноко, без которой одиноко! Моя мисс Миссури!
Миссисипи? Мисси-писси, - изгалялись коллеги, случайно, из-за двери, подслушавшие разговор в служебном кабинете.
Миссури?
Мышь в сыре!
- Стань моим притоком! - просил Беня Лесю. - А я буду твоим истоком!
Подразумевалось, конечно: источником вдохновения…
Она не спешила соглашаться, но и не утекала сквозь пальцы.
Петляла вокруг да около.
Заигрывала.
Но не заигрывалась.
Выяснилось, что у старого развратника (но не распутника! кроме Путина, все равно никого нет) уже имеется в наличии несколько рек, притом денежных.
Они делились с ним своей водянистой плотью.
И долларовым эквивалентом.
Все, как на подбор, дебелые бэль, старинные боевые подруги, ППЖ (походно-полевая жена).
ВПР (военно-полевой роман) расстроился.
А ВВП, тем временем, удвоился.
Узелок завяжется, а пупок развяжется.
Ревниво и хищно взирали ППЖ на новенькую.
Весенняя ростепель?
Таянье льда?
Не льда таянье, а стыда!
Не распутица, а распутница!
Правые притоки.
И левые притоки.
Каждый, как известно, имеет право на лево.
Леся еще повиляла, попетляла вокруг, русалочьим смехом позвенела.
Но в итоге, отказалась ложиться в Бенино русло.
Холодный душ.
И умчалась в голубую даль.
Злые языки намекали, что в розовую.
Ах, речка Леся,
На редколесье
Махни крылом! - продолжал сочинять Беня, под русскую лиру.
- Отчалит дама, крутя динамо - скачи козлом! - добавляли в рифму коллеги, тоже стихоплеты.
Мало кто способен равнодушно снести девичий отказ.
От огорчения Беня вздыбился фонтаном.
Изливался словесами, скакал на хвосте.
Запил.
4.
Угнетенные реки Москвы создали общественное движение «Фонтан», для реализации своих гражданских прав.
В Политсовет избрались Лихоборка, Хапиловка, Разувайка, Задармайка и Вор-яга.
Да еще пролезть сумела, по однопартийному списку, из уважения к ее диссидентскому прошлому, старая язва Яуза.
Нищенка, Голодянка и Черногрязка в руководящие органы не прошли.
Подписей собрать не сумели.
Фордыбачили.
Фраппировали почтенную публику.
Фанатели.
Фейерверки слов!
Фантики!
Фанта пенится!
Но мало-помалу все как-то фэйкнулось.
Колючим чертополохом заросло, жирной ряской и глуповатой желтой кубышкой.
Место тут такое, нельзя не заболотиться.
5.
Немцов с Дурицкой шли по Большому Москворецкому мосту.
Анна сосала леденец.
Дососав, спросила:
- Скоро ли на трон, царь-Борис?
- В королевы Анны метишь?
Анна вздохнула.
- Жаль, королевство маленькое, негде развернуться.
Борис окинул глазами свое Болотное царство.
Квакали на разные голоса, но с одинаковым истерическим надсадом лягушки.
Жабы хвастались друг перед другом любимыми мозолями, щеголяли фамильными бородавками.
Пьявки колыхались в затонах, поджидая клиента.
Ухала мертвоглазая выпь, пророча новый холивар.
Отдувалась сыто, съев очередного клиента, мокрогубая росянка.
Сосали кровососущие.
На престижных берегах с видом на Кремль бобры дорогих шубах строили себе нехилые хатки.
Прилизанные гелем ондатры баллотировались по округам одномандатным.
Выхухоли холили себя и выхухоливались в СМИ.
В укромных заводях грациозно расцветали высококультурные лилии.
Бегали по волнам, резвясь, свободомыслящие водомерки.
Стрекотали либеральные кузнечики.
Порхали в эфире стрекозы.
Стрекозлы сами собирались задать стрекача и подстрекали других.
И чуть слышно в тиши шептались о чем-то феноменальном (не ноуменальном) одухотворенные камыши.
Царь Борис затуманился.
Болотная площадь окончательно превратилась в топи блат.
В это время под мостом остановился белый мерседес.
Из него вышли два киллера.
Один из них прицелился, выстрелил несколько раз из пистолета и убил Немцова.
6.
- Каковы собою были убийцы? - спрашивали потом Дурицкую на допросе облеченные полномочиями товарищи. - Опишите их внешность. Особых примет не заметили?
- Это были… Это были два слова, - отвечала она.
- Два ствола? - переспросили товарищи.
- Нет, именно, два слова.
- Какие два слова?
- Не могу припомнить точно. Первое, кажется «сволочь». И еще какое-то, кажется «борщ».
- Не дурите, Дурицкая!
- Вы думаете,я сумасшедшая дура? Нет, я нормальная дура. Борю Немцова убили два слова.
- Виват, Россия!, наверное, - сказал младший из товарищей и густо покраснел, стесняясь собственного пафоса.
- Минские соглашения, - усмехнулся другой.
- Русский язык! - предположил третий. - И — Федерализация Украины!
- Это уже четыре слова.
Три товарища в окопах Третьей Мировой.
Информационной, термоядерной.
Лол-войны.
С лол-танками, лол-ракетами, лол-битвами, лол-победами.
С лол-вбросами, лол-фэйками, лол-реккордами.
Но лол-трупов не бывает.
- Нет, не то, - вздыхала Анна. - Что-то другое… Непонятное что-то… А с другой стороны, что-то знакомое. Слышала я такое уже… В телерекламе, что ли?
Типа: Невозможное возможно.
…Или народное, знаете, такое колдовское? Сказочное:
На море-окияне, на острове Буяне.
Сивка-Бурка, вещая каурка.
Зоря-заряница-красная девица.
Бел-горюч-камень Алатырь.
Слово может убить.
Особенно немцова, т.е., немого.
Самому создать слово не могушего.
7.
Видя в Москве тотальное таянье, наводнение (наватнение), всеобщее распутивание и крымнашизм, несистемная оппозиция решила вернуть на место исстрадавшуюся Великую Глушь и Сушь.
Пустыню Козел-Кум.
Козел тебе кум.
Достала русская весна.
Хоррор, Отвальный, Касьянов (дух високосного года, лишнего, Касьнова дня в году), Порох, Моровой и другие видные рупожатные прилетели на крылатых Ё-мобилях, изобретенных Порохом и выпущенных в ограниченных пока количествах концерном «Мерседес-бенц».
Ё-мобили слетели с небес, приземлились, прямо в центр Сахаро-гоби.
На временно (лет на миллион) оккупированной территории.
Палил с высоты нещадный Солнцеликий.
Веяли суховеи власти, выжигая все живое.
Трескались древние камни, распадались духовные скрепы.
Тащились нескончаемым караваном рабы-верблюды.
Из Вологды в Керчь из Керчи в Вологду.
Их погоняли хлыстами царские опричники.
Верткие ящерки скользили по пескам. Случалось, их ловили на лету государственные двуглавые орлы. Ящерицы теряли хвосты, впрочем, вскоре отращивали их вновь.
Вились ужи под вилами.
Угорали угри на грилях.
Прятали голову в панцирь трусливые, тупые черепахи.
Прыскались ядом злобные кобры, мамбы, эфы, гадюки и гюрзы, в ассортименте.
Страусы прятали головы в песок.
Дикость, одним словом.
Видишь, Горби, это Гоби.
Сахара, но не сладкая.
Кара-кум, но не шоколадный.
Если жизнь за МКАД?
Жизни на Марсе нет, а если и есть, науке об этом ничего не известно.
Многие оппозиционеры и вправду видели эту страну именно такой.
Она возникала, если поверх искусственных хрусталиков, капелек-росинок надеваешь очки-вип «Хамелеон».
Либо оправу смайл-«Кобра».
Впрочем, большинство преспокойно обходилось и без смарт-оптики, так у них было устроено зрение — видеть только то, что надо.
Конгресс оппозиции среди кактусов опунции, с участием сторонней опупенции.
- Предлагаю акцию подвергнуть пункции!
Вот тут-то и случилось.
8.
Погоде настал полный альбац.
Казалось бы, все в пустыне, что за день не выгорело зыгарем, на закате должно было успокоиться и впасть в меламед.
Но в атмосфере, в самом воздухе, томительная возникла тревога, предчувствие грядущего чубайса.
Словно прошелся под окнами кто-то с резником.
Кац-кац-кац — побежал на раздвоенных копытах голодный хомяк, кошку приблудную схомячил.
Нанесло откуда-то ганопольским и урином.
Познер застыл в величавой позе.
Ургант зашелся в руганте.
Алибасов карабасил.
Петрушка петросянил.
Горбачерт вспомнился, не к ночи будь помянут.
И вот, шендерахнуло где-то за горизонтом.
Как из макаревича ахеджакнуло.
Улюлюканьем, улюкаевшиной разнеслось вокруг.
Установился голодец.
Помело по песку веником, покатило фаликом.
И запульсировали родники в, казалось бы, мертвых песках.
Прорвались наверх из глубин тайные подспудные почвенные воды.
Раздулся мэйнстрим.
Вышли из берегов древние сакральные потоки.
Открылась Страна Великих и Малых Рек.
Мать Сыра Вода.
Царство Тысячи Потоков.
Слово Россия образовано от морфемы «рос» (от этого же корня: роса, русалка, русленый квас, русло реки…)
И Руза. И Таруса. И Росица.
Тихий Дон.
Вольная Волга.
Красивая Меча.
Бирюзовая Бирюса.
Раскаленная Калка.
Березовая Березина.
Весенний Енисей.
Любовный Амур.
Необъятная Обь.
Ниагаристая Ангара.
Урал, далече грянувший: ура!
Сестра-река.
Угрюм-река.
Рось-река.
9.
Реки радикально преобразили столь знакомый российский ландшафт.
Взбунтовались, взбеленились, вздыбились.
Зачирикали, защебетали по-птичьи:
Нерль, Свирь, Алтырь,
Вьюнь, Чарунь, Иверель!
Мегрель, Орешень,
Гжель, Гзань,
Чичурель!
Заискрились в созвучьях:
Ирпень, Озарань,
Руза, Юза, Юрюзань!
Заплясали. Засмеялись. Заплакали:
Отгуляли Миловань,
И настала Обрыдань.
Один берег – Обаянь,
Другой берег – Покаянь!
Затевали-то Игрень,
Да влетели в Чертовань.
Один берег – Безымень,
Другой берег – Потудань.
Запели нежно, как над колыбелью:
Леля да Полеля,
Алоля да Маля.
Мама, няня, ляля -
Лепетуха-краля.
Велеса из леса,
Волхова, Кудеса:
Чалтырь, Бултырь,
Дудырь, Золотырь!
Серьга-Сергевань,
Сивинь, Ливень, Сюризень!
Дудырите, Дудыри,
Бултырите, бултыри,
А ты, Истра, не истри!
10.
Тонущим протестантам в разливе слов, с зависших в зените Ё-мобилей были сброшены вниз спасательные трапы.
Но не так просто им было влезть в цепеллин спасения «Нобель 2014», со всем культурным багажом.
Авотары с мобилами орали в матюгальники:
- Живей!
- Захлебнетесь!
- На дно затянет!
Внизу волглое пространство огромной страны пропело голосом оперного Ленского:
- Куда, куда, куда вы удалились?
Удавы удалились.
Что же теперь им, удавиться?
Не успевши удивиться?
Прощай, Ленский!
Река Лена!
В голубых цветочках сакральный лён.
Русская блаженная на печи лень.
Лесной олень.
И ты, Ленин.
И васнецовская Аленушка.
И даже ты, Лена Ленина.
Карабкаясь по канатам, деятели, как завороженные, всё посматривали вниз.
Там творилось что-то небывалое.
Ликование.
Волхование.
Смертью-смерть-попрание!
На площади Трех вокзалов плясала баба в сарафане и платке, в сакральных валенках, с расписной гармошкой в руках. Пела-выкликала что-то странное, или слышалось так:
Мне не страшно помирать,
Из Живени в Померань!
Не помянешь смерть хулой:
С берега да в Охолонь!
Спишут всё Сирень да Юнь,
И не выдаст Потаюнь!
И все шире растягивала меха гармоники, до полной гармонии смерти с жизнью.
Реки все прибывали, распевая гимн жизни:
Зоря, Озарень, Заряна,
Зорь-царевна, Заревень!
Ируть, Инелька, Ивица,
Илируза, Иловень!
Луга, Лужменка, Лужана,
Лутоминка, Лутояна,
Лудозаринка, Лузгень!
Радоль, Радунка, РадУга,
Радуница, Радугель!
Руза, Русса, Белы Росы,
Малый Русень, Алый Розан,
Русалица, Русавель!
Русь, Расея, Росяница,
Рассиянь и Розов Цвель!
Играли в небе радуги.
А на земле овраги.
И Ралдугин играл на виолончели.
Страна Ста Тысяч Рек сияла, роилась и реяла.
-Эх! А у нас-то, считай — один Иордан!- горестно сказал Кац Коху.- Один на всех.
- Нам его одного до конца времен хватит, - отвечал Кох. - Не пейте, правоверные, ничего, кроме вод из реки Иорданской!
- Из этой речки пить нельзя. Диарея диаспоры обеспечена. Разве что кипячением паразитов уничтожить.
- Кипами, а не кипячением!
Диарея среди хомячков была бытовым явлением, прочно вошедшим в лексикон: то ганапольское помянут, то прокисший кисель с телеэкрана, то «норму говна».
«Сероводородная атмосфера Путинской Москвы».
Саакашвилли с одним «а».
Выражения вроде «бурление говн» или «вброс дерьма на вентилятор», вообще не считались за обиду: рабочие термины. Отчего полит-речения, сами по себе, источали специфический запах.
Но к нему все притерпелись.
Не чувствовали.
- Эту херову флору — хрен и хлором убьешь… - гнул свое Кац.
Кох засверкал очами:
- Мордор! Скотный двор!
И ударил маловера промеж бровей палочкой Коха.
11.
Эховцы и дождевцы (йеху и дождевики) — подмокшие, но живые, пили бренди, сушили бренды и распускали бредни на дирижабле:
- Куда ж нам теперь? Обратно на Новый Арбат, хлебать обрат?
- Там ведь не проехать-не пройти. Глина галимая. Боты вязнут. Колеса не крутятся.
- Крокодилы с Моссовета теперь берут взятки галошками!
- Колесиками! Холесинькими.
- Мой милый, холесый, пришли мне колеса!
- Аллигаторы! Агитаторы.
- Сидят в калоше, просят каши.
- Офис весь зарос плесенью, до верхних этажей.
- Буратин бурой тиной затянуло.
- В метро – людское наводнение!
- Наватнение!
- А на Тверской у Большого Дома в луже лежит жирная свинья. И, представьте себе, хрюкает.
- Раньше во дворе у нас Шариковы блохастые водились и Мурки-бандитки. А теперь — Жабены с рыльцем и Насти-Рыбки!
- Ой, не могу больше!
- С ума сойду!
- Боюсь!
- Сил не осталось весь этот ужас терпеть!
333 потока, струи либерализма не сумели найти общий язык.
Слова свои были у каждого.
И невозможно было этим словам оформиться в сколько-нибудь непротиворечивый внутри себя текст.
Ни дня без строчки – жужжалка ЖЖ.
Водораздел.
Как будто жирный водяной влез на них, придавил.
Всех развел по отдельным направлениям.
Всех разметал.
Распутин, бес распутицы, попутал.
Не тот, что Валентин (возлюбленный), а Гришка (Отрепьев, анафема).
Ленин в своем Разливе разливался риторикой.
Опять же, водка хлещет, как из водокачки.
Вот и дери теперь жабу на дирижабле.
Это какая-то гипножаба!
Гипноз жаб!
Пипа американа из классика.
Они все смотрели вниз.
Из иллюминаторов.
Иллюминаты эдакие.
Внизу плясали, руки в боки, вприсядку:
Чертовинка, Чертушинка,
Чертовня, Чертопалинка,
Черто-пасть, Чертлоблошинка,
Чертошиха, Чертовень!
Попадуха, Попадень!
Шелапуха, Шелупень!
Чума, Чумка, Чумандра.
И Дыра и Дыр-дыра!
Индигирка, Ангара!
Яура! Ура-ура!
Я — ура! - как зачарованный повторил оппозиционер Отвальный.
Все, что осталось.