Грачи прилетели
Поэт Иван Бестужев, о прозвищу Рюмкин шел по талой взбунтовавшейся земле.
Как это часто бывает на наших широтах, бастионы сугробов, казавшиеся вечными, за считанные дни, даже часы весны потемнели, набухли и потекли неостановимыми потоками, в которых отражалось отчаянное, сумасшедшее солнце.
Твердь обратилась в хлябь.
Овраги играли.
Потоки змеились.
Салютовали пушечными выстрелами льдины на реках.
Распутица пульсировала,сверкала,ежеминутно меняя очертания.
Воздух лихорадило.
Вспоминалась, конечно, студенту литинститута пастернаковская грохочущая слякоть.
И Бунина "на пашне лиловая грязь", с плачущими чибисами.
Но и - разлив, шалаш, «Апрельские тезисы»…
Февраль, как революция.
Оттепель, как политический термометр…
Русская весна с нашим Крымом…
Вспухли и разлились реки русской литературы, которые Иван изучал на лекциях и сдавал на зачетах.
Непрядва.
Березина.
Рось.
Калка.
Может, в мире все неправда,
Но на карте есть Непрядва.
Жизнь одна, цена одна,
На кону Березина.
Держит Волги берега
Богатырь былин, Вольга.
Иван промочил ноги на этой лихорадящей суводи и охрип из-за того, что беспрерывно что-то шептал себе под нос,а иногда даже выкрикивал в высь, в зенит.
Строчки будущих стихотворений.
В гортани щипало и губы обветрились.
Поэтому он время от времени вынимал из заплечного мешка термосок с водкой, откручивал крышечку, наливал и выпивал, согреваясь.
Он был в модной телогрейке и мешковатых панталонах, подпоясанных вервием простым, в резиновых сапогах.
Круглое, немудреное лицо его, с пухлыми губами и глазенками хитровато-наивными, как у колобка из мультика, от принятого алкоголя сделалось совсем добрым.
Никакого гламура.
Выпил грамулечку, и мур-мур.
Иван шел вдоль по сказке.
Ему звонили колокола затонувших церквей Бел-озера.
Ему пели русалки.
Ему бряцал на гуслях богатырь Садко.
От Садко да на Ильмене:
Все русалки онемели.
Даже ведьмы обмирали –
Лишь бы гусельки играли.
И выходит из брегов вдохновение.
Ах, на Волхове теперь волхование!
Играя солнечной праной, реки перетекали одна в другую.
Реки играли в горелки,в салки,в городки.
Реки любили друг друга.
Реки праздновали свадьбы.
Зазывали Ивана на пир горой.
Подбоченилась Ижора
В юбочке лихой,
Снова кормит нас, обжора,
Пушкинской ухой.
За тебя лишь выпить,
Припять.
Тысячелетий на пять
Чарку к губам припаять.
Иван шел сквозь весну.
От Онеги
До Печоры:
Спросит Онегин,
Ответит Печорин.
Набоковская Выра
По Владимиру выла.
И нагая, без одежд
Прибежала Оредеж.
Иван дышал волглым пронзительным воздухом.
Имя — темя. Имя – время. Имя — бремя.
Свияга, Свияга,
Ульяновых присяга.
Молога, Молога,
Моли за нас Бога.
Ты соси, соси, Сосьва
Все соленые слова.
Иван шествовал по водам, яко посуху.
Подойди, Таруса,
Будешь моя муза.
Тонул Заик в Яике,
А там Мозай на ялике.
Не обнять тебя, Оять!
Не измыслить, не объять.
На пути его, во влажной, беспокойной, роящейся лучами дымке встала черная, корявая, дуплистая ракита, с беспокойной грачиной (горячечной) стаей в голых ветвях. Под ней вкопана была в почву старая деревянная скамья.
Иван сел на скамейку (стая взметнулась в небо, будто невидимый ловец закинул сеть в облака, но вскоре вернулась, снова облепила ветви), вылил воду из кирзовых сапог.
Размотал портянки.
Снял и отжал, расстелил на щелястой доске лыжные, «с начесом» шаровары, промокшие до колен.
Голым ногам, пригретым полуденными лучами, не было холодно.
Ходит в поле без галош,
Черный и курносый,
На галошу сам похож,
Задает вопросы.
Детская загадка, из картонной книжки-раскладушки.
Это что за важный граф
В смокинге, без шляпы?
По земле шагает грач,
Расставляя лапы.
...Пусть меня схоронит грач,
Черный врач.
Я уже догадался, что жизнь чересчур коротка.
Это нарочно так устроено: грачи, играйте, граните воздух, умирайте.
Не обидно, что мы все умрем.
Обидно, что не понявши ни черта.
Тут какая-то черта.
Какая-то граница тут проведена, неподвластная человеку.
Но между позабытым рождением и туманной смертью все же вклинилась лирика, сбрызнувшая соком из набухших почек краснотала — немого, беспамятного меня.
Фет вспомнился, самый любимый (не фат, и не ферт).
А вчера, зарей,
Всё грачи летали,
Да, как сеть, мелькали
Вон над той горой…
Попался я в птичьи сети Фета-Шеншина.
Поэта и Хозяина.
Перевертыша судьбы.
Повелителя ворожбы.
Палиндром он.
Палиндром полудрем.
Иван любил придумывать словесные перевертыши, записывал на полях тетрадки:
Нищ не Шеншин
духом - о, худ доход!
А лира парила,
Лира царила,
Лира дарила.
Лепо пел
Чар грач.
Чертова, вот, речь!
И хороши шорохи,
Кони, сон осинок,
Золото лоз,
ЛУга гул.
И нет туч, и чуть тени.
Играй, грачиный грай, червонный и чермный!
Не чурайся чар, рыча,
Чернь грачьЯ.
Черт ручья, ольхи свеча —
Вот, схлестнулись, и ничья.
Постель брачная.
Купель рАчья.
Встань с постели.
Грачи прилетели.
Картина маслом.
Величье в малом.
Веснянка Васнецова.
Куст Кустодиева.
Левитация Левитана.
Серебро Серова.
Савраска Саврасова.
Малина Малевича.
Рубины Врубеля.
Иван сидел на скамье под хрестоматийной ракитой и проникался эхом мгновений.
Минуты-магниты.
Сиянье секунды.
Счастье часа.
Мантра марта.
Юность июня.
Ура утра.
Дно дня.
Ноты ночи.
Лучи полуночи.
И все родинки родины.
Моментов море.
Memento mori,
И снова призраки — светящиеся точки ненаписанных стихотворений кружились где-то рядом.
Требуя от Ивана внимания и участия.
Любви.
Да что они?
Если б не стихи — мы бы не выжили.
Если б не Лермонтов, Пастернак, Есенин…
Цветаева, Ева цвета.
Ахматова, дева света.
И Осип, и Лорка, и Шелли…
И просто графоманы.
Стихоманы, стихофаги, стихопаты…
Все, кто писал их.
Все.
Мы бы не устояли бы, не стерпели, не победили.
Не было бы нас.
Поэзию мы выбираем. Поэзия или или смерть.
Я пишу стихи, мы пишем стихи, ты пишешь стихи, вы пишите стихи, он пишет стихи, она пишет стихи, они пишут стихи.
ОНО пишет стихи — Муза, мировая душа, энигма, солнечная прана.
Созвездия их сочиняют.
Бог их извергает из себя.
Дух бессмертный носит над водами.
А ты только передаешь по земному адресу.
Связной.
Вестовой.
Челнок.
Облачный ямщик.
Почтовый голубь.
Игла, сшивающая небо и землю.
Стихи — это дороги, мосты, переправы.
Тоннели между тем светом и этим.
Тайные лесенки.
Аварийные выходы.
Невидимые канаты.
Пожарные рукава.
Запасные трапы.
Горки, как в аквапарке.
Скороговорки Парки.
Черные дыры.
Кроличьи норы.
Кто же будет услышан?
Новое стихотворение сочинилось незаметно, то ль за час, то ль за день, то ль за всю прошедшую жизнь.
Стихами удивить Россию
Кому, читатель мой, кому?
Грехами удивить Мессию
Какому Ваньке-Каину?
Иван достал из вещмешка тетрадку, путник в поле под ракитовым кустом.
…Стихами удержать Россию,
Квадригу, на крутом краю?
Молюсь ли, плачу ли, корю,
Титаник тронется ко дну,
И древо жизни на корню
Качнется, в сонной сини.
Здесь байки травит кот-Баюн,
Здесь каждый юный Гамаюн.
Здесь, только сунешь в землю кол,
Взойдет частушек частокол.
Созвездия над бором –
Рассыпанным набором.
Стихами улестить Россию?
Нашли разиню!
Здесь выезжает конь в пальто
На дровнях местного ЛИТО,
Но как он не лютует,
А все же, не летает.
Девятый, медногорлых, вал.
Звучи, бряцающий кимвал!
Но распускается росток
Из четырех листочков-строк.
Клинками Клина он заклят
И серебром Сибири.
Он Волгою разбойных воль
И часовыми Чусовой
Оставлен в силе.
И ждет, тоскуя, весь народ,
Когда же в небе запоет
Царевич-Сирин.
Стихи ему нравились.
Но шлепка по губам, свиристеля, эха — не возникало.
Еще бы чуть-чуть.
Совсем капельку.
Секундочку.
Еще один фотон.
Один ресничный взмах.
Один звук.
Одна систола-диастола.
Господи, услышь меня!
Родина, услышь меня!
Кто-нибудь, услышь меня!
Надо до конца жизни успеть написать одно стоящее стихотворение.
И тогда все будет хорошо.
У России.
У Сирии.
У Сириуса.
У Новороссии.
У росы и розы.
У Рима, у мира.
У милой.
С любовью и с судьбой.
С днем и ночью.
С секундой и часом.
Со счастьем и горем.
С флейтами и арфами.
И не важно, кто выиграл Большой Приз Юниверсум, кто стал Словарем.
Словом.
Бессмертным.
Главное, что слово снова прозвучало в мире.
Я, Иван, тем остался, кем был, и сходив туда, не знаю куда, возвратился сюда, откуда пришел.
Из весны с тополиными почками, изготовившимися выстрелить пухом, в весну же, с грачами.
Из одного стихотворения в другое.
И всё та же тетрадочка у меня на коленях.
Я — эхо.
Ох! Э! Я.
Палиндром.
Поднятый из полудрем.
Полу-дрон, ведомый Музой.
Я славил зарю, разливался.
Невидим архангел лег на храм, и дивен.
А лира думу дарила.
- Отче! - Что?
Нече выть, как ты вечен!
Бел хлеб.
Голод долог.
Мир зрим.
Гимн — миг.
Море могил. И Гомером
Ищи, пиши.
И о потопе слепо-то пой.
Гебы бег.
Гений нег.
И. о. гения — и сияй негой!
Но взывал славы звон.
Славы вальс
Летел.
Отмечены ныне чем-то
Мы — дым.
Город Рим. Мир дорОг.
Мир течет.
Рим — тишь и щит.
Но Рем — умер он.
Я Ромул. У моря
Лежу я. Ужель —
Конец сценок?
Я ученик, и не чуя
беду судеб,
несу сень,
янь дня,
дали и лад,
Как Улисс — силу.
Дарен ум, ему не рад.
Девовед.
Анна, лежа, желанна.
Тина мутит и туманит.
Весна в авансе
в лесу, у сёл.
И кущи, и щели, и лещи, и щуки
туда падут.
Луны нуль.
Бор густ. Сугроб.
Дар утра марту рад.
Лепет-то — оттепель.
Сон ос.
Нот стон.
Да под сев зари — мира звездопад.
…А лавина взывала, вызванивала.
Еще, Отче, что?
Я дожил до утра.
Боль сверлила темя.
Время, бремя, пламя…
Всю ночь золотой чип жег мне мозг.
Всю ночь слова бродили внутри меня.
Ярились и прорастали в моей плоти.
Выживали и воевали во мне.
Молитва поэта
Заклинаю тебя всеми тридцатью тремя буквами русской азбуки!
Глаголом и Добром.
Буки и веди.
Азом и ижицей.
Фертом и фитой.
Юсом малым и юсом большим.
Мягким знаком и твердым знаком.
И с замкнутым на висячий замок ртом, репрессированной буквой ять.
Гласными и согласными.
Мягкими и твердыми.
Звонкими и глухими.
Шипящими и свистящими.
Подлежащим, суду людскому не подлежащим.
Сказочным сказуемым.
Определением и дополнением.
Обстоятельствами времени, места и образа действия.
Укоренившимся корнем.
Приставной приставкой.
Окончанием, которым все кончается.
Предложеньем, что поцеловало меня, сделав предложенье.
Личным обращением и безличным.
Неопределенной формой и определенной.
Несовершенным видом и совершенным видом (людей, слов, людей-слов).
Повелительным наклонением власти.
И сослагательным наклонением толпы.
Точками, точками с запятой, многоточиями, двоеточиями.
Скобками, кавычками.
Запятыми, тире, что льнут, как к родной сестре.
Наречий градом.
Междометий звездопадом.
Двоеточьями и тире, что льнут к душе моей, как к сестре.
Ямбом, хореем, дактилем и анапестом.
Амфибией амфибрахия.
Долей дольника.
Ананасами ассонансов.
Лимонами лимериков.
Форой метафоры.
Пиететом эпитета.
Юмором оксюморона.
Зовом призвания.
Скороговорками, поговорками, проговорками Парки.
Былью и былинами.
Небылицами в лицах, небывальщиной, невидальщиной, неслыхальщиной.
Фатемами Фатума.
Считалками Судьбы.
Загадками Рока.
Сказами, сказками и присказками.
Заговорами и наговорами.
Заклятиями и проклятиями.
Колдовством и ведовством.
Рифами рифм.
Закличками Весны.
Заплачками Любви.
И всем в тебе, чего не успел перечислить.
Заклинаю тебя, язык всех музык!
Люби меня!
Не бросай меня!
Спаси меня!
Сохрани и спаси, и вразуми, и наставь!
Спит Язык,
Высунув язык.
Чуткое чудище,
У Божьего трона.
Чуть еще, чуть еще –
(Прянул!) – трону.
Заклинаю впотьмах
Твое дыханье,
Груди колыханье,
Ресницы взмах.
На подвздошную впадинку
Кладу росную ладанку.
Будут легкие –
Крылья легкие,
Солнце – зев,
Сердце – лев.
Охраняет шаг
Каждый – птица Шах.
Сберегает вздох
Каждый – птица Рох.
Мы одни в глуши, ни души.
Подыши, прошу, подыши.
Ты змеись, язык!
Жаркое дыханье
Ахнет: хан я, хан я,
Хан я всех музык!
Восстань, птеродактиль!
Подай перо и дактиль!
Это Речи причет.
Каждый камень кличет:
Назови,
Оживи!
Одиноки звуки.
Собери их в руки,
Ожени.
Для любви.