Клад Кудеяра (Любовь Шпыркова) / Проза.ру

      ISBN 978-5-00122-885-1

   История, рассказанная помещиком из Малоросии

   Начну я с крика, господа, того самого крика, который, по рассказу моего дальнего соседа-помещика Николая Петровича, перевернул его душу в момент просветления от запоя, в который он погрузился от отчаяния и стыда. Ему было и чем хвастаться, и каких тем избегать, чтобы не вызвать прилива крови к лицу. Сей славный герой турецких баталий, а позже отставной майор, известный своим хлебосольством, подобно большинству бывших вояк, был никудышным помещиком, что и привело его к постепенному разорению. Этому способствовали наши соседи, беззастенчиво пользовавшиеся его гостеприимством вначале и ставшими нелюбезными позже, когда его поля за недосмотром стали прибежищем их скотины и зайцев, которых они не стеснялись травить своими собаками. Обширные угодья зарастали сорной травой и кустами, они давно не видели своего хозяина, затворившегося в усадьбе, окруженной некогда роскошным, а теперь одичавшим садом. В этот-то сад и вышел однажды поутру помещик, и в лицо ему ударил солнечный осенний луч, прорвавшийся из-за туч, как арьергардный полк из турецкого окружения – ударил, чтобы ярко вспыхнув, умереть. В глазах Николай Петровича поплыли оранжевые круги, и он зажмурился, а когда открыл глаза, затуманенные чрезмерным трением, в ушах его раздался крик орла. Знаете ли вы этот крик, господа, то похожий на клекот, то на свист пули, то на звон натянутой тетивы? Подобно тетиве и пуле, отдался он в душе Николая Петровича странным, укоряющим пением, напомнив о былых подвигах. Он опустил глаза и увидел полы своего халата, в пятнах уксуса, вина и настолько грязного, что некогда лиловый, он теперь стал коричневым и в разводах. Крик повторился, и помещик увидел сидящего на земле орла, что глядел на него с гордым презрением, не боясь, в некотором отдалении. Первой реакцией майора было желание пристрелить птицу, но едва он шевельнулся, как та, издав новый крик, поднялась и, сделав прощальный круг, улетела прочь, продолжая посылать обрюзгшему герою звуки, ударявшие его в сердце, как некогда победные крики и звоны сабель противника, оказавшегося победителем. Шатаясь, с побледневшим лицом вернулся майор в свои покои, опрокинув по дороге столик с бутылками; на шум прибежал дворовый Гришка, которому Николай Петрович тут же приказал нагреть воды. Когда барин вымылся,    побрил бороду и окоротил изрядно отросшие усы, велел подать ему карету, так как вознамерился он ехать в город, чтобы заняться делом продажи поместья, с тем, чтобы переехать отсюда в город. Его сын давно предлагал ему купить городскую усадьбу Бурнашевых, не подозревая о плачевном состоянии дел своего родителя, коего не навещал лет пять, ограничиваясь письмами и подарками к Рождеству. Но поездка не состоялась: выйдя из дверей, почувствовал себя Николай Петрович худо, схватился за сердце и упал, вызвав визг дворовых девок, суету и чувствуя сквозь наступающий мрак приближающийся холод смерти и видя два желтых глаза орлиных, презрительно смотрящих на него.
   – Врешь, не возьмешь! – шептал он, на что Гришка, прогонявший девок, радостно набившихся в барскую опочивальню, ответил: – Нечего у вас брать, барин, кроме жизни.
   – Что ты сказал, негодяй? – просипел барин, подняв голову и видя пред собой не лакея, а странного господина в плаще, с орлиной головой. Он понял, что ему очень худо, раз видит такое.
   – Я говорю, может, за дохтуром послать?
   – Не успеет, поди. Пошли за Макаровной.
   - Это я мигом. Да и то сказать, знахарка ближе, барин. Пока доктор приедет…
   - Ты помрешь! – закончил орел, вылетая в окно. А Николай Петрович провалился в беспамятство.
   Из этого состояния он вышел нескоро, а очнувшись, увидел Макаровну, которая вливала ему в рот снадобье, приговаривая какие-то ей одной ведомые слова тем шепотком, что наводит на мысль об их связи с неведомыми нам чарами. К слову сказать, я и сам не раз пользовался услугами этой травницы, знал ее уже немолодой, но еще красивой женщиной лет под пятьдесят. А Николай Петрович когда-то очень давно знавался с ней поближе, он сам мне об этом поведал. Их историю отношений излагать не буду, скажу только, что простолюдинка эта весьма непроста была на вкус, сладка, как яблоко от привитой яблони, не дичка, и Николай наш Петрович с трудом ее сумел исторгнуть из своего сердца, женившись на Антонине Шелестовой. Ольга Макаровна удалилась в леса, говорят, основала там братство какое-то, но за это была посажена в острог и вернулась уже старухой, после сорока, занялась травами и лечила всех помещиков, но к Николаю Петровичу – ни ногой. Да и не болел он, пока не запил после всех несчастий: смерти жены, отъезда сына в город, разорения своего.
   – Оленька, – проговорил помещик, вытирая непрошеную слезу.
   – Ольга Макаровна, – сурово поправила она его и поставила чашку из глины на столик у изголовья. Там же стоял глиняный кувшин, лежало мокрое полотенце, перо, пучок какой-то травы, испускавшей тонкий тревожащий аромат и горела свеча, бросая тонкий в свете дня отблеск на стену. Она взяла перо и поднесла его к огню; раздался сухой треск и потянуло жженым.
   – К мне орел прилетал, Ольга Макаровна. Не смерть ли это была моя, скажи?
   – То не смерть была, то совесть твоя заговорила с тобой. Сколь долго будешь жизнь свою губить, зеленым змием тешась?
Она стряхнула паленое в бумагу, завернула, сунула в карман. На ней было, как только сейчас обнаружил восстановившимся зрением, темно-синее платье с вязаным белым воротником, и от этого видения у него забилось сердце. Но тут же он увидел не молодую Ольгу Макаровну, а старуху сорокалетнюю, усталую и измученную.
   – Я закопаю это там, где нужно, чтобы горячка не вернулась к тебе. Ну что же, прощайте, барин. Пейте из кувшина весь день, и завтра встанете на ноги.
   – Не хочу я жить, Олюшка. Незачем мне. Всех потерял я, никого не смог удержать. Зачем ты спасла меня, не надо было. Вот встану, сил наберусь да и повешусь. Руки наложу на себя, вот как мне все не мило.
   – Наложи, наложи. Да только возьми ту веревку, что на чердаке найдешь, тогда легче помирать будет, – засмеялась старая, уходя.
   Пан махнул рукой, решив не обижаться, но позже задумался. Через несколько дней от болезни и следа не осталось. Но вырвавшиеся в порыве отчаяния слова не давали ему покоя. Честь требовала осуществления обещанного. Такими словами нельзя бросаться, решил он и полез на чердак в поисках веревки, что должна была облегчить его муки при переходе к смерти, которой он начинал бояться из-за боли в шее, а не из других соображений. Веревка ведь должна так сдавить ее, что от тяжести тела ломались позвонки, могла причинить страшные муки. Но Ольга Макаровна получит то, к чему склонила его, и это будет справедливым воздаянием ему за грех молодости.
   На чердаке дома веками складывали всякий хлам: тут были старые мебели, начиная от диванов со сгнившей обивкой и торчащими пружинами, до вполне приличных шкафов, сосланных сюда в ссылку по капризу хозяев, нашедших громоздкие предметы не модными. Сам помещик лазил на чердак в детстве, находя его весьма интересным местом, но став взрослым, потерял к нему всякий интерес. Теперь же воспоминания детства нахлынули на него, подобно паводковым водам. За десятилетия тут прибавилось многое: старые ружья, сломанные удочки, множество книг, которые выписывала из Петербурга и Москвы его покойная жена, и прочий малоинтересный мусор. Где же тут было найти веревку, когда приходилось пробираться сквозь эти завалы, рискуя сломать ногу, а то и шею? Нет, Николай Петрович этого не хотел, он желал уйти из жизни по собственной воле, а не по прихоти случая. Он искал веревку, и нашел: ею был обмотан старинный сундук, обнаруженный в самом дальнем углу только благодаря концу веревки, поскольку сверху были навалены ящики и тряпье.
– Что это за сундук? – спросил майор, но никто из слуг не мог ответить на этот вопрос. Тогда заинтересованный помещик приказал слугам перенести сундук с пыльного чердака в свою спальню. В нем взыграл азарт охотника, взявшего след дичи. Он непременно хотел узнать, что скрывает сей предмет, очень тяжелый. Четверо слуг с трудом притащили сундучище в спальню, и были отосланы восвояси. А хозяин, предвкушая интересное, самолично сбил ржавый замок, развязал хорошо сохранившееся веревки, о которых более как о способе смерти не помышлял, и с трепетом открыл сундук. Тот по самый верх был набит бумагами. Что ж, решил наш майор, стоит посмотреть на бумаги прадеда, который построил этот дом. Это были свитки документов, купчие на крестьян и земли, которые более не принадлежали их роду. Среди бумаг обнаружилась тетрадь в кожаном переплете. Отложив дальнейший разбор бумаг, майор погрузился в чтение. И не напрасно: речь шла о кладе, закопанном в определенном месте в нескольких верстах отсюда. Прежняя удаль старого вояки взыграла в крови, он был готов хоть сей же час отправиться на раскопку сокровища… но, чтобы отыскать клад, нужно было дождаться лета, а сейчас стояла глубокая осень. Описание сокровищ радовало: жемчуга и серебряная посуда, перстни и серьги с каменьями, золотые польские злотые числом в две тысячи монет. От перечисленного у отставного майора пошла кругом голова. Но документу грозило рассыпаться на части от ветхости, и он приступил к переписыванию. Рукопись была написана по-старинному, с множеством титлов, бумага местами потемнела, так что этих трудов майору должно было хватить на всю зиму.
Слуги многозначительно вздыхали, подумывая о том, что будет, когда хозяин окончательно тронется рассудком, и очень обрадовались приезду сына майора, Любомира. Но каково было их удивление, когда через день тот уже сидел с отцом взаперти и предавался столь же непонятному занятию! Майор же воспринял сынов приезд как благословение свыше. Забыты были и зимняя охота, и наезды по соседним поместьям в гости. Только к знахарке съездил Николай Петрович всего один раз, поблагодарил за наводку и обещал ей новый дом построить.
   – Стара я для нового дома, мне бы другой дом нужен, да не берет меня Господь, видно, много за меня молились и свои, и чужие. А про веревку я сама не знаю зачем брякнула, ты уж прости меня, старуху. Навел, видать, кто-то на те слова. Но будь осторожен: клады просто так в руки не даются, они заговором оберегаются, особенно те, что на крови сделаны людской. Много в старину разбойников в наших краях бывало, может, ты клад Кудеяра откопаешь, но тогда пожертвуй на новый храм православный, иначе добра не будет.
Всю зиму строил майор воздушные замки, считая, что сокровища уже у него почти в кармане, дело за малым – чтобы оттаяла земля и наступил тот летний день, когда его тень на шляху укажет направление сокровища. Весной он приказал засеять свои поля, потеряв вкус к охоте на зайцев. Тетрадь, заключающая в себе переписанное откровение о кладе разбойника Кудеяра, всегда находилась при нем.
И вот наступило то время, которое указано было в записях, и майор отправился вместе с приехавшим к отцу погостить сыном на поиски сокровища.
      В указанный день они подъехали на бричке к развилке трех дорог, встали на закатном часе спиной к заходящему солнцу, и сын отсчитал нужное количество шагов. Застучал по сухой земле заступ, полился пот со лбов двух искателей, послышалось их хриплое дыхание. Земля с трудом открывала свое чрево, ведь лето выдалось сухое, без дождей, трава посохла, и почва закаменела. Через два часа копки они решили, что следует отдохнуть, ведь надвигалась ночь, и копать дальше казалось верхом безрассудства. Они сели в бричку и приказали кучеру отвезти их в ближайший трактир, который они видели по дороге сюда – он находился в часе езды. Кучер стегнул лошадку, и под мерное колыхание и скрип рессор уставшие охотники за кладом уснули. Они не видели того, что кучер обернулся, чтобы взглянуть на них, и зловещая улыбка раздвинула его красные губы, скрытые в густой черной бороде, и глаза его при этом заблестели красным огнем, и он, приподнявшись, изо всей силы хлестнул несчастную лошадку, заставив ее помчать во весь опор.
   Взмыленная, с вздымающимися от бешеного бега боками, лошадь, уже без возницы, с двумя спавшими в бричке вояками остановилась у трактира, роняя пену с губ и, издав звонкое ржание, начала бить копытом. Вышедший трактирщик еле добудился господ, отвел их в комнату, где они, почти не открывая глаз, повалились на лежанки, даже не сняв пыльного верха своих одежд.
Утром, едва рассвело, они уже мчались во весь опор к месту раскопки, и что же они там нашли? Разрытую могилу с костями, черепки, а не клад, вот что они нашли вместо клада. Если он там и был, то неизвестный злоумышленник уже присвоил его, решили отец и сын, возвращаясь домой.
Огорченный майор занялся хозяйством и к осени снял хороший урожай зерна, сумел его продать, но вездесущие заимодавцы его не упустили момента собрать долги, и у майора ничего не осталось, кроме чистой совести и ее угрызений.
   – Какой же я глупец! – сказал он себе однажды ночью. – Как мог поверить старой сказке, спрятанной в старинном сундуке? Мой прадед, видимо, был изрядный шутник. Завтра же сожгу сундук со всем его содержимым.
   От досады он не мог уснуть, и решил еще раз посмотреть на бумаги, для чего снова открыл злосчастный сундук. Он в раздражении начал выбрасывать бумаги, свитки, пакеты и, дойдя до места, где нашел рукописные тетрадки, тяжело вздохнул. В сундуке еще что-то лежало, прикрытое белыми листами бумаги; приподняв их пласт, майор нашел на дне сундука мешки из тика, уложенные на самое дно. Ткань местами сгнила, и он увидел то, чему его глаза отказывались верить: мешки наполнены были серебряными рублями! Не шутит ли надо мной моя мечта? – спросил он себя. Однако дальнейшая проверка показала истинность серебра.
   Так вот он, клад! Мало того – там еще были и кожаные кошельки, в которых оказалось ровно тысяча червонцев. Из последнего кошелька майор выудил и письмо, написанное старинным почерком на малороссийском наречии, из которого он понял, что его прадед завещал это богатство тому из потомков, кто сочтет полезным для себя ознакомиться с бумагами предка, либо кто будет испытывать острую нужду. Теперь сокровища законным образом стали принадлежать майору. Вот почему тяжел был сундук, простоявший столько лет на чердаке!
Отслужив благодарственный молебен с акафистом Николе Чудотворцу, помощнику в бедах, майор отослал Макаровне щедрые дары, которые она приняла все, кроме веревки, которую сожгла на глазах изумленного Гришки. Николай Петрович снова вызвал из города своего сына, чтобы тот занялся поместьем, как и подобало его наследнику.    Их дела пошли на скорый лад, и они расширили свои владения уже через два года. Сын женился, и теперь майор коротал вечера в кругу домочадцев, покуривая трубку и посмеиваясь в усы. А предмет своего богатства он приказал обить новым железом, заменить петли и самолично повесил новый замок, после чего хлопцы снова оттащили сундук на чердак, и никому в голову не пришло спросить, отчего он стал еще тяжелее, чем был.