М И Л Е Н Н Ы Е
(ч а с т ь п я т а я п о с л е д н я я)
В самом конце марта 1921г Красная Армия окончательно
освободила Новороссийск от остатков Деникинской Армии.
Городская ЧК выходит из подполья, оказывая всестороннюю
помощь в установлении в городе Советской власти.
Спускается с Мархотского перевала, отделяющего
восточную часть Цемесской бухты от Кубанских степей, и отряд
зеленых Ильи Миленного. Но все еще пока неспокойно и зыбко.
Большая часть территории Кубани находится под властью Кубанской
Армии генерала Шкуро А.Г.
Не все офицеры армии Деникина смогли эмигрировать.
Одним словом, дел у Новороссийской ЧК много. Выйдя из подполья
она заняла самое высокое 4-х этажное здание города на углу
центральной улицы, тогда Серебряковской, и нашей, Раевской.
Обе названы в честь генералов героев Отечественной Войны 1812г.
Сторону здания, смотрящюю на Раевскую занимал и сейчас,
занимает Государственный Банк. Сторону с фасадом на центральную
улицу облюбовало при царе охранное отделение. А при Советской
власти и поныне последовательно ВЧК, ГПУ, НКВД, МГБ, КГБ, ФСБ.
А ведь и в Москве также, на Октябрьской площади рядом
с Госбанком насторожилось здание большой охранки, Министерства
Внутренних Дел. Это уже, наверное, не просто тенденция, а
выработанное опытом правило.
Вообще об этом периоде своей жизни Федор рассказывал
неохотно и весьма скупо. Хотя был он изрядно словоохотлив и слыл
мастерским рассказчиком. Вспоминая о своей работе в ЧК он иногда
вдруг надолго замолкал, видимо, переживая минувшее или
взвешивая, можно сказать или пока еще рано.
Потом, как будто замахивался, решительно вскидывал на
меня глаза. Я ждал, вот сейчас, наконец, разоткровенничается. Но нет,
опять замкнулся. То ли это была их профессиональная чекистская
острастка. То ли он боялся потерять мое уважение к нему за какие-то
его тогдашние неоднозначные, а с сегодняшней точки зрения и вовсе
неблаговидные поступки.
И в том, и в другом случае, и раньше, и теперь, я ему
благодарен за то, что он поступал так, как поступал. Потому что я
уверен, что подвигли его к этому здравый смысл, хорошо развитое
чувство ответственности и великодушное сердце.
Но вот о его неудачной попытке вступления в партию
большевиков я слышал от него не один раз. Он не скрывал, что
долго переживал это событие. Нет, не потому, что не вступил в
партию, а потому, что впервые встретился с предательством столь
откровенным близкого человека, товарища с юных лет. Вот как все
начиналось.
Федор с Воронковым медленно шли по бульвару Раевской
улицы в сторону дома. Жили-то оба у вдовы Константина
Папандопуло. Михаил холостяковал, а Федор только что женился
на Ларисе. Стояла вторая половина апреля, но очень жаркая.
Так часто бывает в Новороссийске.
Акация на бульваре сплошь белая от цвета. И запах
сладкий, терпкий, даже у мальчишек головы кружатся. Часто
останавливались, Михаил задыхался от удушья. Он страдал астмой
и, если бы не Федор, то пошел бы верхней дорогой по улице
Фисанова, чуть более дальней, но зато туда не доходит запах акации
с бульвара.
На одной такой остановке отдышавшись, Воронков, не
глядя на Федора, совсем неожиданно, как будто с досадой и даже
укоризненно заявил:
- Федор, а вот ты скажи мне, друг мой Федор, вот почему
ты столько лет работаешь на нашу партию, а до сих пор не вступил
в нее?
Миленный не был готов к такому разговору и только
наморщил лоб.
Голос Воронкова построжал:
- Негоже, дорогой мой товарищ, такому опытному
работнику подполья как ты оставаться беспартийным. А что мне
скажут в Екатеринодаре, чи как теперь его, Краснодаре, никак не
могу привыкнуть, и что там скажут мне на этот счет?
-Что мой помощник по работе не наш товарищ по партии?
Нет, дорогой мой, так дело не пойдет. Так что вот сейчас придем
домой и не ужинавши давай садись и пиши заявление о приеме.
Вот такая тебе будет моя рекомендация. А вечером мне покажешь.
Нашего молодого чекиста такой поворот дела обрадовал
и одновременно крепко озадачил. Обрадовал, потому что доверие
людское всегда подкупает, позволяет нормальному человеку
чуствовать себя поувереннее.
А озадачил вот по каким соображениям. Во-первых,
молодая жена, а тут эти ночные бдения по службе. Во-вторых, ЧК это
опасная работа. Когда работа опасна в военное время, это дело
нормальное, ну, пусть не нормальное, но привычное.
А когда она опасна и в мирное, хоть и не совсем, правда,
мирное время, то это уже ни в какие ворота не прёт. Ведь, пожить же
еще, ох как, охота. И, в-третьих, Федор, правду сказать, истосковался
по своему сапожному делу, ведь именно оно и было его настоящим
призванием. Да и мастером он слыл изрядным в своей среде и у
заказчиков, которыми успел обрасти несмотря на свою молодость.
Федора все знали и по работе, и по городу, а многие еще
с детства. Сомнений в исходе партийного собрания ячейки никаких
не было. По тогдашнему уставу действовало жесткое правило,
согласно которому для принятия в свои ряды нового члена партии
требовалось единогласное решение всех участников собрания.
Этим правилом тогда руководствовались практически все
партии, в том числе, например, партия эсеров, о чем писал в своей
книге "Воспоминания террориста" Борис Савинков.
К тому времени по рекомендации Федора и с одобрения
Воронкова в ЧК города работал погодок Миленного, свойский парень
и товарищ, в недавнем прошлом слесарь на обжиговой печи
цемзавода "Цепь", фамилию которого Федор почему-то не называл.
Еще до службы пробежала между ними кошка, давно,
впрочем, Федором забытая. После этого ведь Воронкову еще совет
давал взять парня на работу в ЧК. Наш, мол, парень, знаю его с
малых лет.
Вот он, дружок Митя, решив отыграться за вечно вторые
свои роли при Федоре, и проголосовал против друга. Кандидатуру,
ясное дело, отвели. Федор был удручен, конечно.
Но мысль об уходе из ЧК зрела уже довольно давно.
И он решил воспользоваться ситуацией. А огорченный исходом
собрания Воронков уверял, что это случайность, досадное
недоразумение.
На ближайшем собрании, дескать, заслушаем дело еще раз
и все будет как надо. Но Миленный стал в позу, мол, ячейка мне не
доверяет, поэтому я должен уйти. И следующим утром подал
заявление с просьбой об увольнении из новороссийской городской
ЧК.
А тем временем, буквально за три недели до описываемых
событий в стране был введен НЭП - новая экономическая политика.
Это означало свободу торговли, частное предпринимательство,
кустарное производство и все это в рамках закона.
Для Федора это был возврат к привычному делу, с детских
лет любимой профессии. Со стороны руководства ЧК всех уровней
были выставлены требования забрать заявление об уходе из
органов в такое тяжелое для страны время. В противном случае
вплоть до самых тяжких мер.
Особо горячий, из бывших матросов, руководитель в
Екатеринодаре, недавно переименованном в Краснодар, размахивал
револьвером перед лицом. Грозил застрелить прямо у себя в
кабинете как предателя, без всякого суда и следствия.
Был трехсуточный арест в Ростове-на-Дону за
невыполнение приказа. В ответ "отщепенец", имел один, но
совершенно непробиваемый аргумент. Товарищ Ленин, дескать,
выдвинул лозунг: "Война окончена, все на трудовой фронт!".
Вот я, Федор Миленный, вчерашний чекист, и обязан сегодня
ответить на этот призыв Ильича.
Была весна 1921г. Давайте заглянем по этому поводу в его
трудовую книжку, которая хранится все эти годы вместе с моими
старыми документами. Трудовые книжки появились в нашей стране
15 января 1939г.
Постановлением Совета Народных Комиссаров Союза ССР
за подписью Председателя СНК Союза ССР В. Молотова и
Управляющего Делами СНК Союза ССР И. Большакова 20 декабря
1938г.
До этого момента мировая история знает единственный
прецедент. Речь идет о рабочих книжках, которые были введены
во Франции Наполеоном Бонапартом и впоследствии подвергнуты
жестокой критике то ли Карлом Марксом, то ли Фридрихом
Энгельсом. За то, что они превратили пролетариев в рабов
работодателей.
Сведенья о трудовой занятости до декабря 1938 года
фиксировались со слов владельца Трудовой книжки. Вот первая
запись, сделанная со слов Федора: "Работал по найму до 1924 г.
по разным обувным мастерским ".
Далее мелькают записи о приемах и увольнениях с
интервалами, не превыщающими 6 месяцев. Свободный труд
породил свободу увольнения. И так вплоть до призыва в РККА
27 апреля 1942г.
Свидерский, коллега Федора по верстаку, часто
рассказывал об этом периоде их жизни бок о бок. Он долгое время
оставался холостым, но это никак не мешало его дружбе с женатым
тезкой.
Ах, каким рассказчиком я его помню. Юмор, азарт,
артистизм, неиссякаемость, но и ненавязчивость, южный речевой
колорит," та"," тю", "вышня" вместо "вишня", "риба" вместо "рыба",
бархатное "г".
И это при почти полной глухоте к старости. Из его рассказов
следовало, что их главной тогдашней думой была забота о
пропитании. Не то, чтобы время было голодное, нет.
Но когда они нанимались на работу к очередному хозяину,
то первое условие, которое обсуждалось при договоре, это
обеспечивает ли тот харчи. Если да, обеспечивает, то дядя Федя мог
подробно со всеми тонкостями рассказать через полвека о меню,
качестве питания и, конечно, о вкусе еды на столе у того хозяина.
Естественно сказывались предшествовавшие голодные
годы и здоровый аппетит молодости, тем более много занятых
физически людей. Если не устраивал стол, то отказывались
от него, требовали денежной компенсации и столовались у Ларисы.
В таком случае устраивали двухчасовую сиесту с
послеобеденным сном на полу и с наглухо закрытыми окнами,
ставнями и дверьми. Потому что летом дневная жара у нас в
Новороссийске бывает нестерпимой, это я знаю по собственному
опыту.
Позже развился вкус к почти ежевечерним ресторанам.
Непременной участницей была Лариса. Чаще всего ходили в
ресторан "Золотой рог", который располагался на каботажном,
западном, молу. То есть в самом начале нашей улицы, в десяти
минутах неторопливой ходьбы от нашего дома.
На юге вообще все ходят неторопливо, солидно, особенно
когда опаздывают. Что уж торопиться, если все равно опаздываешь,
торопятся только приезжие. Так продолжалось до конца НЭПа,
который юридически прекратил свое существование 11 октября
1931 г.
И вот тогда Федор Миленный впервые серьезно задумался
о Москве.
продолжение следует: http://www.proza.ru/2019/02/06/1466