М И Л Е Н Н Ы Е
(ч а с т ь ч е т в е р т а я)
Заканчивалось каждое серьезное застолье пением. Песни
пели только старые и, в основном, украинские. Пели умело, трезво,
со вкусом, особенно Федор. Он пел вторым голосом в церковном
хоре, профессионально, еще во время службы в царской армии.
Тайком вторя ему, я пытался петь "второго голоса", как
говорил он, но терялся. Оказывается, это очень непросто, потому
что надо отходить от привычной основной мелодии и только
украшать, сопровождать ее совершенно новым для тебя звучанием.
Мне очень нравилось как они пели "Вечерний звон" с его
басовитым "бом-бом-бом". Засиживались далеко заполночь.
Расходились всегда на своих ногах, неохотно, подолгу, с тостами и
песнями.
Первыми незаметно исчезали младший брат с женой. Нет,
конечно, дело не в обиде, моментально улетучивавшейся, даже
если и была она, эта обида.
Причина была в другом. Я рассказывал уже о том, что
еще в двадцатые годы у дяди Вани была удалена одна почка.
Оставшаяся принимала на себя двойную нагрузку, особенно в
часы застолий. Тогда тетя Роза особенно переживала за мужа, в
критические минуты она отодвигала от него рюмку и клала свою
руку поверх его подрагивавшей ладони. Для всех этот жест служил
знаком запрета алкоголя.
Вообще эта чета отличалась от остальных Миленных.
Старшие братья были если не рослыми, особенно Федор, то уж
точно крепышами, развитыми, статными. Может быть, сказывалась
армейская подготовка, чего не имел Иван.
Я уже, кажется, рассказывал, как в юности Илья и Федор
в любой ситуации, грозящей кулачной дракой, становились спиной
друг к другу, превращаясь таким образом в непобедимую крепость,
независимо от количества нападавших.
Кажется необычным, но все три сестры были выше
младшего брата, Ванюшки. Так его звали в семье. Неказистый,
щуплый, узкогрудый, со впавшим животом, спиной коромыслом,
поставленным вертикально, и глубоко посаженными колючими
глазами на скуластом большеротом лице.
При такой несерьезной конституции комично выглядели
его брови, будто с чужого лица. Такие густые и пышные, что ему
приходилось их постоянно приминать и приглаживать, потому что
они мешали ему читать, писать, работать.
Служил он по железнодорожному ведомству бухгалтером. Во всем был точен, в определения конкретен, на всё имел свою
точку зрения и отстаивал ее неистово, часто во вред себе. Впрочем,
набор этих качеств был фамильным и свойственен в той или иной
мере всем Миленным.
Жена его Розалия, из бедной многодетной семьи то ли
Рубинштейн, то ли Горинштейн. В юности красивая подвижная
девушка, хохотушка, но скромница. На моей еще мальчишеской
памяти это была небольшого росточка в побитых сединой мелких
кучеряшках приветливая женщина, которую весь город отлично знал
в лицо.
Дело в том, что тетя Роза работала кассиром в кинотеатре
"Москва", единственном на весь Новороссийск в ту пору
цивилизованном кинотеатре с фойе и туалетом. Хотя туалет при этом
был не просто закрыт, а наглухо заколочен, потому что вода в
кинотеатре, так же как и во всем городе, чаще вообще отсутствовала,
либо давалась по расписанию.
Касса имела маленькое окошко на улицу Советов, из
которого в теплое время года с первого до начала последнего
сеанса выглядывало лицо тети Розы. Зимой билеты продавались
в теплом помещении кассы внутри кинотеатра.
Остальные кинотеатры города были летние. Или вот еще
клубы на 20-30 зрителей с самыми что ни на есть дешевыми
билетами. Летние были без крыши и там свободно курили во время
сеанса, да и не только курили, честно признаться.
Затуманенное табачным дымом светло-голубое
пространство от окошка проектора до экрана вольготно штриховали
летучие мыши. С неприятным металлическим писком бесцеремонно
цепляли своими перепончатыми ледяными крыльями прически
зрителей и руки тех, кто пытался отмахнуться от них.
Из-за этого периодически то тут, то там раздавался
истошный девчачий визг. Но крыши не было и посторонние звуки
растворялись в высоте по-южному черного глубокого неба, не очень
мешая неприхотливому, а то и занятому в этот момент своими
делами зрителю.
Единственным серьезным неудобством мог быть только
дождь. Но такое в летнем Новороссийске случалось чрезвычайно
редко. Тогда все выстраивались вдоль стен, где немного спасали
внутренние карнизы стен и сеанс не прерывался.
Кинотеатр "Москва" и сейчас существует в городе, но это
уже не тот, о котором я рассказываю. Он построен значительно
позже, правда, на том же самом месте, что и старый. Показательно,
что будучи кассиром кинотеатра и женой моего, пусть и неродного,
но дядьки, она ни разу не провела меня бесплатно в кинотеатр.
Мои закадычные друзья Витька Илюхин, Генка Макушкин,
Серега Краузе мне не верили. Они были уверены, что я при такой
родственнице прохожу в кино когда угодно и только бесплатно, но
все это придумал, чтобы не тащить всю свою ватагу "на шару",
"на халяву".
Попозже я стал думать, что она, наверное, просто боялась
оступиться, как боялась всегда и во всем ненароком дать повод
охочим людям для опасных политических кривотолков, боялась
потерять зыбкую печать благонадежности, заработанную всей своей
осторожной и опасливой жизнью.
А на самом деле, что совершенно невероятно с позиции
современной, это была честность. Вот уж родители попались
Женьке и Игорю, что называется из ряда вон. У отца, бухгалтера,
точность во всем, в работе и, вообще, в жизни. У матери, кассира,
честность по тому же принципу и тоже безразмерная. Как жить
обычным детям при таких чрезвычайно принципиальных
родителях?
Много лет спустя уже в Москве на своем 75-летнем юбилее
их младший сын Игорь рассказывал, что кино со старшим братом
Женькой они смотрели только с крыши будки киномеханика, на
которую прыгали с растущей рядом акации.
Это был летний кинотеатр "Победа" на улице с тем же
названием. И так было до тех пор, пока старший, Женька, не окончил
курсы радистов, стал плавать и получать зарплату, которой хватало
на билеты в кино для себя, своей будущей жены Марии и брата
Игоря.
К слову, печальна судьба этого кинотеатра. Какой-то умник
по делам культуры в Краснодаре распорядился построить поперек
улицы Победы городской театр. Его строили лет 25, получилось
что-то не по-южному мрачное, комодообразное, тяжелое и совсем
не похожее на театр.
А от самой широкой, зеленой и тихой улицы старого
Новороссийска и любимого кинотеатра нашей юности этот краевой
варвар не оставил даже фотографий исторических развалин для
краеведческого музея.
Жила тогда семья дяди Вани на углу улиц Советов и
Парижской Коммуны, во дворе в двухэтажном деревянном (редкость
для нашего города) бывшего зеленого, со временем линялого цвета
сооружении со щелями в два пальца между досками и с узкой
наружной лестницей во второй этаж, как это принято на юге.
До революции, как рассказывал Федор, здесь была
гостиница "Венеция ". Дома этого давно уж нет. На его месте стоит
красивый современный особняк без вывески, окруженный
великолепным кованым металлическим забором, с охранником
у входа. Этакий почти царский двор в обычном дворике.
Лариса мальчишкой несколько раз водила меня к ним
по этой скрипучей лестнице в 10- метровую комнатку, где жила
семья Ивана Герасимовича Миленного с двумя уже взрослыми
сыновьями.
Каждый раз, может быть это было случайно, меня кормили
отваренными толстыми белыми как сахар макаронами, в сливочном
масле подрумяненными на сковородке. У меня сейчас так не
получается, сколько ни пробовал.
В 1953 г. дядя Ваня привез жену в Москву на операцию по
поводу рака молочной железы. Тогда это было почти безнадежным
делом, но вела она себя мужественно, по крайней мере, на людях.
До самой операции они жили у нас в 16-метровой комнате.
Спали Федор с Ларисой валетом на узенькой тахте, Иван с Розой
на моем диване, а я на полу. Устраивались на сон в одно время,
молча, сказывалась напряженная обстановка.
Да и не было, по правде сказать, принято в нашей семье
желать спокойной ночи, доброго утра. То ли отголосок войны, но,
скорее всего, отсутствие воспитания.
Фонарь на трамвайной остановке вблизи нашего дома
освещал комнату. Невольно я видел как ложась на бок дядя Ваня
осторожно, будто на свежую рану, клал ладонь своей руки на грудь
жены поверх одеяла.
Мне было их жалко, я деликатно поворачивался спиной,
чтобы дать им возможность проститься без свидетелей. После
операции они уехали домой. Через два месяца ее не стало.
Летом, сразу после приезда в Новороссийск, я встретил
дядю Ваню в сквере на Советов напротив кинотеатра "Москва".
Он сидел на лавочке с раскрытой газетой на коленях, поверх неё
сложены кисти рук с очень крупными рельефными синими венами.
Ссми кисти тоже казались лиловыми.
Окошко кассира на улицу было заложено кирпичом, но
еще не заштукатурено. Будто место для памятной таблички на
кладбищенском памятнике. Я встречал там дядю Ваню ежедневно,
но подсаживался редко, чтобы не мешать ему общаться с Розой.
Прошло лето, осень и его тоже не стало. Так совпало, что к
этому времени кладку заштукатурили и закрасили под цвет стены.
И не осталось никаких следов от окошка, в котором вас всегда
встречали внимательные, неправдоподобно увеличенные очками
глаза в густом обрамлении рано поседевших буколек.
А сейчас прошу вас еще раз вернуться, если вам еще
окончательно не надоели эти хождения по лабиринтам времени, в
Новороссийск 20-го года. Признаюсь, описывать события из жизни
моих близких для меня чрезвычайно приятно, необычайно лестно,
но и крайне сложно.
Ведь по прошествии множества лет мне приходится
вспоминать их воспоминания. Хочу уточнить, это не вторая
производная, как говорят математики. Это, если уж на то пошло,
умножение, умножение их прежних переживаний на мои грустные
мысли сегодняшние.
Шестого января партизанские отряды Причерноморья
объединились в Советскую Зеленую Армию. Но отряд Ильи
по-прежнему в горах, потому что в Новороссийске еще остается
Деникинская Армия.
В ее руках, кроме вооружения, еще и финансы. Точнее
говоря, все технические средства для эмиссии денег. Потому что в
ноябре 1919 г. Управление Финансов при Главнокомандующем
Вооруженными Силами юга России из постоянного места
дислокации в Ростове-на-Дону было переведено в Екатеринодар
и Новороссийск.
Деньги печатались в Экспедициях южно-российских
городов - Одессы, Феодосии, Симферополя. Интересно, что
Новороссийская экспедиция базировалась непосредственно перед
самой эмиграцией прямо на судне, стоящем под парами, и
продолжала эмиссию ничем не обеспеченных денег.
Наиболее ходовая купюра была достоинством в
1000 рублей. На ней солдатский георгиевский крест, по сторонам
которого изображены георгиевские ленты и царь-колокол. За что
в народе тысячерублевки получили название "ленточки" или
"колокольчики".
Уже в феврале деньги, за неимением хотя бы просто
чистой бумаги, печатают на старых газетах, не разрезая их на
отдельные купюры. Расплачиваются офицеры небрежно отрывая
кусок газеты прямо на прилавке или на приподнятом колене.
В результате магазины закрываются, наступает голод,
начинаются погромы, усиливается грабеж, бандитизм, разбои.
продолжение следует:http://www.proza.ru/2019/02/08/654