«Сказка лож, а в ней - намёк,
добрым молодцам урок!»
Присказка
Как-то раз, приехал добрый человек к старцу, угоднику божию, чтобы он, значит, старец-то этот, разрешил одно его недоумение.
А угодник этот, божий человечек, надо сказать жил отшельником в лесу. В том лесу, ну вы знаете тот лес, который за рекой, справа от поруба, где пожар был, лет пять назад. За ним ещё Выселок, там с царских времён каторжан да поселенцев селили. Вот в том самом лесу он, божий угодник тот, и подвизался. Была у него в этом лесу пещерка ископана, в холмике, а рядом родничок.
А на опушке леса почти, к северу от Выселка, полянка была. На этой полянке божий человек шалашик поставил, да кострище, чтобы люди, приходящие и приезжающие к нему, могли подождать, когда он к ним выйдет. Самим, значит, приезжим-то этим, ходу в лес небыло. Как кто захочет до холма отшельника дойти, так тот сразу плутать начинает. То в болотце забредёт, то в бурелом, а некоторых, говорят, волки да медведи пугали. Однажды слышал, как сказывали, что один то ли льва видел, то ли тигра. Но то, наверное, брехня - начитались книжек про святых старцев, египетских да палестинских, вот языками и чешут …
***
Приехал, стало быть, человек тот, устроился на полянке этой, да не один-то он был, а с возчиком, который и привёз его на бричке - одноколке. Сам, значит, этот добрый человек, у шалашика устроился, книжку какую-никакую духовную читать, а возница - к кострищу, огонь развёл, котелок подвесил, да стряпает помаленьку.
Только он собрался было котелок снимать, ложки вынимать, да тряпицу стелить-то, для трапезы, так тут к ним божий человек и вышел.
Ну, то верно, что пригласили они старца к трапезе своей. - А как иначе? - Той-то и оно, что - никак.
Отшельник, конечно, отказываться не стал. Не то чтобы из-за еды, а для разговора с новыми людьми.
Ну, словом, поговорили они застольно, насытились едой да общением, а далее угодник божий и спрашивает у человека того:
- С чем и зачем, мол, пожаловали; какие-такие озадаченности да недоумения имеют они к бедному, грешному и убогому старику?
А приезжий тот и говорит ему:
- Хочу я, чтобы ты, старче, ответил на мой вопрос: - Почему люди грешат и творят злое; почему одни из них лицемерят, другие лгут, становятся ругателями и воруют, а третие - так вообще, разбойничают: кто грабит, кто бьёт и насильничает, а кто и убивает - душегубствует; и от чего зависит то, насколько погружаются люди в глубину зла?
Долго отшельник молчал - не ответствовал. Угли кострища уж посерели - взялись пеплом, а сотрапезники переглядываться стали, да приглядываться - не заснул ли старик, года, поди ж, немалые.
Но старец не спал! - Закрыв глаза, он ушёл куда-то глубоко и далёко, туда, откуда всегда звучали ответы на его вопрошание, и, сколь ни внимал он, ответа не приходило к нему.
Наконец-то, глаза угодника божия открылись, а следом шевельнулись и уста:
- Не простой ты вопрос задал мне, мил человек. Придётся тебе здесь, на полянке-то, пожить - подождать, и обоим нам надобно будет помолиться, да попоститься, чтоб, мол, Господь ответствовал мне, и разрешил твои недоумения. Ждите здесь. Когда получу ответ, сразу приду к вам.
С этими словами старец встал, опираясь на свою палку и скрылся в лесу.
***
Долго ли, коротко ли ожидали приезжие ответа старца, то нам неведомо. Сказка об том умалчивает. Известно лишь то, что три раза возница человека того верхами наведывался на Выселок, спрашивая у тамошних пищу, свежую, хорошую, но постную. Местные, сразу смекнув, что люди приехали к старцу и ждут, не удивлялись, давали просимое и цену не ломили.
Но, мил мои люди, как известно, всякому ожиданию, особенно тому, которое с молитвой и постом, приходит срок, благой и плодовитый: - ищущий обретает, толкущему отворяют. Без тщеты, которая часто бывает у тех, кто нетерпелив и ропотлив; не молится, не воздерживается, а без веры осуждает, и людей, и Бога.
Вышел отшельник на поляну, уселся у кострища, махнул рукой, отставив угощения и сказал:
- Люди рождаются в мир-то этот, мил мои, от большой любви; божией любви, значит, к людям и любви человеков друг ко другу. А ежели любви между людьми нет как нет, то рождаются дети только от сближения тел. И Бог, всёж, даёт им родится, дарит им, сирым, свой образ-то. Но божьему образу трудно жить в теле таком, зачатом лишь от телесной близости-то. Душа человеча, в случае том, страдает без любви, как в узах, и человек тот скорбит и болеет душой, и много более тех, которые зачаты в любви. Таким людям всё тяжелее даётся, и с ангелами разговор, и труднее им молиться, и жить по совести; дольше приходится к небу подниматься-то, сил нужно больше, чтобы даже просто глянуть на него, и верить ...
А у зачатых в любви много сил, и совестливых, и духовных. Но с них и больший спрос.
Легко приходит к людям плотская любовь, в момент тот самый, когда они телесно близки. Но - это-то лишь любви начало! Потом, когда ребятёнок рождается же и возрастает, любить его становится всё тяже и тяже. Ведь любовь-то - это твоя жертва, которое всегда напротив греху и обидам там всяким, обманам и предательствам разным. Любовь, она такая, всегда отвечает добром на зло.
Если бы у всех-всех людей всегда было б так, а не этак, то зла бы и небыло вовсе, оно бы растворилось и утонуло бы просто в добре. Но этого нет как нет, и потому, человечек-то малой, когда он растёт, научается от нас греху, становится непослушным, помалу приходит к мысли такой, что его не любят. И если не научить его, бедного, не верить этому обману сатанинскому, и если не обучить борьбе с ним, то человечек-то этот всё более и более утверждается, убеждается и уверяется, в этой своей ошибке.
В конце-то концов, и прибивается он к мысли, что его никто не любит; что и ему, стало быть, надо самому любить себя-то, если он, сиротинушка, хочет, чтобы иметь хоть какое-нибудь отношение к любви. Вот от этого сирого самолюбия-то и саможаления и рождается в малом человеке зло. Оно рождается из той страсти, которая растёт - прорастает в его сердце, от нелюбви, от отсутствия веры, Бога и неба в его жизни детинской.
***
Старец умолк, глаза - закрыты, и было совсем непонятно, то ли он замолчал, чтобы дух перевести и собраться с мыслями для продолжения речи своей, толи совсем уж закончил её.
И тогда приезжий спросил:
- А почему же, тогда, так разнообразна в своём действии та злая сила, которая так свободна во власти над людьми-то?!
Отшельник качнул головой, будто выдернул себя из глубины, незримой и незнаемой, посмотрел на него, и сказал каким-то иным, более земным, а не небесным голосом:
- А любить себя-то ведь тоже - ох непросто! - Это уметь надо ведь!! Всякий грешный да ветхий человек любит себя по-своему, на свой манер.
Вот, например, те-то разбойники, о которых вы спрашивали. Ведь они совсем мало себя любят - не умеют! Они и любят-то не себя, а то, что имеют для себя, деньги, золото, драгоценности, роскошь и усладу для своего тела. Им дела нет до тела своего, до того, что они убивают своё тело этими усладами, хоть некоторые бедолаги и пекутся о своём телесном здравии. Но тогда лишь, когда болезни начинают одолевать, и смерть становится близка и зрима, а услады хочется-то продолжать. Предание называют таких людей «хищными зверями в образе человеческом», а ангелы «плотскими прелестниками» и «пленниками плоти».
Господь этих страдальцев, болеющих «плотской телесной прелестью», особо жалеет, как маленьких детей, младших и блудных братьев своих. Он всегда внимает им и блюдёт их, потчуя духовными горькими лекарствами закона. А если не получается - отдаёт их в руки сатаны, своего последнего врача и целителя, который отбирает у них то чем они вожделевают всего плотского и материального - их тела, для того, чтобы спасти души …
Совсем другое дело люди - обманщики, те, которые воруют и лгут, хулят и ругают. Они-то, как раз любят себя гораздо более разбойников, - умеют! И потому не идут на душегубство, делают вид что чтут закон. Совесть в них громко говорит. Они стыдятся, но не могут не творить зло нелюбви. Ведь любят себя, а не другого, поэтому берегутся, хоронятся и скрываются. Если украсть - так чтобы хозяев дома не было и не пришлось насильничать. Прикрываются законом и правилами, кодексами там и трудовыми договорами, инструкциями и штатными расписаниями. - Делами, мол, и бизнесом занимаемся. К примеру, потрудился человек на сто рублей, а хозяин или начальник заплатят ему десять либо тридцать и говорит: - А остальное - моя прибыль. Я из неё за тебя государству плачу. - И молчок о том, что платит-то он государству за труженика гораздо меньше чем оставшиеся у него семьдесят или девяносто рублей.
Разве это не воровство?!
Или, допустим - торговые люди. Разве они, в большем своём числе, не высят чрезмерно цену, продавая свой товар, гораздо больше, чем необходимо то, по правде и честности, исходя из их расходов и трат.
То-то и оно …
А не то же самое и чиновники всякие, и выбранные, и назначенные. Всё государство-то и общинство пропитаны этим, и этим держатся, и живут.
Всяк из людей этих раздираются своими душами между нелюбовью и стыдом за неё! Пытаются представиться, выглядеть и продать себя людям подороже и получить выгоду себе, как можно большую. А ежели не получится, так скрасть что-нибудь, к чему возможность представится; не вспоминая, при том, о совести и не более за справедливость-то. Главное, чтобы их вслух всех не обличили; а если найдётся обличитель, так чтоб была возможность опорочить его.
Таких ангелы называют «душевными прелестниками» и «душами прельщающимися», а Предание святых отцов - «душевными людьми», в отличие от тех, предыдущих - «плотских людей».
Господь этих людей, болеющих «душевной прелестью», долготерпит, но судит, ибо они-то уже догадываются, что они творят зло …
Но более остальных всех себя любят лукавствующие и лицемерящие, объявившие людям свою веру в любовь и совесть, но не отставшие о нелюбви к другим. Их любовь к себе больше всего сильна и тщеславна. Они настолько сильно любят себя, что преодолевают этим своим самолюбием и самолюбованием самой свой стыд за себя. И начинают, всё чаще и более, подозревать себя и прозревать в себе смиренность и кротость, успешность в добродетелях и заповедях.
Таких людей, которые кажутся всем духовными, Предание называет «волками в овечьей шкуре». Вера их пуста и безжизненна, они, под видом Отца и Сына поклоняются идолам и кумирам, которых сами придумали себе; «сами не вошли и других не пустили» - сказывает о них Слово Божие. Ангелы их именуют «духовными прелестниками» и «пленниками падших», а Господь их осуждает и оставляет сатане, детьми которого они и становятся.
Демоны и бесы часто бывают их общниками! - Всё чаще и чаще. А они, обманутые ими, видят себя в сообществе праведных и в окружении грешников; не видят зла в себе и борются со злом в других …
***
Старец вдохну, второй раз качнул головой. В его глазах приезжим виделось явное сожаление о всём том, что открылось ему. Затем, вскинув лицо к небу он, будто жалуясь ему, произнёс, словно молясь:
- Вот так, растёт - растёт человек, живёт себе живёт, постигает смысл существа своего на земле, под этим небом, и становится он как евангельская олива! - листвы много, а плода нет … Налетит ветер, прошуршит листвой словес, без завязи любви от человека к человеку … И остаётся в сердце тщета, крест христовой любви и жертвы-то мимо проходит. А вместе с ним будущее воскрешение и вечность становится пустотой, пеленой тумана, зыбким маревом …
***
По мере дления разговора, отшельник опять уходил куда-то вглубь себя. Глаза его снова закрылись, лицо стало каким-то торжественно-печальным, а голос опять покинул землю, стремясь куда-то к небу. Старик и сам лес, все деревья, будто затихли, уста их сомкнулись, и тишина стала вновь сгущаться вокруг кострища.
А временем тем совсем свечерялось, и сумерки смешались с наступившей тишиной.
И вдруг, эта сумеречная тишина нарушилась новым вопросом:
- А как же, мол, человеку-то преодолеть в себе то зло от нелюбви, и престать любить только себя, поверить в то, что его любят?
Старец открыл глаза, сурово и строго посмотрел на вопрошавшего и произнёс:
- Имей веру в Бога и Сына, Иисуса Христа, живи по блаженным его заповедям, обходись с людьми, как и он, и гора твоего зла переселится и передвинется в море любви Духа к тебе и всем людям; растворится в ней и потонет.
Не сомневайся в любви Бога к тебе и заставляй себя любить, прощать и терпеть других, как Бог любит, прощает и терпит тебя …
Вокруг всё померкло. Стало совсем темно и божий угодник будто растворился в этих темнеющих сумерках. Когда же оцепенение тишины спало, и возница подкинул в пламя дров, лежащих тут же рядом, то вспыхнувшее пламя осветило лишь то место, где он сидел.