Давным-давно, сто лет тому назад, жил в городе Ленинграде человек. Жил как все. В уличной толпе, пожалуй, его мало кто бы узнал. Его имя не было «притчей на устах у всех», как принято нынче у разного рода «творцов». Затертое «быть знаменитым некрасиво» он избрал своим негласным девизом. И вправду стеснялся внимания к своей персоне, комплименты в адрес своих произведений считал преувеличением. Негромкий человек из-под пера которого выходило нечто простое, такое же негромкое, как он сам, вполголоса рассказанное. Такими историями и раньше-то делились разве с очень близкими друзьями, или, наоборот, со случайными знакомыми.
Из любой его истории сейчас бы сделали истеричное, вопящее, скандальное, унизительное шоу, с плохими «актерами». Тогда же, сто лет назад, время было другое. Не хуже или лучше, ДРУГОЕ. Другие ценности, мерила, ориентиры. Другие запахи и звуки, вибрации воздуха другие.
«Совесть», «достоинство», – это все было всерьез, это было важным, действенным, востребованным. И было возможно призвать к ответу наглеца. «И текли, куда надо каналы, и в конце, куда надо впадали».
И Слово было в цене. Если не в материальном смысле, то уж в духовном точно. И стыдно было быть неграмотным, во всех смыслах.
Вот в такое время и жил в Ленинграде мудрец и волшебник. «Разные люди бывают на свете: кузнецы, повара, доктора…. учителя… актеры… сторожа…». А этот был Рассказчик.
Его истории вне времени, вне моды, вне перемен. Потому что Человечность, как бы и кто бы ни уничтожал ее теперь, все равно жива. И интонация человеческая, тихая, спокойная, без рыночной брани, тоже жива и нужна. Она разрезает любой крик, делает его бессмысленным. Она, интонация человеческого голоса, торжествует над хамством и нечистоплотностью.
Воистину «если хочешь, чтобы тебя услышали, говори тихо».
Он так и поступал. Не обличал, не поучал, не осуждал. Его истории кажется простыми, бытовыми даже, но глубина послания, если заглянуть внутрь, бездонна. И эти истории, подлинные, настоящие, самодостаточные, ни на что особенное не претендующие, цепляются за душу, облагораживают ее, исцеляют от дикости и невежества современной эпохи.
Их можно смотреть бесконечно, с любого места, с любого кадра и реплики. К ним хочется возвращаться, снова и снова, как к источнику с чистой и вкусной водой. Многие ли сегодняшние истории, заполонившие экраны, могут похвастаться тем же?
Вот лишь некоторые из этих историй: «Старшая сестра», «Звонят, откройте дверь», «Пять вечеров», «Осенний марафон», «С любимыми не расставайтесь», «Дульсинея»….
А еще он писал стихи. Самобытные, горькие, притчевые, очень личные.
У него была «неудобная» фамилия – Лифшиц. В редакции одного журнала, куда Володин принес свои произведения, редактор смущенно сказала, что фамилию хорошо бы изменить. С ним был его шестилетний сын Володя. Так он стал Александром Володиным.
«Я часто ощущаю себя человеком вне времени и вне планеты. Живу себе тихонько на своем островке… Я всегда чувствую себя человеком из очереди, одним из тысяч и тысяч»…
Вот может, поэтому его истории про нас, для нас, из-за нас в той же мере и степени, как и из-за него. Сегодня вы не найдете таких историй. У нас давно не пишут и не снимают о Человеке. А если и делают это, то как-то малоубедительно, коряво, под копирку, без души.
И от того, потребность в володинской интонации огромна. Перед нами мириады подделок: вещей, продуктов, чувств, общечеловеческих ценностей. А в прозе и стихах таких светочей, как Володин, все это настоящее. Чтоб не забыть вкус, цвет и запах жизни нам мало к чему или к кому можно обратиться, без риска быть обманутым. К Александру Володину можно и нужно. Да, он вне времени. Как положено классику, хотя он бы отмахнулся от этого определения с суеверным ужасом. Как же вас назвать, если сотворенное Вами и через сто лет мы принимаем за свое настоящее?
Вспоминается легендарный диалог между Эрдманом и Высоцким.
«Володя, а как вы пишете свои песни?»
«На магнитофон».
«А я – на века!».
Вот Александр Моисеевич тоже как Эрдман. На века, без пафоса и надрыва, поучения и лжеморализаторства. Тихий голос человека, самого обычного, не "звезды", не из некоего надуманного "трендового" ряда. Он ехал с вами в автобусе, ходил рядом по улицам. Он весь - воздух и музыка Ленинграда. Он рассказывал нам о нас. Трагически и смешно, так, как мы сами не могли, но понимали с полуслова, полунамека.
Кажется, что он и не уходил от нас, а просто нынешняя реальность - ему не по вкусу, и он скрывается на своем острове.