« – Да нет же! Это толстый сук дерева, – сказал третий, рука которого провела по хоботу».
Древнеиндийская притча.
Коля сломал хобот маминого слоника.
Хобот отломился, потому что слоник упал на пол. Колю совсем не удивило, что слоник ударился самой хрупкой частью, хотя других (относительно прочных и неуязвимых) у него было гораздо больше. Даже прижатый к туловищу хвост мог выдержать удар и выйти из столкновения не только невредимым, но и окрепшим – согласно философской формуле, гласящей, что все, что нас не ломает, делает нас прочнее, не считая скрытых трещин. Но длинный изогнутый хобот не был приспособлен для борьбы за выживание во враждебных условиях взаимного антагонизма, а служил декоративным элементом – изнеженным плодом цивилизации, выношенным в тепличных условиях терпимости к моральным и физическим аберрациям.
Коля не удивился, хотя еще не знал о неукоснительных законах подлости, в силу которых бутерброд падает так, чтобы испортить ковер и стать несъедобным. Наверное, Коля подумал, что если слоны ходят хоботом вперед, как им падать еще, ибо падение есть быстрый спуск вниз по вертикали.
Слоник упал, поскольку Коля ослушался маму, не раз просившую сына оставить слона в покое, и взял его с комода спальни, чтобы рассмотреть со всех сторон. Запреты питают соблазн. Впрочем, и без них Коля был очарован слоником и, в особенности, грациозным изгибом его хобота. Хобот был задран кверху (как свойственно слонам, приносящим удачу) и одновременно выгнут в сторону наблюдателя. То есть, последняя черта была относительной: если бы наблюдатель разместился с противоположной стороны, хобот был бы отвращен от него, но именно по этой причине оказываться на противоположной стороне не хотелось. Вот и получалось, что хобот дружелюбно тянулся к Коле, лукаво изучая его крохотными отверстиями ноздрей.
Мама получила слона в подарок от своей матери – Колиной бабушки, периодически приезжавшей к ним из дальних краев, где культура до сих пор воевала с варварством, чтобы передохнуть от их разборок в условиях беспечальной скуки развитого капитализма. Отношения между двумя женщинами были напряженными, как душный июльский полдень, с тоской озирающийся на минувшую весну и страшащийся грядущей осени, и регулярно разряжались грозовыми стычками и спорами – с громом оскорбленного самолюбия и молниями упреков. В глубине души Колина мама побаивалась его бабушки. Она дорожила слоником, потому что дар соперника дорог вдвойне. К тому же, по ее словам, бабушка разбиралась в оккультизме и сама часто напоминала ведьму, особенно в разгаре ожесточенного спора – инквизиторской пылкостью взора и вдохновенной растрепанностью шевелюры. Поэтому преподнесенный ею слон должен был обладать эзотерическими способностями и являться полномочным посредником двух несовместимых реальностей.
И вот Коля обломал слонику хобот, в результате чего тот приобрел сходство с озабоченным муравьедом, чей уныло-длинный нос уставлен в землю в поденных поисках пропитания и не умеет трубить небесам о радости земного бытия и предвкушении загробного блаженства. Слоник стал жалок, нелеп и уродлив, и Коля нес ответственность за его насильственную трансформацию.
Чувство вины и печали было его первой спонтанной реакцией на произошедшее. И только вслед за ним в животе похолодело от ужаса, а к горлу подступила волна тошноты. Мама обожала Колю, но помимо сына она также любила послушание и собственные вещи. Слон символизировал для нее все то, что облегчает человеческую юдоль: перемирие с властной матерью, ее расположение и покровительство, заступничество сверхъестественных сил и надежду на покой и счастье.
Коля знал, что мама страшна и неуправляема в гневе. Даже ее будничное недовольство заставляло Колю сжиматься и бледнеть. Чаще всего оно было направлено на дядю Семена – Колиного отчима, прорабатывать которого мама принималась сразу по возвращении с работы. Поэтому на сына у нее обычно оставались только позитивные эмоции, взбитые скандалами с отчимом в лакомые сливки улыбок и смешков. Но даже являться сторонним свидетелем этих проработок – систематичных, методичных, развивавшихся с неумолимостью шахматной задачки («Белые начинают и выигрывают. Мат в три хода») внушало трепет. Так, смотря по телевизору на последствия стихийного бедствия в удаленном регионе, мы испытываем смесь облегчения и тревоги: сегодняшние беды других могут стать нашим завтрашним несчастьем.
Однажды дядя Семен сказал Коле в своей двусмысленной манере:
– Ты должен быть благодарен мне...
Коля озадачился, потому что никогда не задумывался о благодарности к этому замкнутому человеку и, размышляя о ней теперь, мог отыскать в качестве причины лишь то, что отчим редко привязывался к нему.
– Я служу твоей матери громоотводом, – пояснил дядя Семен. – Без меня тебе пришлось бы худо...
И хотя Коле не понравилось, что отчим объявил себя условием и залогом счастья, касавшегося только их с мамой, в глубине души он почувствовал правоту его слов.
Обломок хобота в левой Колиной руке перевешивал слона в правой. Слон без хобота переставал быть собой. То же самое можно было сказать о хоботе без слона. Арифметическая сумма составляющих в уравнении обмерших ладоней не равнялась целому. Уравнение являлось неравенством.
Был выходной день. Мама могла в любой момент зайти в спальню, чтобы предаться бездумному чтению журнала в горизонтальном положении воскресной неги. Коля развернул слона обрубком к стене и спрятал обломок. Но долго ли его злодеяние могло оставаться незамеченным?
Колина мама отличалась нечеловеческой наблюдательностью. Она любила говорить «Все вижу, от меня ничего не укроется...», сопровождая эту угрозу пристальным прищуром, не требовавшим иных доказательств сверхъестественной способности замечать любую мелочь, не говоря уже о тщательно припрятанном скелете в шкафу. Коля караулил неподалеку от маминой спальни и всякий раз, как она заходила туда, увязывался за ней следом. Его поведение было крайне подозрительным, несмотря на алиби сыновней привязанности, но Коля не мог совладать с собой. Все его силы уходили на то, чтобы не взглянуть в сторону слона, призывно и надсадно трубившего тревогу укороченным хоботом. И поскольку встречаться с мамой взглядом он тоже не смел, ему оставалось смотреть в пол.
– Что с тобой? – спросила она. – Ты нездоров?
Коля помотал головой, хотя действительно чувствовал себя прескверно. Если мама так быстро определила симптом, она была на верном пути к причине.
Как только она уехала в магазин, Коля ринулся на кухню искать клей. Он не раз слышал, как мама требовала от дяди Семена склеить предметы, разбитые неаккуратным обращением или подточенные самым безжалостным и усердным вандалом на земле – Временем. И хотя Коля пропускал данные просьбы, требования и напоминания мимо ушей, как не относившиеся к нему, они оседали в подсознании, кристаллизовавшись в уверенность, что клеем можно починить все, что только не стерлось в порошок и не рассыпалось в пыль.
Он с трудом отыскал тюбик клея в выдвижном ящике кухонного стола, где в тесноте заточения хранились изголодавшиеся по шурупам отвертки, поджавшие от обиды губы плоскогубцы, молоток с выводком гвоздей (частично погнутых) и прочие орудия, инструменты и приспособления, сосланные туда в бессрочную ссылку. Колины родители не желали нести ответственность и вмешиваться в естественный процесс энтропии. Мама называла дядю Семена бездельником, на что отчим возражал невнятным перечислением своих давнишних трудовых подвигов, список которых был прочно заучен им и редко подвергался коррекциям и дополнениям.
Отверстие тюбика засохло. Как Коля ни давил на его вздутое брюшко, тюбик отказывался поделиться своими клейкими откровениями. Но обвинение в грехе запирательства оказалось поспешным и беспочвенным: откупорив его ножницами, Коля убедился, что тюбик был пуст.
Следующая выуженная им склянка внушала надежду. Ее этикетка обещала полное восстановление в правах всего покалеченного и попранного. Клею были по силам стекло, фарфор, пластик, дерево и даже железо. Вероятно, в его химическую формулу входил сказочный процент живой воды. Коля принялся заживлять хобот. Но как он ни прижимал кончик к основанию, они не желали срастаться. Даже пронырливому своднику клею не удалось преодолеть взаимное отчуждение частей. Зато Коля склеил себе пальцы и долго отмывал их под горячей водой, сдирая вместе с клеем нежную кожу. После еще одной неудачной попытки клей иссяк, и Коля выкинул флакон как улику.
Мама могла вернуться в любую минуту. Коля разобрал копилку и отправился в аптеку на углу. Там он попросил самый сильный препарат, который когда-либо удавалось создать химикам для восстановления утраченного единства. В ответ на свою просьбу и протянутую на ладони горсть меди, он получил крохотный тюбик, внушавший скорее жалость, чем доверие. Но Колю не обманули в аптеке, где добросовестность вошла в привычку, потому что последняя надежнее доброй воли. Клей оказался густым и прижимистым. Он яростно вцепился в обломки, как цепной пес в лодыжку зазевавшегося прохожего. Коле пришлось снова отламывать хобот, чтобы приклеить его под правильным углом, позволявшим ему тянуться к наблюдателю двумя доверчивыми ноздрями. Потом он соскабливал с хобота остатки клея и отодрал золотую краску. Несмотря на причастность к магии, слоник оказался уязвимым, как новорожденный младенец. Коля отыскал подходящий фломастер и прилежно наносил им слой за слоем, пока хобот вновь не обрел древнюю бронзовую патину. Коля остался доволен результатом. Он избавился от тюбика, как от опасного свидетеля. Дело было закрыто за неимением состава преступления. Видимость благополучия восстановлена. Вина искуплена.
Неделю спустя мама отбила ручку своей любимой чайной чашки, потому что безответственный дядя Семен плохо ее вымыл, и маме пришлось чашку перемывать. Она перетормошила ящик с инструментами, внеся в затхлый покой запущенности лихорадочный хаос личной заинтересованности, и не нашла клея, хотя прекрасно помнила, что положила его туда. Отчим категорически отказался взять вину на себя. Мамины глаза метали молнии. Она не собиралась отступиться и оставить ситуацию невыясненной: пораженчество было не в ее правилах. Пришлось Коле во всем признаться.
– Ах ты, свинья! – журила Колю мама. – Дрянь малолетняя! Что мне с того, что ты починил этого дурацкого слона? Китайская халтура! У него уже отламывался хобот, и Семен его приклеивал, естественно, как всегда нахалтурив. Когда у человека руки из жопы, он не сможет даже нормально подтереться... Что мне теперь прикажешь делать? Пить из слона чай? Или, может, ковырять хоботом в зубах? Пошел вон, идиот!
Мама осталась одна, потому что Коля незамедлительно подчинился ее приказу, а дядя Семен отправился в магазин за клеем. В меланхолии одиночества она прикладывала отбитую ручку к расписанной нарциссами чашке и сокрушалась о непрочности дорогих вещей и неисправимой человеческой глупости.
Коля сделал ключевые онтологические выводы. Преступления не подлежали аннулированию, наказания – избежанию. Тайное становилось явным, но явное несло скрытую печать человеческой души. Ценность предметов представляла собою субъективную и относительную величину. То, что казалось важным одному, не замечалось другими. А сегодняшний слон, от чьей грозной поступи сотрясалась земля, становился назавтра легкокрылой мухой, способной приземлиться на чело капризной принцессы, не потревожив ее сна.
Но у преподнесенного ему урока имелась и солнечная сторона. За время ремонта Коля сдружился со слоником, словно клей закрепил между ними невидимую и нерушимую связь. Теперь, украдкой заходя в мамину спальню в ее отсутствие, он заговорщически подмигивал слону, и тот умиленно смотрел на своего обидчика и благодетеля мудрыми щелочками ноздрей.
16 декабря 2018 г. Экстон.