Сергей Иванович, человек спокойный, вежливый, улыбчивый, всегда здоровается с соседями, знакомыми. Работает начальником в какой-то нефтяной организации. Дом, как говорят, полная чаша. Близких отношений с соседями не заводил, обходился приветствиями.
Я знала Катю, жену Сергея Ивановича, и когда приходилось встречаться, здоровались. Как-то я, гуляя по парку, издали увидела, что она сидит на скамеечке. Подойдя поближе, поздоровалась с ней. Всегда такая цветущая, сейчас она выглядела очень бледной, и я рискнула спросить у неё: «Вы не заболели?» «Нет», – ответила она и пригласила меня сесть на скамейку, чему я была удивлена, но не подала виду и тут же села. «Какая сегодня хорошая погода», – сказала я, чтобы не молчать. Но Катя промолчала, и потом, слегка повернув голову, сказала: «А я, ведь, мужа похоронила». «Да, что вы? А что случилось?» И она поведала мне, видимо, была потребность поделиться своим сокровенным.
«Ещё за год до смерти, муж стал какой-то задумчивый, порою даже грустный, а на мой вопрос, не случилось ли что на работе, отвечал всегда: «Нормально». Но я не могла не заметить даже мельчайших изменений в поведении мужа.
Я ждала, когда он сам мне расскажет. Но Серёжа молчал. Однажды я проснулась среди ночи и увидела, что муж ходит по прихожей. Быстро закрыла глаза и ждала, что будет дальше. Приблизительно через полчаса, он тихонечко лёг, я повернулась к нему и мягко спросила: «Серёжа, пожалуйста, расскажи мне, что с тобой творится?»
Он помолчал, а потом, тяжело вздохнув, как-то обречённо, сказал: «Да я и сам не пойму, что со мной. Понимаешь, у меня болит душа, это ни сердце, ни голова, и никакой другой орган, а именно душа. Почему душа? Да потому, что это не физическая боль. Трудно объяснить словами, но на душе очень тревожно». «Давно началось это с тобой?» – спросила его. «Не знаю, но давно. Непонятная тревога, особенно, когда остаюсь один. Мне уже ничего не мило. Я не знаю, что делать. И в церковь заходил вечером, чтоб никто не видел, ставил свечку, но мне не легче», – поведал Серёжа. Тогда я ему и говорю: «Ну, почему ты молчал, почему не поделился со мной?» «Думал, что пройдёт», – ответил он.
«Давай сейчас постараемся уснуть, а завтра об этом подумаем вместе», – предложила я и отвернулась к стенке.
Утром попросила его, чтобы написал заявление на отпуск. Он посмотрел внимательно на меня, кивнул головой и ушёл на работу. Вечером, после ужина, узнав, что ему дали отпуск, я предложила ему съездить к старцу-монаху, который живёт на Соловках. О нём мне, по какому-то случаю, рассказала одна знакомая. Что живёт тот старец отшельником и его тамошние монахи считают, кто святым, кто мудрым, и ходят к нему за советом. Он никому не отказывает.
Муж молчал, молчала и я. Потом, как бы преодолевая какие-то препятствия, встал, прошёлся по комнате и сказал: «Поеду, собери сумку».
Ночью я всё прислушивалась к мужу, спит ли он, мне и самой стало неспокойно, но потом всё же уснула. Когда проснулась, Серёжа уже принял душ и был одет. Он отказался от завтрака, только выпил кофе и ушёл на вокзал.
Раньше я никогда не волновалась, когда муж уезжал в командировки, а на этот раз меня не покидало волнение, тоже сходила в церковь и поставила свечку перед иконой Святителя Николая. Мы оба крещёные, существование Бога не отвергали, и на этом заканчивалась наша вера, впрочем, как и у многих других. Когда вернулся муж, я начала хлопотать на кухне, но он остановил меня, сказав, что не голоден. Серёжа переоделся в спортивный домашний костюм, и мы пошли в зал. Усевшись на диван, он взял мою руку и, слегка поглаживая, сказал: «Спасибо тебе милая, что послала меня к старцу. Как много я узнал за эти три дня беседы с удивительным человеком».
Потом он откинулся на спинку дивана и продолжал: «Нам кажется, что мы счастливы, потому что богаты. А почему же болит душа, и ничем её невозможно успокоить? А болит она потому, что бедная и несчастная. А она-то и есть наша духовная сущность, которая перейдёт в Вечность. Но ей не нужны наши хоромы и богатые пищей столы. Ей нужны добрые дела, которые мы не делаем». Муж замолчал, а я, не выдержав паузы, спросила: «А какие дела мы должны делать, мы же ничего плохого не делаем?» «Ну, и хорошего ничего не делаем», – ответил он.
Тогда я повернулась к нему и попросила рассказать, что же старец ещё говорил. И он продолжил: «Я не могу передать точно его слова, но чем больше он задавал мне вопросов, тем неблаговиднее высвечивалась моя жизнь, и мне становилось стыдно перед этим спокойным, тактичным, мудрым человеком. Вот даже такой вопрос: «Замечаю ли я нищих и во что они одеты?» Я ответил, как есть, что не обращаю на них внимания. Или: «Помогал ли когда-нибудь детским домам или домам престарелых?» Тот же ответ: «Нет». «Есть ли среди знакомых (не друзей), кто очень беден?» «Есть, но я с ними не общаюсь», – был мой ответ, и голова моя всё ниже опускалась.
«А теперь вспомните, был ли случай, что вы кому-то помогли, просто случайно?» Я долго думал и вспомнил. Давно это было. Ехал на машине, а навстречу шла пожилая женщина, слегка пошатнулась и села на обочине. Я остановил машину, спросил, что с ней, она попросила пить, а у меня в машине всегда есть вода и стакан. Налил ей стакан воды, она выпила, поблагодарила. А потом я предложил отвезти её домой, но она ещё раз поблагодарила и сказала, что ей уже лучше и идти ей не далеко.
После моего рассказа старец перекрестился и сказал: «Вот этот стакан воды, поданный жаждущей женщине, спас тебя от поджидающего отчаяния и привёл ко мне». У меня мурашки поползли по телу, я не мог вымолвить ни одного слова.
Мы долго сидели, молча, потом старец сказал: «Давайте поблагодарим Бога за ваше спасение». Он повернулся к висевшей на стене иконе – распятие Иисуса Христа и начал молиться: «Благодарю Тебя, Боже, за неизреченное милосердие к рабу Твоему Сергею», – а дальше я уже почти не разбирал слова, так как слёзы потоком текли из глаз. Потом я упал на колени и зарыдал, как ребёнок. Не знаю, что со мной было. Старец положил свою руку мне на плечо, и я постепенно успокоился.
После молитвы он пригласил меня сесть за столик, на котором лежали сухарики и финики, поставил две кружки и налил чаю. У меня стало легко на душе, и такого вкусного чая я никогда не пил.
Потом снова была беседа, вернее, старец говорил, а я слушал. О душе, о вечности, о доброте, о милосердии. Для меня открылась новая удивительная, добрая и таинственная жизнь, которая шла мимо меня, и о которой я ничего не знал. На второй день мы снова беседовали. Старец объяснял, что такое грех, и почему он называется грехом, и я уже начал спрашивать: «А это можно? А это не грех?» И старец терпеливо и обстоятельно пояснял. Меня беседа не только не утомляла, а наоборот, хотелось слушать и слушать. И даже, когда мы замолчали, я испытывал какое-то блаженство.
Незаметно пролетели три дня. На прощанье старец обнял меня, и благословил. Я спросил разрешения приехать на следующий год, он опустил глаза, помолчал, потом обнял меня и тихо сказал: «Приезжайте».
«Вы знаете, – обратилась Катя ко мне, – Серёжа вернулся совсем другим. Лицо, глаза излучали тихую радость. Чувствовалось, что в душе у него поселилась умиротворённость. Он стал иногда закрывать дверь в своём домашнем кабинете, когда находился там, чего раньше не делал. Я догадывалась, что он там молится, и старалась ему не мешать. Полностью отказался от выпивок с друзьями, под благовидным предлогом, ссылаясь на болезнь желудка. Помогал детдомам, но очень их просил, чтобы не рекламировали. Возвращался с работы спокойным. Радовался, что скоро отпуск и снова поедет к старцу. Но случилась беда.
Ехал вечером Серёжа домой, а из-за поворота выскочил какой-то пьяный лихач и врезался в его машину. По дороге в больницу муж скончался».
В конце повествования она сказала: «Теперь я хочу продолжить его добрые дела, чтобы не стыдно было мне посетить старца».