Блокада. Как это было
75-летию снятия блокады посвящается
Вспоминать о блокаде Ленинграда тяжело, а забыть – невозможно.
Их теперь совсем немного,
Тех, кто пережил блокаду,
Кто у самого порога
Близок был к земному аду.
Были эти дети просто
Лишь мечтавшие о хлебе.
Дети маленького роста,
А душой почти на небе. 10)
Семья Яковлевых, как и многие ленинградцы до войны жила в полуподвале в большой коммунальной квартире. Длинный коридор с дверьми налево и направо, и в торце его небольшая кухонька. У каждой семьи здесь свой маленький столик с керосинкой или примусом.
В полуподвале всегда чувствовалась сырость. В комнате каждой семьи-печь. Топили дровами, их всегда не хватало, поэтому экономили и тепло. Благодаря влаге и теплу по стенам кухни и коридора всегда бегали мокрицы: зайдешь ночью на кухню или в коридор, включишь свет —и они врассыпную. Никому не приходило в голову решительно бороться с этой напастью. Принималась как досужая неприятность: «стряхиваем со стен, давим, но ведь у нас сырость, да, на этажах выше мокриц нет, но зато там больше клопов».
Тогдашняя пища -без особых разносолов, более однообразная, но зато настоящая, "даже запах с ума сводит". Большинство ленинградцев жили без ванн и телефона. Мылись в бане, общались как при Пушкине: ездили в гости и писали письма. Помните «Онегина»? «Бывало, он еще в постели, ему записочки несут: --Что? Приглашенья?
В самом деле, два дома на вечер зовут.»
Информацию (известия, музыку, театральные постановки) получали из газет и по радио или, как тогда говорили, по громкоговорителю или репродуктору в виде тарелки из плотной черной бумаги. Самого слова в лексиконе не было, а в качестве информации передавались скучнейшие «последние известия» ( «бригада приняла повышенные планы выполнения…» или «рабочие московского завода «Серп и Молот» на общем собрании профсоюза постановили приложить все силы к выполнению пятилетки в четыре года» и т.д.), музыкальные передачи это, главным образом, классика, народные песни, «встреча с песней» и др. Галя с Валенькой любили разнообразные детские передачи («пионерская зорька», «угадай-ка», «КОАПП», «радионяня» и др) . Особое внимание слушателей привлекали передачи «театр у микрофона».
Основным развлечением служило кино. В начале 1930-х годов, ещё немое, черно-белое оно выглядело так. На экране мелькают кадры фильма и титры пояснения. Внизу под экраном сидит тапер (пианист), который поглядывает на экран и играет музыку, соответствующую действию на экране. Иногда тапера заменял небольшой оркестр.
* * *
Шли последние годы довоенной жизни. Над миром сгущались тучи. Германия завоевывала европейские страны одну за другой. У нас страну захлестнула волна репрессий. По любому доносу, человека объявляли врагом народа. Без суда и следствия сажали в тюрьму, высылали в лагеря и даже без зазрения совести расстреливали. Люди стали бояться друг друга. Так в 1937 году погиб дед Яковлевых. Простой рабочий, весельчак, любимец семьи, он рассказал где-то услышанный анекдот своему приятелю, тот донес в НКВД. Деда посадили как «врага народа» В записке из тюрьмы он просил дочь:
---Оленька, сделай милость, проведи внучат перед моим окошком. Посмотреть бы напоследок. Хоть издали на них взгляну. Уж очень соскучился.
Система» Сталинского террора породила такой страх у народа, который сквозил даже в этой записке. Дед, чтобы отвести какие-либо подозрения от семьи, просил дочь не прИвести внуков к тюремному окошку, а только прОвести их мимо него. И даже эту последнюю просьбу отца дочь не выполнила. Не провела. Побоялась. Ведь и ее тоже могли арестовать, как дочь врага народа. Страх пересилил любовь к отцу.
И вот наступил тот страшный роковой день объявления войны. Сначала об этом известил Левитан. Его торжественный голос, воспринимаемый советскими людьми, как праздник, теперь вещал о чрезвычайном событии, которое незримо разрубало жизнь каждого на два этапа «до и после».
Затем ленинградцы напряженно вслушивались в каждое слово речи Молотова, застыв там, где она их настигла: дома, на улицах, на предприятиях.
Уже в первые дни войны потянулись очереди в военкоматы, и наивные, никогда не лгавшие мальчишки «честно» прибавляли себе годы в просьбе призвать их на защиту родины. «Все на фронт» --- таков основной порыв народа в начале войны.
Мальчишки идут, не знавшие битв,
Седые идут старики.
У женщин от слёз (вдруг он будет убит)
Темнеют, намокнув платки.11)
Глава семьи Яковлевых тоже уходил на фронт, тягостно прощался с женой Ольгой Ивановной и двумя дочками 6-летней Валенькой и 11-летней Галей. Валенька, расставаясь с папой, подарила ему свои «кружочки», нарисованные ею на двух листках в клетку:
---Папочка, вот тебе «печати». С ними тебя везде пропустят и не убьют. Сохрани их, как вернешься, я проверю.
Мама с Галей со снисходительной улыбкой и слезами на глазах смотрели на наивный поступок Валеньки, и только через много лет обнаружили его мистическую сущность.
* * *
В начале сентября 1941 года город был объявлен на военном положении. Такого слова, как эвакуация, раньше никто не знал; теперь оно были у всех на слуху. На защиту города встали все, кто мог ходить. Мужчины шли в ополчение, женщины и подростки работали у станков на заводах, изготавливали снаряды для фронта. Совсем ещё дети вместе с взрослыми дежурили в госпиталях, рыли траншеи, гасили зажигательные бомбы иначе зажигалки 1). В чердачных помещениях домов устанавливались ящики с песком для их гашения. Дети сразу повзрослели, стали серьёзными, рассудительными, научились ценить и хлеб, и карточки. Пропал смех и детские крики.
. 8 сентября немецкие самолеты сбросили на город огромное количество зажигалок. От прямого попадания бомбы загорелись деревянные Бадаевские продовольственные склады. Погибли тысячи тонн продуктов. В течение трех дней небо было озарено необычно красивым розовым светом. Им любовались жители города, удивляясь « какой странный цвет, ведь это не закат». Они ещё не знали причин такого зарева, они еще не знали о том, что им предстоит вынести.
С этого дня начала отсчитываться блокада.
* * *
Культурные памятники Ленинграда –многочисленные скульптуры города небольшие и относительно легкие закапывались, а крупные монументальные обкладывались мешками с песком. Заводы эвакуировались, реализовывался план минирования города на случай сдачи. По ночам тщательно проверялась светомаскировка. Галя с мамой укрепили на окнах темные шторы, на люстру со стороны окон повесили старую юбку Ольги Ивановны, а на стекла окон крест- накрест наклеили узкие бумажные полоски, для сохранности стекол при бомбёжке.
Город готовился к отпору немецких войск. Он все чаще и чаще подвергался бомбардировкам, однако рьяно сопротивлялся. В небо поднимались аэростаты, как препятствия вражеским самолетам, а с земли эти самолеты находились под постоянным прицелом зениток. Ночью по черному небу шарили яркие лучи прожекторов. На окраине кто-то увидел, как целое полчище крыс передвигалось прочь от города. С улыбками и с юмором обыгрывая этот случай, люди передавали друг другу забавную новость. Но, вероятно, немногие припомнили факт, что животные покидают место своего обитания в предчувствии беды.
В школах уже не учились. Продовольствие начали продавать только по карточкам. Как-то Галя пришла в булочную, но хлеб ей не продали, сказали, что «даём только по карточкам». Не поняв, она возвратилась домой:
---Мама, у нас есть фотокарточки? Без них хлеб не продают.
* * *
Рабочие находились на казарменном положении. Жили при заводе и домой попадали редко, а иногда –уже не попадали совсем: или умирали на заводе, или, придя к развалинам своего дома, возвращались обратно. Государство начало эвакуировать детей, особенно, если в семье их двое или трое.
Мы детишек поспешно вывозили,
Метили каждый детский носочек.
И клокочет в груди паровоза
Наша боль – дети едут не в Сочи.11)
Своих дочерей Ольга Ивановна не отпустила, испытав горький опыт родственников. Их детей вывезли всей школой на Ставрополье,
а спустя несколько дней они попали к немцам.
По негласному приказу Гитлера Ленинград должен был быть уничтожен. Вероятно, поэтому, такими массированными и яростными совершали немцы бомбежки и артобстрелы. Фашисты предпринимали штурм города четыре раза.
Первое время было особенно жутко слышать предвестие бомбёжек «Граждане—воздушная тревога. Граждане---. . . Граждане---.» Затем истошные завывания сирен по всему городу, вызывавшие панический страх и, казалось, требовавшие скорее скрыться от этих неприятных звуков в бомбоубежище. Затем монотонный низкий рёв бомбардировщиков, нарушаемый раскатами взрывов дальних и близких.
И всё ближе фронт к Ленинграду,
Поднимают зенитки хобот.
А разрыв дальнобойных снарядов,
Как рогатого дьявола хохот.11)
Пережидая в полутемном бомбоубежище, Галя, как наверно и Валя, и все здесь находящиеся , внимательно вслушивалась в эти раскатистые звуки: «этот ещё далеко, но вот уже ближе, а этот грохот совсем рядом, а вдруг сейчас на наш дом…, а вдруг и на меня тоже…»
Бомбежки стали настолько часты, что мать с дочкой перестали спускаться в убежище. Женщина нередко и ночью уходила гасить зажигалки. Сестренки оставались одни, но, конечно, не могли уснуть.
Соседка Клавдия Николаевна часто плакала, тетя Настя, молилась вслух, Маринка постоянно дрожала от страха. У Ольги Ивановны появилась седина, а Галя на удивление спокойная ждала смерти: «Пусть убивают, пусть умру, тогда хоть высплюсь». Другая соседка --тетя Таня находилась на грани помешательства, все шила себе к лету наряды и приговаривала
----Хоть бы Витька помер, я бы по его карточке хлеб получала.
С Витькой, ее восьмилетним сыном, Галя собиралась убежать на фронт, пробраться в Германию и убить Гитлера. Не получилось: у Витьки сильно опухли ноги, да и она стала ходить с трудом.
Бомбежки, артобстрелы --- и днем, и ночью, сверху бомбы, снизу снаряды, и так день за днем. Дети уже различали звуки: « вот летит самолёт, сейчас будет бомба, и вот взрыв». Снаряды при полете издавали ужасный воющий со скрежетом звук. При встрече дети стремились воспроизвести «кто лучше» эти страшные звуки: ----И-и-и п-х-р-р.
----Нет, не так, у-у-у п-х-х-г-р-р. При этом у Витьки в глотке все дрожало так по-настоящему, что Галя даже завидовала.
Бывали дни, когда бомбёжки случались по несколько раз на день, и девочка стала к ним привыкать. Страх ушёл куда-то глубоко, когда она слышала их продолжительные дальние раскаты. Но, когда взрывы бомб происходили поблизости, девочке казалось, что даже стены дрожат. Детское воображение рисовало, как когда-то в деревне, сначала всё озарялось яркими всполохами молний, за ними следовали оглушительные раскаты грома. Ей вспоминалось, как она дрожала от страха. Так же, как прежде дрожали деревья, казалось, теперь дрожат стены.
Жившая на последнем этаже тетя Наташа, прижимая грудного сына и, трясясь от страха, успокаивала его и, конечно себя собственной колыбельной:
Сашка, бомбы летят
Сашка, бомбы летят,
Слава Богу, они мимо нас пролетят.
Иногда случалось, что бомбы пробивали крышу дома, но не взрывались. В них находили записки типа: «помогаем, чем можем». Понятно, что немцы чаще громили военные объекты и продовольственные склады. Но, чтобы бомбить больницы?! Об этом рассказал пленный немецкий летчик-парашютист. Очнувшись после падения, он спросил «где я?». И узнав, что в больнице, попросил скорее перевезти в другое место. По его словам, все больницы, по приказу командования объявлялись объектами бомбардировки.
Постоянный вой снарядов, рокот канонады, грохот взрывов при бомбежках доводили людей до исступления: прятаться негде, бежать некуда, и оставалось обреченно ждать конца.
Сидят на корточках и дремлют
Под арками домов чужих.
Разрывам бомб почти не внемлют,
Не слышат, как земля дрожит.
Ни дум, ни жалоб, ни желаний…
Одно стремление ---уснуть.
К чужому городскому камню
Щекой горящею прильнуть.
Я не дома, не города житель,
не живой и не мертвый – ничей:
я живу между двух перекрытий,
в груде сложенных кирпичей… 2)
Одно время вечернюю бомбёжку немцы начинали регулярно в 10 часов вечера, когда по радио после сводки Информбюро о состоянии на фронтах, обычно передавали песню:
«О Сталине нашем, родном и любимом
прекрасную песню слагает народ…».
При первых звуках этой песни сестренки с мамой спешили в коридор, где не было окон. Там пытались уберечься от осколков и молча сидели до окончания бомбёжки . Обычно Галя садилась на корточки спиной к стенке, уткнувшись лицом в кулачки. Дыхание согревало и кулачки, и коленки, создавался такой уютный мир для воспоминаний. Грохот отдалялся, а она погружалась в мир детских грёз с Валенькой, когда каждая из них устраивала свою комнатку и ходила со своими куклами в гости друг к другу. Гале, как старшей, папа освободил нижнюю полку книжного шкафа. Там она и устроила свою кукольную комнатку, которая представлялась Гале сценой театра за стеклянной дверкой полки. Вспомнилось, как она торжественно бралась за ручку, поднимала дверку и задвигала ее в шкаф. Валенька восхищенно смотрела на это действо и на открывшуюся комнатку, где стояла детская мебель, и было всё так красиво убрано. Гале вспомнился случай, как они с мамой над чем-то хохотали «надрывая животики». Мама на сморщенном от смеха лице вытирала слёзы, а сама Галя, согнувшись, уперлась ручками в живот и хохотала аж до коликов. Выкатилась слезинка---теперь никто нигде не смеётся.
В конце октября горожане начали познавать страшную блокадную жизнь, когда ни пищи, ни света, ни тепла, ни воды. Отключили водопровод и канализацию. Не стало электричества, перестал ходить транспорт, как мертвецы, под снежными шапками застыли трамваи и троллейбусы.
Зима, особенно в первый год блокады, выдалась очень суровой. За водой, едва передвигая ноги, в короткие затишья между бомбежками, люди шли к проруби на Неву и почти, ложась на толстый слой льда, кто как мог, зачерпывали воду. Затем на санках стремились привезти ее домой в бидонах, кастрюлях, ведрах. Иногда, не довезя умирали.
Я в горку саночки толкаю,
Ещё немного и конец.
Вода в дороге, замерзая,
Тяжелой стала, как свинец. 11)
А, уцелевшего от смерти по дороге, уже в доме ожидало самое трудное –донести ведро до своего этажа нередко по стоптанным ступеням, ставшими скользкими обледенелыми. Ведь до предела ослабевшие старики, женщины, дети не могли проделать это восхождение, не расплескав воды.
Отопления нет, дров для «буржуйки» 3) тоже. Вместо них шли в ход мебель, книги. О продаже мебели на дрова узнавали из объявлений, развешанных по городу. Купленную мебель или тут же разбивали на доски, или сбрасывали её по лестнице, добивая потом, что осталось. Экономя дрова, разжигали печку только по утрам и вечерам для того, чтобы согреть немного чая или кипятка и согреться самому. Потом надевали на себя все, что было, ложились в постель и еще сверху накрывались одеялом или пледом. Так спали ночью и лежали в забытьи, почти не вставая, весь день. Боялись потерять даже чуточку собственного тепла. А где же его взять без пищи?
И так день за днем, экономя тепло и силы, не выходя из своей промёрзшей тёмной квартиры-пещеры, обессилевшие люди умирали тихо, молча, в холоде, голоде и темноте. Ведь, чтобы зажечь «коптилку» (фитилек в баночке с керосином) для освещения, нужно было встать с постели, а значит, потерять драгоценное тепло, окунувшись в мрачный холод.
На мне перчатки, валенки, две шубы
(Одна в ногах). На голове платок;
Я из него устроила щиток,
Укрыла подбородок, нос и губы.
Зарылась в одеяло, как в сугроб.
Тепло, отлично. Только стынет лоб. В ушах всё время словно щебет птичий,
Как будто ропот льющейся воды:
От слабости. Ведь голод. Нет еды.
Который час? Не знаю. Жалко спички,
Чтобы взглянуть. Я с вечера легла,
И длится ночь без света и тепла.
Как бы сквозь сон, как в деревянном веке,
Невнятно где-то тюкает топор
Фанерные щиты, сарай, забор,
Полусгоревшие дома-калеки,
Остатки перекрытий и столбов—
Всё рубят для печурок и гробов.4)
От голода и холода город вымирает на глазах. Людей на улицах становится все меньше и меньше. Идут, бывало, еле переставляя ноги, с отрешенными по-стариковски сморщенными лицами, закутавшись в платки и даже в одеяла. Только по росту можно определить ребенок это или взрослый. От голода умирают легко. Сидит перед тобой человек, разговаривает, вдруг остановился на полуслове. Смотришь, а он уже мертвый. Или, бредет по улице, вдруг падает – и его уже нет. А, если еще дышит----- такого старались поднять, помочь. Сострадание людское тогда было глубоким, всеобщим, естественным, трогающим своей искренностью.
Как-то в парадном Галиного дома на каменном полу на спине, вытянувшись во весь рост, лежала с виду пожилая женщина. Она не двигалась, но была жива. Ольга Ивановна с соседкой втащили ее в квартиру и, наклонившись, спросили, чем помочь. Однако женщина только закатывала глаза и молчала. Пытались ей влить в рот воды и даже положили в рот крошку хлеба. Тщетно. Она не пошевелилась, опять закатив глаза. Вскоре умерла. Позже узнали, что женщине было всего 17 лет и, жила она этажом выше. Так вот, почему она закатывала глаза, а жильцы и не догадались.
Как-то, проснувшись утром, не желая вылезать из-под тёплого одеяла, Галя вспомнила тётю Тамару, мамину подругу, жившую в доме рядом. Вспомнила, как тётя Тамара недавно пригласила её к себе. Рассказывала о своих деревенских приключениях, угощала чаем с такими вкусными пампушками, которые она называла почему-то профитролями. Хорошая была тётя, добрая. Девочка вспомнила её прищуренные улыбающиеся глаза и ласковые назидания «да ты не спеши, вот и варенья ещё положу». И вот вчера её худое лицо, когда они с мамой вечером зашли к ней. Проведать. После громкого: -- Тама-ара, как ты?—мама подошла к постели, потормошила её. Лицо тёти выражало спокойствие «как хорошо…., я ушла от всех невзгод». Мороз чуть глубже утопил её глаза в глазницах, губы стали едва различимой полоской.
«Жалко тётю Тамару. Вот и она умерла». Галя посмотрела на спавшую рядом маму, на её такое родное знакомое до каждой морщинки лицо. «Мамочка, дорогая, любимая, не умирай пожалуйста, что я буду делать без тебя…»
Комната выстудилась за ночь, Галя надвинула одеяло на подбородок, так теплее, задумалась «а как это умирают? Во сне или проснувшись? А, что тётя Тамара чувствовала, когда умирала? Может быть куда-нибудь улетала?»
В это утро после ухода мамы в санчасть (она работала санитаркой) девочке стало очень одиноко, при молчащем радио в необычной тишине раздавался лишь монотонный звук метронома. Ей захотелось вспомнить мирное время хотя бы по довоенным фотоснимкам. «Вот папа с мамой, наверно свадебный снимок, чокаются…Как было хорошо,--вспоминала она.—сейчас все не так. У папы сейчас наверно еще страшней, чем у нас…там немцы совсем близко». Девочка увидела мамин снимок и расплакалась,---«как мама изменилась». И, когда возвратилась мать, дочь, пряча заплаканные глаза, заново рассматривала самого близкого, самого любимого человека,--«здесь морщинки появились, прическа другая, волосы редкие и, как показалось дочери лицо мамино и голова стали совсем другими, как будто даже уменьшились размером.
Ольга Ивановна тем временем поставила на стол большую коробку: ----Вот Галченок теперь по вечерам мы с тобой тоже будем помогать фронту.
---А как это?---удивилась Галя.
---Берешь нитки от трёх шпулек, складываешь их в одну и мотаешь в клубок. Потом наверно будут что-нибудь делать из этой пряжи для бойцов.
----Маруся,---крикнула она пополнившей семью двоюродной сестре,--- а ты присматривай за младшенькими, чтобы не мешали нам.
----За эту работу, --обратилась она к Гале,--- нам будут давать хлебную карточку.
Теперь вечерами из принесенной новой коробки мать и дочь перематывали шпульки.
И, засыпая девочка нередко видела клубок и свою руку вокруг клубка.
* * *
В конце 1941 года нормы хлеба были урезаны до предела: рабочим 250 грамм в день, детям и служащим 125. В составе хлеба помимо ржаной муки солодовая, соевая, овсяная мука, отруби, льняной жмых и мука из затхлого зерна. По слухам в этот хлеб добавляли ещё чуть-чуть опилок и керосина для обеззараживания, ведь в городе много трупов по улицам, вода могла быть заражена трупным ядом. Хлеб был плотным, влажным и тяжелым. Детям наказывали, что съесть сразу нельзя, поэтому полагавшийся каждому кусок хлеба обычно разрезали ещё на три части, каждую из которых сосали утром, днём и вечером, так меньше хотелось есть.
С мякиной, с трухой, со жмыхом
Хлеб все же казался желанней всего.
И матери тяжко и тайно вздыхали,
Когда на кусочки делили его. 8)
. Крупу и жиры, полагавшиеся по карточкам, получали крайне нерегулярно и не полностью, а чаще не получали вовсе из-за их отсутствия в городе.
Появились объявления «Меняю на продукты» с предложениями на обмен за хлеб золотых ювелирных украшений, отрезов на костюмы 5), фотоаппаратов и других недешёвых в довоенные времена вещей. Теперь они оказались не нужными никому. Вся ценность теперь -- только в куске хлеба.
Чтобы хоть как-то преодолеть мучительный голод, люди отдирали от стен обои с сохранившимися на обратной стороне остатками клея, из домашней аптечки изымалось всё, что могло быть употреблено в пищу: вазелин, глицерин, касторка. Плитки жмыха терли на терке, получалась «мука», в которую добавляли размоченную бумагу от папье-маше.6) Из этой смеси лепили «котлеты» и обжаривали на буржуйке. А, если немного этой «муки» засыпать в воду и отварить вместе со специями, которых у всех много осталось от мирного времени, получалась тягучая похлёбка. Однако случалось, что люди гибли от этих «блюд».
Действительность обрекала людей на страшное существование. Ужаса голода—никогда не забыть, и никогда не понять не испытавшему его. Люди пекли блины из горчицы, с кипятком пили сладкие лекарственные таблетки, из предварительно размоченного в воде столярного клея с добавлением специй варили суп или студень. Когда Галя поела это в первый раз, ей очень понравилось, и она сразу спросила у отца в письме:
--- Папа, а почему до войны мы ничего не готовили из столярного клея, он такой вкусный…
Однако через неделю она уже не могла смотреть на это варево.
Другое «блюдо» готовили из сыромятных кожаных ремней, от которых до обработки «несло дёгтем». Из ремней выжигали деготь, отмачивали в воде, соскабливали гарь и долго варили. Но какой вкусный получался студень!
Около сгоревших Бадаевских продовольственных складов скребли земляную смесь, пропитанную расплавившимся при пожаре и вытекшим наружу сахаром. Дома смесь заливали водой, земля оседала, а вода становилась сладковатой коричневой жидкостью, похожей на кофе. После кипячения жидкость с упоением пили, ведь в ней был настоящий сахар. Были такие, кто, стремясь преодолеть чувство голода, пил много воды, чтобы заполнить желудок. Однако этот обман приводил к опуханию человека и затем к смерти.
Да, мы не скроем: в эти дни
Мы ели землю, клей, ремни,
Но, съев похлебку из ремней
Вставал к станку упрямый мастер
Чтобы точить орудий части,
Необходимые войне. 2)
Какой бывает настоящая еда, стали забывать. Как-то Галя спросила: ----- Мамочка, я помню раньше, вот когда с картошкой, что-то красное и еще что-то было там, и еще… Как это называется?
--- Винегрет, доченька. Лучше не вспоминай, так легче будет.
В городе съели собак, кошек и даже крыс. Пропала и Галина кошка, наверное тоже кто-то съел.. Сначала девочка плакала: жалко было любимицу. А потом уже жалела, что не съели сами. Каждый думал только о еде. В блокадном городе Галя сделала «детское открытие»: когда ей хотелось забыть о пище, она, надеясь, что отвлечётся, начинала читать книгу. Но, как оказалось, какую книгу не откроешь, в ней обязательно есть страницы про еду. У девочки на всю жизнь остался в памяти подарок ко дню рождения, который тогда прислал отец с линии фронта обороны Ленинграда. Это была драгоценная буханка черного хлеба.
* * *
В начале 1942 года к Яковлевым переехали родственники из других районов города. У одних снаряд попал в квартиру (но не взорвался), другие жили на последнем этаже и ходить по лестнице уже не могли. В семье стало пятеро детей. Двойняшкам тети Иры было около года, плакать, чтобы попросить есть, у них, наверное, не было сил. Они, спеленатые, лежали молча и, только заслышав звон посуды, издавали еле слышные звуки хныканья. А остальные более старшие сидели на диване и следили за часами. Даже пятилетняя Марина знала расположение стрелок, когда открывается булочная, и можно идти получать свою порцию хлеба. Обидевшись на Гитлера, что не разрешает ей съесть булочку, она печатными буквами написала ему письмо. А Галя удивлялась, как это взрослые до сих пор не догадались убить Гитлера. Дети мечтали дожить до конца войны, наесться и выспаться без бомб и обстрелов, а Валенька, теперь не посещая свой детский садик, представляла, как она пойдет учиться в 1-й класс. Мечты ее не сбылись. Незадолго до своей смерти совсем уже обессилевшая она попросила:
--- Мамочка, отрежь на память мои волосики… Будешь вспоминать потом…
Щели в саду вырыты,
Не горят огни
Питерские сИроты,
Детоньки мои!
Под землей не дышится,
Боль сверлит висок,
Сквозь бомбежку слышится
Детский голосок 9).
Люди стали терять человеческий моральный облик. В городе начался каннибализм -- пропадали дети. Появились огромные плакаты «Смерть детоубийцам». Несмотря на это, продавались пирожки с мясом, подозревали - человечьим. Помимо случаев поедания трупов в городе были убийства с этой же целью. Иногда матери, имея двух детей, решались спасти одного, отдавая ему хлеб другого. Иначе погибли бы оба. Известен случай, когда у женщины умер от голода ее младший сын, она не стала хоронить его – иначе отобрали бы его хлебную карточку – а положила замёрзший труп для сохранности на карниз за окно. Когда же поняла, что также может погибнуть и ее старшая дочь, начала втайне от неё употреблять в пищу мороженые куски от «мягких» мест трупа сына.
Мама рассказывала Гале, как в их семье появилась Рита. В соседнем доме в холодной комнате на широкой постели лежали мертвые женщина и рядом с ней годовалый ребенок. Между ними сидела девочка лет трех и дергала мертвую женщину за руку. Слабым немощным голосом она просила:
----Мам, ну мамочка, я хочу кушать…
Ольга Ивановна и взяла к себе эту худенькую девочку с бледным личиком, кривоватыми ножками, косыми глазками и выпуклой «куриной» грудкой. Она знала, что причиной всего этого стали годы блокады, а детский дом, куда хотели отвезти Риту разбомбила фугаска.. Девочка стала Галиной «блокадной сестрой». Рита не спрашивала, где ее мама, где братик, она никогда не плакала и не смеялась. Впрочем, невозможно припомнить ни одного смеющегося лица в блокадном Ленинграде.
* * *
Город пустел. Нередко можно было видеть на улицах замерзшие трупы людей, припорошенные снегом – это шел человек, упал и умер. Попадались трупы – мумии с веревкой на шее – это кто-то так обессилел, что не смог дотащить по снегу своего родственника до покойницкой. Специальные бригады не успевали подбирать и хоронить трупы с улиц. Как-то Галя увидела грузовик, чем-то набитый доверху. Груз был прикрыт простыней.
По детской наивности девочка подумала сначала – дрова везут, а потом поняла—это трупы. Простыня колыхалась на ветру, и из-под нее как палки торчали замерзшие ноги и руки.
В подвале Галиного дома до войны находилась прачечная. В блокаду
туда стали свозить трупы, собираемые по домам, ведь квартиры не запирались. Войдешь в такую, а там мертвые, иногда целыми семьями.
Основными болезнями блокадников были только три: дистрофия, водянка, цинга. Однако костлявая рука смерти косила сотни человек ежедневно именно от голода и холода.
* * *
С конца 1942 года город начал постепенно оживать. Все, кто мог, вышли на разбор завалов. Увеличили нормы выдачи хлеба: детям и служащим на 75 грамм, рабочим – на 100. Теперь давали немного крупы и жиров.
Начал ходить трамвай. Смертей стало меньше, однако москвичи и все советские люди с болью в сердце узнавали по радио о случаях смертей блокадников после удовлетворения их первого такого естественного желания поесть.
В учебный 1942--43 г в трех вузах и нескольких школах возобновились занятия, хотя были случаи, когда истощенные голодом учащиеся или учителя умирали прямо в классах. Стали открываться кинотеатры, в нескольких театрах давали спектакли, хотя продолжались еще обстрелы и разрывы бомб. Галя пошла учиться, поэтому ей купили новые чулки и перешили мамину
кофту и юбку.
В начале 1943 г еще повысили норму хлеба: детям и служащим до 400 грамм, рабочим до 600. Улучшилось также качество хлеба. В 1943 г летнюю травку, выросшую на газонах и окраинах города стали употреблять в пищу. В ход пошли лебеда, щавель, клевер, подорожник, лопух, мать-мачеха и даже лишайник. На площади перед Исаакиевским собором выращивали капусту.
Наши войска пять раз пытались прорвать блокаду, и, наконец, при больших потерях 18 января 1943 г кольцо окружения было прорвано. У ленинградцев прибавилось сил и, появилась надежда. Несмотря на попытку гитлеровцев предпринять наступление с использованием своего нового оружия, блокада Ленинграда была полностью снята 27 января 1944 года. Январским вечером того же дня горожане увидели первый салют. Ольга Ивановна вместе со своими тремя девочками пришла на стрелку Васильевского острова.
---Всем держаться за руки друг друга,---наказывала она детям,---видите как много народа, всем хочется посмотреть отсюда.
Помимо букетов разноцветных ракет, дети изумились снующими по всему небу лучами прожекторов. А когда метавшиеся лучи вдруг замерли, упершись в небо, Галя вдруг выдала:
----Прямо забор какой-то.
Взрослые впервые за эти бесконечно долгие и ужасные почти 900 дней блокады смотрели в небо со слезами радости на глазах. Все страшное позади. И только маленькие дети по-прежнему пугались грохота, еще не понимая, что это не очередной обстрел, а праздник, так трудно выстраданный и такой долгожданный. Вероятно, поэтому маленькая Рита, смотря на это торжество как обычно равнодушными глазами, запросилась домой.
Рыдают люди и поют,
И лиц, заплаканных не прячут.
Сегодня в городе салют!
Сегодня ленинградцы плачут!
И самое главное! Ленинградцы, привыкшие к грохотанию обстрелов и бомбардировок с упоением «слушали тишину»!
Обстрел покоя больше не нарушит,
Сирены по ночам не голосят.
Блокады нет. Но след блокадный в душах,
Как тот неразорвавшийся снаряд. 7)
Страшное позади! Появились радостные улыбки, объятия, поздравления. Приходя с работы Ольга Ивановна включала репродуктор и с удовольствием слушала, слушала. Ленинградцев поздравляли известные и простые люди. В песне «Ленинградцы – дети мои» ими гордился поэт-акын Казахстана Джамбул. Народ всей страны ликовал. Даже президент США прислал ленинградцам грамоту с поздравлением. Он был восхищен мужеством, стойкостью и верой в победу советских людей.
-
* * *
Валенькины листочки из школьной тетради, ставшие семейной реликвией, пожелтели , сильно потрепались на сгибах. Галин отец в войну постоянно носил их в кармане гимнастерки. Неровные, полустёртые ряды совсем некруглых «кружочков-печатей», похожие на древние чеканные монеты. Как это у Валеньки хватило терпения нарисовать их так много? Галя подсчитала, печатей оказалось 52, если считать последнюю в самом нижнем углу, от которой оторвана половинка.
Галина Ивановна и сейчас замирает, вынимая листочки из семейного альбома. Долго смотрит на них, трепетно вспоминая те такие далёкие годы. Перед глазами встаёт сцена прощания с отцом в июле 1941-го, личико младшей сестренки и ее слова «… с печатями тебя, папочка, везде пропустят и не убьют». И действительно! Отец закончил войну в 1945 году в Германии и вернулся без единой царапины, хотя всю войну был на передовой. Сколько же прожил отец с того дня прощания с Валенькой до своей смерти в 1993 г. ? И, о мистика! Почти 52 года без нескольких месяцев! Ведь от последней печати-кружочка осталась только половинка.
______________________________________
Очерк написан по воспоминаниям ГАЛИНЫ ИВАНОВНЫ ЯКОВЛЕВОЙ
1) зажигалки – бомбы небольшого размера, назначение которых заключалось в том, чтобы поджечь кровлю домов, которая в то время чаще была стропильной деревянной.
2) стихотворения О.Берггольц
3) «буржуйка»---небольшая чугунная в виде цилиндра на «ножках» печка—времянка с дымоходом в форточку.
4) стихотворение В Инбер «Свет и тепло».
5) отрез-—так называли довольно большой кусок ткани, предназначенный для шитья костюма, пальто и др.
6) папье-маше—(с франц. «жеваная бумага»)—бумажная масса с клеем, мелом, изготовленная способом прессования
7) стихотворение Ю.Воронова
8) отрывок из стих Е. Благининой 9) отрывок из стих. А.Ахматовой
10) стих Льва Зазерского
11) стихи Варвары Вольтман
ПОСТСКРИПТУМ
На Нюрнбергском процессе в 1946 году – суде над фашистской верхушкой жизнь ленинградцев-блокадников назовут мягко «условиями, не совместимыми с жизнью». За время блокады в Ленинграде погибло более 1 миллиона 116 тысяч человек, причем, только 3% погибло от бомбежек и обстрелов, 97% погибло от голода и холода.
Возможность остаться в живых в Ленинградскую блокаду нельзя назвать жизнью. А город жил, слушал по радио, кроме метронома, стихи О. Берггольц и даже непосредственно из консерватории Седьмую (Ленинградскую) симфонию Д. Шостаковича. И поэт, и композитор трудились в осаждённом городе и испытали все невзгоды вместе с ленинградцами.
Ольга Фёдоровна Берггольц
Каждый день выступает по радио,
Как соратница наша, не гость.
Этот голос меня очень радует.
Так с радостью восклицала другая поэтесса Варвара Вольтман, тоже переживавшая это страшное время в городе.
Блокаду выдержали многие поэты и писатели. Среди них: В.Инбер, А.Ахматова, Н.Браун, Д.Шостакович, С.Маршак, Д.Самойлов, Д.Гранин.