М О С К В А Д О В О Е Н Н А Я
(ч а с т ь п е р в а я)
До того как вы попадете вместе со мной в Москву я продолжу
рассказ о Федоре и Ларисе, с которыми мы с вами расстались еще до
войны, когда они, как это часто делали амбициозные провинциалы,
отправились покорять столицу.
Первым поехал Федор. С людьми он сходился легко, был
словоохотлив, но и слушать собеседника тоже умел. Вообще,
природная культура общения вещь редкостная, но ему она была
свойственна.
Важно то, что он был профессионалом высокого уровня в
своем обувном деле. А в столице это высоко ценилось, поскольку
запросы потребителя, особенно в мирное время, становятся всегда
изощреннее, особенно у определенной его части.
Здесь я имею ввиду в первую очередь, конечно, маститых
актеров и лиц, не стесненных в средствах для утоления запросов своего
изысканного вкуса.
Только вот не было у Федора самого главного, московской
прописки, а значит не могло быть и работы. Но, как известно, ищи и
обрящешь, и в результате неслучайное знакомство с управдомом.
Было такое должностное лицо во времена советской власти
при так называемом домоуправлении. От него зависело многое, скажем,
отопление, ремонт жилья, решение множества хозяйственных проблем,
что особенно актуально для центра Москвы, застроенного сто, а то и
двести лет назад.
Более того, улучшение жилищных условий, расширение,
обмен жилплощади, перепланировка, урегулирование спорных
ситуаций между жильцами. Но, в первую очередь, именно он, управдом,
был теснейшим образом связан с райисполкомом, где решался вопрос
о прописке.
А еще, если он управляет несколькими, пусть и небольшими
домами, но, главное, в самом центре столицы, у Никитских ворот. Это
же престиж, авторитет, граничащие зачастую со всемогуществом, и не
только в глазах обывателя.
Все это удачливо подкреплялось тем, что управдомом
оказалась землячка, из Тихорецкой, большой многонациональной, в то
время еще не города, а станицы родного Краснодарского края,
заселенной кубанскими казаками, адыгейцами, греками, армянами и
даже чехами.
Казачка была энергичной брюнеткой лет тридцати шести -
тридцати восьми, всегда со вкусом одетой, но не вызывающе, поэтому
вызывала интерес к своей особе и в неслужебное время тоже. К тому
же, как выяснилось позже, она питает особую страсть к антиквариату и
красивой обуви.
Ну, что ж, воистину это был тот счастливый случай, когда на
неискушенного провинциального ловца бежал опытный столичный
зверь, но ни зверь, ни ловец еще об этом не догадывались.
Не давая никаких конкретных обещаний, но и не лишая
надежд на будущее, что ж, у чиновников всех эпох технология оббирания
просителя одинакова, управдом поселила Федора нелегально в каморке
на чердаке двухэтажного ветхого здания у Никитских ворот, где-то во
дворах вокруг Театра Революции, ныне Театр им. Маяковского.
На этом чердаке вечером того же дня Федор снял с
домоуправа мерку, а не то, что вы подумали, уважаемый читатель.
Делал он это став на одно колено, как гусар в кадрили.
По правде сказать, он всегда так снимал мерку, так ему просто
удобнее. Но как это выглядело со стороны!
Взял правую ножку в умелые руки, утвердил ее на оборотной
стороне чистого бланка домоуправления, расстеленного на полу.
Бережно обводя карандашом контур самой дорогой для него в эту
минуту ступни вдруг ощутил легкое прикосновение ее рук к своим
плечам и услышал ее шопот:
- Лоско-о-тно...
Он глянул снизу вверх и увидел, как беспорядочно
подрагивали ресницы, прикрывшие ее глаза и как она передернула
плечами будто от мороза.
В его руках домоуправ совсем забыла, что "лоскотно" бывает
только там, у них дома, на юге. Что здесь, в Москве это называется
"щекотно". Эту ее секундную потерю памяти Федор расценил как
проявление безотчетного доверия заказчика к умелым рукам мастера.
А руки его привычно летали по щиколотке и стопе чтобы
убедиться в отсутствии часто встречающихся здесь дефектов. Что-ж,
такие породистые щиколотки не редкость у кубанских девчонок. Видимо,
сказывается отчаянное смешение наций среди предков.
Она не успела высказать какие-либо пожелания, конкретные
просьбы, оговорить сроки исполнения, стоимость, как это делается
обычно. Он ее опередил и сказал:
- Я сделаю, вы посмотрите. Что вам понравится - вы оставьте
себе.
Мне вот эта реплика показалась удачной, что вам понравится,
вы оставьте себе. Не купИте и не примите в подарок, а оставьте себе.
Чутье подсказывало ему, что в создавшейся ситуации финансовые
вопросы нужно обсуждать на туманном языке дипломатов.
Его будущее произведение не должно стать для нее подарком,
потому что подарок это один из вариантов взятки. Оно не должно так же
выглядеть и товаром для обыкновенной купли-продажи.
В варианте Федора этот жест означал следующее. Я, автор
этого произведения, посвящаю его Вам, истинному ценителю и, более
того, так уж получилось, дорогому мне человеку.
На следующий же день с меркой в нагрудном кармане Федор
укатил в Новороссийск. Дома он сам тщательно подогнал по мерке
несколько пар колодок под каблуки различной высоты.
От совсем низких, повседневных, до очень высоких для
вечерних туфель. Раскроил со Свидерским вдвоем "верх", раскрой
передал Лазарю, соседу, заготовщику со стажем, выходцу из-за
украинской черты оседлости. Таких в Новороссийске звали
бердичевскими казаками, немного в насмешку, но абсолютно беззлобно.
Через сутки небритый Лазарь принес первую пару готовых
заготовок. Был организован конвейер. Федор старший затягивал пару
на колодки и передавал ее Федору младшему для подшивания носков,
задников, стелек и прошивки подошв.
А сам принимался за затяжку следующей пары. Каждое утро,
худевший на глазах Лазарь, исправно приносил пару готовых заготовок.
Последнюю пару доставила Фаина, жена Лазаря, потому что сам он
занемог от такой давно не виданной производительности. Отделку
Федор не мог доверить никому, это было его личное клеймо качества.
Я хорошо помню ту знаменитую партию обуви, которую не мог
видеть, но которую многократно расписывала Лариса в своих всё ещё
ревнивых воспоминаниях. Ей самой такого носить не пришлось уже
потому, что ножка у нее была хоть и совсем небольшого размера, но
откровенно полноватая.
Отстраненный Федор при этом, как заслуженно цитируемый
автор вошедшего в моду романа, скромно хранил внимательное
молчание.
В первую очередь это были повседневные, только вошедшие
тогда в моду летние плетеные сандалеты из белого шевро с бежевой
хромовой отделкой, по границе верха и подошвы.
Затем всесезонные и никогда не выходящие из моды лодочки,
скроенные из контрабандного английского черного лака марки
"Стерлинг", не дающего трещин при любой температуре. А какой
бант-бабочка их украшал!
И избави вас бог от отечественного Батумского лака. На нем
трещины неизбежны, как норд-ост в зимнем Новороссийске.
Далее на осень и зиму ботики из коричневой замши на
шнуровке. Женских сапог тогда еще не знали и в помине, они стали
входить в моду только в самом начале 50-х годов, этому я уже сам был
свидетель.
Вершиной всего стала вечерняя пара на высоченных изящных
каблучках, точеных вручную самолично Федором старшим из хорошо
просушенной липы и идеально обтянутых кожей. Но какой кожей!
Верх был ажурно скроен из нежнейшего без единой морщинки
тонкого настоящего шевро цвета "серебро". Позднее я тоже
прикладывал руки к схожей работе под руководством Федора, но об
этом когда-нибудь потом.
Когда Федор откинул крышку чемодана, помещение чердака
наполнилось волнующим запахом новой обуви. Вслед за тем начался
ритуальный танец босоногой дикарки вокруг этого разноцветного
ароматного чуда.
И только потом на цыпочках подкравшись к чемодану как к
своей добыче, она стала вынимать пару за парой и каждый раз
восторгаться, начиная со следующей по высоте ноты:
-Это мне? И это мне? И это тоже моё?
А когда она дошла до кружевного серебра, то к счастливой
улыбке добавились слезы расстроганной благодарности. Сначала она
расположила их в ряд, затем перестроила по сезонам.
Потом, чмокнув несколько раз сандалетину и повращав
пальцами правой стопы, осторожно вошла в нее, следом во вторую.
Потопала ножками, покружилась, не отрывая глаз от обновы, и, не
снимая их, кинулась на неотоспавшегося в поезде Федора.
Остальные пары еще целый час ждали своей очереди для
примерки.
Проводив ее Федор обнаружил на ящике, заменяющем
верстак, замок с торчащим в нем ключом от его чердачного помещения
в двухэтажном особняке на Никитской, недалеко от театра Революции.
Мечта начинала сбываться, но пока, разумеется, проживание в Москве
оставалось нелегальным.
Зато теперь всеми делами, связанными с пропиской и
последующим трудоустройством волшебника за сапожным верстаком,
занялась сама госпожа управляющая множеством домов в центре
столицы. И, надо сказать наперед, довольно успешно.
Каждый вечер взлетала она наверх, едва касаясь черными
лаковыми лодочками шатких ступеней чердачной лестницы, чтобы
доложить о взятии очередной чиновничьей крепости.
А еще радовала она трудягу-затворника холодным
Абрау-Дюрсо из магазина "Советское шампанское" напротив
Центрального телеграфа на бывшей Тверской. Ароматной телячьей
колбасой с застывшими слезинками желе между в меру частыми
крупицами белоснежного шпика.
И это уж, непременно, от Елисеева. Золотистыми, теплыми
еще калачами из булочной Филиппова. И пирожными то со
Столешникова переулка, то от того же Филиппова, то из кондитерского
отдела Елисеевского магазина с выходом в Козицкий переулок.
А что? У нас здесь всё рядом, и Филиппов, и Елисеев, и
домоуправление тоже, а теперь и ты. И не уставал ладно скроенный
блондин с косым на левую сторону пробором трудиться днем и ночью
на управдомовском чердаке.
продолжение:
http://www.proza.ru/2019/02/08/1552