Глава I
«Я поняла, почему люди уходят. Им наверняка становится скучно подле нас. Сначала их что-то притягивает. Возможно это нежность, ранимость, доброта, сочувствие, а может я слишком глубоко зашла и этого внимания удостаивается только внешность. Потом вероятно их омут превращается в ил и затягивает на самое дно души. Однажды я прочла: « лягушке комфортно в болоте и бесполезно думать, что она разделит с орлом радость полёта...» Каждый из нас что-то представляет, мы создание того или иного восприятия мира. Одному доставляет удовольствие тяга к чему-то новому, стремление познать смысл жизни на земле, другой же зевает над всей это «требухой», ища удовлетворение среди повседневных потребностей на фоне инстинктов. И если рассмотреть первый случай, то становится ясно, как правило, такие люди одиноки. Во втором же все просто. Эта большая часть нашего общества. Почему же они одиноки? В этом случае синонимом одиночества может быть «непонимание». Они остаются непонятыми окружающими. Но почему? Ведь изначально все было хорошо, и человек тянулся к общению? Мы часто блуждаем в каждой клетке своего сознания пытаясь отыскать ответ на этот вопрос и чаще всего виним себя в произошедшем. Но почему ты так и не находишь ответа? Ты становишься еще более отдален от людей, потому что ты заблуждаешься на свой счет, ты не нашел ответа и продолжаешь думать, что есть в тебе черта, которая способна развернуть человека на все 180’. В какой-то момент, анализируя вновь произошедшую ситуацию, ты, наконец, дотягиваешься до света истины, будто бы ослепившей тебя. Им было так удобно. В тот самый момент. Но с чего ты взял, что это безлимит? Исчерпан трафик и вот поэтому ты один. Это сильные люди. Они больше не находят интересов в интересах окружающих, не пытаются никого понять, не ищут оправдание ни себе ни другим. Они наполнены терпением и пониманием. Зачем же тогда нужна жизнь, если ты смотришь на мир не так как другие и буквально изгнан из их принятых по шаблону понятий? Неужели ты должен смириться и податливо кивать в ответ? И это становится невозможным. Такие люди не смогут терпеть внешней силы, рано или поздно их внутренняя отреагирует резонансом. Тогда в этом случае уйдете вы, блуждая по свету в поиске равновесия. В большинстве случаев такие люди добиваются успеха. Они перестают смотреть в сторону прохожих и обращают внимание на себя. Ставя свои интересы, стремления и мечты на первый план. Тогда, поверьте, все остальное меркнет. Но с внешним миром тускнеет и их собственный. Они уже не торопятся говорить, потому что таких людей и не слышат….
Выходит это все ложь. Все произнесенные слова и данные клятвы. Всё, что когда-то было отдано ими, на конечной остановке - предъявляется чеком. Я больше никому не поверю в этой жизни…»
Я стоял в середине холла аэропорта, разглядывая табло с рейсами. Рейс под номером 34 был через 4 часа. Два часа на то чтобы решиться. У меня был отпуск и в силу своей неорганизованности, а скорей всего врожденной симпатии к случайностям, я так и не смог определиться. Я жил беззаботно и меня это всегда устраивало. Мама, взглянув в мои открытые голубые глаза, когда я родился, сразу все поняла. «Ты разобьешь множество сердец мой мальчик, я вижу это в твоих глазах» – говорила она, когда мы рассматривали семейный альбом. С каждым годом моего взросления – это становилось слишком очевидным. Но настоящей трагедией для семьи стало то, кода это стал понимать я. В школьный период я уже не думал об уроках, потому что, чувство такта и правильно подобранные слова брали верх над женским самообладанием, я оставлял жертве лишь чувства долга, который, по всей видимости, обязывал к выполнению моего домашнего задания. Поэтому я даже предметы называл женскими именами. Элен – Математика. (она больше походила на мальчика, несмотря на женские черты лица и скрытое обаяние, свойственное только женскому полу). Мэри - биология. ( та была избалованная родителями и всегда считала, что добьется всего что пожелает, разумеется не своими руками, поэтому отличные отметки, полученные за домашнее задание – было заслугой её репетитора). Дэса – это химия, признаться честно, в моей памяти нет отклика на это имя. Так я с детства грамотно распределял свое время. Все свое свободное от занятий время, я посвящал своей мечте – самолетам. Я сидел до самой ночи с книгой в руках, которую купил на сэкономленные карманные деньги. Хоть и наша семья не была бедной, но в деньгах меня ограничивали, чтобы я не вырос транжирой. Двигатели, турбины, сопротивление воздуха, проектирование модели - это все, что меня занимало на протяжение многих лет. По настоянию родителей меня взяли пилотом в самую крупную авиакомпанию. Узнав, сколько им пришлось отдать в знак «благодарности» я разозлился, и первые три месяца не мог проронить и слова. Обида, скованная безмолвием, сильно огорчала стариков, их последним криком отчаяния стало письмо, в котором отец умолял пожалеть родную мать, которой и без того тяжело. Каждый день по новостям, то и дело говорят об авиакатастрофах. Кровь стынет в жилах при мысли, что в списках погибших она увидит фамилию своего сына. Каждый раз, когда я отправлялся в рейс она, совершенно вымотанная работой по дому и заказами клиентов, идет в церковь с обращением к господу Богу, чтобы её единственного сына не коснулась беда. Годы прошли и я понял каким же болваном я был, когда считал свою гордыню союзником.
Прошло уже больше четверти часа, а я до сих пор стоял в замешательстве. Ноги начинали ныть от усталости, и я решил зайти в бар и выпить чего-нибудь. Был полдень. Людей внутри бара было не так много, как табачного дыма, висевшем в воздухе, густым туманом. Я опустился на стул возле барной стойки и заказал себе стакан пива. Я любил пиво и потягивал его медленно, стараясь продлить удовольствие, которым наполнялся мой желудок с каждым выпитым глотком.
«Форма мужчине всегда к лицу, не так ли, мистер…?». Мужчина лет 50-ти, высокого роста около 185 см, плотного телосложения и весьма добродушным лицом неторопливо взбирался на высокий стул и держал в руках газету.
«Дэвид, меня зовут – Дэвид» - со спокойным видом отозвался я.
«Разрешите вас угостить стаканчиком виски? Мне дико неудобно за весьма навязчивую резкость, но вы первый мужчина, которого я вижу за этот весьма нелегкий день. Понимаете, женщины. Все дело в них. Ах, да, извините, я совершенно потерял чувство такта. Детектив Николс Уайльд». Он поспешно сделал жест бармену и заказал один стакан виски, после чего обернулся ко мне и вопросительно поднял брови. Я кивнул. Тогда он заказал два стакана виски.
Выпив все содержимое за один раз, он продолжил, тряся в руке газету: «Ох уж эти проклятые журналисты!». Он сунул газету мне, и я смог разглядеть заголовок новостной колонки «Николс Уайльд теряет хватку». Я недоверчиво ухмыльнулся и с жалостью взглянул на его лицо, покрытое испариной. Он опустил голову и со всей силы тер свои волосы, как - будто хотел избавиться от своих мыслей. Вскоре до меня донесся глухой звук мобильного телефона, я взъерошено ощупал свои карманы, но вспомнил, что несколько дней назад я уронил свой мобильник в ванну, когда разговаривая с мамой, потянулся за сигаретой. Этот звонок был адресован моему другу, занимавшему место справа возле меня.
«Ну-с, мне пора идти, спасибо за компанию и берегитесь женщин, я вам клянусь – они коварные!»
Я опомнился, когда взглянул на часы. До начала посадки оставалось 20 минут. Я резко вскочил со стула и направился к выходу.
«Сэр, вы не можете уйти, пока счет не будет оплачен»
Черт побери, и как я мог купиться на это? Нахмурив, брови я вытащил из бумажника пару купюр. К счастью я заметил газету, небрежно оставленную, детективом. Ну-с, дружок, мы еще рассчитаемся. На улице шел проливной дождь, накинув плащ на голову и съежившись от холода, я зашагал по грязным улицам тротуара до телефонной будки. Увлекшись добычей, как ищейка, я перестал замечать все вокруг, в том числе и стрелки на часах, которые шли как парализованные, сопровождая каждую секунду все более громким звуком. Не азартом я был гоним, а скорее всего самолюбием. Набрав номер, я не услышал ничего, кроме отдаленного глухого потрескивания. Уже с явным раздражением я повторил свою попытку, в этот раз я отчетливо услышал гудки. На другом конце провода послышался мужской голос невнятно проговаривавший:
- Алло, алло?
- Извините, мне нужен Николас Уайльд… мне… с кем я сейчас говорю? -Треск в трубке усилился и местами связь пропадала – «Алло? вас не слышно…алло?». Еще больше разозлившись, я буркнул: «чертов хитрец».
Меня сильно знобило, я ощутил дикий холод по спине, когда дверца телефонной будки приоткрылась, и тощее лицо обратилось ко мне с вопросом:
«Мужчина у вас все?»
Я извинился и, запинаясь, вышел на холодную улицу. Засовывая руки в карманы, я зацепился за часы и в ту же секунду я вспомнил про самолет, отпуск и родителей. Не глядя на время я несся к дверям аэропорта, но было поздно. Самолет с пассажирами уже взлетел. «Завтра он оплатит не только свой виски, но и мой билет». За спиной, высотками многоэтажек, возвышался город, который я совсем не знал. Более того я никогда о нем ничего не слышал. Время было позднее, так как дороги освещались светом фонарей. В тот вечер у меня не было ничего, кроме свертка газеты, нервозно сжимаемым пальцами руки и опустошенного желудка, который грыз меня изнутри ворчливым рычанием. Сначала нужно отыскать, где можно остановиться. Я открыл страницу с объявлениями о съеме квартир. «Сотовый, сотовый, сотовый… Да! То, что нужно!» Подумать только из дюжины объявлений лишь одно с указанием домашнего телефона. Я поспешил обратно к телефонной будке. Помех уже не было. Слышались отчетливые длинные гудки, с которыми замирало мое сердце, питавшее надежду на спасение одного глупца, опоздавшего на рейс.
Вдруг мягкий неуверенный голос растворил мои опасения.
- Добрый вечер. Извините за столь поздний звонок. Могу, могу ли я остановиться у вас сегодня?
- Простите, но комната не сдается посуточно.
- Стойте, не кладите трубку, дело в том, что я лишился своего мобильника, а во всех других объявлениях указаны номера в 10 цифр. Я заплачу за месяц, если угодно, только не бросайте трубку….
В ответ девушка назвала мне адрес. Ну что еще ей оставалось делать, как не пойти на уступки. Женщину легко уговорить, если усердствовать над её состраданием. Голос, который я услышал, так и сказал мне об этом.
Глава II
Через окно машины я наблюдал, как проносились автомобили, ослепляя мокрый асфальт перед собой. На светофорах, не смотря на поздние часы, толпились пешеходы. Трамваи завершали рабочий день последним маршрутом. В городских садах, словно солдаты на плацу, выстраивались ровной шеренгой, голубые ели. Возле небольших озер я смог разглядеть ивы, печально склонившие свои ветви, как бы любуясь своим отражением. Впечатление от незнакомого города сложилось охотой узнать его поближе. Любопытство всегда играло со мной злую шутку, поэтому при мысли остаться хотя бы на один день, я трезво осек себя. Одна ночь, а завтра домой.
Я позвонил в звонок и стоял, готовый оправдываться. Надо отдать должное родителям за воспитание, чувство, коробившее меня – чувство причиненного неудобства, за которое придется принести самые искренние извинения. Дверь открылась и за робким голосом, который говорил со мной по телефону, скрывалось неподдельное дружелюбие и озорство.
- Здравствуй, мой поздний гость. И каким скорым ветром тебя сюда занесло, если всего за одну ночь ты готов заплатить, как за месяц? - глаза её в спешке осматривали меня, еле заметная улыбка легла в уголках её губ и замерла. «Вы же весь промокли?». Она удалилась в потемки коридора, а я стоял как вкопанный, что-то не связное бормоча в свое оправдание. «Вот. Это вам, держите» - она протянула мне махровое полотенце – «ванна дальше по коридору, вторая дверь слева, вам срочно нужно согреться, иначе вы простудитесь, а я пока подыщу вам что-нибудь из одежды».
Я осторожно взял полотенце из её рук, так и не решаясь посмотреть ей в глаза, такая решимость поставила меня в тупик и еще больше заставляла стыдиться своего положения. Я разулся, аккуратно поставив туфли у входной двери, снял плащ, взъерошил свои волнистые мокрые волосы, которые сохранили в себе дождевую воду и произнес: «Простите, простите за неудобства, мне, правда, очень неловко». Я ничего не понимал, что происходило внутри меня и что меня окружало. Я молча повиновался, словно она имела на это право. Право расположиться мною. Сначала мне показалось, что я зашел в собственный дом и, не успев обнять родных, тут же получил наставления от матери. Но юная девочка (на вид лет 16) воспользовалась моим замешательством и, не теряя времени на любезности, которыми обмениваются люди при визитах, решительно отправила меня в ванную комнату, не желая слышать ни малейшего возмущения на её безукоризненную правоту.
Я мылил голову и анализировал все, что пропустил через сердце пару минут назад. Я сидел в ванне, убирая пар с лица, и улыбался, как болван, пока не услышал свист чайника на кухне. И тут я вспомнил, что совершенно ничего не ел и собирался заскочить куда-нибудь после того, как определюсь с местом жительства. Мой нос определил нужное направление, которого стоит держаться, аромат только что разогретой домашней еды, неосознанно увлек меня в кухню.
Хрупкая незнакомая мне девочка, ловкими движениями рук управлялась с кухонными приборами: она доставала ложки, тарелки, осторожно укладывая их на стол. Озабоченная своими делами, она не замечала меня. Предварительно уловив тон её настроения, я начал подыгрывать внутреннему веселью, разыгравшемуся внутри меня. Как будто мне снова 20 и серьезность не к лицу.
- Неужели, если я откажусь от романтического ужина при свечах, я попаду в немилость? Насмешливая улыбка, оголяла меня до глубины души, представляясь перед её лицом беспечности и наивности. Она вздрогнула, покраснела, что-то пролепетала и продолжила:
- Вас пугает в людях неодобрение? Откуда вам знать, может быть в немилости гораздо уютнее и спокойнее, нежели оказаться во власти стихийного бедствия преподобной симпатии. И вопрос мне этот кажется абсолютно пустым, ведь я уверена, что вы ничего не ели». И в правду с самого утра я ничего не ел, лишь подогрел желудок рюмкой виски в вечерние часы ожидания. Она смотрела на меня изучающе-теплым взглядом, а я смотрел на неё и пытался угадать к какому типу женщин она принадлежит.
«Ваши вещи в той комнате, теперь она ваша на столько, насколько потребуется, переодевайтесь и я жду вас к столу», тем временем она запаривала ароматные травы бергамота в чайник, который походил на тот, что годами ждет удобного случая или особого события.
Глава III
С самого утра меня знобило. В груди бешено колотилось сердце, легкие с трудом впускали воздух, насыщая кровь кислородом. Я ощущал слабость во всем своем разгоряченном теле. Сперва я начал искать телефон в карманах своей одежды, чтобы набрать домработнице и вместе с давящей болью в висках вспомнил, что нахожусь за пару тысяч верст от родных мне земель. Также я вспомнил, что не спросил имя хозяйки квартиры. Вот я болван. Странно, неужели она еще здесь, разве она не ушла, домой например. Точно. Это и есть её дом. В объявлении же было сказано, что сдается комната. Постой. Кажется, вчера я видел аптечку на стене в коридоре. Я старался передвигаться по полу бесшумно, но, прогнившие от старости доски , хорошо озвучивали каждый мой шаг, противным и долгим скрипом. В аптечке, я нашел аспирин, поспешно схватив упаковку, зацепив рукавом свитера склянку с этиловым спиртом, который, впоследствии, с грохотом разлетелся по всему полу.
Из-за закрытой двери послышался охрипший, только что очнувшийся от о сна, голос:
- Кто здесь?
- Это, Дэвид. Ммм… Ваш новый… эмм… я снимаю здесь комнату…
Дверь приоткрылась, и в проеме показался нахмурившийся лоб, курносый нос, весь покрытый веснушками, глаза, недоуменно глядевшие на меня из-за слабого прищура век.
- Я… Флакон со спиртом зацепился за рукав иии… извините, что разбудил вас
- О, нет, нет. Что вы? Это вы меня извините, просто я не привыкла, точнее, привыкла к тому, что кроме меня здесь никого нет. Вы понимаете? Просто… А-аспирин? А зачем вам понадобился аспирин?
- Мне кажется, что у меня температура - промямлил я, едва держась на ногах.
- Ну конечно, вы же вчера весь промокли до нитки, немедленно ложитесь в постель, я сейчас что-нибудь придумаю - и захлопнула за собой дверь. Из-за которой последовало продолжение: «Живенько, живенько!» Не успевши ничего сказать, я послушно лег в свою постель и как только голова коснулась подушки я задремал, сам того не помня.
Головная боль снова давила на виски, и я открыл глаза. Возле кровати стоял стул на нем лежал градусник со ртутью, которая доползала до отметки 38.5. Лекарства. Кружка горячего наваристого куриного бульона и записка «если, что понадобится, я у себя. Терри»
Единственное, что я осмелился попросить, так это телефонную трубку, ведь я до сих пор не позвонил маме. Я был слишком слаб, чтобы оказать хотя бы на полшага ближе к дому. Весь вечер я провел в кровати, терзая себя мыслями о том, что не улетел домой. Я вспомнил Николса и злость, обрушившаяся на его почтенное имя, вскоре перешла на мою эксцентричность. Я швырнул одеяло в угол кровати и вдруг соскочил с неё, как ошпаренный, не веря собственным глазам. Одеяло шевелилось, потом движения прекращались. Затем все повторялось снова и снова, пока из-под него не показались черные длинные усы, потом последовавшая за ними черная морда кошки, очумело глядя на меня огромными желтыми глазами. В угоду своему одиночеству женщины всегда приносят в жертву домашних питомцев. Ну и как же тебя зовут, жертва? Я ласково почесал её настороженную мордочку, и она вся изнежилась в моих руках, заливаясь мягким урчанием. Мы остались неразлучны до самого утра.
Все эти дни, в которые я претерпевал атаки вирусной инфекции на мой иммунитет, я не сводил глаз с Терри, пытаясь понять, что скрывается за её заботой. Глаз, наметанный житейским опытом, пристально следил за каждым её движением, пытаясь уловить мельчайшие тени, наводящие на сомнения. Но своим непринужденным участием в моей жизни, она излучала один лишь свет. Вопросы, оставшиеся не списанными со счетов интуитивного предположения, повсеместно мучили меня. Я выстроил свои вопросы один за другим, с тончайшей градацией, дабы не задеть её чувства. Первым стал вопрос о её замужестве.
- Терри, могу ли я задать вам вопрос? Ради бога, если посчитаете его неуместным, можете не отвечать, это ваше право. Глаза напротив выражали неудовлетворенный интерес и разгоряченная этим, ( так мне показалось из-за налившегося румянца на её щеках) улыбнулась, глаза засияли ярче прежнего.
- Я не разделяю вопросы на уместные или неуместные. Вопрос всегда есть желание незатейливо посвятить кого-то в свои тайны, которые со временем стали ничем иным как воплощением тревоги. В какой-то степени вопрос – некая, выраженная форма доверия. Если же человек не может решиться на издержки своего, в крайней степени, любопытства, то это говорит о его скрытности. С такими людьми становится невыносимо тяжело, находится рядом. Я слушаю вас.
- Вы были замужем? - она резко подняла свои твердо – глубоко – устремленные глаза и испытующий взгляд застыл на моем лице в попытке найти что-то. Очевидно, сама испугавшись внезапно напавшей строгости, черты её лица, тут же смягчились, дрожащие губы размякли в полуулыбке. За всем этим последовал выдох облегчения, присущий людям, которых застали врасплох.
Мне все стало ясным. Вся забота Терри, была вызвана глубоким отчаяньем, в котором трепетало её сердце, взывая о помощи. Представление всей этой комической ситуации не могло не вызвать у меня улыбки на лице, ведь человек, нуждающийся в помощи был вовсе не я. Мой недуг, смотря глазами Терри, стал самым сильным обезболивающим для её утомленной, гнетущими мыслями, души. Иногда её невинность, без всякого злого умысла, доводила меня до сантиментов, ведь мы едва были знакомы, а она с такой вопиющей жадностью и легкостью одновременно, парировала мне о своих размышлениях и представлениях о мире. Я мог на час, а то и более увлечь её разговором, за которым она, подхватывая нужную тональность, разрезала воздух, как птица в небе, своим красноречием.
Но я знал, что глаза, молящие о повиновении её воли, постепенно заполнялись слезами. Внутри шла ожесточенная борьба за право голоса. Я знал, что мне никогда не вкусить её до конца. Её всегда оставалось мало. И если я и мог успокоить в себе воспаленное желание притяжения, отводя взгляд или избегая её, но только до тех пор, пока её легкие шаги не слышались за порогом моей комнаты. Она всегда возвращалась. Нужда сердца овладевала ей, и мы до поздней ночи наслаждались обществом друг друга, болтая, как правило, ни о чем. Однажды мы до того увлеклись беседой, что потеряли счет всякому времени, тогда в чувства нас привел наш общий приятель, который обратил всеобщее внимание на себя громким мяуканьем. Этот предатель созывал в забвение сонного мира вовсе не свою хозяйку, с которой прожил половину своей жизни, а меня. Все две с половинной недели он проспал возле моих ног без всякого чувства стыда.
Глава IV
Я пробыл у неё чуть больше 2-х недель, и честно говоря, жажда познать её все больше росла с каждым днем. Рядом с ней мне не хотелось быть сукиным сыном, как в школьные годы.
Я находил в ней постоянно что-то новое. Новое и до того простое. Всё к чему она стремилась это к утонченному благородству. Она воспевала обыкновение, и оно становилось центром вселенной. Её никогда не стесняло мое или чье-либо присутствие. Словно она была избранницей всех земных грехов, ибо искушение нередко доводило меня до исступления. Роскошь для неё не обесценивалась звоном монет в её тонкой манере все упрощать. С ней было невероятно просто. Нет. Нет. С ней было по-настоящему. Она и есть естество влечения души. В ней одновременно сосредоточен весь покой и вся страсть. Страсть, которая не роняет в душу надежду завладеть ею. Она может смирить тебя пронзительным взглядом, возмутиться и даже выругаться… и даже в момент невыносимой апатии, я чувствовал исходящее от неё тепло. Я ощущал, как моя душа тянется к незримому свету. Свету спасения от всех нажитых привычек. Рядом с ней я становился другим. Ранее я не принадлежал себе. Я был ничем иным, как отражением общества, впитавшего на улицах разврата –легкую похоть однодневных романов. Я превратился во влиятельного транжиру, опустошившего свое эго. Стоило ей протянуть свою, покрасневшую от мороза руку, в мой карман, я тут же начинал дрожать от страха. Я считал секунды и лишь сжимал её ладонь все крепче. Я более не торопился жить. Дни не громоздились один за другим, создавая в памяти хаос. Я начал любить понедельники…. Она казалась мне невероятно хрупкой, и я не решался стать ближе к ней. Я утопал в ней, не вторгаясь в её пространство. Она будто бы создана, чтобы окрылять, в то время как сам полет, был ей неведом, т.к. сама она боялась высоты. А точнее в страхе разбиться в порыве скандала, устроенным на бытовом уровне, и перестать вдыхать кислород из-за удуший непонимания. Чушь! Каждый из нас считает нормой семейные передряги в постоянных расхождениях во взглядах. Но для неё это было чуждо. Она верила. Она идеализировала и даже настаивала в своих тезисах о существовании нерушимой гармонии между внутренними мирами, всегда норовящими доказать друг другу о своей правоте. Но я понял слишком поздно, что вся красота женщины, а точнее что должно быть в основании её образа - это неприкосновенность. Ты узнаешь её раз за разом. За обеденным столом, за непринуждённой беседой, в отчаянии и призрении, в слабости и непоколебимости её духа. В эти моменты становится ясным то, что не ты, а она проникает в каждую клетку тебя. От нескончаемых мыслей, проносящихся в голове до ощущений легкой дрожи озноба прилива нежных чувств, которыми меня наполняло её присутствие. Я был уже далеко от неё, чтобы озвучить и подписать чистосердечное. Двое маленьких непосед то и дело отвлекали меня от воспоминаний её образа. Жена хранила домашний очаг, правда температура в доме едва превышала температуру за окном. Учитывая, что я покинул её с приходом весенней слякоти.
«Дом» - так она меня называла по причине своего рассказа, который вынудил её к описанию местности, в которой мне была уготовлена роль дома. Позже это наречение приобрело более теплый и оживленный тон. Я лишь мог догадываться, что испытывает эта расцветающая на глазах особа. Но каждый раз, когда я смотрел на неё, во мне, что-то менялось. Наверное, легкомыслие, изначально положившее отношение к ней, перерастало в абсолютную серьёзность моих взглядов.
Однажды я приготовил кое-что для неё. Прошу сразу не представлять себе, комнату, усыпанную лепестками роз, ужин при свечах и прочей ерунды. Я не романтик. Жизнь выбила из меня эту дурь еще тогда, когда я был одет в «юность». Странная это штука возраст. С каждым годом, новый «рождественский» свитер. Бедное сердце, оно продолжает отчаянно биться, а ты продолжаешь дышать и ощущать каждый свой вдох и всю тяжесть, что переносят твои легкие при очередной попытке сделать вдох. Зато на выдохе легче. Уже не так тяжело прощаться с чем-либо или терять. Во всем есть свои плюсы. Находите их, словно бонусы и питайте ими своё самолюбие. Да, как вы уже заметили, я предпочитаю отдать время своим рассуждениям и анализу подобной чуши, находя палки в чужих колесах, нежели утопать в прекрасном. Что такое прекрасное? Правду никогда так не назовешь. Ужин, свечи, зачем все это? Что вообще такое романтика? Кто ее придумал? Может быть тот, кто хорошо знал женщин и как их заполучить? Романтика, легкость встреч… Это не для неё. Я хорошо это осознавал. Поэтому старался держаться честным по отношению к ней.
Я аккуратно взял её за руку и позвал с собой.
«Пойдем, я кое-что тебе покажу». Усадив ее в кресло, я сел на пол. Немного прошерстив карманы своих брюк, я отыскал то, что хотел. Я достал маленькое дамское зеркальце, открыл его и отдал ей.
- Посмотри на себя. И вправду любишь, да? Ты же вся светишься… Наверняка ты вводишь в заблуждения многих прохожих, своим, насыщенным нечто изящным, видом. Ты же вся до краев наполнена счастьем!.
Она бросила в зеркало строгий взгляд, затем весело улыбнулась.
- Ты же знаешь, я не люблю свое отражения - она хихикнула и вновь посмотрела в зеркало.
- Ты прекрасна - сказал я, так и не сумев отвести своего взгляда.
Я готов был потратить уйму времени, чтобы вот так просто сидеть возле неё, ощущать эту легкость, искренность и наготу её чувств. Она всегда была со мной «настоящей», за это я её и полюбил.
С каждым новым, выпитым нами кофе, все вокруг менялось, я, словно всем своим кожным покровом, чувствовал приближение перемен. Они несли с собой катастрофическое известие о приближении нечто глобального.
Любовь… её можно увидеть даже слепому. Странная штука. Мы становимся прозрачными для окружающих.
ГЛАВА V
Когда я закрыл глаза и прикрыл лицо руками, было уже поздно. Слишком поздно для развязки. Слишком поздно для разглашения кое-чего утаенного от её любопытства. Я уехал ранним утром, оставив на столе записку: «Прости, если не оправдал твоих надежд».
Прошло немало лет, хранивших эту историю до времени её публикации. А я не перестаю задумываться, смогло ли её сердце, простить меня…