В прошедшем году культуры Сарапул, богатый историческими событиями и персонажами, отметил две юбилейные даты:
125 лет назад, в 1889 году в Петербурге умер великий сатирик, М. Е. Салтыков-Щедрин, автор «Губернских очерков», «Господ Головлевых», «Истории одного города», обнаживший язвы государственного управления на Руси, в Вятской губернии и прославивший уездный город С***, Полорецк или Срывный (псевдонимы г. Сарапула).
Михаил, родившийся 27 января 1826 г в Тверской Губернии в состоятельной семье коллежского советника и купеческой дочери, учился в Московском Дворянском институте и Царскосельском лицее, поступил на службу в канцелярию военного министерства. За публикацию повести «Запутанное дело», критикующей порядки тогдашней России, его сослали на восемь лет в Вятку.
160 лет назад, 15 октября 1854 чиновник особых поручений Михаил Евграфович Салтыков по распоряжению вятского губернатора прибыл в Сарапул для ведения дела о раскольниках. Расследование дела А.Ситникова заняло не один год. Исполнительный чиновник, Салтыков исколесил 7 тысяч верст Вятской, Пермской губернии и представил вятскому губернатору доклад в 7 томах (3000 листах). В октябре 1854 г. и в феврале 1855 г.Михаил Евграфович останавливался в Сарапуле в доме у купца Я.Ф.Козлова на ул.Троицкой (Красноармейской), 57. Этот дом напротив центральной почты сохранился, в нем юридическая консультация и детские магазины.
Упоминается среди домов, где жил писатель, еще улица Богоявленская (Горького). Раньше угол Богоявленской-Троицкой был занят усадьбой купца Козлова с флигелем в саду и граничащей с ней усадьбой Михеева со входом с Богоявленской. Позже на этом месте был кинотеатр, затем клуб кожевенников —драмтеатр и, наконец, общежитие работников культуры.
Хорошо бы увековечить память сатирика в Сарапуле фигурами его персонажей. А персонажи эти узнаваемы. Рядом с домом Бодалева (Ижкомбанк) на углу Советской (бывшей Вознесенской) и Раскольникова (Вятской) исторически оправдано установить скульптуру Премудрого пескаря. Раньше на месте каменного с зелеными изразцами дома Бодалева стоял деревянный дом, в котором жил в полном одиночестве прототип Премудрого пескаря, сын протоиерея Вознесенского собора Николая Дубовикова, Александр. Вернувшись в Сарапул учителем в духовное училище после окончания духовной академии, молодой либерал пришелся здесь «не ко двору». Коллеги считали его «слишком умным». Он ушел со службы, уединился, не выходя из дома, и только сторож собора прислуживал ему и покупал продукты. Другой персонаж, «гусь лапчатый» Фейфер явно «списан» с сарапульского городничего штабс-капитана Густава фон Дреера: «…жилистый, белокурый и суровый. То и дело брови насупливает да усами шевелит, а разговаривает совсем мало. Но был предошлый. Готов не есть, не пить, чтоб начальству угодить».
Нужна им рыба не рыба, кит не кит, а около этого -- мечется Фейфер как угорелый, да и засадит в острог всех рыболовов. Те чуть не плачут, но рыбу достают какую следует. Нужно в губернии отличиться, велят Фейеру найти бродягу. Начнет он по городу рыскать, вынюхивать, и засадит в острог странника заблудшего. А на другой день идет в губернию пространное донесение, и чего он только не напишет! Прислан был к нам Фейер из другого города за отличие. Перед ним был слабый да добрый старик городничий. Платили ему купцы по 10 рублей. Вот приехал Фейер на городничество, созвал всех 50 заводчиков и потребовал платить ему дань в «три беленьких» («беленькая» -- сто рублей). Купцы заворчали: «Пять рублей – и ни копейки больше!». «Ладно», - говорит. Через неделю городничий обвинил кожевенного заводчика в краже и нагрянул с обыском. Где взял кожи, купчина объяснить не мог, и заплатил 500 руб. Так и пошло. И камнями-то городничему в окна кидали, и ворота дегтем по ночам обмазывали, и собак цепных отравливали – не помогло! Раскаялись купцы. Пришли с повинной, принесли по три беленьких, да не взял хитрый Фейфер.
Одного приезжего купеческого сына за сквернословие на две тысячи оштрафовал да из города через два часа велел выехать. Говорят, и покойниками не брезговал. Пронюхал, что умерла старуха-раскольница и сестра собралась схоронить ее под домом. И стал сестру навещать городничий с обысками, как только потребность в деньгах появлялась. Замучил старуху откупами, до смерти довел и смеялся: „Жаль, Домна Ивановна, что умираешь, а теперь бы деньги надобны! да куда же ты, старая, сестру-то девала?“
Купчишки да мещане лет десять с этим городничим маялись-маялись и, верите ли, полюбили под конец. «Нам, говорят, лучше городничего и желать не надо! Привычка-с». В незавершенной повести «Тихое пристанище» описан город Срывный, «прототипом которого послужил уездный городок Сарапул, расположенный на углу Вятской, Пермской и Уфимской губерний». Сатирик становится поэтом, описывая природу вокруг Сарапула:
«Как только выедешь из соснового бора, глазам уже открывается весь город как на ладони. Имя ему Срывный. Он стоит на высоком и обрывистом берегу судоходной реки, и вдоль и поперек изрезан холмами и суходолами», -- писал Салтыков-Щедрин о Сарапуле. Свой псевдоним в книгах сатирика город наверняка получил из-за крутого нрава жителей, склонных к расколу: «Известно, народ все буян был». «Город С*** не имеет в себе ничего особенно привлекательного; но местность, среди которой он расположен, принадлежит к самым замечательным... есть какая-то девственная прелесть, какая-то привлекательная строгость в пустынном однообразии, царствующем окрест. Необозримые леса, по местам истребленные жестокими пожарами и пересекаемые быстрыми и многоводными лесными речками, тянутся по обеим сторонам дороги, скрывая в своих неприступных недрах тысячи зверей и птиц, оглашающих воздух самыми разнообразными голосами; дорога, бегущая узеньким и прихотливым извивом среди обгорелых пней и старых деревьев, наклоняющих свои косматые ветки так низко, что они беспрестанно цепляются за экипаж, напоминает старинные просеки для лесников; пар, встающий от тучной, нетронутой земли, сообщает мягкую, нежную влажность воздуху, насыщенному смолистым запахом сосен и елей и милыми, свежими благоуханиями многочисленных лесных злаков… И если над всем этим представить себе палящий весенний поддень, какой иногда бывает на нашем далеком севере в конце апреля, — вот картина, которая производила и будет производить на душу могучее всесильное впечатление. Каждое слово, каждый лесной шорох как-то чутко отдаются в воздухе и долго еще слышатся потом, повторяемые лесным эхом, покуда не замрут, наконец, бог весть, в какой дали. И, несмотря на тишину, царствующую окрест, несмотря на однообразие пейзажа, уныние ни на минуту не овладевает сердцем; ни на минуту нельзя почувствовать себя одиноким, отрешенным от жизни. Напротив того, в себе самом начинаешь сознавать какую-то особенную чуткость и восприимчивость, начинаешь понимать эту общую жизнь природы, от которой так давно уже отвык…
Необычная простота и незатейливость этой природы должна сурово действовать и на человека, в ней обитающего. И, действительно, поселяне, живущие в деревнях, которые как редкие оазисы, попадаются среди лесов, упорно держатся так называемых старых обычаев и неприязненно смотрят на всякого проезжего, если он видом своим напоминает чиновника или вообще барина. Живут они очень зажиточно и опрятно. И до сих пор в лесах этой местности попадаются одинокие скиты, в которых нередко находит убежище не жажда молитвы и спасения душевного, а преступление и грубое распутство. Таков народ, такова местность, окружающие город С*** Город этот, сам по себе ничтожный, имеет впрочем, весьма важное нравственное значение как центр, к которому тянется не только вся окрестность, но многие самые отдаленные местности России. В особенности замечательно в нем преобладание женского элемента над мужским. На улицах и у ворот почти исключительно встречаются одни женщины, в неизменных темно-синих сарафанах, с пуговицами, идущими донизу, и с черными миткалевыми платками на головах, закалывающимися у самого подбородка, вследствие чего лицо представляется как бы вставленным в черную рамку. И весь этот женский люд движется исключительно чинно и истово по улицам, вследствие чего и самый город приобретает церемонно-унылый характер.
Город С***, в котором мне пришлось производить следствие, принадлежит к числу самых плохих городов России. Если он расположился, или, лучше сказать, разлезся на довольно большом пространстве, то нельзя сказать, что к этому была какая-либо побудительная причина, кроме того, что русскому человеку вообще простор люб. Мещане и даже крестьяне приобретают огромные дворовые участки за бесценок, а часто и задаром, выстраивают какую-нибудь баню, в которой ютится хозяин с семейством, и обносят участок плетнем. От этого такое множество пустырей, которые придают нашим городам нестерпимо тоскливый вид. Только к центру, там, где находится и базарная площадь, город становится как будто люднее и принимает физиономию торгового села. Тут уже попадаются изредка каменные дома местных купцов, лари, на которых симметрически расположены калачи и баранки, тут же снуют приказные, поспешающие в присутствие или обратно, и, меланхолически прислонясь где-нибудь у ворот, тупо посматривают на базарную площадь туземные мещане в нагольных тулупах, заложив одну руку за пазуху, а другую засунув в боковой карман».
Таким увидел великий писатель Сарапул, и, в конце концов, полюбил этот город: «В молодости, когда прихотливая судьба носила меня из края в край России, я долго жил в Срывном и полюбил его. Да, я любил тебя, угрюмый, но живописный городок. Я любил и шумную деятельность твоего дня, и суровое безмолвие твоих ночей. Мне нравилось тогда в тебе всё: и городничий, который вечно куда-то скакал и вечно кого-то ловил, и стряпчий, который лукаво посмеивался, взирая на деятельность городничего, как будто говорил: «Погоди, брат! еще успеешь попасть под суд!» — и даже исправник, который с омерзительным цинизмом рассказывал всем и каждому сокровеннейшие подробности своих интимных отношений к жене почтмейстера...». Пока не выяснены прототипы исправника Ивана Демьяновича Маслобойникова, матушки Мавры Кузьмовны и др. персонажей, но, думаю, непременно найдутся.
Многие приезжие, живущие в молодых городах, удивляются богатству истории нашего города. Этим не могут не гордиться сарапульцы. К сожалению, город Сарапул, вошедший во многие произведения великого сатирика, даже не имеет улицы его имени, хотя 25 улиц города поименованы в честь других великих русских писателей. Думаю, что одна из улиц Старцевой горы, где жили раскольники, или центра города, где останавливался писатель, непременно должна носить его имя.
Наталья Запорожцева руководитель музея
«Сарапульская старина» школы №4 г.Сарапул.