Хроника рода вучичевичей

ПОКЛОНИСЬ ДОБРОМУ ИМЕНИ

Предисловие
Какое счастье, что память возвращает нам прошлое не для того, чтобы переделать его, а лишь затем, чтобы осмыслить, оплакать и понять. Мы в ответе за все – за каждый поступок и за каждое слово, и память предлагает нам обдумать, зачем мы жили, что мы сделали со своей жизнью, было ли у нас назначение и выполнили ли мы его.
Надежда Мандельштам

        С Эзопом я бы поспорила по поводу того, что «страсти пагубны, потому что они ослепляют человека». Мне ближе гегелевское: «Страстям мы обязаны наибольшими победами…»

Страстное желание узнать о семье Владимира Дмитриевича Вучичевича-Сибирского возникло у меня у меня после прочтения не то документальной, не то детективной повести Ф.А. Логинова «Заимка Вучичевича».

По прошествии нескольких лет, уже самостоятельно собирая материал о Владимире Дмитриевиче, я обнаружила, что автор исказил имена его детей, факты их гибели, нарушил хронологию событий, связанных с жизнью и с творчеством художника.

Имеющийся краеведческий материал тоже не позволял восстановить четкую картину произошедших в начале двадцатого века событий.

Краеведы и исследователи уделяли большое внимание поиску пропавших полотен В.Д. Вучичевича-Сибирского, выяснению политического статуса его убийц. Обсуждались вопросы, связанные с его обучения в Академии художеств, знакомства с известными художниками. Причем обучение в этом учебном заведении выдавалось за неоспоримый факт, хотя не было представлено подтверждающих это доказательств. Кроме того, выдвигалась версия его участия в революционной деятельности.

К сожалению, как показали мои поиски, никто не занимался составлением его родословной, систематизацией значимых дат жизни и творчества пейзажиста, аргументацией его поступков.

В ряде опубликованных монографий и статей, посвященных                художнику-пейзажисту, авторы полностью полагались на подлинность повести Ф.А. Логинова «Заимка Вучичевича», а сама повесть называлась документальной. Зачастую исследователи пересказывали никем не проверенные эпизоды этого литературного произведения, выдавая художественный вымысел за достоверные сведения. А потому факты искажались, доказательная база версий была слабой. Но если художественное сочинение не претендовало на точное изложение событий, в нем было допустимо существование легенды, то для научных трудов подобное было непозволительным.

В беседах с моими земляками мне не раз приходилось слышать повторение этих ошибочных высказываний. Прошлое все больше погружалось в туман, и невозможно было понять, где в рассказанном авторами статей и монографий правда, а где ложь.

Не по своей воле, а порой и вопреки моим желаниям на несколько лет я превратилась в детектива, раскрывавшего тайны рода Вучичевичей. Я рассматривала различные версии, сравнивала их с данными архивов, пыталась определить последовательность происходивших событий. Много времени ушло на изучение писем подполковника корпуса жандармов Я.Н. Озерецковского, материал, собранный томским краеведом А.В. Своровской, воспоминания А.С. Дьяковой, копии документов, касающихся Вучичевичей и Левицких, родственников со стороны бабушки художника. Но самым значимым для составления родословной Вучичевича было Дело о дворянстве, документ, найденный знаменитым архивариусом В.В. Клейстом.

В ходе изучения истории страны с уникальной культурой, Черногории мне удалось найти сведения на черногорских воевод, установить места, где они воевали. Сопоставив полученные данные с теми, что имелись в Деле, я смогла определить причину и дату переезда черногорских сердаров Вучичевичей в Слободскую Украину, размер их наследства, полученного от И.И. Вукотича.

В архивах Харьковской губернии мною были обнаружены сведения о жизни деда художника Луки Петровича. Изучение копий документов, хранящихся в Кемеровском областном музее, пролили свет на еще одну семейную тайну бывших воевод, сердаров. Там же хранятся и данные об отце художника, известном в конце девятнадцатого века драматурге Дмитрии Лесевицком. О его разорении мне поведали архивы историко-художественного музея в селе Пархомовке, в котором еще сохранилась бывшая усадьба Вучичевичей.
Там же на Украине я нашла материал о действительном месте обучения Владимира Дмитриевича, об учебном заведении, которое сформировало его мировоззрение мастера-художника.

Постепенно рушился миф о его «политической деятельности», о ссоре братьев-художников. Четко обозначилась истинная причина его переезда сначала в Омск, а потом в Томск и Крапивинскую волость.

Я обнаружила любопытный иллюстративный материал: изображение формы гусар, их знаков отличия, штандарта, иконы Ахтырской богоматери - покровительницы ахтырского полка, дореволюционные фотографий Люботина конца XIX века, репертуар Московского Малого театра с указанием спектаклей по пьесам Дмитрия Лесевицкого - псевдоним отца Вучичевича, фотографии Нижегородской промышленно-художественной выставки, на которой были представлены работы Вучичевича.

С трудом находя необходимые сведения о роде Вучичевичей, очень жалела об утрате опыта прошлых лет. В XVII – начале XX веков составление родословных не составляло большого труда. В то время в России родословные росписи были официальным документом, необходимым для обоснования прав на должность. Занимавшиеся генеалогией имели свои печатные органы. К изучению родословных привлекались профессиональные историки и любители, собирающие материалы по истории семьи. К сожалению, после 1917 года активные генеалогические изыскания специалистами прекратились. Такие люди ушли из жизни, а из архивов вместе с ними исчезли и необходимые данные.

К счастью, в 80-е годы прошлого столетия генеалогия вновь стала возрождаться как знание истории своей семьи. В настоящее время появились сведения о родословии.

Для составления хроники рода Вучичевичей мне необходимо было выяснить имена его родителей и прадедов, законных или незаконных жен, уточнить имена детей художника, даты их рождения и смерти, систематизировать и внести эти данные в составленные таблицы. Полагаю, что если после проделанной мной работы останутся вопросы и пустые ячейки в генеалогической таблице, систематизация, проведенная сейчас, облегчит в дальнейшем проведение поисков другими краеведами и исследователями.

Но самым ценным для меня, помимо работы с архивами, было человеческое общение. Мне очень помогла переписка со старшим научным сотрудником симферопольской библиотеки «Таврика» М.Н. Гаврилюк, приславшей копии газет начала ХХ века. Газетные публикации пролили свет на проведение выставок, о которых не было известно раньше.

Через интернат совершенно случайно я нашла жену внука Евгения Вучичевича, которая рассказала мне о жизни брата-художника в период с 1917 по 1951 годы.

Написав последнюю страницу и перечитав рукопись, посвященную родословной, я испытала странное чувство.

Моя жизнь оказалась путешествием по памятным местам, связанным с именем В.Д. Вучичевича. Судьбу словно творил кто-то свыше, не давая сделать иной выбор. Меня целенаправленно вело по местам, связанным с биографией художника. Украина, Петербург, Омск, Томск и, наконец, поселок Зеленогорский.

Мое детство проходило в Киеве, где одно время жил Вучичевич.  В Свято-Владимирском соборе Киева, в росписи которого принимали участие выпускники Н.И. Мурашко, меня крестили. Моя институтская подруга Валентина Терещенко носила ту же фамилию, что и меценат Рисовальной школы, в которой учился Вучичевич. В Омск я приезжала на присягу к сыну и жила недалеко от той гостиницы, в которой когда-то останавливался Владимир Дмитриевич с «крестьянской Венерой». В Петербурге принимала участие в международной конференции русских национальных школ и жила недалеко от Академии художеств и гостиницы «Эрмитаж» на Мойке. В Томск ездила на свадьбу моей однокурсницы.

До 2003 года я и не догадывалась, что трагически сложившиеся обстоятельства моей жизни приведут меня в Зеленогорский, словно специально для завершения работы по составлению хроник рода Вучичевичей.

Мистически были связаны между собой и важные даты моей жизни и жизни художника. В августе 1972 года я выбрала дату своей свадьбы, которая совпала с днем гибели семьи Владимира Дмитриевича. Дата рождения моего мужа совпадает с днем смерти знаменитого художника.

С годами уверенность в предначертании окрепла. Все те же неведомые мне силы словно подталкивали меня к обнаружению источников информации, к встречам с нужными людьми.

Однако, кроме удовлетворения собственного интереса, к поиску меня вело и желание рассказать моим землякам всю правду о человеке, чья живопись позволяет нам и сейчас увидеть родные места такими, какими они были когда-то. Потому что правда о Вучичевиче намного увлекательнее и загадочнее существующих мифов и легенд.

Чем быстрее движется колесо истории, тем прозрачнее воспоминания о человеке. Кем он был, человек с восторженностью ребенка, мечтавший подарить землякам прекрасное? Я попытаюсь рассказать о нем, чтобы его не забыли.

Помните о нем, возможно и о нас когда-нибудь кто-то вспомнит.

      I  РАЗДЕЛ
ЧЕРНОГОРСКОЕ   ДРУЖЕСТВО
«Черногорцы? Что такое?
Бонапарте вопросил.
Правда ль это племя злое
Не боится наших сил?»
А.С. Пушкин
История рода Вучичевичей тесно связана с историей Черногории или Монтенегро, итальянское название страны, которое чаще используют в Западной Европе.

В конце XIV века эта небольшая балканская страна представляла собой  часть средневековой сербской державы, распавшейся под ударами турок. Черногорцы были вынуждены принять протекторат Османской империи. С 1499 года страну включили в состав Османской империи, и ее жители стали турецкими подданными. Подданными Османской империи юридически являлись дед художника Лука Петрович и его младший брат Матвей Петрович Вучичевичи.

Однако вассальная зависимость черногорцев от Турции была слабой, она  сводилась к уплате харача, ежегодной дани турецкому султану.

Укрывшись от турков в труднодоступных горах, черногорцы заплатили за свою свободу тяжелой жизнью, полуголодным существованием и низким уровнем общественного развития. До начала XIX века здесь сохранялся родоплеменной строй. Родовое, клановое начало было очень сильно развито среди черногорцев. За преступление одного из членов клана отвечал весь род, а пятно позора ложилось на потомков преступника.

(Именно так по черногорским обычаям в XIX веке, проживая уже в Харьковской губернии Российской империи, воспримут Вучичевичи преступление, по которому был осужден Матвей Петрович, двоюродный дед художника).

Во главе черногорских племен стояли кнезы, старейшины, и сердары, военные вожди, воеводы.

Воеводами были Николай Михайлович Вучичевич, прапрапрадед (пращур) художника, Степан Николаевич Вучичевич, прапрадед художника,  Петр Степанович Вучичевич и Иван Иванович Вукотич, прадеды художника, и последний воевода рода художника Матвей Петрович Вучичевич, двоюродный дед, служивший воеводою с ранней юности.

Все вопросы мира или ведения войны решал збор, общенародное собрание.

Черногорцы всегда считались бесстрашными воинами. Об их храбрости в Европе ходили легенды. С давних времен они строили неприступные крепости, защищавшие их от неприятеля. Они никогда не оставляли на поле боя своих раненых. Это черногорцы переливали во время войны типографский шрифт в пули.

Вот как описывал армейскую структуру черногорцев наш соотечественник, побывавший на Балканах во время войны с Турцией 1877-1878гг.: «Человеку мало знакомому с черногорскою жизнью с первого же раза бросалась в глаза своеобразная группировка батальонов на отдельные кружки, из которых одни были больше, другие меньше. Попадались кружки в два или три человека. Деление это имело своею основою сепаративное начало их бытовой стороны. Всякий кружок составлял дружество (братство), то есть членов одной фамилии (рода) - ближайших и дальних родственников. Группа фамилий образовывала клан, а несколько кланов - нахию (округ). В тех случаях, когда члены братства погибали, и оставались бобыли, они старались себе найти таких же; за отсутствием же присоединялись к малочисленной фамилии. Дружество, как для боевого, так и мирного черногорца, имеет громадное значение. Ранен он - дружество его вытащит и доставит в относительно безопасное место. Голоден - поделится с ним хлебом и водою, доставит ему кров».

У всех черногорцев были воспитаны хорошие боевые качества.  Военное дело являлось профессией практически всех мужчин. И каждый черногорский клан имел свои специфические особенности: одни кланы отличались умением вести боевые действия на равнине, другие – в горах, третьи отличались стойкостью в обороне. В Черногории высоко ценили народное самосознание, связанное с понятиями о личной чести, а также необыкновенную честность во всех общественных и личных начинаниях. Никому не удавалось покорить гордых черногорцев, а тех, кто пытался это сделать, ждала, как правило, печальная участь. Не раз главная площадь древней черногорской столицы Цетинье (иначе Цетине, черногорское Цетиње/Cetinje, итал. Cettigne) украшалась шестом с отрубленной головой очередного турецкого полководца, пытавшегося поставить черногорцев на колени.

В фонде департамента Герольдии Российского Государственного Исторического архива в Петербурге одним из лучших знатоков архивов Виктором Владимировичем Клейстом найдено Дело о дворянстве Вучичевичей. В Деле есть очень интересный документ – ходатайство, написанное Владыкой Черногории Петром  II Петровичем  Негошем. В нем содержатся основные сведения о предках художника.

«Древняя фамилия Вучичевичевых, еще во время владения князей Черносвичевых, - писал митрополит Негош, - была в наших странах благородною, из которой всегда происходили отличнейшие обранители Черногории».

Прапрапрадед  художника, капитан Николай Михайлович Вучичевич, «в 1711 году по присланным Черногорскому народу позывательным Грамотам Блаженной Памяти Государем Императором Петром 1-ым, под начальством бывшего тогда Архиепископа Даниила при осаждении Турецких городов Подгорицы, Спужа и Никшича, бывши военачальником своего Округа, отличною храбростию, сказанною им на поле брани, подтвердил дворянство своей фамилии произведением его в Сердары». Так называли главнокомандующего войсками черногорцев.

Степан Николаевич Вучичевич, прапрадед В.Д.Вучичевича, тоже был черногорским воеводой и сам неоднократно проявлял храбрость в бою с турками.

В Деле о дворянстве написано: «В 1769 году при присланных Черногорскому народу Позывательным Грамотам от Ее Величества Государыни Императрицы Екатерины II чрез князя Юрия Владимировича Долгорукова, Черногория ополчилась противу Турок, тогда Воевода Степан Николаев сын Вучичевич, начальствуя над вверенным ему войском, отличнейшею храбростию, оказанною им в бывших тогда сражениях, засвидетельствовал искреннюю верность к Отечеству и совершеннейшую его преданность к Высочайшему Престолу Российскому».

Такие «позывательные грамоты» российская императрица посылала в Черногорию не раз. На сайте «Портала Черногория» рассказывается об одной из таких многочисленных битв: «Зима 1768 года прошла в приготовлении к военным действиям. С Балканского полуострова стали доходить вести о готовности балканских христиан поднять восстание против Турции. 19 января 1769 года Екатерина II велела напечатать воззвание на славянском и греческом языках к балканским христианам, обнадеживая их и призывая к восстанию. Подполковник Даразин, родом из болгар, находившийся в русской службе, переоделся в платье странника-нищего и распространял воззвание, которое было у него спрятано в посохе и в корешке псалтыри.

Воззвание оказало своё действие. Начавшись в Черногории, восстание христиан разлилось по Албании, Боснии, Герцеговине и Македонии».

В Деле записано следующее: «В 1788-м году присланным опять Черногорскому народу позывательным Грамотам от Ее Величества Императрицы Екатерины II, чрез Подполковника Дмитрия Федоровича Тутолмина и Майора Семена Егоровича Драшковича, Черногорцы, поднявши оружие, так же действовали противу неприятеля Христианской веры, при котором случае и Вучичевичи, одушевленные всегдашнею преданностию к России, ревностнейше содействуя, примерно отличились».

Имена упомянутых в Деле военачальников названы в книге А.Подмазо «Шефы и командиры регулярных полков русской армии». Здесь же приводятся их послужные списки:
«Драшкович Семен Егорович – полковник (с 26.11.1798 генерал-майор)
01.09.1798-27.11.1798 – командир 3-го егерского полка
27.11.1798-17.01.1799 – командир 15-го егерского полка
17.01.1799-08.03.1800 – шеф 15-го егерского полка
08.03.1800-15.12.1800 – шеф 14-го егерского полка
Тутолмин Дмитрий Федорович – полковник
26.07.1809-14.04.1813 – шеф Литовского уланского полка».

Прапрадед художника С.Н. Вучичевич принимал участие в Битве при Крусах, одном из самых значимых сражений, состоявшемся 22 сентября 1796 года в Черногории. Всего шесть тысяч черногорцев победили огромное тридцатитысячное османское войско во главе с Махмудом-Пашой Бушатли.  Сам Бушатли был убит в бою. Его голову, как символ победы Черногории, поместили во вновь отстроенный Цетинский монастырь, в месть за то, что когда-то он сжег святыню.

Это была вторая битва при Крусах, а в первой в 1688 году участвовал Михаил Вучичевич, в 1712 году в битве у Царевой Лазы – Николай Михайлович Вучичевич, и, наконец, в 1832 году – двоюродный прадед со стороны бабушки художника Иван Иванович Вукотич.

Только в 1796 году Черногория де-факто стала независимым государством, а ее территория увеличилась в два раза. Но и цена, которую заплатили черногорцы за свою свободу и за свободу других славянских народов, была высока.

Русский инженер Е.П. Ковалевский, побывавший в Черногории в 1838 году, подсчитал, что каждый месяц черногорцы имели 6-7 вооруженных столкновений и битв с турками, 2/5 населения страны погибало на поле боя, еще 1/5 умирала от ран, полученных в боях, и только менее 2/5 черногорцев умирало естественной смертью.
Вот такая страшная статистика.

В те времена затерянное в горах маленькое славянское государство было единственным стратегическим союзником Российской империи не только на Балканах, но и во всей Европе. Русские цари считали ее базой национально-освободительного движения балканских народов, порабощенных турками.

Россия, насколько возможно, всегда помогала ее жителям. Петр I, направивший в 1711 году первое русское посольство в Черногорию, установил ежегодную субсидию Цетинскому монастырю, впоследствии ставшую регулярной. И эта помощь была как нельзя кстати. Именно с вершин Черной Горы, началось освобождение земель южных славян.

Черногория тоже стремилась установить связи с Российской империей, в которой черногорцы видели свою надежду и опору в борьбе с турками.

 Уникальным было их отношение к России и русским. Черногорцы смеялись: «Нас и русов - двеста миллиона, нас без русов - пола-камиона!» («Нас и русских двести миллионов, нас без русских - полфургона!»)

Народные поговорки хорошо характеризуют взаимоотношения между нашими народами. В старинном анекдоте о черногорцах говорится:
« - Сколько вас? - спрашивает иностранец черногорца.
- Да вместе с русскими миллионов двести будет.
- А много земли у вас?
- Если утюгом горы разгладить, то тоже как Россия будет!»

В надежности этого союзника русским дипломатам сомневаться не приходилось. Н.И. Хитрова, доктор исторических наук, в своей статье «Черногория в национально-освободительном движении на Балканах и русско-черногорские отношения в 50-70 годах XIX века» пишет: «Борьба за свободу и союз с «Маjком Русиjом» («Русским маяком») для черногорцев были святыми понятиями. В Черногории сложился культ России: они признавали над собой «только Бога и царя русского». А их любовь к России была чиста, безмерна и искренна».

Прадед художника Петр Степанович Вучичевич «был Провинции Подгорицы Воеводою, находился против неприятеля за Православную веру, наконец, оказав, как он, так и предки его верные отечеству своему, и от Российского Императорского Двора по грамотам, посылаемым в Черногорию, заслуги, умер в Черногории в 1815 году. Во времена же его воевал в сражениях противу Кара-Махмута, Визиря Абаканского, особенно же в 1806-м и 1807-м годах противу Французов, в бытность французской эскадры под начальством Вице-Адмирала Сенявина».

 О вице-адмирале Д.Н. Сенявине, воевавшем вместе с черногорцами на море, рассказал капитан 1-го ранга В.И. Андреев: «10 сентября 1805 года из Кронштадта в Архипелаг вышли основные силы русского флота под командованием Сенявина, только что произведенного в вице-адмиралы. В состав эскадры входили 5 линейных кораблей и фрегат. В пути к эскадре присоединились 2 брига. 18 января 1806 года Сенявин благополучно прибыл на Корфу и здесь вступил в командование русскими морскими и сухопутными силами на Средиземном море. Всего под командованием Сенявина оказалось 11 линейных кораблей, 7 фрегатов, 5 корветов, 7 бригов и 12 канонерских лодок (1154 пушки и 8000 человек команды). Сухопутных войск было около 15 тыс. человек.

Сенявину была поставлена задача защищать Ионические острова, как базу русского флота, и не допускать захвата Греции Наполеоном. На первых же порах, исходя из сложившейся обстановки, Сенявин перешел к активным действиям. Он занял область Каттаро и Черногорию с крепостями Боко-ди-Каттаро и Кастель-Нуово. Для привлечения на свою сторону населения Сенявин освободил жителей занятых русскими областей от всех повинностей и организовал конвоирование судов, идущих к Триесту и Константинополю, что весьма содействовало развитию торговли этих областей. В свою очередь черногорцы создали в помощь русской эскадре флотилию в числе около 30 судов, вооруженных 8-20 пушками каждое. Эти суда успешно действовали, нарушая торговые связи французов».

В защите Ионических островов черногорцы воевали плечом к плечу с русскими братьями. Совместно с русским экспедиционным корпусом, высадившимся на побережье Адриатики, они разгромили вторгшиеся в южные области Далмации наполеоновские войска. Именно тогда «Бонапарте» заинтересовался боевыми качествами черногорского войска. Увы, рассказать ему об этом смогли немногие - большинство французов пало в боях под меткими выстрелами черногорцев.

Важным документом на русском языке о Черногории и героизме черногорского народа являются изданные в 1818 году «Записки морского офицера». Их автор, русский моряк В.Броневский, и сам принимавший участие в Средиземноморской экспедиции, с восхищением отзывался о боевых качествах черногорцев: патриотизме, неустрашимости, отваге, выносливости и находчивости. Броневский рассказал о любви и привязанности жителей этой страны к России. Во время совместных боев против наполеоновской агрессии в Далмации в 1806 году черногорцы и русские приходили друг другу на выручку. Черногорские воины выносили на плечах с поля сражения раненых русских солдат и офицеров. «Офицеры наши, - писал Броневский, - будучи всегда впереди, показали себя достойными сподвижниками Суворова. Черногорцы соревновали нашим солдатам. Русский штык и дерзость черногорцев всюду торжествовали».

В известном Деле о дворянстве говорится о прадеде художника: «Воевода Петр Степанов сын Вучичевич, начальствуя над всем войском округа своего, примерным обхождением воодушевляя соотчичей Черногорцев, и отличнейшею храбростию, оказанною им во всех бывших тогда сражениях, приобрел славу Отечеству, доказал искреннюю верность и непоколебимую его преданность к России». Он также, как и его отец, принимал участие в национально-освободительной борьбе сербского народа в период наполеоновских войн (1804 – 1815г.г.).

 «Воевода Петр Вучичевич, обремененный ранами, полученными им во время вышесказанных сражений противу французов, умер в Черногории 1815-го года. Он же, Воевода, Петр Степанов сын Вучичевич, оставил по себе двух сыновей». Это были Матвей и Лука. Последний – дед художника. Оставшихся сирот увез из родной Черногории в Российскую империю их опекун, дядя по материнской линии, Иван Иванович Вукотич. Но сам Вукотич еще не раз будет возвращаться на родину в свой особняк.

Несмотря на существование клана, общеплеменного органа, черногорцы были разобщены, между ними не прекращались распри.  До начала XIX века почти не было двух родов, или деревень, которые бы ни конфликтовали между собой. Вот что пишет об этом барон Каульбарс в своем полевом дневнике, изданном в Санкт-Петербурге в 1881 году: «Дело всегда начиналось из-за каких-нибудь пустяков, переходило в кровавую месть и кончалось открытою войною между двумя или несколькими родами, длившуюся иногда целые десятки лет. Но как только в дело вмешивались турки, то все тотчас же мирились и дружно отражали ненавистного врага».

В своей статье «Голос одного серба из Сербии» В.С.Караджич, сербский языковед, так писал о взаимоотношениях между черногорцами: «Они коварствуют между собою и роются друг под друга».

Примером таких ссор были временные разногласия между братом бабушки художника Вукотичем Иваном Ивановичем и митрополитом Петром II Петровичем Негошем, который являлся фактически главой государства. Но именно митрополит в 1828 году, не взирая на постоянные на него нападки со стороны Вукотича, ходатайствовал о признании за Вучичевичами дворянского звания. Воистину христианский поступок Владыки!

Единственной силой, объединяющей все кланы, долгие годы служила черногорская православная церковь. С 1516 по 1852 годы Черногория была теократическим государством, которым правили владыки (князья с церковным титулом епископа). Но ее духовенство существенно отличалось от духовенства Российской империи. Священники никогда не были исключительно служителями алтаря и исполнителями треб. В глазах народа они являлись вождями, образованными людьми, которые много знали и многому могли научить. Духовенство принимало участие в управлении общественной жизнью и в войне.  Из его среды часто выходили воеводы - военные руководители кланов.

В Цетинье сохранились памятники древней архитектуры. Самый почитаемый в Черногории памятник посвящен митрополиту, Владыке Петру II Петровичу Негошу, защитнику рода Вучичевичей в их Деле о дворянстве.

Господь любит всех своих чад. И каждому народу он дарил и еще будет дарить гениев, поцелованных им. Эти гении преумножают богатства страны. Именно таким видится Петр II Негош. Красивый, статный, почти два метра ростом, он разбил сердце  не одной европейской принцессы. Но сам Владыка знал только одну любовь - свою Черногорию и ее народ, за который всегда нес ответственность.

Негош способствовал превращению Черногории в независимое современное государство. Горячий сторонник югославского единства, всю свою непродолжительную жизнь он боролся за независимость страны от Турции, пресекал племенной сепаратизм. Именно Владыка провёл разграничение черногорско-австрийской границы в Адриатическом Приморье. И только благодаря ему, Черногорию признали иностранные державы.

Петр II Петрович был глубоко образованным правителем: проводил реформы языка, обладал поэтической и философской интуицией, которые проистекали из его литургического понимания мира и жизни. Учеными доказана его интуитивная близость с некоторыми современными научными теориями, например с теорией относительности. Конечно, этот принцип у Владыки имел совершенно другую духовную природу. Он видел Бога всюду и  во всем, и надо всем, и вне Его. Негош писал:  «Откройте учебник алгебры, и если он не покажет вам Бога, то вам не сможет показать Его сам Боговидец Моисей. Не видите Бога в логарифмических таблицах - не открывайте Послания к Римлянам».

Владыка очень высоко ценил Пушкина. Как и наш великий поэт, он собирал народные песни. На родном языке Негош писал поэмы, стихи, однако заимствовал лексику и из церковнославянского, русскославянского.  Литераторы считают его самым выдающимся поэтом сербской литературы.

Петр II Петрович завещал похоронить его на горе Ловчен, чтобы иметь возможность и после смерти видеть свои владения.

Этот мавзолей, построенный на рубеже шестидесятых-семидесятых годов XX века на месте часовни, основанной князем, расположен на вершине горы Ловчен. Его усыпальница представляет собой строение из серого камня. Вход в нее оформлен статуями двух черногорок. Внутри мавзолея установлена статуя князя.

За свой труд вместо гонорара скульптор попросил кусок сыра и негушского пршута - «то, что ел Негош».

Так почему же Вучичевичи покинули свою Родину, которой они гордились, за которую боролись и погибали в жестоких сражениях с врагом?

II РАЗДЕЛ
Глава 1. Новая Родина
Каждый обязан носить
 общественные повинности –
повиноваться Законам и властям Отечества,
 быть всегда готовым к защите Родины
 и должен явиться к знаменам,
 когда этого потребует Закон.

 Никита Муравьев
Почему черногорские сердары Вучичевичи покинули свою Родину и переехали в Россию?

В 1815 году в Цетинье после продолжительной болезни от ран, полученных в боях за независимость страны, умер прадед художника Петр Степанович Вучичевич. Его сыновья, Лука и Матвей, остались сиротами. Согласно обычаям клана, дядя Иван Иванович Вукотич, родной брат их матери, оформил опекунство над племянниками. Он не имел своих детей, поэтому всю любовь и внимание посвятил сиротам.

После войны с Наполеоном Россия разрешала переселение славянских народов на русские земли по просьбе черногорских правителей и герцеговинских сердарей, предоставив им  убежище после антитурецких восстаний и спасая их от голода и вымирания. Такова была русская благодарность черногорцам за их подвиги в войне с Наполеоном, где наши народы сражались плечо к плечу. В мае 1817 года немного оправившись от страшной войны, на которой каждый показал свое истинное лицо, Российская империя приняла восемьсот переселенцев с Балкан.

Вукотич воспользовался приглашением России. У него была причина вывести племянников из Черногории: нестабильность политической обстановки в стране, желание обезопасить жизнь детей, которыми он, явно, дорожил, и собственное тайное намерение покинуть Родину. Не только для Луки и Матвея, но и для себя, он готовил «площадку для отхода».

В то время в селе Пархомовке в Слободской Украине умер его боевой товарищ и земляк, граф Иван Михайлович Подгоричани. Генерал-поручик Ахтырского гарнизона имел несколько тысяч десятин земли вместе с живущими на этой земле крестьянами, которые стали его крепостными (ЦГИА УССР в Киеве, ф. 1892, оп. 1, Д. 1269, л.27).  Часть земель военачальник отписал Вукотичу, своему боевому другу.
Чтобы вступить в права наследования, в 1819 году Иван Иванович в сопровождении племянников  приехал в Харьковскую губернию, где находилась Пархомовка. Тогда это было большое село, где проживало 1782 человека. Оно относилось к Котельвянской сотне Ахтырского полка.

Иван Иванович унаследовал «1272 души мужского полу  с их женами и детьми, да земли пахотной и сенокосной 5460 десятин, леса строевого 590 десятин, да особо в дачах деревни Гут леса соснового и черного 3255 десятин и крестьян 58 душ, а также разные постройки и все движимое имущество, какое только могло оказаться после смерти Подгоричани».

По приезду в Российскую империю Иван Иванович некоторое время состоял на воинской службе в русской армии. Однако его прибывание в России стало недолгим. Предприимчивый и неугомонный Вукотич не мог длительное время оставаться на одном месте. Он был искренне обеспокоен судьбой своей малой Родины. Устроив старшего племянника на учебу в военный корпус, Иван Иванович забрал младшего Матвея и в 1830 году возвратился в Цетинье. Он хотел помочь Владыке с решением главной задачи - укреплением Черногории как государства. В небольшой балканской стране были только что сформированы органы государственной власти: законодательная - Сенат и исполнительная - Гвардия, организованы местные суды. В Черногории появилась первая школа.

С 1831 по 1834 год Вукотич являлся председателем Сената. Его назначение на эту должность не было случайностью: в середине восемнадцатого века губернатором города Цетинье служил его дед Вукадин Вукотич.

Иван Иванович, военный с большим стажем, имел хороший опыт руководителя. Для него армия была не только местом, где он сумел воспитать в себе стойкость и мужество, но и школой, развившей в нем качества, характерные для политического деятеля: дальновидность, целеустремленность, умение строить козни и травить неугодных.

Дядя Луки и Матвея Вучичевичей Иван Вукотич был очень непростым человеком, а отчасти и просто интриганом. Интриговал он и с самим митрополитом Петром II Негошем. А когда в 1834 году взаимоотношения Вукотича с Владыкой  окончательно испортились (они по-разному видели будущее Черногории), бывший воевода с племянником Матвеем Петровичем Вучичевичем вернулся в Россию жаловаться на главу балканского государства. В поездке его сопровождал Марко Радонич, кровный враг Негошей, с которым Иван Иванович пошел на временное перемирие с целью свергнуть молодого правителя.

Владыка Петр II Негош вынужден был предпринять поездку в Россию, чтобы опровергнуть необоснованные, клеветнические обвинения Вукотича и чтобы сохранить русскую субсидию, в которой черногорцы крайне нуждались.

В отношениях Вукотича с Негошем по просьбе Николая I разбирался подполковник Яков Николаевич Озерецковский, разносторонний, образованный человек. Он был не только дипломатом, промышленником, путешественником, но и писателем-документалистом.

Озерецковский служил в корпусе жандармов под руководством Александра Христофоровича Бенкендорфа. В Вене подполковник появился как агент-координатор. Он обеспечивал связь III отделения с канцелярией австрийского канцлера графа Меттерниха, собирал сведения о международном политическом подполье, особенно активизировавшемся в период между двумя европейскими революциями 1830 и 1848 гг.  Яков Николаевич наблюдал за настроениями на национальных окраинах Австрийской империи, в том числе и за настроениями влиятельных черногорских воевод.  Прибыв в Вену с тайной миссией, перед всеми он играл роль частного лица, больного русского путешественника,  а на самом деле присматривал за приезжавшими в Вену согражданами. В сфере его внимания оказались весьма видные фигуры того времени, в том числе и митрополит Негош, и Вукотич.

Когда летом 1837 года российскому императору потребовался человек, способный на месте в Черногории проанализировать сложившуюся там ситуацию, о которой русскому правительству сообщались самые противоречивые сведения, а также дать верное представление о стране, на роль политического эксперта вновь был выбран Озерецковский.

Летом Озерецковский поехал по приказу Николая I в Черногорию. Эта поездка еще больше сдружила Якова Николаевича с Владыкой. В результате молодому правителю страны Негошу было передано ежегодное денежное пособие российского правительства для черногорского народа, в девять раз превышающее предыдущее. Озерецковский стал консультировать двадцатичетырехлетнего правителя в вопросах государственного строительства, политических отношений с Османской империей и употребления пособия строго на народные нужды. В своих донесениях о поведении черногорского владыки, которого всячески пытался очернить Иван Вукотич, Озерецковский  в конце отчета объективно отмечал, что, несмотря на склонность к интригам, как солдат, Вукотич был очень храбр.

Человек без Отчизны - бродяга без корней. Иван Иванович Вукотич, наверняка, не раз вспоминал Черногорию. Но Россия стала его второй Родиной, и сюда он вернулся теперь уже навсегда.

Вукотич поселился в унаследованном им селе Пархомовке. Но Вукотич, бывший сердар, бывший председатель Сената, не мог долго любоваться сельскими красотами, спокойно встречая старость. Старый авантюрист затеял войну с собственной супругой. Он составил завещание, согласно которому все его имущество отходило  ближайшим родственникам Поповичам, Радечевым и, в первую очередь, любимым племянникам Вучичевичам.
Свою вторую молодую жену, Александру Ивановну, Вукотич лишил законной части в наследстве за «дурное поведение». Как водится в таких случаях, после смерти завещателя за наследство начались тяжбы. Оказалось, что «дурное поведение» жены Вукотича состояло в том, что супруг начал подозревать свою благоверную в отступничестве от православной веры. Однако, как ни билась за наследство оставшаяся без копейки вдова, процесс она проиграла. Около полутора миллионов рублей отошло их родственникам и бывшим землякам-черногорцам.

Сразу после переезда в Российскую империю дед Владимира Дмитриевича Вучичевича Лука Петрович, 1804 года рождения, «вступил в военную Его Императорского Величества службу». В пятнадцать лет он присягнул на верность подданство России. Вучичевич служил в Екатеринославском кирасирском полку шестой дивизии первой армии.

В Деле о дворянстве о Луке Петровиче рассказывается следующее: «Российской грамоте читать и писать умеет и Арифметику знает. В штрафах и под судом не был. Холост, к повышению чином аттестовался достойным, происходя из Черногорских дворян, вступил в военную службу русской армии Унтер-Офицером 4 Августа 1827 года».

Екатеринославский кирасирский полк, в котором служил Лука Петрович, был воинским подразделением со славными традициями. Полк был сформирован 31.03.1801 года, за три года до рождения будущего воина, штабс-ротмистра Луки Вучичевича.

Вот краткие сведения об этом подразделении: «21.03.1833 г. - при реформировании кавалерии 2-я Кирасирская дивизия названа 1-й Кирасирской дивизией и вошла в состав 1-го Резервного Кавалерийского корпуса. Полк в составе 4-х действующих, 2-х поселенных и 3-х резервных эскадронов. Полку установлена гнедая масть лошадей. 03.04.1834 г. - 4-му дивизиону выдан Георгиевский штандарт образца 1827 года зеленого цвета с оранжевыми углами и серебряным шитьем, с надписью – «За отличiе при пораженiи и изгнанiи непрiятеля изъ предђловъ Россiи 1812 года». 23.03.1835 г. - полк переведен в состав 6-ти действующих и одного резервного эскадрона. Эскадроны 3-го дивизиона направлены, как резервные, в Московский и Казанский Драгунские полки. В полку оставлены Георгиевские штандарты 1-го, 2-го и 4-го дивизионов».

Кирасирский полк был славен своим воинским духом. Он ни разу не дрогнул в бою. Кирасиры никогда не спрашивали, сколь многочисленны силы противника. Единственный вопрос, который их интересовал, - это местонахождение врага. Они горячо любили свою Родину,  считая ее матерью.

Перед военным походом в Польшу Лука Петрович проживал на Украине в Богодуховском уезде у дяди графа Вукотича в родовом имении черногорцев.

Служба корнета Вучичевича была нелегкой, а порой и смертельно опасной. С 16.04 по 17.06.1831 года он принимал участие в походе из Ахтырки в Литовские губернии против польских мятежников. В мае его полк участвовал в сражении под Остроленкой, в котором погибло около девяти тысяч поляков из тридцати. Потери ахтырцев были намного меньше. Битва стала важнейшим эпизодом в данной военной кампании.

19 августа по 1 октября того же года полк перебросили из Литовской губернии в Белостокскую область, где Лука Петрович продолжил «усмирение польских мятежников».

Это восстание мятежников привело к тому, что польская армия была упразднена. Николай I провел административную реформу. Воеводства были заменены на области. В Польше появилась общая с остальной Россией система мер и весов, а также одинаковые деньги. В Санкт-Петербурге распустили греко-католическую церковь. Таковы были итоги этой кампании.

В послужном списке Луки Петровича было записано, что 01.06.1829 года он произведен в корнеты, а 30.03.1833 – в поручики.

21 апреля 1835 года Вучичевич «Высочайшим приказом по прошению уволен от службы с чином Штабс-Ротмистра». Свидетельство об его отставке подписал сам граф Иван Осипович Витте (1781-1840 гг.).  Под командованием Витте полк кирасиров, в котором служил Вучичевич, воевал под Остроленкой. Служивший при Витте Е.Ф. Брадке дал графу такую  характеристику: «Ни в чем не отказывать и никогда не сдерживать обещанного, обо всем умствовать и ничего не обследовать, всегда влюбляться и всякий раз ненадолго, всем говорить любезности и тотчас забывать о сказанном, таковы были главнейшие черты этого ничтожного характера».

За восемь лет службы Лука Петрович был отмечен дважды: 01.07.1829 года за боевое отличие повышением в звании и в 1931 году полугодовым жалованием «за нахождение в действии против польских мятежников в пределах Российской империи». Такова была цена пролитой им крови.

Так как на момент рождения Луки Вучичевича Черногория была частью Османской империи, дед художника де-юре считался турецким подданным. По приезду в Россию он стал ходатайствовать об утверждении его дворянского звания на новой Родине. Теперь он проживал в Харьковской губернии и являлся официально подданным Его Императорского Величества. С 30.09.1829 года начиналась чиновничья тяжба, которая длилась почти три десятилетия. Все постоянно усложнялось, хотя очень влиятельные люди хлопотали за род Вучичевичей: Владыка, он же митрополит Петр II Петрович Негош, который числился то другом, то врагом его двоюродного деда Вукотича, управляющий министерством иностранных дел вице-канцлер граф Карл Васильевич фон Нессельроде и управляющий министерством юстиции, товарищ министра юстиции, тайный советник Дмитрий Васильевич Дашков.

Управляющий министерством юстиции Д.В. Дашков поручил рассмотреть прошение Владыки Черногории Негоша, на основании которого Правительству Сената предлагалось принять законное решение об этом Деле. Управляющий министерства иностранных дел К.В. фон Нессельроде предоставил Сенату свидетельство митрополита о древности происхождения и отличительные услуги, оказанные Российской империи его предками. Нессельроде просил признать Вучичевича «действительным в России дворянином».

Об этих людях, весьма известных в то время, следует сказать особо.

С воцарением Николая I в 1825 году, государственный деятель и дипломат Карл Васильевич Нессельроде (Карл-Роберт фон Нессельроде-Эресгофен) побил все рекорды пребывания в должности министра иностранных дел. Обладавший весьма посредственными дипломатическими способностями, он в течение сорока лет руководил внешней политикой России (с 1816 по 1856 гг.) только потому, что был послушным исполнителем воли царя и придерживался австро-прусской ориентации.

Нессельроде не был истовым проводником идей монархов, за что его именовали «Кисельвроде». Умирая, Карл Васильевич сказал: «Я умираю с благодарностью за жизнь, которую я так любил, потому что ею наслаждался». Наслаждался он и своими многочисленными интригами против национально ориентированных русских государственных деятелей, литераторов, военных.

Второй не менее известный политический деятель, который хлопотал о Вучичевичах, был Дмитрий Васильевич Дашков, управляющий министерством юстиции, товарищ министра юстиции, тайный советник, был полной противоположностью Нессельроду. На своем посту он стойко отстаивал идеи законности, даже если ему приходилось идти против воли императора. Известно, что пребывая на посту министра юстиции, он однажды «представил самому императору Николаю I  о взятии обратно одного Высочайшего повеления, которое прислано было для обнародования, но противоречило существовавшим законам». Когда острота момента прошла, Николай I пригласил к себе Дмитрия Васильевича и, пытаясь снять возникшее напряжение между ними, сказал: «Дашков, мы с тобой поспорили, но я надеюсь, что это нашей дружбе не повредит».

Кемеровский историк В.В. Тогулев в статье о Деле Вучичевичей дает следующий комментарий: «Тяжба о подтверждении дворянского достоинства продолжалась еще двадцать восемь лет! Потому что указанное дело о дворянстве не было на рассмотрении в Департаменте Герольдии. В 1854 году Герольдмейстер обратил внимание Правительствующего Сената на то, что Лука Петрович Вучичевич в момент ходатайства о дворянском достоинстве не представил важного документа – а именно присяги на подданство России: это находилось в явном противоречии с тогдашними Законами. В феврале 1854 года Герольдмейстер предложил Сенату затребовать нужный документ у Вучичевича. Что выглядело странно: не мог же Вучичевич много лет пребывать на военной службе в России, не присягнув на верность Государю! Из других источников явствует, что Вучичевич присягнул еще в 1819 году. Хотя до издания Высочайшего Манифеста 11 июля 1845 года представления такой присяги для получения дворянства не требовалось. И, значит, дело было лишь в формальностях».

Как сложилась судьба Луки Петровича после отставки?

В 1835 году бывший военный женился на потомственной дворянке Анне Стефановне Лесевицкой, тоже православного вероисповедания. С ее отцом Лука Петрович воевал против поляков.

У Луки Петровича и Анны Стефановны (Степановны) было четверо детей, родившиеся в Константиновке и в Пархомовке в родовом имении, унаследованном от Вукотича.

Старший сын Петр Лукич родился в Харьковской губернии Богодуховского уезда в селе Константиновка. Крещен в Константино-Еленовской церкви 28.03.1839г. Его «восприемным» отцом был «Богодуховского уезда Слободы Рабина помещик, Его Императорского Величества двора камер-юнкер Петр Иванов сын Нахимов».

Первая дочь Луки Вучичевича Любовь родилась 26.05.1840г. в Харьковской губернии Богодуховского уезда в селе Константиновке. Крещена в Константино-Еленовской церкви. Восприемниками были «Богодуховского уезда села Мерьинского помещик Майор Михаил Васильев сын Васильев и того же уезда деревни Березовки помещика, Действительного Статского Советника Константина Павлова сына Павловича жена Параскева Николаева дочь».

Елисавета родилась 05.10.1841г. в селе Пархомовке. Крещена в Покровской церкви Протоиереем Иоанн Лопатин, Дьячок Иван Ильин, Пономарь Тимофей Титов. Восприемниками были «состоящий на службе дивизионный генерал-лейтенант и разных орденов кавалер Петр Иванов сын Кошкуль и отставного полковника Макара Николаева сына Костыря жена Варвара Николаева дочь».

Там же, в Пархомовке,  родился и отец художника Дмитрий Лукич.

Из документов понятно, что из села Константиновки в Пархомовку Вучичевичи переехали в 1840 или в 1841 году, получив в наследство имение.

Селом Пархомовкой Лука Петрович владел в эпоху освобождения крестьян. Братья Вучичевичи владели здесь 8 500 десятинами земли. Село являлась волостным центром и входило в Богодуховский уезд Харьковской губернии.

В слободе в то время проживало около трех с половиной тысяч жителей. Их основным занятием было земледелие и животноводство. Несколько свободных крестьян чумаковали - ездили на Дон и в Крым за солью и рыбой. В Пархомовке находились больница, почтовая станция, несколько лавок, воскресный базар и одна ярмарка в год. По воскресеньям в селе проводились базары, раз в год - ярмарки.

Лука Петрович был типичным крепостником-помещиком. Вот что пишет в своей статье украинская журналистка Наталья Могилевская: «Как свидетельствуют архивные документы Харьковского областного архива, помещики Вучичевичи, имея горячую черногорскую кровь, были замешаны в нескольких судебных делах относительно жестокого обращения с крестьянами, кривдження (надругательство) девушек-крепостных, за свободомыслящие высказывания и по поводу расторжении брака через священный Синод …»

Не изменились условия жизни крестьян и после отмены крепостного права. После реформы более трети лучшей земли, которой до этого пользовались крестьяне, отошло в виде отрезков к помещикам, а крестьянам достались наделы в среднем меньше двух с половиной десятины на ревизскую душу. Кроме того, крестьяне должны были уплатить большой выкуп за землю, фактически являющийся и выкупом за личную свободу.

 Грабительские условия реформы 1861 года, проведенной царским правительством в интересах помещиков, вызвали могучую волну выступлений. Одно из таких выступлений произошло в Пархомовке в мае 1861 года. В сообщении харьковского губернатора отмечалось, что временнообязанные пархомовцы «проявили произвол и дух неповиновения». За это власти устроили над ними расправу - «наказание на месте розгами для примера другим».

Но Лука Петрович всегда вспоминал с благодарностью своего дядю-опекуна. В память о нем Вучичевич пожертвовал храму ризницу в тысячу рублей серебром. В Пархомовке он жил со своей любимой женой Анной и детьми до самой смерти.
Здесь в родовом имении родился отец художника, Дмитрий Лукич.

Позднее это имение было продано отцом художника Дмитрием Вучичевичем за долги известному меценату, сахарозаводчику, члену Императорской Академии художеств П.И. Харитоненко. Но не в конце XIX века, как говорится в некоторых источниках, а раньше, т.к. уже в 1872 году на территории Пархомовки работал сахароваренный завод, отстроенный, конечно, не за один день сахарозаводчиком-меценатом. Здание этого завода, как и дворец, построенный когда-то Подгоричане,  сохранилось до настоящего времени.

Много позднее в 1955 году Афанасий Федорович Лунев, школьный учитель местной сельской школы, создал во дворце Пархомовки, который когда-то построили по приказу Подгоричани, уникальный историко-художественный музей. Его основой стала личная коллекция картин Лунева. В нее вошли картины И.И. Шишкина, И.И. Левитана, В.А. Серова, И.Е. Репина, И.К. Айвазовского, Т.Г. Шевченко, В.В. Кандинского, К.С. Малевича и произведения русских авангардистов. Как здесь не провести параллель с основателем другого музея в школе Крапивинского района Николаем Даниловичем Конёвым, тоже учителем истории?

Матвей Петрович Вучичевич, двоюродный дед художника, родился в 1806 году на своей исторической Родине в Цетинье. О нем известно следующее:  «Младший Матвей, находясь с малолетства в Черногории на службе, в 1828 году произведен в Воеводы и ныне находится там по особенным поручениям общих дел Черногорского народа».

На его воспитание большое влияние оказало тесное общение с дядей-интриганом. Вукотич, бывший воевода и общественный деятель, постоянно держал своего племянника возле себя, баловал его, возил то в Российскую империю, то в родную Черногорию и вновь возвращался с ним в имение в Пархомовке. Общение с политиками, высокопоставленными чиновниками, среди которых он общался, повышали его образованность, побуждали желание учиться. Но в тоже время, именно избалованность и вседозволенность позднее подтолкнула Матвея к совершению беззаконного поступка.

А как замечательно начиналась его профессиональная карьера!

О его восхождении по служебной лестнице можно прочитать в Формулярном списке о службе, выданном Харьковской губернской почтовой конторой от 28.05.1840 года за №1104.

 По приезду из Черногории в свои двадцать два года «за усердное исполнение службы» Матвей Вучичевич был удостоен звания воеводы и стал служить Российской империи. Окончил Харьковский университет. Работал много и упорно. Вскоре был «Всемилостивейшее пожалован» бриллиантовым перстнем, а в двадцать пять «в знак Монаршего благоволения удостоился получить грамоту из Капитула Российских Императорских и Царских орденов 10.06.1831 г. за №853 и орден Святой Анны III степени».

Через два года его произвели в коллежские асессоры, о чем записано в «Патенте из Правительствующаго Сената от 23.06.1833 г. за № 238». Согласно его желания, Матвей Петрович был причислен к  Почтовому департаменту для определения в Харьков губернским почтмейстером, до того времени «когда откроется таковая вакансия в 1834году». В 1836 году, когда вакансия открылась, его утвердили на эту должность. Еще через два года в 1838 году Матвей Вучичевич был произведен в надворные советники. Ему исполнилось всего тридцать два года!

(Сравним движение по службе его брата Луки. Тот в двадцать три был всего лишь унтер-офицером, в двадцать пять - корнетом, в двадцать девять – поручиком. За десятилетие службы в действующей армии старший брат, выйдя из-под пуль и снарядов израненным, но живым, дослужился только до штабс-ротмистра!)

На сына Матвея Лукича Александра копии метрик 1834 году Вучичевича были выписаны за рубежом на греческом языке греческим священником Христофалом Попувичем. При переезде в Россию они были переведены на русский язык профессором Харьковского университета Платоновым. Сын Александр родился в Черногории, когда Матвей  Вучичевич находился там с семьей. А уже его дочь Елена получила метрики из Харьковской духовной консистории от 25.05.1840г. за №2415.

Благодаря найденным архивным документам известно, что его жена Елена, сын Александр и сам Матвей Петрович внесены в Дворянскую родословную книгу Харьковской губернии, часть 3-ью 31.08.1840 года, а дети его брата Петр, Любовь и Елизавета в эту же книгу во 2ую часть (л.281) 30.04.1853 года.

В Кемеровском областном краеведческом музее хранится еще одна копия документа о составе семьи М.П. Вучичевича. Бумага свидетельствует о том, что у Матвея Петровича был и третий сын, Константин. Имена детей он упоминал в своем завещании.

В 1841 году Матвей Петрович купил у невестки, Анны Стефановны Вучичевич-Лесевицкой, часть имения в Харьковской губернии.

Родовому имени блеск придают титулы и слава предков. Но чем ярче этот блеск, тем презреннее человек, его опозоривший: никакое благородство предков не может извинить низость его потомка.
В краеведческом музее Кемерова хранится копия документа, свидетельствующая о преступлении Матвея Вучичевича. Подлинник хранится в Харьковском областном государственном архиве фонд №8, опись №1, дело №29. В нем можно прочесть следующее: «Резолюция Палаты от 28.09.1851 года. Уведомление о мнении Государственного Совета по делу о бывшем Харьковском Губернском Почтмейстере Надворном Советнике Матвее Вучичевиче, судимом за утайку денежной корреспонденции с определением – Вучичевича лишить всех собственных, лично и по состоянию присвоения ему прав и преимуществ, сослать на житие в Томскую губернию с заключением там на 2 года». В тот год ему исполнилось сорок пять.

Там же в музее хранится ксерокопия прошения Л.П. Вучичевича о помиловании Матвея Вучичевича от 24.09.1851 г. (нв-7807/34).

В этом прошении, начинающимся словами «Всепросветлейший Державнейший Великий Государь Император Николай Павлович Самодержец Всероссийский», Лука Петрович просил об отсрочке высылки брата, надворного советника Матвея Петровича Вучичевича, в Сибирь и о сохранении за его детьми части имущества, так как завещание было составлено еще до его приговора о лишении прав и привилегий. Наверное, и сам осужденный ходатайствовал о сохранении за его детьми имущества.

Однако братья получили отказ. В графе «Особые замечания» записано: «Из Герольдии при указе от 22.12.1843 года за №23469 дело возвращено для дополнения; аще описей Палаты Уголовного и Гражданского суда 12.03.1869 года за №1707 видно, означенный Вучичевич за уголовное дело лишен всех прав собственности и сослан в Сибирь (л.271)»

Нелегко пришлось в то время Луке Петровичу. Ответственность за семью, оставшуюся без кормильца, легла на старшего брата. Двум его племянникам тогда было шестнадцать и одиннадцать лет. Не известно о возрасте младшего Константина.

Выходцы Черногории Вучичевичи, Вукотичи, Подгоричани всегда держались друг друга, завещали своим сородичам, а иногда просто землякам свои имения, становились опекунами детей. Это тоже объяснялось клановостью их родов.

К счастью, сына Матвея неблаговидное поведение его отца не скомпрометировало. В то время еще не было положения, когда дети отвечали за родителей. В Памятной книге Харьковской губернии на 1864 год найдена запись о том, что поручик Александр Матвеевич Вучичевич, сын Матвея, являлся кандидатом мирового посредника 3-его участка Богородского уезда, входящего в состав уездных по крестьянским делам учреждений Харьковской губернии.

Глава 2. Род Лесевицкий

«Недаром сердца наши бьются
При звоне серебряных чар,
И громкие песни несутся
Про славу Ахтырских гусар».

(Из Марша 12-го гусарского Ахтырского полка,
написанного генералом и поэтом Денисом Давыдовым)

Представители харьковского землячества рода Вучичевичей и соединившихся с ними супружескими узами Лесевицкие не занимали столь высоких постов, как их предки - сердары Черногории. Однако и они, не щадя жизни, беззаветно служили Отечеству - Российской империи. Оба рода были верны воинской присяге, бесстрашны в бою.

Дворяне Лесевицкие, родственники В.Д. Вучичевича со стороны бабушки Анны Степановны, жили в Ахтырском уезде, который граничил с Богодуховским.

Как и черногорские воеводы, Лесевицкие были военными и служили в Ахтырском полку. Первым командиром этого полка был бригадир, граф И.М.Далматинский-Подгоричани, земляк и друг И.И.Вукотича, серб по национальности, «грамотный лишь по нужде, но храбрый и отличный офицер». Именно он завещал свое имение Вукотичу. Подгоричани, офицеру, полковнику из Погорицы с далматинскими корнями, отличившемуся еще в 1760 году при рейде русской кавалерии на Берлин, предстояло из полудиких казачьих формирований организовать хорошо обученный гусарский полк.  Это ему удалось сделать в кратчайшие сроки. К 1766 году формирование полка было завершено.

В своей деятельности полковник опирался на полковую старшину, воинское подразделение. Полк, в котором долгое время служили Лесевицкие, в военном и административном отношении делился на сотни. Во главе каждой сотни стоял полковник-сотник, а в сотенную старшину входили есаул, хорунжий, судья и писарь. В кавалерийском гусарском Ахтырском полку было отличие: в некоторых эскадронах гусары носили серьгу в левом ухе в память о своей славной боевой истории.

Согласно регулярно проводившейся переписи тех времен, когда полки уходили на войну, в селах вдвое уменьшалось население, т.е. каждый второй нес службу на верность подданство царю и Отечеству. Именно про них говорили: «Воин воюет, а жена и детки дома горюют». Как это напоминало военное время в Черногории, где жили предки В.Д. Вучичевича!

Ахтырцы знали, что человек, уступивший врагу хотя бы пядь родной земли, - преступник, и ему нет ни прощения, ни оправдания. Отступление в бою приравнивалось не только его гибели, но и гибели всего рода. Поэтому за Родину они всегда стояли насмерть.

Императрица Елизавета Петровна восстановила традиции великой  Екатерины I. Согласно приказу, в апреле 1742 года на ее коронование от Слободских полков были приглашен бригадир Лесевицкий, пращур художника, а с ним полковники и по одному делегату от сотенной старшины. Императрице они подали петиции на восстановление былых обычаев и привилегий. И уже через полгода все полки получили грамоты, в которых указывалось на ликвидацию нововведений Анны Иоанновны, ущемляющих права Слободских полков, и на восстановление ранее существовавших льгот. Количество «военнослужилых» казаков было увеличено до пяти тысяч человек. По случаю таких изменений были учреждены особые для каждого полка мундиры.

Полковничья власть в то время передавалась по наследству. Из ахтырских старшинских родов, имевших доступ к полковничеству, можно назвать Лесевицких, Перекрестовых (Ахтырско-Сумской род) и Осиповых (родственных Перекрестовым).

Такая же семейственность наблюдалась и на сотенных уровнях.
Факты передачи полковничьей власти прослеживались на примерах  пращуров и прадедов Владимира Вучичевича, со стороны его бабушки, полковников Ахтырского полка Лесевицких:
• Лесевицкий Алексей Леонтьевич – 1724-1734гг. ахтырский полковник;
• Лесевицкий Иван Алексеевич - ахтырский полковник (грамота о привилегиях от 22 ноября 1743 года);
• Лесевицкий Константин Алексеевич - ахтырский полковник;
• Лесевицкий Георгий (Юрий) Алексеевич - ахтырский полковник.

В 1765 году  полковым обозным Ахтырского слободского казачьего полка являлся Степан Николаевич Лесевицкий (прапрадед В.Д. Вучичевича по материнской линии).

Продолжая традиции, на территориях своих полков слободские казаки строили православные храмы. Степан Николаевич, тесть Луки Петровича, прапрадед Владимира и Евгения Вучичевичей, был помещиком Богодуховского уезда Харьковской губернии. В 1797 году он построил деревянную Преображенскую церковь в селе Старая Ивановка («Перечень храмов Харьковской епархии», 1917г., №58, с.175.) А каменный Успенский собор в Ахтырке на свои деньги построил другой родственник В.Д. Вучичевича - полковник Алексей Леонтьевич Лесевицкий, тоже ахтырский полковник.

На сайте портала «Одна Родина» есть данные еще об одном из представителей династии Лесевицких: «Императрица Елизавета Петровна пожертвовала на строительство ахтырского храма 2000 рублей, о чем лично сделала запись в церковной книге. Основание храма было положено по благословению святителя Иоасафа, епископа Белгородского, игуменом Ахтырского Троицкого монастыря Иоанном 25 апреля 1753 года, в день коронации Императрицы Елизаветы. Инициатором каменного строительства храма стал слободской полковник Федор Иванович Каченовский, известный также как возобновитель Рыхловской пустыни Черниговской губернии. Он обратился к Императрице с «просительной книгой и воззванием» о строительстве нового храма в Ахтырке. Ф. Каченовский скончался вскоре после закладки храма, и за строительством уже надзирал полковник Константин Лесевицкий. Храм был окончен и явился такой, какой мог предначертать только Растрелли - храм чудный по величию и стройности».

В книге о дворянах Харьковской губернии упоминаются и другие представители Лесевицких:
• «Лесевицкая Прасковья Григорьевна - дворянка, в 1817 году вышла замуж за помещика из слободы Люботин Валковского уезда Ивана Александровича Черноглазова. Консистория требует их разлучить, так как они находились в 1-ой степени духовного родства - мать Черноглазова была крестной матерью Лесевицкой. (Именно к этим родственникам приедет перед смертью отец художника Дмитрий Лукич Вучичевич).
• Лесевицкий Дмитрий - титулярный советник, имение Копанка Змиевского уезда перешла к нему от деда коллежского советника Милорадовича. Жена Елизавета Петровна, урожденная Мейер. Второй раз вышла замуж за дворянина Змиевского уезда барона Радена.
• Раден Елизавета - баронесса, жена ротмистра. Первый муж коллежский асессор Лесевицкий. В 1825 году имение в деревне Бурлей Змиевском уезде.
• Лесевицкий Николай Семенович - в 1910 году статский советник, имение Копанка Змиевского уезда».

С Ахтырским гусарским полком связал свою судьбу известный гусар, поэт и партизан Денис Васильевич Давыдов. Именно ему принадлежит идея использования «летучих» армейских отрядов в тылу противника. Партизаны наносили большой урон армии Наполеона и внесли свой вклад в общую победу над врагом.

Интересен один эпизод из истории Ахтырского полка. После взятия Парижа Ахтырский полк находился в Аррасе. Осмотрев полк, Денис Давыдов нашёл внешний вид гусар довольно плачевным. Мундиры за время боевых действий изрядно обносились.

Полк был в то время расквартирован вблизи монастыря капуцинок. Его монахини  носили рясы как раз «полкового» коричневого цвета. Решение подсказала сама жизнь. По приказу полковника с монастырского склада было изъято все сукно, необходимое для пошива новых мундиров. На параде ахтырцы выглядели блестяще и произвели впечатление на императора. После этого Александр I своим Указом повелел ахтырским гусарам на вечные времена носить коричневые мундиры.

Потомки М.Ю.Лермонтова подтверждают правдивость этой легенды. Они рассказывают, что третьим тостом ахтырских гусар всегда был тост: «За французских женщин, которые пошили нам мундиры из своих ряс!»

Существует икона Ахтырской Богоматери, которая отнесена к чудотворной. Некогда она принадлежала Ахтырскому полку, а 15 июня был одновременно и днем полка, и праздником этой иконы. Таким он официально числится во всех церковных календарях.

Фамилию бабушки по материнской линии Лесевицкой увековечил отец художника Дмитрий Лукич Вучичевич, первый из Вучичевичей, не ставший военным. Эту фамилию он взял себе как литературный псевдоним.

Глава 3. Драматург Дмитрий Лесевицкий

Ах,  жизнь, как театр! В жизни мы  актёры,
Спектакли, сцена,  множество ролей…
Мы сами  сценаристы,  режиссеры,
Играющие,   слуг и королей.

И клад судьбы, всю жизнь, порою, ищем.
Так не найдя, по сути, ничего.
Доигрываем роль на  пепелище,
Сгоревшей жизни театра своего…
                Стас Бакаев
Дмитрий Лукич Вучичевич - отец Владимира и Евгения Вучичевичей, братьев-художников, чьи судьбы затерялись на перекрестках истории, родился в родовом имении в Пархомовке.

В метрической книге Богодуховского уезда села Пархомовки Покровской церкви за тысяча восемьсот сорок восьмой год в первой части о родившихся под № 14 записано следующее: «Июля четвертого родился, а крещен пятнадцатого чисел Димитрий, родители его: сего села помещик, отставной Штабс-Ротмистр и Кавалер Лука Петров сын Вучичевич и законная жена его Анна Стефанова дочь, оба православного вероисповедания. Восприемники были: Слободы Мурафы отставной Капитан Александр Моисеев сын Ковальчинский и проживающая в сем селе Поручица Надежда Иванова дочь Барбар. Таинство крещения совершал Протоиерей Иоанн Лопатин с Дьяконом Порфирием Бутковским. Подлинное подписали: Протоиерей Павел Познанский, Секретарь Буханцов. Столоначальник Рогачевский. Печать черная. Опекуном сирот помещика Вучичевича был генерал-майор Лев Петрович Шрейдер».

Из архивов Украины известно, что его опекун Шрейдер проживал в это время в Харьковской губернии и числился ахтырским уездным предводителем.

Свято-Покровская церковь, в которой крестили Дмитрия Вучичевича, была построена в 1808 году в стиле классицизма (архитектор П.Ярославский) и являлась частью усадьбы графа Подгоричани.

В известном Деле о дворянстве говорится о принятии Д.Л. Вучичевичем присяги: «Свидетельство дано сие Харьковского губернского Правления бывшему Турецкому подданному, сыну Штабс-Ротмистра, Дмитрию Лукину сыну Вучичевичу, в том, что он, согласно его желанию, в Присутствии Правления 26 числа Октября месяца сего года (в 1864 году) приведен к присяге на верность подданство России. В удостоверение чего и выдано Г.Вучичевич свидетельство это, за подписью и приложением казенной печати. Харьков. Октября 26 дня 1864 года. Подлинный подписали: Советник Славинский, Секретарь Третьяков, Столоначальник Карташевский. Печать черная».

Сохранилась Копия с определения харьковского дворянского депутатского собрания от 28.11.1864 года, согласно которому сын штабс-ротмистра Луки Вучичевича Дмитрий внесен во вторую часть родословной книги Харьковской губернии. В родословной книге записано в графе «Особые замечания»: «Указом Департамента Герольдии от 12 марта 1865г. за №833 утвержден в дворянстве.  Приобщен к делу этому (л.285)».

Присягу Дмитрий Вучичевич принимал в Харькове. Незадолго до этого умер его отец, штабс-ротмистр Лука Петрович. Воспитанием сироты, официальным опекуном которого был назначен генерал-майор Лев Петрович Шнейдер, занималась мать Анна Стефановна и бабушка Лесевицкая. С дядей, вернувшимся к тому времени из ссылки, и его семьей у него не было особо близких отношений.

Позже, став драматургом, Дмитрий Лукич подписывал свои пьесы и публицистические статьи литературным псевдонимом «Лесевицкий» (девичья фамилия  матери).

Дмитрий Лукич был достаточно известным драматургом. Его пьесы ставили даже в Московском Малом театре. Сохранился репертуар театра за 1899/1900 театральный сезон, в котором записано, что 24 января 1900 года шел спектакль по драме Д.Л.Лесевицкого (Д.Л. Вучичевича) «Простая история» в пяти действиях шести картинах. Поставил эту пьесу главный режиссер Малого театра Алексей Михайлович Кондратьев на сцене Нового театра.

Новый театр воспринимался всеми не как самостоятельное культурное учреждение, а как одна из сцен Малого театра. На дополнительной сцене молодые труппы актеров играли вместе с известными мастерами Н.И. Васильевым, А.А. Остужевым,  Е.М. Садовской, В.О. Масалитиновой, В.Н. Рыжовой и другими. Руководил Новым театром А.П. Ленский. На эту сцену он перенес 14 спектаклей, в том числе восемь пьес А.Н. Островского, именем которого и называли театр.

В архивах Кемеровского областного музея находится копия титульного листа этой пьесы Дмитрия Лукича, однако изначально она называлась «Обыкновенная история». Очевидно, режиссер с согласия драматурга изменил название, чтобы не путать зрителя с одноименным известным романом И.А. Гончарова.

Сохранились сведения о том, что драматургом Дм.Лесевицким была написана еще одна драма «Судом собственной совести» в 4-х действиях. В КОКМ хранится копия ее финала с автографом внизу страницы и адресом автора: «Дмитрий Лукич Вучичевич, дворянин Харьковской губернии Богодуховского уезда. Жительство мое ст.Люботин Харьковско-Николаевской железной дороги. 187(9)5 года дня».
Здесь же можно увидеть титульный лист его пьесы «В духе времени = Современное понятие». Эпиграфом автор взял строку из поэмы Н.А. Некрасова «Современники»: «Бывали хуже времена, но не было подлей». Свое произведение драматург посвятил М.Н. Ермоловой, великой русой актрисе. К ней же он обращается с признанием в любви в стихотворении:

«Есть наслажденья высшие любви,
Любви святой, возвышенной, прекрасной,
Ей подчиняется и страстный жар  в крови
Нас расплавляющий огонь страстей опасный.

Ах, как я жажду пламенно любить,
Прекрасное в душе  твоей вселяя,
Алтарь любви и храм соорудить,
Святой любовью храм тот наполняя.

Какой восторг тобой любимым быть,
Испытывать все чары ласк чудесных,
Навек отдаться, мир весь позабыть…»

В Марию Николаевну трудно было не влюбиться. Сам К.С. Станиславский писал, обращаясь к ней, как к «героической симфонии русской сцены»: «Неотразимо Ваше облагораживающее влияние. Оно воспитало поколения. И если бы меня спросили, где я получил воспитание, я бы ответил: в Малом театре, у Ермоловой и ее сподвижников».

Однако Дмитрий Лукич писал не только драмы для театра. Ему, явно, было что сказать и по поводу политических событий, происходящих в Российской империи. В своей статье «Кого нам бояться», копия которой хранится в нашем музее, драматург резко осуждает антисемитизм.

Почему незадолго до смерти Вучичевич приезжает в Люботино?
Там жила его родственница по материнской линии Лесевицкая Прасковья Григорьевна. О ней известно следующее: «Дворянка, в 1817 году вышла замуж за помещика из слободы Люботин Валковского уезда Ивана Александровича Черноглазова». Вероятно, драматург, разорившийся в то время и потерявший родовое поместье, которое отошло к сахарозаводчику Харитоненко, переехал к родственникам в Люботино.

Становление Люботина, как города, было тесно связано со строительством железной дороги. Летом 1871 года в четырех километрах южнее слободы здесь была построена железнодорожная станция. Из поселка, возникшего вокруг станции, постепенно и вырос город Люботин, в состав которого вошла и слобода. Сначала здесь проложили три линии. Поезд проходил раз в семь суток. Затем число прибывающих поездов стало увеличиваться.

В 80-90-х гг. XIX века Люботино преобразилось в крупный железнодорожный узел на Харьково-Николаевской железной дороге. Он каждые сутки принимал и отправлял поезда на Харьков, Полтаву, Ворожбу и Мерефу. Количество железнодорожников и служащих вместе с их семьями составляло около пяти тысяч человек.

По одной из версий, своё название город получил от названия реки Люботинка, на берегах которой был основан. По другой версии, проезжавший через малоизвестное поселение император Всероссийский Петр I остановился в тени деревьев на берегу одного из прудов. Сняв шляпу, царь якобы удовлетворённо сказал: «Любо, тень...»,  откуда и пошло нынешнее название.

Впрочем, люди, которые не живут в городе Люботино, считают это легендой.

Умер Дмитрий Лукич Вучичевич в 1897 году в Харькове. Там в то время жили его сыновья, художники Владимир и Евгений Вучичевичи.

Ш РАЗДЕЛ
ВЛАДИМИР ДМИТРИЕВИЧ
ВУЧИЧЕВИЧ - СИБИРСКИЙ

Глава 1. Украинский период:
Рисовальная школа Н.И.Мурашко

Тот, у кого есть воображение,
но нет знаний, имеет крылья,
 но не имеет ног.               
 Жозеф Жубер

Природа не терпит пустоты: там, где люди не знают правды, они заполняют пробелы домыслами». Мифы всегда уводят нас далеко от действительности. Это дорога в противоположную сторону от истины.

Мне хочется докопаться до правды и узнать верные даты рождения и смерти Владимира Дмитриевича Вучичевича-Сибирского, место его учебы и причину переезда в Сибирь, определить статус художника в революционной деятельности, назвать имена его жен и детей.

Имя пейзажиста включено в Реестр профессиональных художников Российской империи, СССР, «русского зарубежья», Российской Федерации и республик бывшего Советского Союза (XVIII – XXI в.в.). Здесь записано: «Вучичевич-Сибирский Владимир Дмитриевич / 13.06.1869-15.09.1919 / художник двухмерного пространства».

Предположение о его рождении в Херсоне не подтверждено никакими данными. Не может быть состоятельной и версия М.М. Кушнировой: «Рожденный  не  в  Херсоне,  как  считалось до  недавних  пор,  а  в  Полтаве».

Из Богодуховского уезда с целью перемены места жительства Вучичевичи никогда не выезжали. Дмитрий Лукич только в детстве и юности гостил у бабушки в Ахтырке, но это село находилось в той же Харьковской губернии.

Утверждение Ф.Логинова, автора «Заимки Вучичевича» о том, что «В.Д. Вучичевич родился в имении отца, недалеко от Изюма», ничем не обоснованно. Изюминский уезд действительно входил в состав Харьковской губернии, но имения у Вучичевичей в названном уезде никогда не было.

Е.Д. Трухан, заместитель директора по научной работе литературно-мемориального музея Ф.М. Достоевского и томский краевед А.В. Своровская называют его местом рождения село Пархомовка Богодуховского уезда Харьковской губернии. О  «родовом поместье» в селе Пархомовка  уже разъяснялось в разделе «Харьковское землячество». Его отец Дмитрий Лукич, разорившись, продал имение меценату-сахарозаводчику Харитоненко. 

Правильные сведения о месте рождения Владимира Дмитриевича даются краеведом А.А. Лопатиным и журналистом Н.Трушиным: 13.06.1869 года село Сенное  Харьковской губернии. Их поддерживает и Ольга Малаховская: «Владимир Вучичевич не коренной сибиряк. Он родился 13.06.1869 года в селе Сенное Богодуховского уезда Харьковской губернии…».

Каким было село Сенное, центр Сеннянской волости, в середине XIX века?

Читаем запись, сделанную в книге купчих крепостей Ахтырского полка: «1704 р. января 30я священник Степан Андрусский, в прошлых годах бывший города Сенного Троицкой церкви, отдаю зятеви моему Еремею Михайловичу Поготовце свое дворище и с садом в городе Сенном на ринку от пробитой улицы до двора Степана Кирича, на которой моей земле построен был и шпиталь для убогих сирот, теж и лес, — стрижов байрак в огороже з левадою и на первой Братенице сеножать; а то в такой мере: иж я Степан от ахтырского полковника Ивана Перекрестова был в великом разорении и гоненьи, так теж и от сеннянского сотника Василия Душеченка, без важной моей вины, терпелен сидячи в неволе целое лето в Курску в тюрьме, при боярнну Алексею Шеину. После теж по их ахтырского бывшаго полковника Ивана Перекрестова и бывшаго сеннянского сотника Василия, по их составному ложному челобитью, — в Белгороде у митрополита Авраамия целый год терпелем неволю и от того разорен в сем своем маетку в конец».

Село Сенное и сейчас находится на реке Мерле недалеко от Харькова. Около ста пятидесяти лет тому назад здесь стояла военная крепость, именем которой и было названо поселение. В Сенном и родился будущий художник. Сейчас здесь можно видеть два старинных храма - каменный во имя Святой Троицы и полуразрушенный деревянный  во имя Рождества Богородицы. В одном из них и был крещен Вучичевич. Село заброшено. В нем осталось лишь несколько домиков, которые местные жители безуспешно пытаются продать за гроши.

Володя Вучичевич был любимым ребенком, которому многое позволялось. Его родители не настаивали на том, чтобы старший сын стал военным. Поступив по совету отца в Петербургский морской корпус, будущий художник  учился там только до 1885 года. В шестнадцать лет он принял присягу на верность подданство Российской Империи, что позволило ему получить дворянское звание, и возвратился на Украину. В Киеве он поступил в Рисовальную школу, находившуюся в то время на улице Владимирской.

Смирились ли с решением сына родители? Возможно, они замечали его удивительные способности, его ценнейшие качества - искренность, доверчивость, теплое отношение к окружающим и вечно детское любопытство. А может все объяснялось проще? Обучение в школе Мурашко, где учился Владимир Вучичевич,  было почти бесплатным.

Неизвестно, что послужило поводом для такого выбора, но следом за старшим братом занятие живописью выбрал и его младший брат Евгений.

Об учебе Владимира Дмитриевича в школе имеется два документа. Первый - сохранившееся решение совета школы от 17.11.1889 года, в котором упоминается имя Владимира Вучичевича. Второй - его незаконченная картина «Портрет натурщика», на обратной стороне которой имеется надпись: «Рисовальная школа Н.И. Мурашко. 1889 год».

Чтобы понять, кто и как формировал художественные умения и навыки будущего пейзажиста и что связывало Вучичевича с живописцами И.И. Шишкиным и И.Е. Репиным, стоит рассказать об этом учебном заведении и его создателе

Директор Рисовальной школы Николай Мурашко преподавал в прогимназии, в Первой мужской гимназии, а с 1873 года в реальном училище. Когда из-за недостатка средств устроителям училища пришлось закрыть рисовальные классы, Николай Иванович решил открыть частную школу у себя в квартире. За его спиной шептались: «Мурашко с двугривенным в кармане вздумал устраивать рисовальную школу?».

В первый учебный год в его школе было всего сорок учащихся и два преподавателя,  сам Мурашко и П.Попов. 

Когда маленькая квартира на улице Михайловской стала слишком тесной: двери школы были открыты для всех желающих независимо от возраста, пола, образования и социального положения, Мурашко переехал в более просторное помещение.

Учреждение работало с десяти часов утра до семи вечера. Для тех, кто не мог посещать школу в будние дни, начиная с 1877 года, были организованы бесплатные воскресные уроки с двенадцати до трех часов дня. В это же время здесь учился и Владимир Вучичевич.

Из-за финансовых затруднений Мурашко был вынужден обратиться за помощью к своему другу Ивану Терещенко. Он просил материально поддержать школу. Почему именно к нему? Оба они происходили из Глухова и были друзьями.

22-летний студент юридического факультета университета святого Владимира, сын известного сахарозаводчика Николы Терещенко, сразу проникся идеей поддержания школы. Он выдал своему другу триста рублей и пообещал в дальнейшем ежегодно выделять двести рублей на ее содержание. Терещенко был известным в Российской империи меценатом. Всю свою жизнь он посвятил коллекционированию произведений искусства. Он часто конкурировал с Павлом Третьяковым, который говорил о нём: «Если Терещенко увидит что-то в небе, то будет торговаться до слез - и все же купит!»

Это был неординарный человек. Когда он посватался к своей будущей жене Елизавете Саранчевой, ему отказали. Отец невесты пообещал, что позволит сыграть свадьбу только после того, как выпадет снег. Тогда Иван Николаевич засыпал улицу, ведущую к дому невесты, сахаром.

В 1880 году Рисовальную школу посещали уже более ста учеников. Понимая, что плата, вносимая учащимися, не покрывала всех расходов, Терещенко сам, не дожидаясь просьб педагога, увеличил субсидию до тысячи рублей, а со временем довел ежегодную помощь до девяти тысяч. За двадцать пять лет меценат израсходовал на школу почти сто пятьдесят тысяч рублей. Благодаря своему меценату школа смогла сменить помещение и с 1880 года открылась в доме № 19, ротмистра Н.Балано, по улице Афанасьевской (позднее - Несторовской, Ивана Франко).

Мурашко был удивительным учителем. Будучи невысокого мнения о собственных талантах, свою жизнь он посвящал тому, чтобы засверкали таланты его учеников. Он искренне любил своих воспитанников и свой предмет. Он сам, по свидетельству его бывших учеников, был «доверчивым и честным ребенком», поэтому ему не приходилось прилагать особые усилия для постижения детской психологии. Николай Иванович считал, что детство - это такая пора жизни, когда создается фундамент будущей нравственности человека. Он возводил мостик между своей душой и душой ребенка, воздействуя не словом, а внутренним голосом, своим духовным богатством. Педагог учил писать не кистью, а «внутренним озарением». То, что появлялось у его учеников на холсте, было не простым отражением увиденного, а рождением нечто нового, неизвестного.

Не имея средств, Мурашко был вынужден сам осуществлять всю административную деятельность учебного заведения, а технические обязанности исполняли ученики. При этом директор находил возможности поддерживать бедных, а способных вообще освобождал от платы за учебу. Кроме того, по воскресениям он устраивал благотворительные обеды.

Для проведения уроков (сейчас их назвали бы мастер-классы) Николай Иванович приглашал известных художников. В их числе были И.Е. Репин, И.И. Шишкин, П.О. Ковалевский. С этими педагогами школы и именно здесь, а не в Академии художеств у Владимира Дмитриевича тесные связи.

Польза от учебных занятий в школе была не только «чистому искусству». Мурашко воспитал много мастеров ювелирных, иконописных и столярных работ. В Киеве заметно выросло качество различных видов ремесел.
После обращения к авторитетному искусствоведу профессору А.В. Прахову педагогу удалось установить связь с петербургским кружком художников-передвижников. Известные живописцы И.И. Шишкин, В.Д. Поленов, П.А. Брюллов, В.Е. Маковский, В.Д. Орловский подарили Рисовальной школе свои картины и этюды, которые украсили стены школьного музея.  Помощь от столичных художников не прекращалась, и коллекция школы  постепенно пополнялась работами Г.Г. Мясоедова, К.А. Савицкого, В.А. Серова и других признанных мастеров. Вскоре она превратилась в полноценный музей.

За деятельностью школы внимательно следил друг Николая Ивановича по Академии Репин.  Вернувшись из-за границы в родное Чугуево, Илья Ефимович возобновил с бывшим сокурсником переписку. Его привлекла идея создания в Киеве постоянно действующей художественной выставки на основе музея живописи и графики при школе. В этот музей живописей передал несколько своих картин.

Учебное заведение регулярно проводило выставки работ своих учащихся. Об одной из экспозиций в 1891 году писала газета «Киевлянин»: «Преподавание происходит серьезным и толковым способом, а творческие работы учеников являются основанием гордиться наличием такого заведения в нашем городе».

С 1880 по 1890 гг. выпусники Рисовальной школы принимали участие в росписи Свято-Владимирского собора в Киеве, строившегося в течение сорока четырех лет. В работе над оформлением были задействованы русские художники М.В. Нестеров и П.А. Сведомский, работавшие под руководством А.В. Прахова. Основную роспись, Богородицу и младенца, В.М. Васнецов писал с жены, державшей на руках сына. Поэтому часто ее называют «Васнецовская Богоматерь». Эти уникальные работы стали основной ценностью собора. Благодаря росписям, собор получил статус мирового памятника культуры, а все художники, работавшие над его оформлением, были награждены золотыми медалями, сделанными по эскизам А.В. Прахова.

О своих убеждениях и идеях о формировании художественного образования у детей Николай Иванович напишет книгу «Воспоминания старого учителя».

Воспитанниками Мурашко были Н.К. Пимоненко, С.И. Блонская, В.А. Серов, К.С. Малевич, кстати, земляк Вучичевича по Пархомовке. Его выпускники навсегда сохранили благодарную память о своем наставнике, который постоянно интересовался их делами в художественном мире, даже после окончания ими родной школы. Николай Иванович поддерживал Александра Мурашко. Он первым заметил талант Михаила Врубеля, который расписывал правый неф Свято-Владимирского собора.

Педагог всячески противился подчинению школы Императорской Академии художеств, справедливо считая, что навязываемая Петербургом бюрократическая регламентация учебного процесса убьет живой творческий дух. Однако сломить сопротивление чиновничьего аппарата он не смог. В мае 1901 года учебное заведение прекратило свое существование. Его реорганизовали в Киевское художественное училище, и полностью подчинили, как подведомственную организацию, требованиям и предписаниям Императорской Академии художеств.

Николай Иванович Мурашко умер на своей даче в Буче в 1909 году в возрасте шестидесяти пяти лет. А его бывшие ученики разлетелись по всей Российской Империи, от Киева до Иркутска.

На могиле Николая Мурашко много позже поставят достойный его таланту учителя и живописца памятник: юноша-ученик, склонившийся над мольбертом.  На вопрос о странном постаменте молодой скульптор Константин Добрянский ответит: «Поставить бюст Николаю Мурашко было бы банально. Это не соответствовало бы сути этого Человека».          

Глава 2. Петербургский период творчества
Владимира Дмитриевича Вучичевича

Город иступленного желанья.
Город искупления грехов,
Город-кара, город-наказанье,
Город разводящихся мостов.
Белой ночи белая горячка
В шорохе раскрывшихся цветов,
Или в переулках тихих прячет
Строки ненаписанных стихов.
Город, на кресте Невы повисший.
Копья. Цепи. Ржавая вода.
Всех понявший, все давно простивший,
Город, уходящий в никуда...

                Елена Карелина
Где после окончания Рисовальной школы продолжил свое обучение Вучичевич? Учился ли он в Императорской Академии художеств в Петербурге? Кто был его преподавателем?

Эти вопросы и сейчас обсуждают искусствоведы. Некоторые  считают, что пейзажист был учеником Репина. Поводом к такому утверждению послужило письмо Вучичевича к Илье Ефимовичу из Томска. В своем послании Владимир Дмитриевич рассказывал о своей жизни в Сибири и поздравлял живописца с днем его рождения. Другие исследователи полагают, что его педагогом был Шишкин. В АРТ-каталоге говорится: «Владимир Дмитриевич Вучичевич-Сибирский в начале 1890-го прибыл в Петербург, чтобы поступить в Академию художеств. Среди учителей академиста был и И.И. Шишкин, оказавший на Вучичевича большое влияние как художник и человек. За картину «Утро в Гельголанде» выпускник Академии получил звание художника. В эти же годы художник начинает экспонировать свои работы на многочисленных выставках, имевших место в тогдашней России - Санкт-Петербургского общества художников, Академии художеств, Товарищества южнорусских художников и др.».

Такого же мнения придерживалась и М.М. Кушникова: «Не  просто  ученик  Петербургской  Академии  художеств,  а  любимый  ученик  Шишкина,  им  огражденный  от  исключения  за  участие  в  студенческих  революционных  кружках  90-х  годов,  близкий  и преданный  последователь  Репина».

Ф.А. Монахов, московский искусствовед, много времени провел в архивах Академии художеств. Он внимательно изучил «Формулярные списки учащихся ИАХ часть I (А – В) за 1880-1917 гг.», «Алфавитные списки учащихся со сведениями о постановлениях Совета и предписаниях Канцелярии Правления о допуске к сдаче экзаменов, 1891-1893 гг.», «Экзаменационные списки учащихся художественных классов за 1892-1897 гг.», «Экзаменационные списки поступающих в Академию за 1897-1901 гг.», «Экзаменационные списки учащихся по общеобразовательным дисциплинам за 1894-1917 гг.», «Журнал входящих бумаг Канцелярии классов за 1881-1895 гг.». Никаких документов, подтверждающих  версию поступления и учебы Вучичевича в ИАХ, не было обнаружено.

Прав был иркутский исследователь творчества Вучичевича Ю.Лыхин, который отмечал, что «Правдивое освещение жизни и творческой деятельности художника необходимо подтверждать подлинными фактами, документами и материалами, которые могли бы послужить фундаментом для возведения монографического «здания» о художнике».

В то время в Академию художеств Петербурга мог поступить каждый, кто сдал вступительный экзамен, рисунок головы с античного гипсового слепка. Будучи принятым в академию, ученик получал право посещать те или иные классы и участвовать в академических конкурсах, выставках произведений воспитанников. Те, кто не сдавал экзамены по теоретическим дисциплинам, а только рисовал или лепил, назывались вольнослушателями.

В предыдущей главе рассказывалось, что такой же путь начинающего художника прошел и первый учитель Вучичевича Н.И. Мурашко, начав учебу в «классе гипсовых голов». Через год Мурашко был переведен в «класс гипсовых фигур», а в 1866-м — в «натурный класс», где ученики уже рисовали живую натуру. Он числился вольнослушателем, и ему присвоили звание учителя рисования на основании присланных рисунков. При этом все сопутствующие документы на Мурашко хранятся в ИАХ. На Вучичевича такие данные отсутствуют.

Полагаю, что исчерпывающий ответ на этот вопрос дает кемеровский искусствовед Л.В. Оленич: «Традиционно его называют учеником И.И. Шишкина, и это требует уточнения. Известно, что Шишкин действительно руководил пейзажным классом в Академии художеств, но это было совсем недолго, с 1894 года. Но к тому времени Вучичевич уже активно выставлялся в южнорусских городах и начинал участвовать в  экспозициях санкт-петербургских художников, никак не заявив своего имени в списках учащихся или вольнослушателей Академии.  Официальным, прямым учеником Шишкина Вучичевич не был. Но вполне реально допустить, что Шишкин и Вучичевич были знакомы. Ведь есть сведения, что создатель «Корабельной рощи» очень доброжелательно относился к провинциальным художникам. Впрочем, и, не имея такого знакомства, можно было изучать творчество Шишкина на выставках передвижников, что-то покупать для частного собрания. Очень важным было и общение в художественной среде, которая десятилетиями испытывала воздействие Шишкина: его не избежали ни И.Крамской, ни И.Репин, ни Ф.Васильев, ни многие другие — и не только реалисты. Лишь самые крупные таланты могли трансформировать это воздействие таким образом, что оно переставало быть довлеющим в их творчестве».

За всю свою недолгую жизнь Вучичевич принимал участие более чем в двадцати выставках в Петербурге, а также в других городах на юге и на востоке России. После его вступления в Товарищество южнорусских художников, которое было создано в 1890 году, он выставлялся на регулярных выставках, организуемых ТЮРХ, в Кременчуге, Екатеринославле, Бердянске, Херсоне, Николаеве. К тому времени он уже входил в это Общество и являлся активным ее участником. 

Сохранился Каталог 2-ой периодической передвижной выставки художественных произведений южнорусских художников, проходившей в 1891 году в Одессе, на которой были представлены картины Вучичевича.

В это же время имя художника, ставшего известным, было занесено во вторую часть Дворянской родословной книги Харьковской губернии 28.07.1892 года (л.297).

Чтобы участвовать в выставках, проходивших непосредственно в Императорской Академии художеств, в 1894 году художник переехал в Санкт-Петербург по адресу: Васильевский остров по 7-й линии, дом 34, квартира 3.

В 1896 году его картины можно было увидеть на знаменитой Всероссийской промышленно-художественной выставке в павильоне художественного отдела в Нижнем Новгороде. Тогда этот город был хлебной столицей Российской империи. Экспозиции проходили с 28 мая по 1 октября и была профинансирована самим императором Николаем II. К ее открытию был пущен электрический трамвай, устроены фуникулеры. Здесь выстроили здания драматического театра, окружного суда, биржи, гостиницы. Ее территория была прорезана круговой почти четырехкилометровой электрической дорогой. Для  детального осмотра выставки требовалось не менее недели. За четыре месяца ее работы, количество ее посетителей составило около миллиона человек.
 
За следующие четыре года картины Вучичевича появились на выставках Общества петербургских художников, на весенних выставках Императорской Академии художеств, на 6-ой выставке картин ТЮРХ. Из Каталога выставки Академии художеств от 1897 года, проходившей в Санкт-Петербурге, известно, что там демонстрировались три его картины: «Дворик финна», «Прошли водокрещи» и «Пейзаж».               

Исследователи творчества Вучичевича утверждают, что именно в это время Владимир Дмитриевич начал участвовать в революционной деятельности.

М.М. Кушникова в очерке «Память. С любовью к Сибири» пишет:  «Участник  «Товарищества  передвижных  выставок» готовит  к  очередной  выставке  картину  «Зима»,  которую  задолго  до  окончания  оспаривали  друг  у  друга  меценаты.  Узнает  о  готовящемся  побеге  революционера  из  Белгородского  централа,  продает  картину  петербургскому  собирателю-миллионеру  и  передает  деньги  на  осуществление  намеченной  акции. Картина  в  выставке  не  участвовала.  Побег  удался».

Очень сомнительно, что сведения о столь законспирированном мероприятии могли просочиться из Белгорода в Петербург.

М.Редькин в статье «Певец сибирской природы» («Кузбасс», 1977г. 30 июля) подробно описывает еще более непримиримые отношения художника с властями: «За год до окончания академии Вучичевич был арестован и посажен в тюрьму за участие в революционных кружках. В тюрьме он просидел четыре месяца. Его учителю И.И. Шишкину удалось как-то уговорить начальство академии дать возможность Вучичевичу завершить образование. На выпускном экзамене картина «Утро в Гельголанде» была лучшей, но молодой художник не получил ни золотой медали, ни заграничной командировки».

Утверждения о его пребывании в тюрьме являются совершенно  фантастичными. Никаких документов, подтверждающих эту легенду, не существует. К тому же, это прямо противоречит событиям, происходящим позже.

Далее в статье Редькина рассказывается о другом любопытном «факте» из жизни Владимира Дмитриевича: «Долгое время художник работал над большой картиной «Зима», перебиваясь с хлеба на квас. Владимир Дмитриевич узнал, что для организации побега одного видного революционера из Белгородского централа (тюрьмы) нужны деньги. Он тут же продал картину и передал деньги организаторам побега. Побег удался. Однако царская охранка дозналась, какую роль сыграл в этом деле художник, и Вучичевич был выслан в Западную Сибирь».

Настолько бедно пейзажист не жил никогда. Его упорство и талант художника позволяли ему хорошо питаться.

В статье АРТ-каталога, тоже утверждается, что с 1890 года Вучичевич жил и работал в Томске, куда был сослан за участие в одном из революционных кружков Петербурга.

Утверждение Ф.Логинова о том, что дипломная работа Вучичевича «Утро в Гельголанде» была приобретена одним из членов императорской семьи, - очередной миф.  Эти сведения никак не подтверждены. Наоборот, в продаже, но другой картины, ему было отказано после проверки на благонадежность.

В то время художник предпринял творческую поездку на Урал. Ее итогом стало появление нескольких новых полотен, посвященных этому путешествию. Именно один из пейзажей Урала - «Долина золотоносного Миасса» - Вучичевич и решил продать Министерству Императорского Двора, но происходило это много позже «окончания Академии».

На деньги от продажи он предполагал устроить свою первую передвижную выставку по Сибири. В письме от 14.01.1900 года Вучичевич рассказывал, что ему необходимы средства для организации первой передвижной выставки картин в городах Сибири, где никогда раньше подобные выставки не открывались.

03.02.1900г. канцелярией министерства императорского двора вице-президентом гофмейстером «Двора Его Величества» графом И.И.Толстым в документе за №327 дается ответ: «Вследствие отношения от 21 января сего года за №450, по поводу поручения г.Министра Императорского Двора об осмотре картины работы В.Д.Вучичевича, изображающей «Долину золотоносного Миасса с.Ишкуля» и 30 видов окрестностей Урала и Зауралья, имею честь уведомить, что избранная собранием Императорской Академии художеств комиссия, в составе действующих членов Академии: М.П.Боткин, К.В.Лемох и А.И.Куинджи, осмотрев поименованные работы г.Вучичевича не признала за ними достаточных художественных достоинств для того, чтобы они заслуживали приобретения. Вице-Президент Гофмейстер Двора Его Величества Гр.И.И. Толстой».

После поданного Вучичевичем прошения,  Министрство Императорского Двора проводило еще одну проверку художника «на лояльность».

07.02.1900 года канцелярия (судное производство) Петербургского градоначальника отвечала заведующему канцелярией МИД: «О В.Д. Вучичевич - неблагоприятных сведений в нравственном и политическом отношениях не имеется».

Из этих документов следует: МИД не купил картину, но проверку Владимир Дмитриевич прошел успешно. Значит утверждения и о его участии в революционной деятельности, и о его якобы ссылке в Сибирь несостоятельны.

Переезд художника был одновременно и расставанием с детьми. Олег и Георгий Вучичевичи, его сыновья, дворяне, были рождены в законном браке. Нигде нет упоминаний о его жене. Может быть, на тот момент ее не было в живых, а может они расстались. Документов, объясняющих это, не найдено. Еще одна из многочисленных тайн, которая пока не разгадана.

Перед отъездом в Сибирь Владимир Дмитриевич какое-то время тесно общался с П.О. Ковалевским, который давал уроки в школе Мурашко..

Павел Осипович был профессором Императорской Академии художеств. Знаменитый русский художник-баталист принадлежал к VIII поколению дворян. Ещё при жизни он получил мировое признание. Его картины экспонировались на многих  мировых выставках в Париже, Берлине и Вене, где были отмечены высочайшими наградами.

Род Ковалевских, Вучичевичи и Вукотичи были тесно связаны харьковским землячеством. Представители названных дворянских фамилий издавна проживали в Богодуховском уезде и были хорошо знакомы друг с другом. Именно профессору ИАХ, уезжая из Петербурга в феврале 1900 года, Вучичевич оставил на хранение часть своих вещей  и некоторые картины, а в списке экспонатов с выставки указал свой адрес: «Академия художеств, квартира профессора П.О. Ковалевского».

Глава 3. Сибирский период
Творить значит жить

Творенье может пережить творца:
Творец уйдет, природой побежденный,
Однако образ, им запечатленный,
Веками будет согревать сердца.
Я тысячами душ живу в сердцах
Всех любящих, и, значит, я не прах,
И смертное меня не тронет тленье.
 Микеланджело
Двадцать лет, проведенных в Сибири, - это наиболее значимый период творческой деятельности удивительного российского пейзажиста Владимира Дмитриевича Вучичевича-Сибирского. Здесь художник создал  невероятное количество картин. Некоторые исследователи утверждают, что им было написано около тысячи пейзажей и натюрмортов. Это, конечно, преувеличение.

Его переезд из Петербурга в Омск, где Владимир Дмитриевич месяц жил в «номерах» в гостинице, в Бердск, Томск, а затем в Крапивинскую волость походил на метание по лабиринту размытых непогодой сибирских дорог. Он торопился, словно ощущал, как мало времени отведено на жизнь и творчество.
Художник оставил семью… Впрочем, за тридцать лет поисков мне так и не удалось найти сведения: был ли он женат или овдовел. О его детях известно из записи, сделанной 16.09.1904 года во второй части Дворянской родовой книги: «Вучичевич Олег и Георгий, дети дворянина Владимира Дмитриевича Вучичевича».

Исследователи так дали четкого ответа на другой главный вопрос: «Почему, бросив обеспеченный быт, завоеванную публику, семью, Вучичевич уехал в Сибирь?»

За сто лет, прошедших со дня смерти Владимира Дмитриевича, его биография, словно скала мхом,  все больше и больше обрастала легендами и мифами. С некоторыми явно сомнительными версиями нельзя согласиться.

В поисках правды предстояло проанализировать хранящиеся в музеях малопонятные старинные документы с ятями и витиеватой вязью,  рассмотреть не один десяток пожелтевших фотографий, пролистать полуистлевшие запылившиеся газеты и журналы позапрошлого и прошлого столетий. Для понимания  образа жизни людей прошлых столетий, внимательно вчитывалась в мемуары современников художника.
Вопросы, горькие вопросы…
Ответов нет. Иль их не хочешь ты?
Жизнь тает, как дымок от папиросы,
В смятенье повседневной суеты.
Полагаю, что в главе «Петербургский период» приведены достаточно веские аргументы, доказывающие абсурдность рассуждений об участии Вучичевича в революционной деятельности в Петербурге.

Существует другой вариант объяснения причины его переезда: увлекательные рассказы его двоюродного деда Матвея Петровича о прелестях дикой природы Томской губернии. Однако сомневаюсь, что место, напоминавшее потомственному дворянину о двухлетней ссылке, могло послужить рекламным брендом сибирских красот.

Согласно третьей версии переезд был попыткой сбежать от семейного скандала. Якобы Владимир Дмитриевич увел невесту у брата, тоже художника. Однако факт, что пейзажисты регулярно проводили совместные выставки, доказывает нелепость этих утверждений.

Да и сама «невеста» Анна Дьякова, крестьянская Венера, как ее называл художник, опровергала эту легенду.

Анна Спиридоновна Дьякова, с которой Вучичевич покинув северную столицу поехал в Сибирь, происходила из бедной крестьянской семьи. Девушка родилась в 1885 году в селе Печенском Волчанского уезда Харьковской губернии. В Харьков она приехала в возрасте девяти лет. Там она хотела работать нянькой в богатой семье, но смогла устроиться только прислугой к художнику Евгению Вучичевичу, брату пейзажиста.

Томский журналист Б.Н. Климычев записал воспоминания Анны, незадолго до ее смерти. «Большой город Харьков, сама жизнь в мастерской художника ошеломили её. Столько сразу необычного пришлось увидеть и узнать. В мастерскую приходят натурщицы, и семнадцатилетней крестьянке кажется их поведение крайне непристойным, она думает бросить работу, хотя здесь хорошо платят». Евгений Дмитриевич оказался очень душевным и застенчивым человеком. Постепенно она привыкла, поняв, что художнику нужна натура для живописи».

Климычев немного «состарил» Анну. В 1900 году ей было всего пятнадцать лет.

Знакомство Владимира Вучичевича и Дьяковой произошло мастерской Евгения. Приехав с выставки, где его пейзажи высоко оценили, он шутил, веселился. Увидев Анну, сразу заявил, что хочет, во что бы то ни стало, написать эту «крестьянскую Венеру». Портрет Дьяковой поедет с ним в Сибирь. Там ее увидят томичи.

Вскоре молодые люди сблизились. Анна не настаивала на венчании. Их социальное положение было неравным. Владимир Дмитриевич сделал Анне предложение создать семью. Она согласилась. Не смогла отказать красавцу-черногорцу, дворянину, успешному художнику. Девушка вряд ли понимала, в какую даль он собрался  ее везти.

А может,  причина переезда объясняется проще? Владимир Дмитриевич был эрудированным человеком с разносторонними интересами. Кроме живописи и диковинной для начала двадцатого столетия науки астрономии его любимыми занятиями были музыка и литература. Позднее, поселившись на заимке близ Калашного, он находил возможность приобретать не только художественную, но и философскую, научно-популярную литературу. Книги, оставшиеся после его гибели, перевезли потом в библиотеку Щегловска. Участвуя в выставках в Петербурге и на юге России, художник общался с разными людьми, а потому находился в курсе событий, происходящих в России. Возможно, благодаря общению и информации, полученной из газет о жизни и искусстве Сибири,  Вучичевич решился на переезд.

К концу XIX века Томская губерния по масштабам своей территории занимала первое место в Сибири. Томск стал центром политической и общественной жизни. В 1889 году здесь были созданы Русское географическое общество и книжное издательство, открыт университет. Сюда устремился поток ученых, писателей, исследователей и профессиональных художников. Город стал самым многонаселенным за пределами Уральских гор.

Приехав в Томск, семья сняла квартиру в деревянном доме на улице Почтамтской (ныне проспект Ленина, напротив гостиницы «Сибирь»). Здание не сохранилось.

В 1967 году томский скульптор А.И. Соловкин вспоминал: «Лично я познакомился с Владимиром Дмитриевичем после пожара в Управлении Сибирской железной дороги 20 октября 1905 года. Первую жену его знал, но мало с нею встречался. Она была брюнеткой, очень интересная. Был с нее написан большой портрет, художник говорил: «Это моя Венера».

Другой томский краевед Г.Г. Бурматов так описывал жизнь В.Д. Вучичевича:  «Он проживал на нынешней улице Герцена, 13, в доме княгини Трубецкой. Отсюда ездил в Мариинскую гимназию, но потом решил перебраться поближе и снял квартиру на нынешней Мельничной в доме Велижанских.

Здесь, на берегу Томи, он мог ежедневно делать этюды. Вучичевич часто делал свои выставки в каменном доме Абакумовой, специально приспособленном для выставок и находившемся в самом бойком месте города - на площади перед нынешним «Киномиром».

Продажа картин, работа в учебных заведениях, кроме женской гимназии, он работал и в духовном училище Томска,  позволяла семье жить безбедно. Владимир Дмитриевич приобрел небольшой катер, который курсировал от Томска до дачного городка и бесплатно перевозил людей.

03.12.1901 года из Томска Вучичевич написал письмо И.Е. Репину, которое позднее стало поводом для утверждений, что он являлся студентом Академии художеств, учеником известных профессоров живописи. Сейчас  письмо хранится в музее Репина в «Пенатах»,  на его бывшей даче недалеко от Петербурга.

 «Глубокоуважаемый Илья Ефимович!
Позвольте и мне из далекой Сибири, принести Вам свое поздравление по поводу Вашего славного юбилея. Дай Господи, глубокоуважаемый Илья Ефимович, еще много, много раз встречать Вам эти редкие светлые юбилейные дни! Дай Бог Вам силы и здоровья!

Пользуюсь случаем, чтобы, насколько это возможно, выразить Вам то незабываемое, что вселилось во мне с первых дней моего знакомства с Вами, которым я горжусь. Вы первый поддержали во мне энергию к работе, так часто подверженной разочарованиям. Вашу поддержку я ценю выше всего, потому пока я жив, память о добром, отзывчивом Илье Ефимовиче не иссякнет во мне. Не комплементы я хочу делать, нет - все это искрение выливается из моей души, помнящей добрых людей.

Я объехал со своей выставкой большую часть России и доехал до Томска, где думаю отдохнуть. Дальше ехать положительно не стоит.

Работаю я усердно, но боюсь сделаться рутинером, в Томске нет художников, с кем бы можно было посоветоваться. Боюсь, что отнимаю у Вас, глубокоуважаемый Илья Ефимович, драгоценное время.

Искренне желаю Вам всего, всего хорошего и прошу Вас, верить всегдашнему моему почтению и расположению к Вам. Искренне преданный Вам Владимир Вучичевич».

В письме Владимир Дмитриевич с болью высказал и чувство своей признательности мастеру-живописцу, и свое одиночество, непонимание со стороны коллег, которые окружали его в то время. Трагична фраза: «Дальше ехать положительно не стоит». Если бы художник знал, как обернется судьба!

В 1902 году Вучичевич открыл студию для желающих учиться рисованию. Одну, а не три, как утверждал М.Редькин. Владимир Дмитриевич был не единственным педагогом для желающих заниматься живописью. Подобную художественную студию имел и его коллега по гимназии А.Э. Мако.

В Томске Анна Спиридоновна родила четырех сыновей и трех дочерей. Трое мальчиков умерли в раннем возрасте.

Их первая дочь Людмила Владимировна Дьякова родилась 13.02.1902 года и была крещена в Томске в Благовещенском соборе, находившемся на площади Батенькова. Эта церковь была построена в 1804 году. Ее достопримечательностью был резной деревянный иконостас середины XVIII века, в котором помещалась томская реликвия - икона Святой Троицы, врученная царем Борисом Годуновым основателям Томска.

В 1930-м году храм снесли. Иконостас с реликвией бесследно исчез. Как беспечно мы относимся к культурным ценностям!

02.11.1903 года у Вучичевича  и Анны родилась вторая дочь Наталья Владимировна Дьякова, крещенная в Преображенской церкви на Басандайке. А 31.12.1904 года – сын-первенец Алексей Владимирович Дьяков, крещеный в Духосошественной церкви. Она стояла на пересечении улицы Карла Маркса и переулка Совпартшколы.

Благодаря перечню церквей, в которых крестили детей, можно узнать, где проживала семья до приобретения собственного жилья.

М.Редькин пишет, что по инициативе В.Д.Вучичевича во многих сибирских городах стали устраиваться художественные выставки. Это не так.

Вучичевич действительно часто выставлялся и в Томске, и в Иркутске, но являлся не инициатором, а участником экспозиций. Через два года он выставлялся на Первой передвижной художественной выставке, сформированной из двухсот работ столичных художников Петербурга и  перевезенной в Томск, где ее дополнили местным отделом. В этом отделе и демонстрировались четыре его пейзажа. Выставка завершилась в Иркутске, где зрители впервые познакомились с творчеством пейзажиста.

Вучичевич был активным членом Общества иркутских художников и систематически представлял свои работы в залах музея Восточно-Сибирского Отдела Императорского русского географического общества, ВСОИРГО.

После проведения этой выставки его причислили к передвижникам. Это не совсем правильно. Художник никогда им не был, но несколько раз выставлялся вместе с ними.

В повести «Заимка Вучичевича» Ф.Логинов рассказывал об участии Вучичевича в демонстрации, организованной С.М. Кировым. О революционной деятельности художника в статье «Искры живой памяти» пишет и Мэри Кушникова: «По свидетельству старожилов Томска, в 1905 году Вучичевич участвует в демонстрациях, организованных С.М. Кировым и даже печатает и распространяет прокламации. В Томском краеведческом музее имеется картина «Черносотенный погром в Томске (события 20 октября 1905 года)».
Утверждения об участии Вучичевича в томских демонстрациях под руководством С.М. Кирова несостоятельны. Как не вспомнить кемеровского историка Б.Н. Берлинтейгера, говорившего, что в силу идеологической ориентации, некоторые авторы «руководствуясь конъюктурными соображениями, использовали одни архивные источники и сознательно проходили мимо других».

Исследователь Ф.А. Монахов, работая в Томском областном архиве, нашел мемуары участников революционного движения 1905 года. В своих воспоминаниях Я.П. Агеев, Н.П. Игнатьев и О.А. Петухова рассказывали о роли С.М. Кирова в организации и проведении политических акций, И.А. Демшина, Г. Кляцкина, П.И. Серебренников и В.С. Щербов – о Томском погроме. Ни один из них не называл Вучичевича среди революционеров. А вот революционер-большевик В.Д. Виленский-Сибиряков, тоже с двойной похожей фамилией и теми же инициалами в демонстрациях участвовал. 

Автор «Заимки» утверждал, что, уже проживая в Крапивинской волости, Вучичевич писал картину «Погром в Томске в 1905 году». Это явно художественный вымысел. Полотно было написано в Томске после поджога Управления железной дороги и театра. Там же его впервые увидели зрители.

Интересна история создания «Погрома».
17 октября 1905 года граждане Российской империи прочли «Высочайший манифест об усовершенствовании государственного порядка». Документ был вынужденной мерой, на которую пошел Николай II, чтобы стабилизировать обстановку. Суть документа заключалась в том, чтобы пойти на уступки россиянам и выполнять ряд их требований – дать гражданские права и свободы – и тем самым прекратить хаос в стране. Это было началом создания демократического общества.

На Соляной площади возле томского коммерческого училища собрался митинг. Гимназисты, студенты, либерально настроенные томичи отмечали долгожданное событие. Выступавшие были безжалостно разогнана казаками и полицией. В Городской думе, где были сильны позиции либералов, бурно отреагировали на избиение мирных граждан. Депутаты потребовали от губернатора В.Н.Азанчеева-Азанчевского устранения из города казаков, увольнения городского полицмейстера и предания его суду. Как альтернативу полиции Дума начала создавать милицию для охраны и защиты населения. Однако имея телеграфное распоряжение министра внутренних дел о подавлении всяческих выступлений, губернатор распорядился иначе. В Томске был организован погром, который несколько позже назовут черносотенным.

Здесь нужно оговориться. «Черная сотня» - Союз русского народа - появилась только через неделю после томского погрома, поэтому называть томский погром черносотенным исторически некорректно.

20 октября толпа с портретами царя и царицы, национальными флагами собралась у здания томской полиции. Ударной силой выступали кузнецы, мелкие торговцы, мясники и извозчики. «Патриоты» выдвинулись к городской управе. Перебив окна в здании, погромщики перешли на Соборную площадь. Здесь они начали избивать всех, кто походил на гимназистов или студентов. Произошло первое кровавое столкновение. С площади несли раненых.

После избиения студентов толпа устремилась к Управлению железной дороги, где в тот день служащим выдавали жалованье. Погромщики избивали всех выходивших из здания. Когда, чтобы спастись, железнодорожники закрылись в здании, осаждавшие подожгли его. Прибывших огнеборцев к костровищу не подпускали, рубили пожарные рукава, опрокидывали подводы с водой. Пламя перекинулось на расположенный рядом театр Е.И. Королева. Море огня заливало большую площадь.

По воспоминаниям очевидцев, для того, чтобы быть убитым, достаточно было обладать приличным костюмом и интеллигентной физиономией. Студенческая фуражка, похожая на нее папаха и еврейский тип лица были вернейшим смертным приговором.

Погром продолжился и в последующие два дня. Теперь преобладали не убийства, а грабежи. Среди прочих был разгромлен и дом городского головы А.И. Макрушина. Сам Макушин подал в отставку. Вскоре он был избран депутатом Государственной думы, пытался с использованием депутатской трибуны добиться наказания бывшего губернатора. Безуспешно!

По оценке российского историка М.В.Шиловского, в дни погрома были забиты насмерть или сгорели заживо не менее 66 человек и около 129 - ранено. Однако точное число людей, сгоревших вместе в Управлении Сибирской железной дороги и в театре Королёва, навсегда осталось неизвестным.

Историк Шиловский считает, что томский погром не был организован властями, а явился результатом противостояния либерально-радикальных и консервативных элементов, недовольных агрессивной, наступательной тактикой революционеров и резким ухудшением своего материального положения в результате всеобщей забастовки.

Некоторые исследователи тех событий считали, что погром  был благословлен архиепископом Томским и Семипалатинским Макарием, ставшим в 1906 году почетным председателем монархической организации - Русского народного общества «За Веру, Царя и Отечество». В книгах и статьях, вышедших в советское время, утверждалось, что Макарий благословил погромщиков во время «черносотенных» погромов 20-23 октября 1905 года.

Однако, по свидетельству современных источников, Макарий благословил народ, как патриотическую манифестацию, не зная ни о намерениях толпы, ни об убийствах, совершенных уже по пути к архиерейскому дому.

Через семь лет Указом Святейшего синода архиепископ был назначен митрополитом Московским и Коломенским, священноархимандритом Троице-Сергиевой лавры и членом Святейшего синода. Но уже в марте 1917 года новый обер-прокурор Святейшего синода князь В.Н.Львов вынудил Макария подать прошение об увольнении на покой и переехал в Николо-Угрешский монастырь. 22 августа 1920 года издан указ о присвоении ему пожизненного титула митрополита Алтайского. Скончался Макарий 2 марта 1926 года. Поскольку большевики, в отличие от «временных», не тронули Владыку, возможно, что архиепископ действительно не давал благословения.

Владимир Дмитриевич  не мог не отозваться на эти события. Происходившее хорошо было видно из окон его квартиры. В то время он проживал на Миллионерной или Почтамтской улице.

На персональной выставке Вучичевича зрители увидели совсем не характерную для его кисти картину.
 
Художник не мог предвидеть последствий появления «Погрома». Просто он был потрясен сценами сожжения живых людей и, как человек импульсивный, впечатлительный, на холст выплеснул свои чувства. Его «Погром» походил на эскиз к достоевским «Бесам»: темные фигуры с дубинами словно монстры кружились в смертельном танце, калеча и убивая уже горящих железнодорожников. Некая незавершенность только усиливала эффект воздействия картины на зрителей.

Вучичевич никогда не занимался политикой или революционной деятельностью, но, похоже, политика занялась им. И… он проиграл ей, проявив и детскую наивность, и неискушенность в интригах.

Октябрьские события поделили город на два лагеря: тех, кто одобрял действия губернатора, и тех, кто пострадал от зверств погромщиков. Между ними возникла стена, на которой незащищенный ни от ударов либералов, ни «патриотов», стоял художник с черногорской фамилией и открытой, явно русской, душой.

Критики как бы давно ждали, когда художник пропустит удар.

П.Д.Муратов так прокомментировал впечатление, которое картина произвела на публику: «Сюжет ее был поистине страшен - сожжение черносотенцами ни в чем не повинных людей в здании железнодорожного собрания. Вучичевич, кажется, был единственным томским художником, откликнувшимся на события октября 1905 года. Несмотря на слабость формы - большой горящий дом, маленькие, неловко нарисованные фигурки людей с дубинками. Картина и поныне служит ярким документом лет первой революции. Среди безмятежных пейзажей и натюрмортов полотно выделялось резкостью, злободневностью темы».

После появления в выставочных залах Томска «Погрома» большинство рецензий на его пейзажи резко поменяли свою тональность. Впрочем, не всегда отзывы писались профессиональными критиками и искусствоведами.
   
У Владимира Дмитриевича начались определенные трудности, связанные с внезапным отчуждением томских коллег и нежеланием меценатов предоставлять ему помещений для проведения персональных выставок. Живописцы и искусствоведы не могли простить «идейной направленности» его картины. Из-за невозможности экспонировать пейзажи в музеях или других залах города, Вучичевич был вынужден выставлять их прямо в окне своей квартиры на первом этаже. Только через год он смог открыть свою очередную выставку работ. И хотя часть зрителей после появления «Погрома» была потеряна, у Вучичевича все-таки оставались поклонники, которые радовались знакомству с его новыми картинами.

Хотя именно благодаря тому, что партийные деятели того времени посчитали полотно «ярким документом первой революции», этой картине посчастливилось выжить. Сейчас полотно хранится в Томском краеведческом музее, а в его залах экспонируется копия картины.

О сохранности пейзажей, о том, почему пропали одни и сохранились другие, по какому признаку картины отбирали после его смерти, пишет кемеровский искусствовед Л.В. Оленич: «Почему лишь небольшая часть холстов была направлена в учреждения и музей, а другие остались в «сложенном виде»? Может быть, существовала угроза расплаты за идеологическое попустительство, не все нужно было показывать? Вряд ли могло понятное, рассчитанное на демократическую публику, в основном, пейзажное, далекое от декадентской изощренности творчество Вучичевича вызывать классовую ненависть, уже тогда провоцировать репрессии. Но приметой старой жизни, ее эстетических предпочтений, плодом ученого, утонченного восприятия полотна эти, конечно, были, - о чем и догадывались представители оценочной комиссии. Поэтому они отдали явное предпочтение единственной работе, где, на их взгляд, художник все-таки проявил пролетарскую сознательность – «Пожару железнодорожного управления в Томске». Несмотря на то, что это очень слабая и случайная для творчества Вучичевича вещь, созданная импульсивно, как гражданский отклик на события 1905 года, именно к ней был обращен особый служебный интерес оценщиков. В списке работ художника, переданных в Томский музей, в указанной общей сумме оценки этих полотен (490 рублей), на долю «Пожара…» приходится 250 рублей. Остальные двенадцать пейзажей и портретов оценены в размере от 5 до 30 рублей и выглядят в перечне как дополнение к самой главной, революционной картине. Конечно, «Пожар…» - это документ эпохи, но его значение по сравнению с другими холстами было чересчур завышено. Всего же из выморочных двухсотпятидесяти работ художника только десятая часть сохранилась в музеях Томска и Кемерово, остальные попали в частные руки или погибли».

В феврале следующего года, словно извинение за душевный порыв и допущенную им «бестактность», художник демонстрирует привычные для зрителей пейзажи для небольших помещений деревянных домов томичей. На холстах снова закаты и восходы, блеск воды под луной и солнцем. Выставка посещается. Картины охотно покупаются.

27.05.1906 года у Владимира Дмитриевича и Анны Спиридоновны Дьяковой родился сын Сергей Владимирович Дьяков, крещенный в Богоявленской церкви в Томске.   

Сразу после закрытия февральской выставки художник намеревался взяться за устройство следующей. Однако выставка не состоялась. Ее пришлось проводить позже и уже не в Томске, а в Иркутске и Красноярске. Почему?
Бурматов в своей статье о Заозерье рассказывает: «Однажды, после открытия одной из своих выставок у Абакумовой, он возвращался домой на Филевскую-Мельничную. Подъезжая, заметил пожар: горели дом Велижанских и его квартира. Несчастье, конечно, огорчило, но радовало лишь одно: лучшие картины находились в этот момент на выставке, и поэтому спаслись».

По свидетельствам других краеведов пожар случился в день, когда Владимир Дмитриевич хоронил своего сына. Кого именно, Алексея или Сергея? Точные сведения не найдены.

Конечно, Владимир Дмитриевич жалел о потере своих картин.  Но потеря ребенка была страшнее и собственной смерти. Говорят, что время лечит. Вряд ли. Такую боль не может излечить ни сочувствие и искренность друзей, ни внимание и доброта оставшихся близких. Единственное, что ему оставалось - научиться выживать. Вучичевич забывался, только работая в мастерской.

Весною следующего года его выставка проходила в Иркутске в частном помещении на углу Баснинской и Луговой улиц, в доме 36, однако сам автор на ней не присутствовал.  Устройством экспозиции занималась некая госпожа Корсак. Несмотря на то, что пейзажи удовлетворяли самым изысканным художественным вкусам, выставка посещалась слабо из-за отсутствия необходимой рекламы.

.18.06.1907 года у художника родился сын Дмитрий Владимирович Дьяков, крещенный в богородской церкви «Одигитрия». Церковь была известна многим томичам благодаря ее иконе Божьей Матери Одигитрии, написанной в 1702 году в царствование Петра Великого в Тобольске иконописцем священником Василием.

Об иконе и «имянаречении» села сохранилась легенда: «Присланные из Богородского в Тобольск люди с просьбой написать образ Божьей Матери на обратном пути попали в сильную бурю на Оби близ Сургута. И «Димитрий со товарищами  взмолился святом  у образу. Ветер утих и буря успокоилась. Прославляя Божью Мать за избавление, спутники вернулись в селение, и в честь принесенного образа назвали это место Богородским».

В 1937 году богоборцы уничтожили многие церковные иконы. Главную храмовую святыню, икону Пресвятой Богородицы Одигитрии Смоленской, спасла жительница села Маремьяна Постникова (Лях). В 1946 году, ночью, она отвезла её вместе с другими иконами в Томск и передала в Троицкую церковь. Здесь закрытая окладом для спасения от поругания и уничтожения чудотворная икона долгое время хранила свою тайну, считаясь утраченной. Вторично чудотворная икона была обретена лишь в начале 2009 года.

В 1908 году в Томске появился сатирический журнал «Силуэты жизни родного города», считавшийся либеральным. В нем была напечатана рецензия на  выставку теперь уже брата художника Евгения Вучичевича, с которым Владимир Дмитриевич постоянно поддерживал близкие отношения и проводил совместные выставки, что еще раз подтверждает отсутствие обид между братьями. «Б... б... боже мой! Новая выставка картин художника Вучичевича. Не того Вучичевича, с картинами которого мы хорошо знакомы, а того, с картинами которого мы еще не хорошо знакомы, его же брата», - писал рецензент.

Таким критикам так и хочется напомнить слова Шопенгауэра: «Перед картиной каждый должен стоять, как перед королем, выжидая, скажет ли она ему что-нибудь и что именно скажет, и как с королем, с картиной он не смеет заговаривать первым, иначе он услышит только самого себя».

09.10.1908 года у Вучичевича родилась третья дочь Татьяна Владимировна Дьякова, крещенная в Богоявленской церкви Томска.

Владимир Дмитриевич принимал участие во многих выставках, проходивших в Томске, но еще больше в Иркутске. Там его всегда радушно принимали, давали положительные оценки, с удовольствием раскупали его полотна.

В Рождество 1909 года его выставка проходила в залах иркутского музея ВСОИРГО. Публике было показано семьдесят работ - почти исключительно видов сибирской природы. За две недели на выставке побывало более 1200 человек. 25 картин было куплено. Оставшиеся непроданными работы Вучичевич намеревался выставить в Пасхальные дни в Красноярске. 

В Иркутском музее хранятся бумаги, свидетельствующие о частом посещении им этого города и о его переписке с местными искусствоведами. Среди сохранившихся писем художника есть запись от 21 января 1909 года: «Глубокоуважаемый Миний Яковлевич Лейбович! Вы хотели иметь картину «Гремит». Я предлагал купившему ее священнику обменять ее на любую картину, но он и слышать не хотел. Поэтому, если Вы не раздумали, то сообщите, пожалуйста, я напишу Вам такую же картину за эту цену (35 рублей) и вышлю ее немедленно по адресу, который Вы укажете. Мой адрес: г. Томск, Миллионерная ул. 36, Вл.Вучичевичу. С совершенным к Вам уважением Вл.Вучичевич».

Именно благодаря иркутским любителям живописи, удалось сохранить несколько его удивительных пейзажей. Но большинство полотен, которые местные власти бывшего Щегловска, нынешнего Кемерова после его гибели везли с заимки на двадцати четырех возах, утеряны. Сохранилось только их описание в воспоминаниях жителей деревень Крапивинского района, которым художник дарил свои картины. Неграмотные крестьяне, не знающие их ценности, варварски уничтожали полотна, забивали ими дыры сараев, устилали дорожки во дворах. Да и местным чиновникам его пейзажи как-то не приглянулись.

Как писали искусствоведы, в начале ХХ века в Сибири искусство находилось в зачаточном состоянии. Художники и скульпторы насчитывались единицами, их труд не был организован.

Только в 1909 году по инициативе группы художников, поддержанных научной и творческой интеллигенцией, а также предпринимателями Томска возникло содружество живописцев - Томское общество любителей художеств (ТОЛХ), на долгие годы объединившее художественные силы Сибири. Его деятельность положила начало новым событиям, среди которых наиболее значимыми были проведение крупных ежегодных художественных выставок и открытие первой сибирской художественной школы. В числе членов этого общества был и Вучичевич, «популярный и активно работавший в городе живописец, соперничавший с мастерами ТОЛХ», как писали газеты.

В рождественские каникулы 1910 года в Томском пятиклассном городском училище работала выставка его картин. Выставку посетили около полутора тысяч зрителей. Было куплено сорок картин.

С целью привлечение любителей живописи перед проведением персональных выставок художник давал объявления в местные газеты. В научной секции «Исторические науки»  Томской областной библиотеки хранится статья Н.М. Дмитриенко «Сибирское товарищество печатного дела», в которой содержатся сведения об отчете Товарищества за 1909 год. Отчет рассматривал создание и деятельность паевого издательского товарищества Томска в 1905 – 1919гг. и содержал краткие сведения о Вучичевиче: «Правление регулярно делало скидки подателям объявлений в 1909 году, например, давались 40%-е скидки художнику В.Д. Вучичевичу за его объявления о выставке картин».

Как только таял снег, Владимир Дмитриевич с мольбертом уходил в близлежащие леса. Однажды он зашел в Богородское (теперь село Старая Шегарка). Лесные пейзажи настолько покорили художника своей красотой, что он решил построить дом и перевести сюда свою семью.               

Этот дом подробно описывает краевед А.В. Своровская: «Мне рассказывала бывшая жительница Богородского Сваровская Агафья Дмитриевна: «Звали его барином, а ее барыней, я бывала у них в доме, продавала им молоко, ягоды. Платили очень хорошо. В прихожей у них висели картины - цветы какие-то. Барыня любила ездить верхом на лошади по лугу, одевалась нарядно, платья носила длинные, широкие, шляпу носила с длинной лентой, любо было посмотреть. Построенный четырехэтажный дом художника был таким прекрасным.

Первый и второй этажи были малыми помещениями, где размещалась семья ху¬дожника - четверо детей и прислуга – Екатерина и Прасковья Сваровские. Одна из них работала в доме, другая выполняла работы на дворе. Семья имела в хозяйстве лошадь, крупнорогатый скот и всякую мелкую живность. Третий этаж был мастерской художника, полностью занят картинами. Картины стояли, висели на стенах, стояли мольберты. Четвертый этаж был сделан из застек¬ленных рам, предназначенных для наблюдения за звездным небом. Кроме любимо¬го занятия, художник часто в ясные ночи любил наблюдать и любоваться светилами. Для этого у него имелись оптические приборы, подзорные трубы».

Сергей Павлович Сваровский, житель поселка Самусь Томского района, продолжал рассказ: «Екатерина и Прасковья, работавшие у художника, были сестры. На житье у него не жаловались.  Семья художника очень хорошо питалась: сахар стоял мешками, кур художник покупал сотнями, даже свои выводки были. Много покупали у рыбаков рыбы. На столе всегда была рыба жареная, копченая, были балыки из осетра и нельмы, пекли пироги с рыбой, часто варили уху, рыбу часто фаршировали. На лошади, запряженной в кошеву, барин ездил в город и еще куда-то по своим делам».

В Томске художник подружился с местным врачом Кареевым. С ним художник часто ходил на охоту. Приятели беседовали об искусстве, о красоте местных пейзажей. Вучичевич держал прекрасных дрессированных охотничьих собак. В этом доме в Богородском за пять лет Вучичевич написал два больших полотна - «Восход солнца среди песков и кряжей Луны» и «Разрушенная берлога».
На сохранившейся фотографии, сделанной в этой мастерской,  видны обе эти несохранившиеся картины.

20.10.1910 года у Вучичевича  и  Дьяковой родился второй сын Николай Владимирович Дьяков, который, как и его старший брат Дмитрий, был крещен в богородской церкви «Одигитрия».

В том же году Владимир Дмитриевич расстался с Анной и вступил в гражданский брак с Генриеттой Германовной Гульдман. Это было логическим завершением отношений между художником и «крестьянской Венерой». Необразованная деревенская девушка была не парой потомственному дворянину. Дальнейшая судьба Анны Дьяковой сложилась удачно. Через полгода 03.06.1911 года она вступила в законный брак с вдовцом Спиридоном Алексеевичем Беспаловым. Их венчание проходило в той же богородской церкви «Одигитрия». Через год у нее родилась дочь Александра. «Четырехэтажку», которую художник оставил Анне, Беспаловы разобрали на бревна. Часть продали, а оставшиеся перенесли и поставили новый дом на центральной улице.

Не думаю, что «поздняя любовь - уцененный подарок судьбы». У любви нет возраста. Владимир Дмитриевич и Генриетта Германовна Гульдман, учительница немецкого языка, встретились в Томске в женской гимназии. Это был «служебный роман». Между ними сразу возникло взаимопонимание. Учительница была художественно образованным человеком, любила живопись. Она по достоинству ценила талант художника. Генриетта Генриховна покорила Вучичевича своей красотой, благородством. Ему нравилось в ней все – манеры, рассуждения, каждый поворот головы, каждое движение. Они не боялись и не стыдились своих чувств. Свою позднюю любовь  они приняли, как долгожданный подарок. Это были счастливые люди, не знавшие, что полюбили  друг друга на прощание.

Для своей вновь созданной семьи Вучичевич построил двухэтажный особняк в Нагорном Иштане в 40 верстах от Томска, куда он переехал с Генриеттой Германовной.

Это уникальное место вдохновило Андрея Кончаловского, известного режиссера на съемки фильма «Сибириада». Сейчас многие из красот, вошедших в фильм, уже исчезли. Вместо некогда величественных кедров сегодня пустыня с оставшимися пнями и сваленными брошенными стволами. Так и не восстановлена местная Петропавловская церковь.

Соседка художника 63-летняя Анна Николаевна Иванова вспоминала: «Как сейчас помню обстановку в их доме: на дверях бархатные портьеры, на окнах шелковые шторы, из комнаты вели ковровые дорожки, на стенах картины. Внутреннюю отделочную работу дома выполняли односельчане Бабков Аким Фадеевич с сыном Федей. Пока шло строительство дома и некоторых надворных построек, художник жил у Решетникова Ивана Артемьевича».

 В 1911 году у Вучичевича и Гульдман родилась дочь Ася. Казалось, сама судьба сжалилась над художником, подарив ему любовь и покой, возможность творить. Он работал много, с вдохновением. Никогда раньше у Владимира Дмитриевича не наблюдалось такого творческого подъема. Он был востребован. Его картины покупались. Рядом с ним была понимающая его любимая женщина с малышкой Асенькой.

Однако старших дочерей и сына Вучичевич тоже не забыл. Художник уговорил Анну отдать ему дочерей, Татьяну, Наталью, Людмилу, и единственного сына Коленьку. Дьякова согласилась с его предложением, понимая, что ребятам с образованным и обеспеченным родным отцом будет лучше.  «Сердце матери видит дальше всех и чует лучше, чем чье-либо другое сердце». Это бесспорно. Но рассудительные доводы бывшего мужа, очевидно, усыпили ее чувства. Разве могла предположить «крестьянская Венера», как сложится их дальнейшая судьба?

Генриетта Германовна относилась к приемным детям, как к родным. Занималась с ними немецким языком, музыкой. Сердце настоящей женщины невозможно лишить способности чувствовать чужого ребенка, даже если он называет ее «мачехой».

У Владимира Дмитриевича появилась замечательная цель в жизни, а значит и настоящее, не омраченное мрачными воспоминаниями. Выставки шли одна за другой: в рождественские праздники в 1911 году в помещении ВСОИРГО и там же в дни рождественских каникул 1912 года. Это была уже третья и четвертая по счету выставка картин в Иркутске.

В томской газете «Сибирь» того же года была опубликована статья, автор которой, скрывшись под псевдонимом «Нехудожник», оценил работы Вучичевича в основном как «посредственные» и «заурядные». Но эта рецензия непрофессионала уже не могла омрачить его столь счастливо сложившуюся жизнь с любимыми  и близкими.

Через месяц в марте – апреле 1912 года Вучичевич вновь участвовал в коллективной выставке, организованной ТОХЛ в Иркутске в помещении музея географического общества.  Одновременно в Томске проходила персональная выставка мастера.

В каталоге рядом с именем автора впервые появилась приставка «Сибирский». Ровно через год он показал свои новые работы на 5-ой выставке картин, рисунков и других произведений искусства местных художников и любителей.

 К этому времени пейзажист завоевал прочную славу публики в Томске, Иркутске, Барнауле, Красноярске.

Спустя два года 9 февраля 1914 года Вучичевич представил сто одну картину из серии сибирских пейзажей в Петербурге на персональной выставке, самой разноплановой и самой изнуряющей по организации.

Насколько нелегкой в то время была работа художника,  который без помощников самостоятельно и подготавливал, и организовывал экспозиции, можно понять, читая его переписку с «вышестоящими органами». Трудности были связаны с перевозкой многопудовых ящиков с полотнами, с «выбиванием» помещении, с нехваткой средств для уплаты аренды.
Справка
Из Томска Сиб. жел. дорога № 17043. Отправлено Владимиром Вучичевичем 1 ящик картин без рам и 1 ящик картин в рамах. Вес: 21 пуд.
Начальник С. Петербургской товарной станции. Подпись неразборчива.
Удостоверение
Выдано сие из Императорской Академии Художеств Владимиру Вучичевичу в том, что два ящика картин, отправленных со станции Томск-2-й железной дороги на станцию Петербург товарной Николаевской железной дороги по накладной за № 17043, В.Д. Вучичевичем, действительно принадлежит ему Вучичевичу и предназначена для выставки картин в С. Петербург, по Инженерной ул. д. 2, а потому Канцелярия Императорской Академии Художеств имеет честь просить выдать этот груз В.Д. Вучичевичу, без залога в виду утраты им дубликата /Гербовый сбор уплачен/, секретарь Его Величества В. Лойков /УТПП СССР ф. 789 on. 13 д. 47 л. 16/».

Художнику, измученному длительной поездкой по железной дороге, приходилось метаться по городу из учреждения в учреждение, чтобы получить разрешение на проведение выставки. Ему отказывали  из-за нехватки денег на уплату аренды помещения. Отчаявшись, он прибегает к последнему средству - пишет своим каллиграфическим почерком прошение в канцелярию Императорской Академии художеств,  не кичась, но с гордость впервые заявляяя о своем происхождении:

«Я, потомственный дворянин В.Д. Вучичевич, привезший из далекой Сибири в Санкт-Петербург для выставки картины моей кисти, изображающие виды Сибири, Байкала, и большую картину «Восход солнца среди пиков и кряжей луны» - тоже моей кисти, писаной мною в течение пяти лет, я нигде не мог найти помещения для выставки. На работу для этой выставки ушло более 12 лет, а доставка моих картин из Сибири настолько дорога, что если я не буду иметь возможность открыть мою выставку, материальное положение мое не будет для меня благоприятным. Вследствие вышеизложенного, я обращаюсь с покорнейшей просьбой - не найдет ли возможность Канцелярия Академии прийти мне на помощь, представить бесплатное под выставку помещение в доме по Инженерной улице, помещение, выходящее окнами на эту улицу, внизу. При этом имею честь заявить, что все расходы по приведению этого помещения в должный вид для открытия выставки, а так же хлопоты для открытия я беру на себя. Вл. Вучичевич» (УГПИ СССР, ф. 789, on. 13, д. 47, л. 16).

Только через неделю художник получил ответ: «Потомственному дворянину Вл.Дм. Вучичевичу. Канцелярия Императорской Академии Художеств имеет честь уведомить Вас, что хозяйственный Комитет Императорской Академии Художеств признал возможным удовлетворить Вашу просьбу».

Но заботой о получении помещения процесс организации выставки не ограничивался.  10.02.1914 года Вучичевич вновь обращается теперь уже в комиссию Императорской Академии художеств о предварительном осмотре цензорами работ, которые он хотел выставлять:

 «Открывая 9-го сего февраля свою художественную «Сибирскую выставку картин» в залах бывшей Государственной типографии (Инженерная, 2, нижние этажи), имею честь покорнейше просить уважаемую комиссию Императорской Академии художеств по покупке художественных произведений пожаловать для осмотра моей выставки. С совершеннейшим почтением
Владимир Вучичевич
9 февраля 1914г.
Санкт-Петербург, угол Невского пр. и Николаевской ул. 73, меблированные комнаты «Эрмитаж» Владимир Дмитриевич Вучичевич»

Гостиница, в которой в свой последний приезд в северную столицу останавливался художник, и сегодня принимает гостей города. Она находится недалеко от знаменитого Эрмитажа на набережной реки Мойки.

Только через месяц мытарств  выставка открылась в здании бывшей Государственной типографии.  Картины имели ошеломляющий успех. Самое большое впечатление на зрителей произвело экзотическое полотно, выставленное под первым номером. Это был самый дорогой его сердцу пейзаж, словно отрицающий его принадлежность к ретроградной живописи.

Над ним Вучичевич работал в течение пяти лет.  «Восход солнца среди пиков и кряжей луны» изображал лунную местность «Аппенины». Художник лично представлял «Восход» петербургской искушенной публике.  С какой увлеченностью он рассказывал, как через телескоп в собственной обсерватории в течение пяти лет он наблюдал постепенно разрушающиеся лунные массивы. Зрители впервые услышали, что на соседней планете, как и на Земле восходит солнце, что Луна не имеет атмосферы, а потому ее свет бывает то резким черным, то так называемым пепельным цветом.

Если бы Вучичевич взялся писать только лунные ландшафты, он бы прославился на века. В то время тема космоса в живописи еще никем не разрабатывалась. Поразительно, что ни тогда, ни сейчас, факт появления лунного пейзажа на полотне не навел искусствоведов на мысль о его уникальности, а имя основоположника, родоначальника космической живописи, первого художника, изобразившего пейзаж Луны, не названо до сих пор.

В учебниках по истории живописи говорится, что впервые лунный пейзаж был написан в 1616 году итальянским художником Д.Ж. Барбьери. Позже изображение Луны в окружении звезд появилось у француза Винсента Ван Гога, немца Фридриха Каспара, англичанина Д.А. Гринчшоу, у наших великих живописцев И.И. Левитана, А.И. Куинджи, И.И. Айвазовского и у других. Однако это были пейзажи с Луной, т.е. земные пейзажи, освещенные ночным светилом.

Там же в учебниках напечатано, что «у истоков советской фантастической живописи стоял Ю.П. Швец (1902 – 1972 гг.)».

Художник-постановщик фильма «Космический рейс», создававший декорации в 1934 году, не был знаком с особенностями ландшафтов ночного светила.
Для достоверности их изображения Юрий Павлович обратился к отцу космонавтики К.Э. Циолковскому, который был приглашен в качестве научного консультанта фантастической картины.

Позже лунные пейзажи появились на полотнах художника-фантаста с необычной судьбой Г.Г. Голобокова (1935 – 1978гг.). Его можно назвать Николаем Островским в живописи. Голобоков смог преодолеть болезнь, приговорившую его к неподвижности с детства.

Конечно, история космической живописи навсегда сохранит имя еще одного представителя этого вида искусства – первого художника-космонавта Алексея Архиповича Леонова. В 1965 году Алексей Архипович был принят в Союз художников, знаменательном для всех россиян - наш земляк впервые вышел в космос. Интересно, как маститые профессиональные художники пытались научить его правильному изображению дуги горизонта. Их спор рассудил профессор, доктор искусствоведения В.Н. Лазарев: «Ребята, вы летали на какой высоте? – триста километров, а он – на высоте пятьсот километров. А это значит, размеры-то все другие!» Благодаря Леонову, а также художнику-фантасту Андрею Константиновичу Соколову, у нас в стране появилось объединение профессиональных живописцев, рисующих космические пейзажи, - «Интеркосмос».

Алексею Архиповичу повезло: его работы хранятся в собраниях Дрезденской галереи и в Хьюстоне. Работы Вучичевича навсегда утеряны.

Думаю, что настало время сказать:  первым в мире представителем космической живописи был Владимир Дмитриевич Вучичевич-Сибирский. Он на два десятилетия опередил официально признанного художника-фантаста. Именно Вучичевич в результате собственных пятилетних наблюдений написал картину лунного ландшафта. Спустя почти полвека после создания своего полотна «Восход» Вучичевич, словно бесценную волшебную палочку, передал эстафету космической живописи не чужаку, а своему родному земляку-кузбассовцу Алексею Архиповичу Леонову. Кстати, именно так и был назван космический корабль  «Восход», на котором летал А.А. Леонов. Как будто в честь уникальной картины?

Истории второго полотна оказалась для художника судьбоносной и трагической.

О замысле написать картину «Берлога» подробно рассказывала томский краевед А.В. Своровская: «У барина была за¬ветная мечта - увидеть и написать картину с берлогой медведя - хо¬зяина сибирской тайги. Будучи че¬ловеком общительным, Владимир Дмитриевич просил охотников-медвежатников, каким был Аникин Петр Иванович, оказать ему милость - помочь увидеть это зрелище. И вот однажды Петр Иванович обра¬довал барина своим приглашени¬ем пойти с ним на охоту на мед¬ведя. Обрадованный барин пригла¬сил своего друга, врача Сергея Кареева. Взяв ружья, собак, встав на лыжи, они от¬правились в путь. В сосновом бору, сейчас там поселок Победа, находилась берлога хозяина тайги. Петр Иванович стал длинным ше¬стом беспокоить «хозяина». Не по¬нравилось ему такое обращение, и разбуженный медведь решил ра¬зобраться с нарушителями свое¬го покоя.  Каким бы ни был он страшным и опасным по своей силе и ярости, но противоборство с умными помощниками человека – собаками и метким глазом Сергея Кареева было напрасно. Пуля сразила его, медведь рухнул на снег мертвым. Владимир Дмитриевич тут же сделал набросок будущей картины».

Зеленогорские охотники говорят, что будить берложника – плохая примета. Это дух хозяина тайги годами копил ярость, чтобы однажды отомстить художнику. Шесть лет спустя сентябрьской ночью бандиты ворвутся в дом Вучичевича и саблями порубят и художника, и его жену с тремя дочерьми. Старшей из девочек было семнадцать, а младшей не исполнилось и одиннадцати лет. Но об этом расскажу позже.

Художественный обозреватель журнала «Нива» в отчете о выставке в Петербурге отмечал своеобразный характер работ Вучичевича, их разнообразие и богатство: «Мы слишком мало знаем нашу Великую страну, и многое в произведениях сибирского художника явилось для нас свежим, новым и интересным».

Экспозиция была продлена по решению канцелярии Академии художеств. В периодической печати окончательно утвердилась двойная фамилия мастера, которую Вучичевич приписал себе впервые два года тому назад.

Летом художник уехал на этюды на Байкал, а вернувшись в Томск, снова стал готовиться к встрече с дорогим его сердцу Иркутском, где его выставка проходила в музее ВСОИРГО в начале 1915 года. Ее устроителем был К.К. Грюнберг.

Пейзажист продемонстрировал около 60 полотен, посвященных Байкалу, Ангаре и Алтаю, которые были тепло приняты иркутянами. И как обычно охотно раскупались изображения родных сибирских просторов.

Сразу после персональной Вучичевич принял участие в коллективной выставке Иркутского общества художников вместе с петербургскими, омскими и красноярскими мастерами. На ней он представил  девять своих новых работ.
А чуть позже в мае участвовал в экспозиции, устроенной в пользу Иркутского «Комитета по оказанию помощи семьям запасных нижних чинов и ратников ополчения, призванных на военную службу». Его работы были представлены одновременно в двух отделах. В первый входили картины из частных собраний, во второй – произведения  живописцев по призыву Комитета.

В Иркутске Владимир Дмитриевич жил в том году почти полгода, демонстрируя местным любителям живописи свои работы.  Это был его прощальный визит в городе, с которым Владимир Дмитриевич был связан с 1903 по 1917 год горячей дружбой. За пятнадцать лет здесь прошли четыре его собственные выставки и шесть коллективных, в которых художник принимал участие. В 1911 году он выставлял две свои картины, в 1912 году - девять, в 1913 - пять, в 1914 – пятьдесят семь (!), в 1915 году - пять полотен. При этом последние пять желали приобрести пятьдесят знатоков живописи.

В томской газете «Утро Сибири» от 22.03.1915 года опубликовано: «Картинные выставки сибирских художников гг. Вучичевича и Гуркина не могут остаться незамеченными. Оба - певцы природы, оба одинаково искренне любят ее. Оба художника дают нам ту милую, ясную и вполне определенную природу, мимо которой мы в нашей обыкновенной жизни проходим. Мы были, и не однажды, на той и другой выставке, та и другая оставляет яркое впечатление чистотой и свежестью красок, которые мы видим на их полотнах».

Вернувшись в Томск, художник организовал свою однодневную выставку работ в параллельных классах женской гимназии.

Через год в той же гимназии Вучичевич повторил выставку пейзажей, добавив несколько новинок. Вот что пишет томич П.Козлов в газете «Сибирская жизнь» №77 от 6 апреля 1916 года: «Художником выставлено семьдесят полотен разных размеров. Среди выставленных в первый раз полотен насчитывается более десятка, по которым можно судить, что истекший год не был бесплодным для Вучичевича. Среди однообразных зимних сибирских пейзажей художник упорно искал правдивого тона «светотеней на снегу». На всех новых полотнах это искание заметно. Особенно удачно передано солнечное освещение в картинах «Скользящий луч», «Светит да не греет», «На зимовке», «Порыв утра» и в других. Большое полотно «Порыв утра» написано художником в строго выдержанных тонах. Слабая сторона работ Вучичевича заключается в тщательной отделке картин, часто доходящей до «открыточности». Нельзя не заметить также, что Вучичевич с трудом справляется с красочной перспективой в пейзажах, что особенно резко бросается в глаза на картине «У высот шайтанки Байкал», горы написаны чистым ультрамарином. Однако, несмотря на неизбежные дефекты, нельзя не признать того, что Вучичевич дал в нынешнюю выставку довольно интересные и ценные работы. В его последних работах нет той манерности, которая губила его работы, нет «эффектных градаций тона», нет запутанности сюжета».

В Иркутске напрасно ждали его новые работы. В Архиве ИОХМ, №115 ПИ-16 хранится письмо Руфина Самойловича Пророкова, члена распорядительного комитета ВСОИРГО, от 29.01.1917 г., адресованное Вучичевичу-Сибирскому. Это предложение с устройством 9-ой художественной выставки в Иркутске. «Прошу Вас, Владимир Дмитриевич, не замедлить с ответом».

Было ли письмо отправлено адресату? Получил ли его Владимир Дмитриевич? Неизвестно. Но в выставке В.Д. Вучичевич-Сибирский не участвовал.

А в Томске накалялась политическая обстановка. Колесо фортуны все больше напоминало мясорубку. Впрочем, в смутное время в России всегда было так. Власть переходила от белых к красным и снова от красных к белым.

В декабре 1917 года в городе провозгласили власть Советов. 26.01.(по новому стилю 08.02) 1918 года Томский Совет распустил контрреволюционную Сибирскую областную думу. Но уже через полгода чехи разоружили красногвардейцев, освободили задержанных, захватили городской арсенал, почти три тысячи винтовок и артиллерийскую батарею, и постепенно начали занимать города, лежащие у них на пути: Петропавловск, Курган, Омск. Другие части чехов вошли в Новониколаевск, Мариинск, Нижнеудинск и Канск.

31.05.1918 года Томск был полностью захвачен белогвардейцам.

М.М. Кушнирова пишет: «В.Д. Вучичевич не принял почётный пост попечителя учебного округа, предложенный ему сибирским эсеровским центром. Разобрался в сущности эсеров. Предпочёл отъезд и уединение. Может быть, хотел спрятаться от революционной бури, «пересидеть» её в крапивинской глуши, встать «над схваткой»? Непохоже…»

Почему Вучичевич отказался от этой должности? «Чтобы приносить пользу миру и водворять порядок в государстве, нужно быть безучастным, как плывущее облако и водная гладь». Эмоциональный, страстный, способный остро чувствовать чужую боль художник не мог отстраненно наблюдать за тем, что творилось в Томске с приходом «революционеров», но у него не хватало ни времени, ни сил на политические разборки. Как показали октябрьские события 1905 года, он понимал, что к политике, как к огню, испепелившего железнодорожников, нельзя приближаться близко. Именно тогда на своем горьком опыте художник понял всю опасность общения с революционерами, которых столь захватывала их любовь к человечеству, что на отдельных людей ее уже не оставалось. Вучичевич не желал заниматься чуждым для него делом. Он был далек от их интересов. Он знал, что «живопись ревнива и требует, чтобы художник принадлежал ей весь целиком». Ему просто хотелось писать сибирские пейзажи.

Владимир Дмитриевич принял решение переехать в Крапивинскую волость. Убегая от судьбы, он, как обычно бывает, стремглав мчался ей навстречу.

За судьбой

Я знал, что ты придёшь, я ждал тебя,
Когда из тела жизнь рванётся криком,
И жизни нить жестокая Судьба
Обрежет на клинке застывшим бликом.

Когда лоскут священного холста
Отпустят вдруг разжавшиеся пальцы,
Моя душа к тебе сойдёт с креста,
И мы уйдём, чтоб больше не расстаться...

…Мое имя прежнее пусть забудут тут.
Долог путь в бессмертие, я еще вернусь…
               
                Тэм Гринхилл

Кто позвал Владимира Дмитриевича в таежную глухомань? Что искал в  лесной чаще потомственный дворянин? Свою музу или свою судьбу?

Открытая неприязнь критиков, обрушившаяся на Владимира Дмитриевича после появления его полотна «Погром» в 1905 году, непонимание коллег, попытки пришедших к власти эсеров втянуть его в политику – все это вынуждало Вучичевича бежать из Томска. Он стал искать место для переезда.

Вызывает сомнение, что впервые художник встретил Алексея Сажина в Императорской Академии художеств в Петербурге. Как раз в конце прошлого столетия зырянин обзавелся семьей, и все его силы были направлены на укрепление собственного хозяйства, которое он поднимал в Тупичихе Крапивинской волости. А вот познакомиться с зажиточным крестьянином на томском рынке, куда тот возил продукты на продажу, Вучичевич мог.

Общительный по характеру, пейзажист интересовался живописными местами, сам искал их, заходя далеко в гущу леса. То, что важный господин заговорил с ним, явно, польстило самолюбию Сажина, возвысило его в собственных глазах. Уж он постарался разрекламировать девственный лес Крапивинской волости!

В 1918 году Владимир Дмитриевич принял окончательное решение переехать из Нагорного Иштана.

Получив разрешение на отведение ему участка под хутор, Вучичевич начал строительство большого дома в тайге на левом берегу Томи между  Калашным и Бартеновкой. Внутреннюю отделочную работу дома выпол¬няли односельчане Бабков Аким Фадеевич с сыном Федей. Пока шло строитель¬ство надворных построек необычно большого для тех мест дома, двадцать на десять метров, художник жил у Решетникова Ивана Артемьевича.

В те времена рядом с его заимкой располагались села Большая и Малая Тупичиха, Кедровка, Бартеновка, Калашное. Здесь в согласии жили чуваши, мордва, татары, коми-зыряне и, конечно, русские.

Художник восхищался красотой этих мест с пестрым разнотравьем, обилием грибов и ягод, богатой дикими зверями тайгой. Лес превратился в мир его души с преображением в лучах зари, растворением в зеленой беспредельности. Днем, когда он спускался к водной глади, над ним огромной чашей висело звездное небо. А ночью то высоко в поднебесье, то низко у горизонта над лесом величаво плыла его любимица Луна.

А река! Холодная горная Томь с переливами и рыбным изобилием. Весной очарованный красотой дикой природы художник наблюдал уникальное явление – двойной ледоход. После первых льдин, когда по-летнему начинало светить солнце, с высоких гор, тесня друг друга, в воду сползали огромные ледяные глыбы и устремлялись вдогонку первым, давно уплывшим составам.

Реку Томь пересекал Долгий остров, на который съезжались на сенокос крестьяне. Для них это была не только работа, но и повод для общения: узнать новости соседних сел, договориться о продаже излишков урожая, организовать сватовство. Местные жители утверждали, что сенокос превращался в праздник для веселой детворы, принаряженных баб, степенных мужиков.

В нескольких шагах на восток от дома Вучичевичей бил родник Гвоздичиха. Из него дочери художника носили прозрачную студеную воду.

Еще в Богородском и Иштане художник прочувствовал и принял эту суровую привлекательность дикой природы. С годами люди преображались: рождались, взрослели, старели и умирали, а красавица-тайга оставалась неизменной.

Вучичевич, наверное, не жалел, что покинул «отторгающий» его Томск. В прошлом остались зависть коллег, обидные критические статьи, политические разборки.

В Сибири художник различал два времени года: короткое лето и то багряная, то белая, то грязная с размытыми дорогами зима. А хозяином здешних мест был огромный бурый медведь, а его стражем, мучителем-палачом – крошечный неуловимый комар.

Как вспоминали крапивинцы, с приездом Владимира Дмитриевича жизнь окрестных сел изменилась.

Он охотно делился своими знаниями, жизненным опытом. К нему можно было придти за советом. В то время по всей округе только у художника была аптечка. Хозяин с хозяйкой, Генриеттой Германовной, никому не отказывали в медицинской помощи. Как могли, врачевали, перевязывали раны. Однажды местный охотник Николай Краснов повредил руку. «Рука  хоть  левая,  а  с  порченой  рукой – какая  охота. Но  художник  чем-то  мазал,   прикладывал примочки  – спас руку». 

К Владимиру Дмитриевичу приходили без приглашений, запросто. Современники отмечали его приветливость, мягкость характера, врожденное чувство юмора.

Добрые воспоминания оставил о нем Петр Иванович Серебрянников, секретарь управы Крапивинской волости: «Среднего роста, очень плотный, коренастый. Однажды приехал на мельницу в Крапивино, пожелал взвесить себя и потянул семьдесят девять килограммов. Лицом был смугл, глаза черные. Волосы бобриком. Большие черные усы и крупный нос с горбинкой. Походка быстрая, нрав мягкий, вежливый. Говорил мало, больше слушал. Население ему симпатизировало, называли его «благодетель». Художник никому не отказывал ни в чем, в том числе и в деньгах, поэтому местные думали: не делает ли деньги сам? Ведь он такой мастер рисовать и какой-то мудрый».

Другой житель Крапивинской волости, один  из  организаторов  первой  сельскохозяйственной ячейки, тоже хорошо помнил  Вучичевича. Зимой  1918 года Владимир Дмитриевич  попросил  его  отца  привезти  дрова. Крестьянин  взял  с  собой  сына Толю. Вдвоем они привезли  и  сгрузили  поленья  около  сарайчика.  Из  большого  дома,  в  котором  все  окна  светились,  вышел  высокий,  плотный  человек  в  сюртуке,  заплатил и пригласил всех в  дом.  Там  за  столом сидели три  девочки  и  мальчик.  Мальчишки  подружились, принялись  играть, пока  мужчины  пили  чай  с  медом. Вучичевич  рассказывал  про  свою  пасеку.  Толя хорошо запомнил  большие  и  красивые  картины. Поэтому когда  позднее  услышал,  что  художник  обещал  учить  ребят  рисовать,  очень  обрадовался. Очевидно, художник намеревался устроить в Крапивинской волости, как и в Томске, что-то вроде студии для желающих рисовать детей.

На стенах просторного дома Вучичевича крестьяне видели не только его пейзажи. Владимир Дмитриевич показывал картины Репина, Поленова, Шишкина с их дружескими надписями. Посещение заимки заканчивалось, как обычно, демонстрацией охотничьего снаряжения и диковинного телескопа.

Жители сел отмечали царившую в доме спокойную, доброжелательную обстановку.

Ничто не предвещало беды. Однако когда сбываются самые заветные мечты, следует ожидать, что рано или поздно судьба предъявит тебе счет.

Кто смог поднять руку на образованного мягкого человека, его жену и трех девочек, одной из которых не было и одиннадцати лет? Что подвигло преступников на такую жестокость?

На другом берегу реки в Большой Тупичихе прямо напротив заимки Вучичевичей стоял дом Алексея Сажина, зырянина по национальности. Это был высокий, плотный мужчина с грубыми чертами лица, скуластый, с низким лбом и глубоко посажеными глазами. Таким же молчаливым и угрюмым был его старший сын  Василий. Младший Александр и дочь Матрена по характеру больше походили на мать: веселые, словоохотливые. Сашка, широкоплечий, с отцовскими чертами лица, любимец матери и сестры, отличался большой силой. Он, действительно, любил читать, считал себя образованным. Хотя реального училища так и не окончил. Среди сверстников Сашка славился смелостью. Но очевидно, это было лихость и ухарство.

У Сажиных, зажиточных крестьян, было большое, крепкое хозяйство, как у многих крапивинцев. До жителей этой волости и после продразверсток, к счастью, не дошло опасное для хозяйственных сельчан поветрие, когда за лишнюю козу могли раскулачить и сослать… Хотя, куда можно было сослать дальше Сибири? Глава семейства не давал своим домочадцам расслабиться: «У меня не забалуешь!» Все работали с раннего утра и до позднего вечера. Кормили сначала скот, а уж потом сами за стол садились. Когда рук не хватало, а поголовье скота рачительного хозяина росло, нанимали работников из местных. В семье только мать да сестра относились к Сашке снисходительно, с пониманием к его увлечению любовными романами.

В 1981 году журналист М.М. Кушникова встретилась с семидесятилетней Матреной Сажиной. Женщина вспоминала: «Жили  хорошо,  богато.  Лес  валили,  скот  держали,  только  хлеб  не  сеяли - покупали.   Саша  ездил  на  вечорки  в  соседние  деревни  Калашное  и  Бартеновку.  А  то в  Фомичиху  и  Тупичиху,  были  рядом  и  такие  деревни.  Хорошие  были  вечорки - парни  и  девки  парами  собирались.  Целуются,  играют,  пляшут.  Вина  не  пили,  ни  боже  мой.  Не  то,  что  сейчас - «одна  срамота! »

Гостивший у Матрены сын показал Кушниковой журнал или газету тридцатых годов с фотографиями красных партизан. Журналист увидела снимок Александра Сажина, который представлялся там, как член партизанского отряда Шевелева-Лубкова. Но Матрена тут же оговорилась, что брат  «подался  к  Рогову,  потому  что  он  по  правде  защищал  простой  народ,  а  Саня  был  настоящий  защитник  советской  власти».

 Не только малограмотная крестьянка путалась в политических окрасках,  так называемых, революционеров, борцов за права простого народа.

Когда 19.05.1919 года в Щегловске белогвардейцы проводили мобилизацию молодежи 1897 – 1901 годов, в число мобилизованных попал и Сашка Сажин. Но идти служить под чьи-либо знамена он не собирался. Не он один не желал «воевать за Рассею» вдали от родного села. Краевед А.В. Своровская описывала те события: «Парни, пригнанные из тайги, один за другим умудрялись отставать от эшелона и переби¬рались в тайгу к партизанам. Сашка Сажин со своим дружком Васькой Петровым вскоре оказались здесь же. Но Сажину не нравились воинская дисциплина и под¬чинение кому бы то ни было. Не по нраву и смертельные удары в боевых схватках с белогвардейцами. Он стал организатором какого-то «особого» отряда».

Три месяца скитаний по тайге стали суровой школой для сбившихся в банду отморозков.

Вечером 9 сентября, по старому стилю, закончив очередной пейзаж, художник лег поздно. У уставшего, но довольного своей работой Владимира Дмитриевича было прекрасное настроение. Сбылись его мечты. Он нашел удивительно красивые, живописные места, подходящие для проведения пленэров. Рядом с ним понимающая его женщина, веселые и здоровые  дети. Он вновь построил дом, где каждому тепло и уютно. Ценители живописи не крохотной Британии, а великой Российской империи, простиравшейся от Курляндской губернии до Камчатки, признали его талант пейзажиста.

Так всегда в жизни. Мы строим планы, готовимся к чему-то значимому и не догадываемся, что нам предстоит идти совсем другой дорогой.

Ночью кто-то забарабанил в дверь. «Кто там?» - спросил Владимир Дмитриевич. Ему ответил Сашка Сажин. Вучичевич знал, что тот дезертир колчаковской армии. Но он был сыном соседа, живущего через реку, нередко бывал у Вучичевичей, даже сватался к его дочерям.  Как только Владимир Дмитриевич снял крючок с петли, - в дом ворвались четверо. Озверевший Сашка схватил хозяина дома и приказал своим дружкам взять остальных. Вытащив хозяина на улицу, они стали избивать его. В ход пошли сабли. Когда бандиты расправились со своими жертвами, главарь шайки скомандовал стаскивать вещи на берег и складывать их в лодку. Дорогие ковры с треском срывались с гвоздей и падали на пол. «Вот когда вы мне попали!» - радовался Сашка, забирая одежду, фотоаппарат, подзорную трубу, охотничьи ружья.

Утром следующего дня шедшая из Бартеновки в Калашное Елизавета Степановна Логинова нашла у крыльца дома тяжелораненого Вучичевича. Женщина вернулась в поселок и сообщила сельчанам о случившемся. Вскоре на заимке собрался народ. Об убийстве сообщили в земскую управу.

Прискакавшие на место происшествия белогвардейцы не помчались вдогонку бандитам, побоялись переплавляться на правый берег к дому Сажиных. За рекой была территория, занятая  красными партизанами.

Осматривая место происшествия, жители Калашного и Бартеновки в лесу в шагах семидесяти от заимки нашли убитую Генриетту Германовну. Физически сильная женщина пыталась спастись. Она бежала и при каждом взмахе сабли хваталась рукой за раны на шее. На правой руке у нее не было двух пальцев. Порубленная клинком женщина упала. Ее нашли лежащей на левом боку, в черном домашнем платье и сандалиях. Недалеко от тела крестьянин Кудряшов обнаружил ее отрубленный палец с массивным золотым обручальным кольцом, который  во время похорон положил в гроб.

Старшую дочь художника Людмилу нашли тоже убитой в десяти метрах от дома. Она, как и Гульдман, надеялась убежать от своих преследователей. Средняя Наташа пряталась от озверевших бандитов в кладовке. Как она сидела - в той же позе и осталась. Младшенькую десятилетнюю Танюшу убили в комнате. Она лежала в белых трусиках и белой сорочке на постели.

В ту ночь удалось спастись только восьмилетнему Коленьке и семилетней Асе. По ночной тайге обезумевшие от страха малыши бежали на соседний хутор.   

Утром следующего дня пригнанные властью из Калашного староста Т.Ф. Сметанин, жители П.Г. Кудряшов и М.М. Михайлов подняли трупы, выкопали могилы, сделали два гроба(?).

Изрубленный саблями Вучичевич то приходил в себя, то вновь терял сознание. Ехать в больницу Щегловска он наотрез отказался.

Память постоянно возвращает меня к тем трагическим дням. Истекающий кровью художник от госпитализации отказался. Почему? Как человек образованный, он понимал опасность столь тяжелых ран. Промедление было подобно самоубийству.

Сабля Сажина искалечила ему не только тело – горела, пылала душа. Вспыхнул и – сгорел прекрасный мир. Вучичевич готов был смириться с собственной смертью, но не с безвозвратной потерей семьи.

Судьба в очередной раз решила  проверить его способность  противостоять трудностям, толкнув человека. Но, не рассчитав удара, сбила его с ног. Его отказ от госпитализации был похож на добровольный уход из жизни убитого горем человека.
Православие осуждает самоубийц, тех, кто бежит от самих себя. Еще бы! Совершивший этот грех нарушает этикет, явившись к Богу без приглашения.

Почему-то считается, что для желания уйти из жизни нужно иметь серьезные основания. Не уверена. Это для ее продолжения нужны веские причины.

Очевидно, в те трагические дни некому было сказать ему: «Владимир Дмитриевич, имейте мужество жить. Умереть может каждый. Сам Господь не в силах навязать Вам жизнь!»

За раненым вызвалась ухаживать местная жительница. Но когда ему стало совсем плохо, истекающего кровью художника, уже не спрашивая его согласия, в сопровождении его друга Тихона Михайловича Сухорослова отправили на лодке в Крапивино. Оттуда  Сухорослов и Александр Усков с сыном Гаврилой доставили Владимира Дмитриевича в Щегловскую лечебницу.

Позже Гаврила Александрович вспоминал: «В Крапивино власти сменили сопровождающих тяжелораненого художника и снаря¬дили моего отца доставить его в больницу. С ним отправили и меня. Не доехали мы еще до Щегловки, у деревни Сарапки художник скончался у нас на руках. В Щегловск мы доставили уже труп. Отдали уже похолодевшее тело врачу Красавину. Когда он разбинтовал тело Вучичевича, я увидел на теле страшный сабельный разруб от ключицы через шею».

Усков ошибся. Раненый не умер, а потерял сознание.

Записанные краеведами воспоминания другого жителя Крапивино Всеволода Игнатьевича Тарасова о том, что он якобы отвез раненого на Металлплощадку, не соответствуют действительности. Больница находилась только в Щегловске.

Отсчет своей истории больница ведет с 1915 года, когда в уезд приехал врач Геннадий Александрович Бухвостов. Сначала врач приспособил под больницу помещение винной лавки. Позже на собранные населением пятнадцать тысяч рублей построили новую Усть-Искитимскую сельскую лечебницу. С 1918 года она стала Щегловской уездной.

Вместе с Бухвостовым здесь работали еще два фельдшера и акушерка Ариадна Алексеевна Алексеева. Врач, принимавший раненого, Красулин, а не Красавин, как сказал Усков, назвавший фамилию своего соседа, был мужем Алексеевой. Его имя в разных источниках называется по-разному: и Константин Архипович, и Леонид Иванович. Третий врач лечебницы, Тихомиров, лечил Вучичевича и он же составлял посмертный эпикриз. Врач полагал, что раны погибшего, хотя и глубокие, были не смертельными, а умер художник от несвоевременно оказанной ему помощи, от большой кровопотери.

То же заключение сделали позже сотрудники Кемеровского областного бюро судебно-медицинской экспертизы, изучив все «смертельные ранения», нанесенные Вучичевичу, в изложении авторов произведений о разыгравшейся трагедии на заимке. В заключении за №1927 от 07.07.2000г. написали, что полученные ранения «свидетельствуют о значительном периоде после получения повреждений, что в свою очередь позволяет исключить повреждения крупных и средних сосудов артериального и венозного русла, а, следовательно, наступление смерти произошло от массивной кровопотери, эмболии, массивных травматических повреждений костного скелета и внутренних органов».

Факт смерти подтвержден документально. Владимир Дмитриевич Вучичевич скончался в Щегловске 12.09. (25.09 по новому стилю) в 1919 году в уездной лечебнице. Исповедовал и причащал раненого священник Александр Кедрин. Он же совершал погребение тела на кладбище села Усть-Искитимского.  Священнику помогал и.д.псаломщика Михаил Пятченин.

Спасшихся в ту страшную ночь детей, Колю и Асю, передали под опеку секретарю Крапивинской управы Серебрянникову. Секретарь отвез их в приют для сирот в Щегловск.

Узнав о случившейся трагедии, Анна Спиридоновна Дьякова приехала из Томска, чтобы забрать малышей. Однако ее ждал еще один удар: после всего случившегося Коля получил сильнейшее потрясение, от которого не смог оправиться, и по прибытию в приют умер. А Асю забрала мать Генриетты Германовны.

Власти пытались проводить расследование преступления. Хотя беспорядки в то смутное время проходили повсюду. Незадолго до убийства семьи Вучичевича в самой Щегловской милиции разразился скандал. За различные злоупотребления там было арестовано все руководство во главе с начальником уездной милиции Озеркиным. По факту произвола работы милиции в Крапивинскую волость приезжал крупный колчаковский чиновник.

10.09.1919 года по приказу начальника милиции 5-го участка Щегловского уезда В.Осмолинского на место происшествия выехал старший милиционер П.И. Ящик в сопровождении солдат под командованием прапорщика Тиханова. Ящик, крапивинский житель, с 1914 года служил в местной милиции, владел обстановкой в волости. Он хорошо знал и Вучичевичей, и Сажиных. Слышал об их взаимоотношениях. Милиционер выяснил, что художник был ограблен на тринадцать тысяч рублей, что бандиты вывезли много ценного. К оставшемуся без хозяина дому он приставил охрана из местных жителей.

Ящик снял показания с жителей, нашедших раненого художника и убитых женщин. Тихон Михайло¬вич Сухорослов рассказал, что художник приходил в сознание и сам назвал убийц: Александра Сажина и Василия Петрова. Еще двоих бандитов Владимир Дмитриевич не опознал.

Ящик пытался найти главаря банды, но Сажин после побега из белой армии скрывался в окрестных лесах недалеко от отцовского дома.

Очевидно, что розыск убийц местные власти провели не до конца: колчаковский режим рушился, а наступавших красных вряд ли заботило возмездие за гибель семьи художника-дворянина. Исполняющий  обязанности  товарища  прокурора  Лев  Иванович  Глинский  подписал  под  лаконичными  строками протокола,  завершающего  расследование  преступления на  заимке Вучичевича:  «Дело  прекратить  за  необнаружением  виновных».

В одиночку местный милиционер не мог вести следствие.

Ящика зарубили, как и художника, в собственном доме, но уже красные партизаны.

Кушникова о судьбе убийцы рассказывает: «Услышав  о  гибели  Вучичевича,  Шевелев-Лубков   вызвал  к  себе  Виктора  Яковлева,  человека  отважного  и  смекалистого.  Ему  и  поручил  найти  Сажина,  чего  бы  это  ни  стоило.  Людей,  коней – не  считать.  Односельчанин  Андрей  Тихонов  рассказал  партизанам  про  пасеку  Василия  Потаповича  Худашова  в  самой  глухомани,  где  Сажин  нередко  отсиживался,  круто  припугнув  хозяина. Около  пасеки  засада  ожидала  Сажина  несколько  дней.  Схватили «по-горячему», голодного,  злого,  уставшего  после  очередного  набега.  Отвели  на  Выдрин  ключ  и  расстреляли.  Скинули  в  реку.  Так  «сгинул  Саня  от  дома  не  близко».

Но эта легенда не подтверждается документально. Возможно, это легенда, придуманная жителями Крапивино или Бартеновки.  Нам всегда хочется, чтобы зло было наказано.

Матрена Савкина-Сажина, сестра убийцы, отрицала причастность брата к преступлению. В интервью, которое брала у нее Мэри Кушникова, называла Александра красным партизаном. Впрочем, если бы в то время победу одержали колчаковцы, он бы стал «белым рыцарем».

Сельчане вспоминали, что после убийства Вучичевичей видели Сажину «разнаряженную в пух и прах», в платьях неописуемой красоты и в шалях с бахромой. Всем знакомая одежда Генриетты Германовны. Сомнительно, что Матрена не ведала, кому принадлежат эти наряды. А о приехавшем художнике, по ее словам, вскоре и забыли все. Она не горевала о погибших. Очень жалела только о коровках, которых пришлось забивать и о протухшем мясе.

После убийства на заимке наемные работники, батрачившие на Сажиных, разбежались. Вскоре умер глава семейства Сажиных, а потом и угрюмый молчун Василий ушел из жизни. Местные не высказывались по поводу одежды «барыни», но сторонились Матрены, которая в одиночку не справляясь с хозяйством. «Мы  с  матерью  скот  кололи  и  ели  до  противности.  Мясо  на  соль  меняли,  засаливали  и  опять  ели.  Даже  с  души  воротило».  Действительно, «задыхались от собственного добра».

Прошло сто лет со дня смерти Владимира Дмитриевича Вучичевича. Усть-Искитимское кладбище, где он был похоронен, не  сохранилось. Историк-журналист В.В. Тогулев в ноябре 2003 года писал: «На костях умерших воздвигли здание филармонии, сегодня там звучит отнюдь не только классическая музыка. Еще совсем недавно пресса сообщала, что там проводятся молодежные дискотеки. Так что получается буквально – «танцы на бабулиных косточках».

Могилу семьи художника его родные посетили только однажды. В 1945 – 1946 году в Крапивино приезжали молодая женщина и совсем старенькая бабушка. Они спрашивали о месте захоронения Вучичевичей. Местные жители показали им заросшую могилу. Женщины убрали траву, постояли у полуразвалившегося памятника и уехали. После их отъезда никто из близких Владимира Дмитриевича больше не приезжал. По свидетельству учителя П.М. Сумбаева, жителя Крапивинского района, в шестидесятые годы прошлого столетия дочь художника Ася была еще жива. Но пообщаться с ней не удалось. Неудивительно. Что сохранила ее память? Страшные воспоминания детства и обида на людей, которые не смогли найти и наказать преступников, виновных в гибели ее родителей и сестер.

В 1957 году директор Крапивинской средней школы, историк по образованию, Николай Данилович Конёв организовал краеведческий  кружок. Старостой кружка была Людмила Криницына. В нем занимались тридцать человек. В число кружковцев входили Э.Ковалева и Шипицына.

13-14 июня 1957 года в сопровождении учителя и старшей пионерской вожатой кружковцы отправились к месту гибели Вучичевичей. В тайге нашли две ямы, заросшие травой и кустарником: место захоронения и контур бывшего дома. Участники экспедиции восстановили со временем развалившийся памятник. Рядом закопали бутылку с запиской. По возвращению в школу ребята создали большой альбом (50;70см, объем 100 страниц). В нем кружковцы подробно описали результаты похода.
Однако это было не последнее посещение памятного места. На трех снимках запечатлена еще одна группа учащихся, стоящих рядом с вновь установленным надгробием. На нем видна надпись: «Семья художника Вучичевича зверски убита в 1919 году». Кто эти старшеклассники или студенты, установившие новый высокий памятник среди тайги, выяснить не удалось. Есть непроверенные сведения, что это ребята из школы Ячменюхи, посещавшие могилу Вучичевича в 1977 году.

После начала строительства Крапивинского гидроузла в 1980 году официально объявили, что могила перенесена. У обочины дороги, ведущей к плотине, строители установили небольшой железный памятник с оградой. На самом деле, никто не поднимал останки. Они так и покоятся среди елей и зарослей боярышника. А справа у шоссе стоит подобие могильного надгробья, как символ нашей «благодарности» художнику, воспевшему красоту Кузбасса.

А где сейчас находятся оставшиеся картины?

После смерти Владимира Дмитриевича на двадцати четырех (!) возах в Щегловск везли имущество Вучичевичей: мебель, зеркала, телескоп и картины, картины, картины…

Говорят, когда люди умирают, вещи становятся чудовищно долговечными. К полотнам Вучичевича, повторившим участь их владельца, это не имеет никакого отношения.

Позднее мебель и картины находили во многих городах Щегловского уезда (Кемеровской области). В Крапивинском райисполкоме внимание служащих привлекал старинный книжный шкаф с переплетом, раньше стоящий в кабинете художника. Посетителей парикмахерской деревни Зеленовка, недалеко от Панфилова, стригли, брили перед потускневшим зеркалом, которое висело когда-то в зале у Вучичевичей.  Перед сеансами в Тайгинском доме культуры железнодорожников зрители любовались его пейзажами. На одном из них, в  обрамлении  старинной  рамы, вилась  веселая  речка  среди  скошенных  лугов,  а  вдали  на  холме  дремала  деревенька.  Внизу  буква  к  букве стояла  подпись В.Д. Вучичевича, написанная тонкой кистью.

В кратком отчете председателя Томского губернского музея З.Гайсана, побывавшего в командировках на рудниках в Щегловске в июле - августе 1923 года, говорится: «Гор.Щегловск. 16-18 июль. Народный Дом, который переименован в Дом Просвещения Щегловского УОН. Для организации местного музея меры приняты, организована при политпросвете специальная комиссия, но экспонатов каких бы то ни было не имеется, если не считать картин художника Вучичевича. Картин художника Вучичевича имеется всего около 250 (!!!) штук, из них развешаны штук до 30 в доме просвещения: в зрительном зале, фойе, библиотеке, в клубе РКСМ, остальные в сложенном виде в библиотеке дома просвещения.

Картины эти разных размеров и по содержанию разного характера: виды, бытовые и исторические, имеют высокохудожественное значение. Между прочим, имеется большая картина пожара в гор. Томске в 1906 году весьма ценное для испарта (истории партии). Кроме того имеется телескоп, принадлежащий также художнику Вучичевичу, который также находится в складочном помещении, не имея почвы для применений к жизни». Человек, писавший отчет, был, явно, удивлен беспечностью и бесхозяйственностью властей.

Писатель В.М. Мазаев, разбирая подшивки местной партийной газеты «Кузбасс» за 20-е годы, обнаружил еще одно примечательное свидетельство, заметку местного партийного функционера В.А. Федякина, опубликованную в «Кузбассе» от 8 августа 1926 года. Федякин не имел художественного образования, но догадывался о ценности полотен и  необходимости сохранить их. Он уже не удивлялся, а требовал спасти полотна.

«(Вниманию ОкрОНО и ОСПС)
После убитого партизанами известного художника В.Вучичевича осталось много хороших картин. Обычно к таким ценным вещам везде относят бережно и группируют их. У нас же наоборот – картины Вучичевича или валяются без присмотра в клубах, или находятся у граждан в квартирах. Я считаю необходимым, собрав эти картины, устроить в межсоюзном клубе картинную галерею. ОкрОНО, ОСПС, ваше мнение?!
В. А.Федякин».
Реакции от местных властей не последовало.

В 1920 году в Щегловске прошла первая посмертная выставка В.Д. Вучичевича. Сотрудник Томского художественного музея Л.И. Овчинникова предполагала, что часть картин, после закрытия экспозиции, поступила в фонд музеев Томска. В историко-архитектурном музее первые его полотна демонстрировались в 1924 году. Среди них было и скандальное полотно «Погром в Томске в 1905 году».

Одновременно картины Вучичевича появились в Иркутском художественном музее, но это было поступлением из частной коллекции М.Я. Лейбовича, с которым художник дружил и долгое время состоял в переписке.  По словам директора музея А.Д. Фатьянова среди подаренных картин были пейзажи «На реке Оке» и «Спрятался месяц за тучку».

Художник часто дарил свои картины местным крестьянам в знак признательности и благодарности. В доме бывшего секретаря Крапивинской управы П.И. Серебрянникова находился большой сундук с картинами и этюдами Вучичевича.

Какое-то время  его пейзажи хранились у учителя села Борисово Д.П. Мехоношина, проживавшего там до 1924 года и дружившего с художником. После смерти учителя его сын передал Кемеровскому краеведческому музею несколько картин.

А в частных коллекциях любителей живописи, в том числе и в коллекции Петра Шахматова, любовавшегося картинами Вучичевича в ДК железнодорожников,  они обнаружились много позже.

В 1920 году заведующим отделом народного образования Щегловска был А.И. Филимонов. Он же был инспектором политпросвета окрОНО и одним из организаторов краеведческого музея. После войны он работал учителем пения школы № 1(нынешняя гимназия №1).  Как рассказывали современники, у него хранились восемнадцать этюдов и картина «Мельница».

Создается впечатление, что в те времена кому-то было выгодно нерадивое отношение к сохранности пейзажей.

Только в 1949 году, через четверть века после первой посмертной экспозиции произведений В.Д. Вучичевича-Сибирского, в Иркутском художественном музее прошла первая выставка картин из частных коллекций любителей живописи, на которой вновь появились его пейзажи. Эту выставку готовил Алексей Дементьевич Фатьянов, директор Иркутского художественного музея, «собиратель иркутских сокровищ», годами приобретавший работы художников сначала малоизвестных, но которые через некоторое время приобретали славу не только российскую, но и мировую. В Иркутске демонстрировались вновь обнаруженные пейзажи Вучичевича. Благодаря Фатьянову, стало известно, что работы художника сохранились в частных коллекциях А.Г. Агафоновой, Н.И. Анисимовой, Р.А. Богатыревой, Л.И. Воеводиной, А.И. Переваловой, В.А. Русановой, В.Н. Томиловского и Г.П. Федоровой. После завершения выставки многие картины были подарены музею.

Первым исследователем творчества В.Д. Вучичевича был Серафим Владимирович Никитин, сотрудник Кемеровского краеведческого музея. В феврале 1941 года Кемеровский краеведческий музей поручил ему провести работу по исследованию творчества В.Д. Вучичевича. Уже в начале июня Никитин в сопровождении группы школьников-краеведов, участников краеведческого кружка средней школы №41 поехал в село Крапивино. 

Художником-кружковцем Серафим Владимирович назначил Петра Шахматова. Позже П.Ф. Шахматов стал одним из исследователей творчества Вучичевича. Другим активным участником экспедиции был Геннадий Красильников. К сожалению, Красильников не смог продолжит исследования. Во время Великой Отечественной войны он погиб. Посмертно ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Имя героя носит сейчас его родная школа, ныне гимназия № 41.

И Серафим Владимирович тоже и не смог закончить свою работу. Он умер через год после командировки. Ему исполнилось всего лишь восемнадцать. Но 03.06.1941 года он успел опубликовать материал «Из плана летних работ краеведческого музея», в котором было написано, что еще одним обладателем картин Вучичевича являлся работником окрОНО А.И. Филимонов.

С.В. Никитин был не единственным исследователем творчества Вучичевича. Еще до Великой Отечественной войны кемеровчанин Павел Петрович Шульга, в молодости живший в Харькове, собирал сведения о художнике-пейзажисте. Шульга был краеведом-любителем. Его заинтересовала трагическая история человека необычной судьбы с редкой для того времени профессией. В частной коллекции Шульги хранились этюды и наброски Владимира Дмитриевича. Он специально ездил в Крапивинскую волость для сбора материала о жизни художника. Возможно, краевед надеялся раскрыть тайну той страшной ночи: определить статус убийц, узнать их дальнейшую судьбу, найти могилу Вучичевичей. Он беседовал с оставшимися в живых участниками того тревожного времени. К сожалению, Шульге не удалось полностью воссоздать объективную картину.

Думаю, что постепенно интерес к данной теме у него угас. Встретив Ф.А. Логинова, краевед поделился полученными материалами своего исследования.

В 1954 году в альманахе «Сталинский Кузбасс» появилась «документальная» повесть Логинова «Заимка Вучичевича», на которую стали ссылаться исследователи, выдавая никем не проверенный вымысел за документальный материал.

Известно, что Логинов был участником гражданской войны. Работал в леспромхозе, имел начальное образование и никогда не отличался склонностью к литературе. После публикации повести Логинов утверждал, что Шульга сам отдал ему все свои записи, послужившие канвой для создания «Заимки Вучичевича». А может Логинов просто воспользовался этими записями?

В январе 1993 – марте 1994 года Кемеровский областной краеведческий музей провел выездную выставку картин В.Д. Вучичевича-Сибирского «Зеркало Сибири» в Барнауле, Иркутске, Кемерово, Новокузнецке, Новосибирске и Томске. Ее генеральным директором стал московский искусствовед Ф.А. Монахов. В Томске при активном содействии искусствоведа Малахова Алексея Васильевича выставка была дополнена работами из частных коллекций томичей.

На этой выставке, посвященной 125- летию со дня рождения В.Д. Вучичевича,  экспонировались  картины, собранные из музеев Сибири. Из Кемеровского областного краеведческого музея было 9 работ, 14 – их Томского, 4 – из Иркутского, 2 - из Барнаульского музеев изобразительных искусств и 2 работы - из частных коллекций. Всего по Сибири удалось выявить около 50 работ. Газеты писали: «Возможно, у кого-то в семьях, есть картины В.Д. Вучичевича – это собственность семьи, никто не имеет право их отбирать, но знать об их существовании очень важно».

А еще через год 5 октября 1995 года Администрацией Кемеровской области была учреждена именная кузбасская премия в области культуры и искусства имени В.Д. Вучичевича-Сибирского за произведения живописи, графики, декоративно-прикладного искусства.

 Отчасти и благодаря этой премии имя Владимира Дмитриевича не забыто.

26.05.2000г. премию имени В.Д. Вучичевича-Сибирского присудили заслуженному художнику РФ Алексею Хмелевскому.
В 2001 году премию в номинации «За произведения графики, скульптуры, декоративного искусства» вручили Александру Ивановичу Брагину за цикл портретной скульптуры выдающихся людей Кузбасса.
В 2003 году лауреатами премии Вучичевича стали Петрина Светлана Геннадьевна, художник декоративно-прикладного искусства, и Багаутдинов Рашид Хабутдинович, тоже художник декоративно-прикладного искусства, живописец, график.
09.01.2004г. премию вручили творческому коллективу «Прокопьевская береста».
В 2009 году премию за декоративно-прикладное искусство получил Евгений Анатольевич Животов, доцент кафедры декоративно-прикладного искусства Кемеровского госуниверситета культуры и искусств, член Союза художников России.
26.12.2011 года премия была вручена новокузнечанке Наталье Александровне Спесивцевой, члену Союза художников России, за декоративно-прикладное искусство.
В 2013 году лауреатом премии  за произведения графики стал заслуженный художник Российской Федерации Василий Петрович Кравчук.
В 2014 году премия за произведения графики, скульптуры, декоративно-прикладного искусства присуждена Кондрашиной Оксане Александровне, члену Союза художников России, г. Кемерово.

Память о художнике, воспевшем красоту Сибири, чтут в Кузбассе. 28 сентября 2001 года в Кемерове в Знаменском кафедральном соборе прошла торжественная лития, первая со времени отпевания погибшего в 1919 году. Она стала исполнением долга христианского, а долгом гражданским был разговор за «круглым столом» в зале областного краеведческого музея, где экспонировались картины и документы, свидетельствующие о его жизни и обстоятельствах смерти.

Но особо дорога память о Владимире Дмитриевиче моим землякам, жителям нашего района. И не удивительно. За год своего пребывания в Крапивинской волости художник написал пейзажи хорошо знакомых нам мест - окрестности нынешнего Зеленогорского поселка.

К сожалению, только единицы из них дошли до нас.

Присмотритесь внимательно. Картина «Снег тает. Ранняя весна» - это, без сомнения, изображение пригорка, где каждое лето зеленогорцы собирают землянику. Только на дороге на месте поваленных берез проходит современная автомобильная магистраль, ведущая из поселка в Крапивино.

А на картине «Тайга. Бурелом» изображено место зеленогорских любителей прогулок по лыжероллерной трассе. С этой горы открывается чудесный вид: обрыв, верхушки уходящих к горизонту елей и  зовущая голубизна неба. Кажется, разбежишься и – воспаришь над вековой тайгой. Сегодня лишь пирамида далеко расположенной высоковольтной линии мешает восприятию старинного пейзажа.

Здесь, задолго до создания зоны отдыха на Аллее афганцев, местные жители встречали семейные праздники: разводили костры, готовили шашлыки, делали фото на память. Здесь учащиеся Зеленогорской школы искусств проводят пленэры.               

Именем художника в поселке Крапивинском названа улица, а в посёлке Зеленогорском - бульвар.

На стене Крапивинского районного музея в честь его 140летия установили мемориальную доску памяти Владимира Дмитриевича. В зале музея находится персональная экспозиция «Гостиная художника В. Д. Вучичевича-Сибирского». А в Зеленогорской школе искусств создан уголок, напоминающие о нем. Здесь помещены копии его картин, сделанные учащимися школы.

Мы благоустраиваем и украшаем наши города, как хорошая и заботливая хозяйка украшает свой дом. Чтобы не забыть о значимых для нас событиях и выдающихся людях, мы устанавливаем монументы и мемориалы.

Владимир Дмитриевич был первым профессиональным художником Кузбасса. Художником, опередившим время, изобразившим лунный ландшафт.
Прошло столетие, но до сих пор на земле кузнецкой не установлен достойный его таланта памятник. Сколько еще должно пройти столетий?

Над Томью склонилась старая сосна. Словно в ожидании чего-то страшного. Хотя, что может быть ужаснее так и оставшегося безнаказанным убийства?

В Зеленогорском в полнолуние ночное светило не уходит за горизонт даже ясным летним днем. У самой кромки небосклона оно плывет над могучими вековыми елями. Осторожно огибает мрачное место убийства. С немым укором заглядывает в наши окна.

Это не мы за Луной, она с огромной высоты наблюдает за нами. И каждый год за месяц до Дня памяти художника собирает охапки звезд и бросает нам, как перчатку, вызывая на бой, в котором земляне явно проигрывают.

БРАТ ХУДОЖНИКА. ДВА УВЛЕЧЕНИЯ
ЕВГЕНИЯ ДМИТРИЕВИЧА ВУЧИЧЕВИЧА

"Мы все умрем, надежды нет,
но смерть потом прольет публично
на нашу жизнь обратный свет,
и большинство умрет вторично".
И.Губерман
Возбуждение, охватившее участников аукциона «Кабинетъ» от 17 марта 2012 года, напоминало сцену из «Двенадцати стульев»:

«Публика была активна. В небольшом зале «Кабинета» не хватило стульев, народ стоял на галерке. Было примерно человек 60, из них в зале торговалось человек 8, плюс довольно активно выступали телефоны. Более половины лотов были куплены покупателями в зале (включая двух активных дилеров, которые действовали по инструкциям клиентов). Вопреки сложившейся традиции, довольно много вещей купили женщины — с многоходовым торгом и не только дешевые».

Торг шел за довольно дорогой «Морской пейзаж» Е.Д.Вучичевича, лот 36, эстимейт 660 - 750 тысяч рублей.
У участников имелась информация о картине: «Справа внизу подпись: «Евг.Вучичевичъ». На обороте следы реставрации основы.

Экспертное заключение ВХНРЦ им. И.Э.Грабаря от 25.01.2006 г.: «Оформлена в старинную золоченую раму с лепниной».
На аукционе схлестнулись покупательница из зала и «телефон»: «Шаг пошел крупный, и аукциониста попросили его уменьшить. Улыбчивый ведущий Андрей тут же пошел навстречу: «Стоит только попросить». В итоге лот все равно ушел «телефону» за 700 тысяч».

Писать об авторе «Морского пейзажа» непросто. Постоянно сбиваешься на рассказ в форме детективной истории  или легенды. А историческая достоверность требует изложения сухих фактов с указанием точных имен и дат.

Неизвестны даты его рождения и смерти. В Реестре профессиональных художников Российской империи, СССР, «русского зарубежья», Российской Федерации и республик бывшего Советского Союза (XVIII – XXI в.в.) имеется запись: «Вторая половина ХІХ – первая половина ХХ вв.».

В Дворянской родословной книге Харьковской губернии, часть 2. (л.300), записано, что «Вучичевич Евгений, сын дворянина Дмитрия Лукича Вучичевича» внесен в книгу 20.02.1898 года. Следовательно, если исходить из подобной записи о его старшем брате, В.Д. Вучичевиче-Сибирском, трагически погибшем в 1919 году в Томской губернии, Евгений родился в 1874 году.

Известно, что братья-художники были очень дружны.

Именно в мастерской Евгения в 1899 году старший брат Владимир познакомился со своей второй женой. Анна Дьякова служила у Евгения Вучичевича прислугой.

Сначала, обескураженная фривольностью натурщиц и свободными нравами художников Анна хотела бросить работу, хотя здесь хорошо платили. Но сам «хозяин» Евгений Дмитриевич оказался очень душевным и застенчивым человеком. Постепенно она привыкла к тому, что происходило в мастерской.

Одна из первых крупных выставок Е.Д.Вучичевича проходила в Симферополе на Екатерининской улице в доме Черкеса, о чем написано в газете общественной, литературной и политической жизни «Крым» от 02.02.1906г. Выставка пользовалась большим успехом. Художник распродавал свои картины. «Чуть не даром» публика покупала «прекрасные работы художника-пейзажиста и дивные копии лучших картин Айвазовского». Автор статьи с сожалением отмечал, что «Искра Божья сталкивается с непростительным равнодушием нашего интеллигентного общества». Выставка продлилась до 26.02.1906г.

 Весной 1908 года Евгений привез в далекий Томск, где в то время жил старший брат Владимир, выставку своих картин, которая работала с 20 апреля по 9 мая 1908 года в зале Общественного собрания сибирского города.

О другой сибирской выставке Е.Д. Вучичевича, проходившей в Иркутске «в начале лета текущего года», упоминалось в статье газеты «Сибирь» от 19.10.1908г. В представленных на выставке пейзажах Малороссии, Крыма, Лифляндии и Кавказа зрители отмечали «отсутствие претенциозности и модных «настроений», а также их свежесть, красочность и техническую чистоту отделки».

 В жизни Евгения Дмитриевича были и тяжелые времена, когда приходилось продавать свои работы по крайне низким ценам. В «Ялтинском вестнике» от 08.09.1910 год была опубликована статья «Продажа картин», в которой журналист с сочувствием и пониманием отмечает: «Но жить надо, жить теперь трудно и его картины. Плод усыпленной мысли и творческого дарования идут за значительно пониженную цену. Горькая обидная действительность».

В сентябре в Ялте на Набережной улице напротив здания Горного клуба состоялась новая экспозиция его работ. В статье «К предстоящей выставке картин художника Е.Д.Вучичевича» (газета «Ялтинский вестник» от 17.09.1910 года, главный редактор – В.В.Волянский) упоминались его ранее прошедшие выставки в крупных городах, которые встречались «теплыми и даже блестящими отзывами художественной критики». Автор статьи отмечал «недюжинный талант, вдумчивую творческую работу, серьезную любовь к искусству и тягу художника к изображению мелких деталей пейзажа: «Маленький кусочек берега с нагроможденными камнями, немного моря и неба, - вот мотив, особенно часто повторяющийся на его холстах. Каждый этюд, не говоря уже о больших картинах, свидетельствуют о тонкости и верности взгляда художника, о талантливом понимании природы. Во всех картинах много воздуха, легкости и экспрессии. У Е.Д. Вучичевича есть холсты, проникнутые глубиной настроений, отражающие красоту внутренних переживаний». Особое впечатление на критиков произвели его картины «Последний снег», «Конец октября», «Элегия».  Об этих работах позднее напишут и в газете «Русская Ривьера», а его холст «Зимний вечер» критики назовут «шедевром».

Но самой интересной была фраза: «Выставка картин Е.Д. Вучичевича доставляет громадное удовольствие, становится понятным тот успех, каким пользовался художник за границей, где публика и печать тепло встретили нашего соотечественника».

Следовательно, незадолго до посещения Симферополя Евгений Дмитриевич выставлялся за пределами Российской империи.

Ялтинская газета «Русская Ривьера» от 23.09.1910 года опубликовала статью, подписанную кратким «Я», в которой указано на открытие выставки в двух небольших комнатах. На выставке экспонировалось около 80 картин и этюдов с видами Черноморского побережья и сел Полтавской губернии. Все картины, по мнению автора статьи, были написано интересно.

Но весьма критично журналист отнесся к его полотнам «Река Ока» и «Финский берег». Автор остался недоволен и картинами, изображающими морской шторм.

Трудно согласиться с объективностью данных оценок, так как журналист не являлся искусствоведом.

В России при газете «Русское Слово» выходил еженедельный иллюстрированный художественно-литературный и юмористический журнал «Искры». В №17 от 01.05.1911 года на странице 135 была опубликована фотография Евгения Вучичевича на фоне его семи картин, среди которых «Рыбацкий уголок», «Час тишины», «Порыв» и другие. Автор фото - А.И.Савельев.

Из «Русской Ривьеры» узнаем о том, что следом за экспозицией на Набережной Евгений Дмитриевич открывает выставку их восьмидесяти картин и этюдов в двух малоприспособленных помещениях. Там преобладали виды Черноморского побережья и сел Полтавской губернии.

В «Петербургской газете», издании с политической и литературной направленностью, от 23 марта 1911 года появилась небольшая заметка в рубрике «Эскизы и кроки»: «Художники рассказывают, что в Киеве открылась выставка картин под оригинальным заглавием «Выставка художника-недекадента Вучичевича». Можно себе представить, как зарекомендовали себя декаденты, если художники, открывая выставку, считают долгом предупредить, что они «недекаденты»!»

О каком из братьев Вучичевичей говорилось в этой заметке? Нет сведений ни в одном документе, что Владимир Дмитриевич в период с марта по апрель 1911 года находился в Киеве или проводил там свою выставку. Следовательно, можно предположить, что речь шла о Евгении.

 В РГАЛИ в Москве хранится телеграмма Е.Д. Вучичевича в Московское общество любителей художеств, адресованная Сергею Дмитриевичу Телешову, члену правления Московского Государственного Кредитного общества, сообщающая о выезде художника со своей выставкой в Москву «..крайняя дата: 08.02.1912г.» (Ф.660, оп.1, ед.хр.307)

В сохранившемся «Каталоге картин и этюдов художника                Е.Д. Вучичевича» записано, что выставка открылась 19.02.1912г. На выставке было представлено 60 картин и 25 этюдов. В основном это – пейзажи Ялты, Алупки, Киева, Полтавской губернии, Анапы, этюды одесского побережья. Каталог печатали с разрешения помощника полицмейстера Корочанского в типографии «Одесского листка». Очевидно, что там в то время жил Е.Д. Вучичевич.

В 1913 году Евгений Дмитриевич по собственной инициативе привез выставку своих полотен в Ярославль.

Это была вторая после «передвижнической» ярославская привозная выставка живописных работ. Она включала 120 картин, в основном, с видами Черного моря, Крыма, Одессы, Анапы, и проводилась на пасхальной неделе в здании торговой школы или реального училища.

10 сентября того же 1913 года в газете «Русская Ривьера» вновь опубликовала заметку о том, что выставка Е.Д.Вучичевича, включавшая 120 «марин и пейзажей», готовилась к открытию на углу улиц Набережная и Морская.

И вновь информация о его заграничной поездке: «Г.Вучичевич приехал сейчас из Лондона, где его выставка картин, судя по отзывам английской прессы, имела успех».

В «Русской Ривьере» от 04.10.1913г. писали, что художник намерен закрыть выставку 06.10.1913г., но из-за не проходящего интереса публики, а также высокой посещаемости ею выставки, экспозиция продлилась до 13.10.1913г.. Несмотря на события весьма примечательные, проходящие в то же время в курортном городе - в Ялте проходил большой благотворительный бал, устроенный во вновь построенном Народном доме с приглашением на него отдыхавшей в Ливадии семьи Романовых.

И еще одно упоминание работ Е.Д.Вучичевича дано в каталоге «Картинная выставка «Оригиналы русских и иностранных художников и лучшие копии», Иркутск, 1915 год. Две картины Евгения Вучичевича носили одинаковое название «Малоросс».

Одна из последних его картин «Сельский пейзаж» датирована 1917 годом.

Однако живопись была не единственной «пламенной страстью» Евгения Дмитриевича. Своим вторым увлечением он всегда называл театр.

Театр российской провинции второй половины XIX – начала XX века был как одна большая и очень подвижная организация. На каждый сезон труппы комплектовались заново. Актёры на протяжении нескольких лет сменяли десятки сценических площадок. После Великого поста в Москву со всех концов России съезжались провинциальные актёры для заключения контракта на работу на следующий сезон. Попыткой упорядочить систему найма на работу провинциальных актёров предприняло первое театральное агентство.

Оно было учреждено в Москве 9 февраля 1892 года Елизаветой Николаевной Рассохиной (1860–1920 гг.) – русской театральной деятельницей и одной из первых российских антрепренеров.
   
      Это агентство выступило посредником в заключение контрактов между антрепренёрами и городской думой, между антрепренёром и артистом.

Артист подписывал обязательство, что согласен служить в труппе города в таком-то театре в течение определённого срока указывал амплуа. Далее определялись условия: сумма жалования и условия проезда до города по месту службы. В обязательстве актёр указывал срок, когда он должен был выехать из Москвы в другой город, чтобы не задерживать репертуара и не причинять убытки. По приезде в город, артист подписывал контракт с антрепренёром.

В Кемеровском областном краеведческом музее находится ксерокопия подобных сведений об артисте Е.Вучичевиче – Южанове, составленных первым театральным агентством Москвы от 14.03.1903 г. (нв-7807/33). Это архивные данные (фонд №2492 из Архива 1-го театрального агентства Е.К.Рассохиной опись №1, ед.хр. №942: л.л.1-1об.).
Рукой Е.Д.Вучичевича записано следующее:
«Фамилия по сцене – Южанов.
Настоящая – Вучичевич Евгений Дмитриевич.
Вероисповедание – православный.
Запись сделана 14.03.1903 года.
Адрес постоянный – Харьков, Театральный переулок, №10.
Временный – Москва, номера «Централь», №79.
Амплуа – герой - любовник.
Города и сезоны последних ангажементов – Воронеж, Харьков, Острогожск, Бахмут».
Здесь же указано, что на «Великий пост, летний сезон, зимний сезон - свободен».
В репертуаре обозначены пьесы, в которых играл Южанов – Вучичевич: «Гамлет», «Ревизор», «Право любить», «Ксения и Лжедмитрий» и другие.

На период летнего сезона указано жалование в сумме 200 рублей, а зимнего – 400 рублей.

В графе «Особые примечания гг.артистов и артисток» имеется запись: «2 последних сезона на сцене не служил».

В конце анкеты стоит подпись господина Южанова.

Неизвестно, в каком театре играл Е.Д. Вучичевич. Возможно, в родном Харьковском.

О личной жизни художника - актера известно тоже не много.

18.07.1914 года его брак был расторгнут. В Дворянской родословной книге Харьковской губернии в графе «Особые замечания» содержится запись: «Копия с дела сего в Сенат не представляется на основании 2 §284 статьи IX тома Свода Законов изд.1876г. Брак его с женою Ефросиньею (определением Харьковского епархиального начальства от 26 апреля) 24 мая 1913г. утвержден, а Святейшим Синодом от 18 июля 1914г. за №10487 по прелюбодеянию Вучичевичевой расторгнут с разрешением ему вступить в новый брак (л.300)».

Можно высказать только предположение, что необходимость в расторжении брака с Ефросиньей у Евгения возникла при его намерении вступить в новый брак.

Как же сложилась его судьба дальше?

Для подданных Российской империи начало XX века представлялось сплошной кровоточащей раной. Евгений Дмитриевич пережил Первую мировую войну (или «Вторая Отечественная», как ее называли в Российской империи), потом то ли революцию, то ли мятеж, беспрецедентный по своей беспощадности и жестокости, и, наконец, далеко не последняя точка в его судьбе, пронизанной трагизмом - Гражданская война.

Трагизм заключался не только в бессмысленной гибели тысяч людей, ломке судеб оставшихся в живых, но и в забвении имен «ушедших в зазеркалье». «Смерть после смерти» - так можно охарактеризовать судьбу талантливых личностей, сгинувших на дорогах истории.

В поисках утраченного приходилось по крупицам накапливать сведения о потомках знатного дворянского рода бывших черногорцев. В последнее время все ярче стала проявляться тенденция к возвращению утраченных ценностей, возрос интерес к творчеству братьев Вучичевичей.

P.S. Уже после того, как этот текст был набран, в интернете я совершенно случайно нашла имя «Нина Вучичевич». Написала ей. Оказалось, она была женой внука Евгения Дмитриевича Вучичевича.

Вот что Нина рассказала мне о художнике: «У него была дочь, жила в Одессе, он всегда фото ее держал при себе, женился на бабушке моего мужа в пожилом возрасте, мой свекор родился, когда Евгению Дмитриевичу было уже 52 года».

Через Нину Вучичевич я узнала о дальнейшей судьбе художника-актера.

В двадцатые годы прошлого столетия в возрасте пятидесяти лет Евгений Дмитриевич женился вторично. Перед Великой Отечественной войной жил с семьей в Гуляй Поле. Во время оккупации его жена работала переводчицей у немцев, за что всю семью сослали в Казахстан в Джамбульские степи. У него был сын и дочь. Дочь, жившую в Одессе, художник очень любил, всегда держал при себе ее фото. Вскоре у Вучичевича отказали ноги и он умер. Его похоронили в Узбекистане в городе Алимкент в 1950 или в 1951 году. Точную дату его смерти Нина не смогла вспомнить.

На этом в истории Вучичевичей можно поставить точку.
А может многоточие?

POST SCRIPTUM
Послесловие с многоточием
Книгу принято завершать заключением или послесловием с восклицательной или вопросительной интонацией.
Мне хотелось бы завершить повествование многоточием. Уверена, пройдет время, и появятся новые документы, факты, которые дополнят историю рода Вучичевичей. В интернете на аукционах выставят вновь найденные полотна Владимира Дмитриевича и его брата, а цена пейзажей с годами возрастет.
Если вы читаете эту повесть, значит, несмотря ни на что, она увидела свет. Но без друзей, которые всегда были со мною рядом, этого бы не случилось.
Чувство благодарности важно для человека. Позабудешь тех, кто поддерживал тебя в трудную минуту – далеко не уйдешь. «Храни судьба людей, их единицы, кто в трудный час мне руку протянул».
Я признательна нашей поселковой библиотеке, которая стала моим путеводителем, а со временем и большим другом. В минуты отчаяния, когда поиски, казалось, заходили в тупик, у моих друзей я находила одобрение и поддержку, осознавала необходимость проводимых исследований. Свет библиотеки отражался в моих окнах, напоминая, что мои друзья рядом.
Здесь я познакомилась с читателями, заинтересованными в появлении этой повести. Их вопросы подсказывали, какие события из жизни Вучичевичей должны быть еще прописаны, какие данные могут заинтересовать непосвященных.
Круг знакомств постепенно расширялся. Елена Владимировна Мельникова, заведующая библиотеки, познакомила меня с профессионалами, «музейных дел мастерами». 
Я признательна директору краеведческого музея Крапивино Елене Николаевне Ивановой, которая вовлекала меня в работу конференций и «открытых столов». Она стала стимулом и волшебным ключом, с помощью которого открывались двери, недоступные простым пенсионерами: «Как называется тема вашей научной работы? У вас ученая степень? Да мало ли чем вы интересуетесь?!»
Елена Николаевна представила меня своей коллеге, сотруднику областного краеведческого музея Кемерова Кузнецовой Любови Федоровне, от которой я получила ценную информацию, необходимую при составлении родословной Вучичевичей. Благодаря этим сведениям и полученной от нее методической помощи, я определилась с новыми направлениями и вышла на музей в Пархомовке.
Любовь Федоровна, как настоящий гид, определила ход дальнейших исследований и передала меня в руки Марины Николаевны Гаврилюк, сотрудника научной библиотеки «Таврика» им. А.Х. Стевена Центрального музея Тавриды. Поделившись с музеем Симферополя имеющимися у меня данными по Евгению Вучичевичу, я получила взамен бесценные сведения о Владимире Дмитриевиче.
Спасибо всем за причастность к составлению хроник рода Вучичевичей!