(новогодняя и совсем невесёлая сказка)
В 2017 году Нобелевская премия в сфере медицины присуждена трём американским ученым за «открытие молекулярных механизмов, которые контролируют циркадные ритмы…» Подопытными в экспериментах служили любимые генетиками фруктовые мушки…
Утренний рассвет окрашивал нижележащие облака в нежно-розовый цвет. Крыло снижающегося к земле самолета отсвечивало красным цветом. Этот красный лучик от крыла оживлял в моей только что проснувшейся голове мыслительный процесс. Земля, являющаяся истоком трех религий, встречает меня не успокаивающим мою душу истоком, а каким - то возбуждающим меня настроем, хотя лечу я к ней с мирной целью – посетить конференцию по ударно - волновой терапии, на которую меня пригласила фирма создающая лечебные аппараты по этой теме. Да, это была Израильская земля. Да, подо мной была Земля Обетованная. Уж всё как-то быстро сложилось так, что меня, провинциального врача, работающего на израильских аппаратах, барнаульская профессорша, бывшая моя одногруппница по мединституту Ольга Волкова, а сейчас являющаяся консультантом этой фирмы по ударно- волновой терапии, отправила меня по старой дружбе от Алтайского отделения на симпозиум по этой самой УВТ. А встречала меня в Израиле тоже моя бывшая однокурсница Люба Баканач, а теперь – коммерческий директор фирмы по направлению ударно-волновой терапии и выпуску этих мед. аппаратов, на одном из которых я и работаю последнее время в поликлинике на Алтае. В общем, мои «бывшие однокашники» организовали мне эту зарубежную поездку перед самым Новым Годом.
В аэропорту меня встречала Люба, Любовь Абрамовна. Хоть и прошло много лет, но я узнал её сразу. Я испытывал такое ощущение, как будто находился с ней рядом все эти годы - всё в ней мне было давно знакомо, лишь голос её стал немного грубее.
– Здравствуй, мать, – поздоровался я с ней и назвал её так, как когда - то в молодые годы позволял ее называть, отмечая в ней не свойственную её возрасту мудрость. Я протянул по-товарищески ей свою руку.
– С приездом, Вонидук, – Люба, игнорируя моё стремление к рукопожатию, обняла меня за шею и поцеловала в щёку.
– Ты совсем не изменилась, – честно сказал я.
– А ты стал каким – то большим. Нет – не толстым, а именно – большим мужиком. – Я от этих её слов неуклюже переминался с ноги на ногу.
– Растем пока ещё, Люба, – оправдывался я, сравнивая свои нынешние 90 кг веса с юношескими – 56 кг. Люба взяла меня под руку и мы вышли из вокзала на автостоянку, где нас ожидал её муж - хозяин фирмы производившей мед. оборудование. При встрече с мужем, настоящим евреем, не было произнесено не одного слова ни с одной стороны; только рукопожатие и кивок головой – и всё, поэтому – то по такой скромной встрече я не мог понять насколько здесь рады моему появлению, зная конечно, что жена рассказала мужу, кто я такой есть. 20 минут езды и мы попали в их загородный дом – райский уголок, утопающий в экзотической зелени и богатстве.
Муж Любы, крепкий мужик, знающий кроме родного языка ещё и русский и французский, Люба, знающая кроме всего ещё и английский при знакомстве с иностранцами как могли пытались скрыть тот факт, что я, совсем не знаю языков, разве немного немецкий – и все это на конференции сильно коробило и сковывало меня, так как мне было трудно слушать эту разномастную публику ученых и практиков, собравшихся почти со всей Европы – стран закупающих ударно-волновое оборудование в Израиле. Ближе к обеду – чай, кофе, печенье, фрукты, затем – обед, ближе к вечеру – экскурсия по Иерусалиму, вечером – фуршет и снова экскурсия, только теперь мы с Любой были вдвоем. Под большим впечатлением, с раскрытым ртом глазел я на достопримечательности Иерусалима – Родины всевышнего. В тот момент, когда завелся разговор о Еврейском университете, который выпустил несколько будущих Нобелевских лауреатов, я произвольно взял руку Любы в свою.
– Наш юношеский максимализм толкал вперед науку. Были ведь тогда у нас хорошие результаты, хотя много было необъяснимо, и преград становилось с каждым днем все больше и больше, а сейчас похоже все зашли в тупик, – вкрадчиво говорила Люба. – Мы тоже пытались тогда вписаться в борьбу с раком, мечтали получить Нобелевскую премию, помнишь…
Я держал Любину руку и чувствовал её пульс в своей груди. А её близкое ко мне дыхание обжигало моё сердце… А как же, я помнил всё…
… – Так вот, товарищи студенты, количество накопленных знаний в области жизнедеятельности здоровой и патологической клетки в ближайшие годы, а может быть даже в 80-х годах перейдёт в качество и мы сможем тогда бороться с таким грозным заболеванием, как рак, – возбужденно декларировал с трибуны лекционного зала зав. кафедрой пат. анатомии профессор Абрам Соломонович Баканач, а я и другие студенты внимательно слушали лектора, и по выражению наших физиономий, так фанатически увлеченных темой, можно было сделать вывод – мы все, как один были готовы хоть сейчас включиться в эту борьбу по изучению мировой проблемы.
– На трибуне отец моей подруги Любы,– гордо говорила мне сидящая рядом со мной девушка с круглыми большими роговыми очками, сидевшими на носу тоже круглой её головки со светлыми волосами. – А я – Ольга, я с золотой медалью окончила школу и меня без экзаменов приняли в институт.– Её блестевшие и увеличенные из-за стёкол с диоптриями глаза, долго изучали меня.
По другую сторону от этой девчонки сидела внешняя противоположность ей: брюнетка с короткой прической и умными красивыми глазами – эта была дочь профессора Баканача. Люба серьезно посмотрела на меня, и долго потом встречался я с этим взглядом, так как мы все трое оказались в одной группе, а потом все вместе занимались в студенческом научно - практическом кружке на кафедре под руководством профессора. Что мы только не делали с больной клеткой, чтобы она перестала делиться. Но она никак не подчинялась нам.
Наша тройка – Ольга, Люба и я стала знаменитой на курсе, о нашей работе говорили, наши результаты печатались в журналах, а профессор Баканач использовал их в своих научных трудах. На всех фронтах шла серьезная увлекательная борьба со смертельным заболеванием. Мы были на подъеме, много ставили опытов на мышах и бездомных кошках. Все ждали от нас результатов, а мы ждали результатов от мировой науки, пульс которой был полнокровен и сильно напряжен, но чем больше он наполнялся новыми знаниями, тем дальше мы уходили от причины возникновения новообразований.
Мы были молоды и ради учебы и науки многого вокруг себя не замечали, не замечали, но чувствовали, что что-то такое величественное, ожидаемое находится с нами рядом. Поэтому – то и во взаимоотношениях между нами тоже были кое-какие результаты: Ольге был симпатичен я, я же был увлечен Любой, а Любе, похоже, никто, на первый взгляд, кроме науки был не нужен – моих любовных взглядов в её сторону она не замечала. Но эти взгляды заметил её отец - профессор, который в разговоре с дочерью (случайно мной услышанный на кафедре) расставил всё по своим местам:
– Дочь моя, ты не увлекайся этим босяком, он не наших кровей и тебе не пара, да и уедем мы скоро на свою историческую родину. – Люба промолчала тогда, и я воспринял это её молчание как знак согласия со словами своего отца, и больше не появлялся я в кружке по патологической анатомии. Науку по изучению патологической клетки двигали другие люди. Конечно, мы встречались с Любой во время учебного процесса (на старших курсах нашу группу расформировали), пытались, как мне казалось, объясниться между собой, но каждый раз этим объяснениям что – ни будь да мешало. Нобелевская премия теперь уж нам точно не светила…
…На следующий день всё складывалось так же: завтрак, конференция, доклады, в которых много было чего толкового, обед, опять выступления иностранцев, языки которых я, кажется, стал понимать, так как ключевые слова и фразы выдавались в докладах по - латыни, изучаемой в институте, затем – фуршет и снова – экскурсия вдвоем, где гидом у меня опять была Люба. Когда мы попали в современный Иерусалим, то стало сильно заметно, что своими закусочными, магазинами, ресторанчиками он похож на другие большие города и жизнь здесь бьёт ключом. Сидя в кафе с бокалом шампанского (ведь всё же Новый Год на пороге, хоть и жарище вокруг – не по нашим сибирским понятиям зима) или попивая кофе с каплей коньяка, Люба говорила мне:
– Мы тогда пытались подействовать на патологическую клетку в отдельности, а сейчас наш аппарат воздействует избирательно на патологические участки биологической ткани, что становиться очень важно…
Всё: воспоминания о прошлом, перекрывающие своей важностью последующие прожитые мной годы и словно выкрикивающие о потере этих лет, этот хорошо знакомый мне её взгляд, это ощущение её постоянного присутствия рядом со мной, горячее дыхание совсем не от стоящей вокруг жары, а от рядом находившейся со мной замужней женщины, которую вдруг захотелось мне всё - таки обнять и крепко прижать к себе к груди,– всё это стало приносить мне страдание и боль.
– Люба, давай зайдем ко мне в номер, у меня там тоже есть прохладное шампанское и кофе,– истомно проговорил я…
…Этим же вечером позвонила прямо в номер профессорша Ольга из Барнаула, спросила как дела, на что я, дурак, ответил: « Вот, сидим с Любой, пьем шампанское», а она вдруг взяла и бросила трубку,– Ольга похоже до сих пор не могла представить нас – меня и Любу наедине.
А перед уходом из отеля, Люба, будучи опять в своем репертуаре, сказала мне:
– Наш настоящий продукт не тянет на Нобелевскую премию, но принципиально отличается от технологий, применяемых на практике. Отец перед смертью сказал мне: «Вы должны быть умнее и плодотворнее своих родителей, тогда будет результат». Вот он результат, бери его, работай, я не хочу отдавать его в другие руки.
К чему она это все говорила мне, я не совсем понял и после ночных раздумий. Но пришел к выводу, что начинать что – либо все снова мне было поздно.
Утром при встрече с Любой я попросил обменять мой обратный авиабилет на ближайший рейс.
– Я хочу домой,– по - детски сказал я, и она вдруг побледнела.
– Ты что заболел? Как домой? А кто здесь останется? Кому это все нужно - доклады, обсуждения… мне?
– Но не мне.
– А кому, скажи мне. Вонидук, не будь дураком, у тебя открывается такая перспектива, возьмись хотя бы за это дело ради денег. Ты что не понял? Я предлагаю работать, как Ольга, в нашей фирме.
– Говорильня это всё. Я хочу заниматься делом – лечить людей. Мать, отпусти меня домой…– я специально употребил в обращении слово, каким когда-то называл Любу; я назвал её этим взрослым, мудрым словом, чтобы она поняла, что я тоже давно взрослый и сам принимаю окончательные решения.
Мы стояли в круглом зале аэропорта друг против друга: лицо в лицо, глаза в глаза, слезинка к слезинке, что выкатывалась у каждого из глаз. Я держал её за руки, она опять тихо, без надежды говорила мне:
– Ты можешь работать в России по этой тематике. Ты можешь, я знаю… Ну, соглашайся, Вонидук.
– Люба, я не могу. Дома люди от меня ждут помощи, а не экспериментов. Мы только и делаем, что говорим в средствах массовой информации да и здесь на конференции о разработках, о возможной помощи больным, а на самом деле делаем очень мало. Я только – только начал что – то делать, и это гораздо лучше того, что предлагаешь ты… Прощай, Люба… – Я попытался отпустить её ледяные ладошки из своих рук, но мои пальцы не разжимались… И вдруг её ладони обреченно вывалились из моих, я взглянул последний раз в её глаза наполненные слезами обиды, развернулся и пошел к своему терминалу. Ни окриков, ни пожеланий позади себя я не слышал. Когда я прошел досмотр, то Любы на площадке прощания уже не было. Лишь в моём телефоне звякнула СМС: «А зря. Я почему – то думала, что ты меня любишь…»
«Тут дело не в любви»– звучало у меня в голове, которая под гул самолёта пыталась погрузиться в сон.
Утренний рассвет окрашивал облака в нежно - голубой цвет. Лучик голубого цвета отсвечивал от крыла самолета и пробивался через иллюминатор. Мой сонный затуманенный взгляд фиксировал там за иллюминатором внизу голубые вершины Алтайских гор, на которых виднелись маленькие зелененькие елочки с маленькими разноцветными огоньками – ведь всё - таки Новый Год же…
«Тихая жизнь приносит больше радости, чем гонка, которая приносит возбуждение»– эта записка Энштейна, написанная им на купюре в ресторане, была недавно продана на аукционе за 1,5 млн. долларов США. А ведь это были чаевые Энштейна официанту.
Это было последнее, что выдал мой мозг.